Текст книги "Встречный марш"

Автор книги: Александр Михайловский

Дело в том, что русские войска и сводный механизированный батальон Югороссии под командованием полковника Бережного сейчас добивают турок в европейской части бывшей Османской империи. Я видел, как уходил в бой батальон Бережного. Весьма впечатляющее зрелище. Особенно потрясли меня их бронированные машины на широких стальных гусеницах и на больших каучуковых колесах. Это настоящие колесницы смерти – быстрые, вооруженные мощным оружием и неуязвимые. Я понял, что туркам не выдержать удара этой грозной силы – их просто сметут с лица земли.

Александр Васильевич Тамбовцев шепнул мне, что в арсенале армии Югороссии есть и более страшные «изделия уральских мастеров». Боже мой, что же это такое? У меня даже не хватает фантазии представить, как они могут выглядеть. Я понял, что югороссы, если бы они захотели этого, могли бы завоевать всю Европу. А может быть, и весь мир…

Турки, впрочем, сопротивлялись отчаянно. Они дрались до последней возможности, зная, что им не будет пощады за то, что они натворили в Болгарии. Турки цепляются за каждую удобную позицию. Они с самого начала готовились воевать именно от обороны, рассчитывая продержаться до тех пор, пока в конфликт не вмешаются страны Европы. Русская армия штурмовала Балканские перевалы, и мы уже знали, что на помощь туркам никто не придет. Слишком велики были их зверства, и слишком страшно было вступать в конфликт с югороссами, которые одним ударом с воздуха способны испепелить целые армии.

Но все равно у нас было много раненых, причем большинство из них нуждались в срочной медицинской помощи. Медики госпиталя МЧС работали не покладая рук. Я как их бывший пациент знал, что большинство раненых, которые в наших госпиталях давно бы умерли, в госпитале югороссов будут спасены.

Чтобы поддержать страдальцев, проливших кровь за освобождение Болгарии, я выделял время, чтобы побывать в палатах и утешить наших раненых солдат и офицеров. Я рассказывал им о том, как сам не так давно, так же, как и они, лежал на кровати с трубкой и иглой, которую мне ввели в вену. По этой трубке из прибора со смешным названием капельница в мою кровь поступали лекарства. Они спасли меня, хотя врачи госпиталя в Бухаресте и посчитали меня безнадежным.

Раненые, слушая мои рассказы, сразу же становились бодрее. И действительно, искусство медиков югороссов и лекарства творили чудеса. Люди быстро шли на поправку, смертных случаев почти не было, и наши раненые были готовы молиться на своих спасителей.

Здесь, в госпитале МЧС, я встретил еще одного интересного человека. Звали его Андрей Желябов. Как мне рассказал по секрету всезнающий Александр Васильевич Тамбовцев, этот молодой человек в России был арестован за участие в тайном обществе, целью которого было свержение самодержавия. Я издали видел, как господин Тамбовцев несколько раз беседовал с Желябовым, что-то ему объясняя. Молодой нигилист иногда соглашался с Александром Васильевичем, но чаще всего начинал с ним спорить. Говорят, что в спорах рождается истина, если, конечно, оппоненты спорят не из чистого упрямства. А спорить с господином Тамбовцевым из упрямства просто бесполезно. Человек он поживший, много повидавший, так что непримиримо поначалу настроенный Желябов к концу разговора переходил на точку зрения Александра Васильевича.

Сейчас, когда раненых поступало много и каждый человек был на счету, Андрей Желябов выразил желание поработать санитаром в госпитале. Он взялся за незнакомое для него дело с горячностью и старательностью. Надо сказать, что работы было очень много, и даже такой богатырь, как он, к концу дня буквально падал с ног от усталости. Но Желябов – упрямый человек. Немного отдохнув, он снова шел в палаты к раненым, чтобы помогать санитарам переносить больных на носилках, укладывать на операционный стол. А в редкие свободные минуты он беседовал с ранеными и писал под диктовку послания на родину. Каждый день из Константинополя в Одессу уходил пароход, который увозил выздоравливающих раненых и гражданских пассажиров. Заодно он прихватывал и почту.

Андрей Желябов терпеливо писал нехитрые послания наших раненых солдатиков из далекого Константинополя своим близким. В них российские воины помимо обычных поклонов всей родне рассказывали о далекой стране Болгарии, о ее жителях, которые перенесли ужасные страдания от «безбожных агарян», и о чудесных докторах, которые спасли их от смерти.

Часто после того, как послание было написано, начинался разговор о жизни, о нелегком крестьянском труде, о родных селах, куда раненые надеялись вернуться после войны, конец которой уже был виден.

А сегодня я и сам поговорил с Андреем Желябовым. Раненых в этот день было мало – наверное, на фронте наступило затишье. Выкроив часок, я решил посидеть в садике у госпиталя, делая наброски с выздоравливающих, которые неловко ковыляли на костылях по дорожкам бывшего сада турецкого султана. В этот самый момент ко мне и подошел Желябов.

– Все рисуете, Василий Васильевич? – спросил он меня.

– Рисую, Андрей Иванович, – ответил я. – Каждый делает то, что может принести пользу людям. Вы вот тоже помогаете этим несчастным, и может быть, именно благодаря вам кое-кто из них остался в живых.

– Я как-то не думал об этом, – растерянно произнес Желябов. – А ведь мне всегда казалось, что помощь людям, народу заключается в несколько другом. Боже мой, как я заблуждался всего несколько месяцев назад! Как мало я знал народ, хотя и родился в семье крепостного. Но родители мои были дворовыми, а не крестьянами, которые изо дня в день работали в поле. Мы пошли «в народ», но опять-таки так и не поняли ничего. И лишь здесь, в госпитале, повседневно общаясь с мужиками, по приказу царя надевшими солдатские мундиры, я начал их немного понимать.

И получается, что вся наша работа, все труды, все жертвы были абсолютно бесполезны. Ну не хотят мужики бунтовать! Да и сам бунт бессмыслен! Жаль, что это я понял лишь сейчас…

– Андрей Иванович, – сказал я, – вы правы, несправедливостей в мире много. Но бороться с ними посредством бунта – это как тушить пожар керосином. Бунт способен лишь умножить число несправедливостей.

Вспомните, что натворили французы со своей Великой революцией. Свобода, равенство, братство… А чем все кончилось? Гильотинами на площадях. Вандеей. Горами трупов вершителей справедливости и их противников. Революционный задор вылился в желание завоевать мир, и взбесившуюся Марианну, сменившую фригийский колпак на солдатский кивер, пришлось останавливать уже русским воинам под Смоленском, Бородином и у Малоярославца.

Будьте осторожны, Андрей Иванович, не принимайте опрометчивых решений, ибо благими намерениями устлана дорога в ад. Может быть, вам лучше попытаться разобраться с жизненным укладом югороссов? Ведь это тоже русские люди, но в то же время они совсем другие.

Я, может быть, чего-то не понимаю в социальных теориях, но как художник я внутренне чувствую, что общество их построено на совершенно иных принципах, чем Российская империя. Андрей Иванович, попытайтесь вникнуть в их мироустройство. Может, это подскажет вам путь построения такого же общества и у нас в России?

– Хорошо, Василий Васильевич, спасибо за совет, – ответил мне Желябов.

В небе опять раздался гул вертолета. Похоже, что в госпиталь скоро привезут очередную партию раненых. Последнее время среди них стали попадаться болгары, извлеченные русскими солдатами из турецких застенков, а также потерянные, оставшиеся без родителей дети-сироты. Война продолжается.

Желябов с кряхтением поднялся со скамейки и походкой усталого человека побрел к госпитальным палаткам, над одной из которых развевался флаг Красного Креста…

27 (15) июля 1877 года, утро. Болгария, София

Полковник ГРУ Вячеслав Бережной

София медленно приходила в себя после вчерашней эйфории освобождения. Такое же невнятное тяжелое похмелье обычно бывает на следующее утро после праздника, когда выпито все вино, сказаны все тосты, разбита вся посуда и заодно лица. Вчера тоже – сперва русские и болгары вместе тушили пожары, причем русских солдат в городе оказалось как бы не больше, чем местных. Потом на улицах зазвучала музыка, появились бутыли с ракией и вином, вспыхнули высоченные костры, разожженные из брошенных турками поломанных повозок, и начались вполне стихийные народные гуляния.

Со всей своей балканской бесшабашностью София праздновала день своего освобождения. И вместе с жителями веселилась русская гвардия: семеновцы, преображенцы, павловцы, гренадеры пешие и гренадеры конные, драгуны, уланы, казаки. Лейб-гвардии Казачий полк после того, как город был освобожден, не удержался от соблазна и, в полном соответствии с марксистским лозунгом «грабь награбленное», бросился в погоню за удирающими в Македонию обозами черкесов. Уже в потемках они вернулись, хвастаясь трофеями – узлами разнообразнейшего хабара и молоденькими девицами.

Но бог с ними, с казаками. Такими они были, такими и останутся. Недаром их любимая пословица гласит: «Что с бою взято, то свято». А на войне, как известно, как на войне, и черкесы совсем не те люди, по которым стоит плакать. Особенно когда еще не остыли тела последних замученных ими болгар.

Утро встретило нас прохладой, чириканьем птиц и неистребимым запахом гари и мертвечины. Начинался новый день, первый день новой жизни, когда оплакав и похоронив погибших, болгары должны будут приступить к строительству новой жизни. В этой новой жизни не должно быть места Берлинскому конгрессу, прогерманской политической ориентации Болгарии, ее войнам с православными, а уж тем более славянскими соседями. Иначе все труды Югороссии пропадут зря, и все вернется на круги своя.

Об этом, и не только об этом, я, полковник ГРУ Бережной, собираюсь утром вполне серьезно поговорить с будущим государем-императором Александром III. Проделав несколько энергичных упражнений, чтобы разогнать кровь, я уселся в позу лотоса и погрузился в размышления.

Много хорошего сделал царь-батюшка за двенадцать лет своего правления, но и немало дурного тоже. Одно «подмораживание» России чего стоит. Загнали все проблемы вглубь, и получили в ответ такое, что и на голову не налезло. Четверть века без войн вымыли из состава русской армии и флота офицеров с боевым опытом, заменив их паркетными шаркунами. Прекрасный лейтенант или поручик через тридцать лет может оказаться совершенно негодным адмиралом или генералом. Рождественский и Куропаткин, будучи младшими офицерами, честно, кровью и отвагой заработали свои боевые ордена. Но это ничуть не прибавило им ни способностей управлять людьми, ни тактических и стратегических талантов.

Но мирная передышка не бывает вечной. И Русско-японская война, уничтожив все плоды трудов царя-миротворца, положит начало краху империи. Но еще ничего не предрешено, и всех этих ошибок можно избежать. Благо цесаревич – человек неглупый, патриот, и почти такой же трудоголик, как и еще не родившийся товарищ Сталин.

У Александра Александровича есть только одна, почти неразрешимая проблема, и зовут ее Ники. Мальчику всего девять лет, и он еще не сформировался как личность. Надо им плотненько заняться, может быть что-то и получится. Иначе в надлежащий срок обязательно появятся и Алиса Гессенская, и русская генетическая рулетка, и «хозяин земли русской», и «не заслоняйте меня»…

По большей части именно этот факт и стал причиной того, что мы дистанцировались от России, начав создавать свое государство. Безусловно, мы патриоты и порвем любого, кто наедет на нашу родину. Но! Мы должны иметь возможность влиять на ситуацию в России извне, не заморачиваясь подчинением властям в Петербурге или Москве. Власти-то могут оказаться того, некондиционные.

А вот и сам цесаревич – тоже ранняя пташка. Ходил в сопровождении двух казаков из лейб-конвоя умываться к колодцу. Мои люди тоже рядом, но их так просто не увидишь. Они контролируют все происходящее, как правило, не показываясь на глаза.

– Доброе утро, ваше императорское высочество, – приветствую я цесаревича.

– И вам доброго утра, господин полковник, – отвечает он. – Не помешаю?

Я киваю, и он, кряхтя, усаживается радом со мной по-татарски. Вздохнув, он вдруг спрашивает:

– Мечтаете?

– Нет, – отвечаю я, – размышляю.

– А в чем разница? – искренне удивляется цесаревич.

– А вот представьте, – говорю я, – полководец перед сражением. Например, Кутузов перед Бородином. Сидит он всю ночь над картой и размышляет о завтрашнем сражении. Все его мысли воплощаются в конкретный план. И назавтра, согласно этому плану, загрохочут пушки, двинется вперед инфантерия и кавалерия, будет победа или смерть. А вот теперь представьте, что полководец просто мечтает о победе над врагом?

Казаки, слушавшие наш разговор чуть поодаль, невольно прыснули в кулаки, не удержался от усмешки и сам цесаревич.

– Уели, – сказал он, отсмеявшись. – Как есть уели. Разъяснили досконально. Теперь я буду видеть разницу между мыслителями и никчемными мечтателями.

– Ну, мечтатели бывают и не совсем никчемны, – возразил я. – Вот, к примеру, писатель-мечтатель Жюль Верн. Он сейчас находится в Константинополе, все бродит, удивляется, наблюдая за нашими чудесами. Ничего он такого не сделал, кроме того, что написал большое количество книг, в которых мечтал: о подводных лодках, летательных аппаратах тяжелее воздуха, полетах к другим планетам и много о чем еще.

А что из этого получилось? Будущие мыслители в юном возрасте прочли эти книжки, потом выросли, выучились и начали искать способ, как бы все это со страниц любимых книг воплотить в жизнь. То же самое можно сказать и о социальных мечтателях. Только вот результаты экспериментов их последователей могут оказаться просто жуткими.

– Вы о социалистах? – посерьезнев, спросил цесаревич.

– И о них, и о анархистах, и о прочих «истах», ибо имя им легион, – ответил я, – и в основе любого из этих учений лежит мечта о справедливости.

– А что такое справедливость? – пожал плечами цесаревич. – Я уже много думал о том моменте, когда приму Россию из рук моего папа. И мне хотелось бы стать справедливым государем. Но как этого добиться?

– Э, нет, ваше императорское высочество! – ответил я. – В основу государственного управления справедливость ставить нельзя. Тут ее роль вспомогательная. Стержневой идеей государственности является Ее Величество Целесообразность, и только она.

Можно долго спорить, справедливо или нет нынешнее нищенское положение российского крестьянства, до нитки обираемого выкупными платежами. Но я точно могу сказать, что это мало того что нецелесообразно, ибо замедляет рост мобилизационного ресурса армии, но еще и прямо опасно, поскольку рано или поздно приведет к одному большому или многим малым крестьянским бунтам. А вольное дворянство, искусственно поддерживаемое за счет мужиков, уже начинает воротить нос от службы в любой ее форме, становясь обычными паразитами.

Я знаю, что выкупные платежи в иные годы составляют почти половину государственного бюджета, но ведь эти деньги, оторванные от нищих мужиков, просто тупо проедаются. – Я махнул рукой. – Можно сколько угодно мечтать о том, что Россия станет самой промышленно и научно развитой страной. Но и профессора, и инженера, и техника, и рабочего, и даже адвоката кормит русский мужик. Если Россия не сможет обеспечивать себя продовольствием, то плохо будет всем. Вы уж поверьте, было у нас такое, пшеничку в Канаде и Австралии покупали.

– Я обдумаю ваши слова, – серьезно сказал цесаревич. – Так вы считаете, что для России главные – это мужики?

– Не главные, а основные, – ответил я. – Дворянство для России тоже необходимо, но именно как служилый класс. Однако довольно быстро из служилого класса оно превратилось в паразитов. Запомните, паразит – это всегда зло. Особенно если это бывшая опора государства.

– Я обдумаю ваши слова, – еще раз сказал Александр Александрович и, после некоторой паузы, когда к нам подвели лошадей, добавил: – А пока давайте объедем город и посмотрим, что достанется моему другу, Сергею Лейхтенбергскому, который начнет здесь править…

27(15) июля 1877 года, полдень. Константинополь

Сержант контрактной службы

Игорь Андреевич Кукушкин

Ну, вот и все… Кажется, уже не осталось никаких препятствий, способных помешать мне и моей ненаглядной Мерседес стать мужем и женой. Точнее, уже не Мерседес. Вчера она крестилась по православному обряду в одной из греческих церквей. И теперь она Надежда – Эсперанса по-испански. Крестным отцом ее стал Николай Иванович Пирогов, а крестной матерью – Ирина Владимировна Андреева.

Моя любимая активно учит русский язык и старается как можно чаще говорить по-русски со мной, с Ириной и Ольгой Пушкиной. А через неделю у нас венчание. Мы готовимся к свадьбе. Хочется пригласить много гостей, но большинство из них в делах, в боях, в разъездах. Вчера наши освободили от турок Софию, и в городе весь вечер гудел праздник. Гуляли как проживающие тут болгары, так и греки, забывшие о вчерашних недоразумениях с братским православным народом. И лишь турки притихли и были незаметны. Впрочем, у них еще есть возможность без проблем выехать в Анатолию.

Подошло время поговорить с Надеждой Николаевной (отчество, по обычаю, она взяла от крестного отца) о самом сокровенном. О том, откуда мы и кто мы. Впрочем, похоже, что моя милая уже кое о чем догадывается. Но у Наденьки хватило терпения и ума не доставать меня вопросами, на которые я не мог ей дать ответа. За что я был ей очень благодарен.

Получив несколько дней отпуска на устройство личных дел, я с головой зарылся в подготовку семейного гнездышка. В свою квартиру, где мы с ней познакомились, Надя ехать категорически отказалась. Я понимал ее – трудно чувствовать себя счастливой в том месте, где был убит отец и где так внезапно и страшно закончилось ее детство.

Переговорив с комендантом города Дмитрием Ивановичем Никитиным, я получил ордер на довольно уютный домик на берегу Золотого Рога. Совсем недавно в нем жил кадий – судья одного из районов Стамбула. После захвата города служащий султанской Фемиды драпанул от подведомственных ему горожан в неизвестном направлении, и домик стоял пустой. Теперь у него будут новые хозяин и хозяйка.

Надюше наш дом очень понравился. Она по-женски, тщательно осмотрела его, заглянула во все закоулки, что-то бормоча себе под нос. Потом повернулась ко мне сияющим лицом и спросила:

– Игорь, мы здесь будем жить всегда?

– Всегда-всегда, дорогая, – ответил я. – Не считая, конечно, того времени, когда я буду вынужден отправиться туда, куда прикажут мои командиры. Извини, но ты должна все время помнить, что твой муж – кадровый военный, и не всегда ему приходится делать то, что ему хочется. Привыкай…

После этих моих слов Надежда немного пригорюнилась, но видимо, внутренне смирившись с ролью жены служивого, не стала больше продолжать разговор на эту тему.

Мы вышли в уютный тихий садик на берегу залива. Где-то в кустах жасмина чирикали птицы. Синее море, синее небо… Красота. Мы присели на маленькую скамеечку и немного помолчали. Потом я, вздохнув, начал разговор, которого внутренне побаивался, но без которого нам обойтись было бы невозможно.

– Знаешь, Надя, я давно хотел тебе рассказать о себе, – начал было я.

– Знаю, Игорь, – тихо сказала моя любимая. – Я уже заметила, что вы, люди с эскадры, не похожи на других людей. Вы не такие, как все…

– Вот именно, – ответил я. – Мы совсем не из этого мира. Мы пришли издалека, из другого времени, из будущего…

Надежда внимательно посмотрела мне в глаза. Она, наверное, посчитала, что я шучу. Видимо, ожидала, что я расскажу ей о каких-то далеких и загадочных землях, где живут такие же люди, как и я. Но мысль о том, что мы пришли из будущего, не приходила ей в голову.

– Игорь, а ты меня не обманываешь? – осторожно спросила она. – Ты только не обижайся, я знаю, что ты всегда говоришь правду. Но я не могу понять, как можно путешествовать во времени.

– Надя, я не обижаюсь, – сказал я. – Мне и самому непонятно – как мы попали в ваше время. Все произошло очень быстро, словно какая-то могучая сила перенесла нас сразу в девятнадцатый век из века двадцать первого.

– Игорь, – серьезно ответила мне Надежда, – это мог сделать только Господь, – и она перекрестилась, но уже не слева направо, по католическому обычаю, а по православному – справа налево. – Только Всевышний способен совершить подобное. И я знаю, что наша встреча с тобой предначертана именно им.

– Возможно, что ты права, – сказал я. – Мне и самому кажется, что без Промысла Господня здесь не обошлось. И потому мы должны сделать этот мир лучше.

– Скажи, Игорь, а какое оно, будущее? – немного помолчав, спросила меня любимая. – Оно лучше нашего времени или хуже?

Я замялся с ответом. Трудно было ей так сразу сказать. Не все у нас мне нравилось, точнее многое не нравилось. Впрочем, и тут, в XIX веке, тоже хватало всякого… Так что работы у нас хватит на всю жизнь, и даже больше.

Не рискнув рассказать словами о том, что Надя не смогла бы понять, даже если бы ей русский язык был родным, я пригласил ее в домик, где в вещмешке лежал ноутбук, для такого случая одолженный у Иры Андреевой. Положив его на стол, я откинул крышку-монитор, включил загрузку и постарался доступно рассказать Наде о том, что собой представляет этот девайс. Не знаю только, поняла ли она хотя бы четверть того, что я ей рассказал.

Тем временем ноутбук загрузился, и я, щелкая мышкой, запустил фильм, который наши ребята из «Звезды» специально смонтировали для хроноаборигенов-неофитов.

Не отрывая глаз от монитора, Надя смотрела на чудесные картинки, которые двигались, жили внутри небольшого ящичка, лежавшего на столе. Ей было порой трудно понять, о чем говорили герои этого фильма. В таких случаях она нахмуривала свои черные бровки и, страдальчески глядя на меня, бормотала: «Но компрендо…» Тогда я останавливал фильм и медленно, стараясь подбирать русские слова попроще, объяснял ей то, о чем шла речь.

Так мы просидели с Надей над ноутбуком несколько часов, пока на улице не сгустилась тьма, а батареи ноутбука почти полностью не разрядились. Потом, при свете свечи, я еще долго рассказывал любимой о своей семье, которая осталась в той версии будущего, которую мы уже пустили под откос, о родителях, брате, знакомых. Моя любимая слушала внимательно. Ей было интересно все, что касалось меня. И это, как я понял, был не праздный интерес. Она как губка впитывала знания о моем прошлом, чтобы они стали и ее знаниями. Только сейчас я понял, что означает это выражение – «моя половина». Действительно, я, находясь рядом с Надеждой, чувствовал, что она часть меня, родная и любимая.

Тут я понял, что не смогу передать словами то, что хотел бы ей выразить. Поэтому, взяв гитару, которую выпросил у той же Иры Андреевой, и немного попробовав настройку, решил спеть Наденьке песню, которую любил петь мой отец.

 
Ночь коротка,
Спят облака,
И лежит у меня на ладони
Незнакомая ваша рука.
После тревог
Спит городок.
Я услышал мелодию вальса
И сюда заглянул на часок.
Пусть я с вами совсем не знаком,
И далеко отсюда мой дом,
Я как будто бы снова
Возле дома родного.
В этом зале пустом
Мы танцуем вдвоем,
Так скажите хоть слово,
Сам не знаю о чем.
 

Как ни странно, но Надя поняла, о чем эта песня. Она зарумянилась от смущения и нежно прижалась к моему плечу. Когда я допел до конца, она посмотрела мне в глаза и сказала:

– Игорь, я такая счастливая… Как хорошо, что мы с тобой встретились!

Я тоже был счастлив. Ведь все мои родные остались далеко-далеко от меня, и я знал, что больше их мне никогда не увидеть. До встречи с Мерседес-Надеждой на душе у меня было пусто и тоскливо, и эту пустоту заполняла только война. А теперь у меня есть любовь, есть самая-самая красивая на свете невеста (без пяти минут жена), есть свой дом, есть хорошие друзья, и есть земля, которую я буду защищать от врагов, если кто-то вздумает на нее напасть…

В этот вечер мы с Надей больше не говорили ни о чем. Мы обошлись без слов – все что требовалось, сказали наши руки и губы… Это был самый счастливый вечер в моей жизни… Надеюсь, что не последний…

27 (15) июля 1877 года. Где-то в Атлантическом океане.

Борт атомной субмарины «Северодвинск»

Джон Девой, авантюрист, романтик и борец за свободу Ирландии

В отведенной мне маленькой каюте рядом со мной сидит человек, с которым предстоит серьезный разговор, и в котором я вижу собрата по духу. Он такой же патриот России, как я Ирландии. Только моя Ирландия – это маленький зеленый остров, а его Россия раскинулась непобедимым исполином на половине Евразийского континента. В ней есть и ледяная тундра на севере, и знойная пустыня на юге, непроходимая тайга в Сибири и высокие горы на Кавказе.

А самое главное то, что в этой стране есть люди, развеявшие в битве у Нового Саламина миф о непобедимости британцев и теперь готовые помочь моей любимой Ирландии в борьбе за ее свободу.

За последний месяц мир уже необратимо изменился. Пала под натиском русской армии турецкая империя. Гордые британцы разгромлены и унижены, в России громят их фактории и изгоняют купцов. На море русские и греческие каперы захватывают британские торговые корабли. Суэцкий канал перешел под контроль России. Так почему бы Ирландии тоже не стать свободной? Мы могли бы предоставить русским в качестве военной морской базы на выбор Дублин или Белфаст. И тогда нам не были бы страшны эти надутые и спесивые британцы.

Говорить с моим новым знакомым мы будем по-английски, ибо русский офицер не знает ирландского, а я русского. Но это ничего не значит – ненависть к нашему общему врагу поможет нам понять друг друга.

– Добрый день, мистер Девой, – вежливо сказал русский офицер. – Мое командование поручило провести с вами беседу о возможности создании в Ирландии сил национального сопротивления. Мое командование готово обучить костяк этих вооруженных формирований, предоставить им вооружение и на протяжении определенного времени снабжать всем необходимым. Условно назовем эти отряды Новой ирландской армией.

Душа моя тут же воспаряет к небесам. Еще вчера ни на что подобное я не мог бы и рассчитывать. С пересохшим от волнения горлом я киваю головой – пусть будет Новая ирландская армия. Главное, что она – ирландская!

– Очень хорошо, – отвечает русский офицер. – Ирландия будет свободной, если найдутся те, кто не побоится пойти в бой за ее свободу.

– Ирландия будет свободной… – как эхо отвечаю я. – Но что мы должны для этого сделать?

– Все очень просто, – сказал мне русский. – Ирландцы должны быть готовы сражаться. Вспомните, как сражались с непобедимыми войсками императора Наполеона Бонапарта испанские гверильяс и русские партизаны. У англичан на вашем острове под ногами должна гореть земля. В каждом графстве должен быть командующий отрядами сопротивления. И их приказ будет законом для всех ирландцев, любящих свою родину.

Я понимаю, что прямого столкновения с британскими войсками эти отряды не выдержат. Да и такой задачи перед ними не будет стоять. Даже безоружные ирландцы могут нанести немало вреда британцам.

Например, чтобы свалить телеграфный столб и оборвать провода, достаточно одного мужчины с топором или пилой. Но лишив британцев связи, они помешают войскам захватчиков действовать согласованно, обмениваться информацией.

Двух-трех человек достаточно, чтобы сжечь мост, дюжины – чтобы за ночь перекопать в нескольких местах дорогу. Вроде не такое уж эффектное это дело, но передвигающиеся по вашему острову британские полки не смогут протащить по таким дорогам артиллерию и обозы. А в обозах – боеприпасы и продовольствие, которое английским солдатам придется нести на себе.

– Вы понимаете, о чем идет речь? – спросил русский офицер. Я кивнул, постепенно вникая в его замысел. – Да, действительно, для того, чтобы превратить жизнь британцев в Ирландии в сущий ад, не нужны ружья и пушки.

Я сказал ему об этом, но русский поморщился и покачал головой.

– Нет, мистер Девой, сражаться с врагом все же придется. Но делать это будут хорошо подготовленные и обученные нашими инструкторами боевые группы. Они будут мобильными, обеспеченные связью, умеющие вести бой с регулярными частями британцев. Только их задача будет заключаться не в том, чтобы убить как можно больше англичан, а в том, чтобы в нужный момент – допустим, когда они получат условный сигнал… – тут русский офицер на мгновение замолчал, а потом хитро улыбнулся: – Ну, скажем: «Над всей Ирландией безоблачное небо», – так вот, по получению этого сигнала они одновременно нанесут удар по британским войскам, дислоцированным в Ирландии.

Причем в первую очередь будет выведена из строя связь, перехвачены вражеские коммуникации, уничтожены командиры английских войск, взорваны и сожжены склады с вооружением и боеприпасами. Британская армия на вашем острове будет парализована. И вот тогда…

Тут русский офицер хитро посмотрел на меня и неожиданно подмигнул.

– Мистер Девой, давайте на этом закончим пока нашу беседу. Я больше пока ничего не могу вам сказать. Одно лишь добавлю – если все будет, как я сказал, Ирландия освободится от своих поработителей в течение нескольких дней. И больше на ее земле не появится ни один англичанин с оружием в руках.

Я слушал рассказ русского, как чудесную сказку со счастливым концом. Я был готов на все, и еще раз посмотрев в уверенное и мужественное лицо моего собеседника, задал ему один, самый последний, вопрос: – Почему именно я, мистер Федорцов?

– В общем-то, все просто, мистер Девой, – ответил он мне, – именно вы как бы случайно встретились на пути мистера Семмса-младшего. Ведь мы не искали контактов с ирландскими эмигрантами, нашей целью в этой операции было лишь организовать возрождение КША. Вы понимаете, о чем я говорю? Ирландией мое командование собиралось заняться на следующем этапе. А тут такая нужная встреча с нужным человеком… Можно посчитать это просто случаем, а можно…

Я снова вздрогнул и прочитал про себя Pater Noster. Действительно, я встретился с Оливером Семмсом совершенно случайно. Но ведь на самом деле случайностей не бывает, на все есть Промысел Господень. Я так много молился о свободе для своей родины, что Он наконец услышал мои молитвы и дал мне шанс. Да, я не слышал гласа из огненного куста, и ко мне с облаков не обращались ангелы, но вот этот сидящий передо мной крепкий немногословный человек вполне мог быть зримым земным воплощением одного из небесных воинов, например архистратига Михаила.

А русский офицер тем временем продолжал говорить, спокойно и буднично.

– Мы знаем, что вы один из самых авторитетных представителей ирландского сопротивления, и наше командование будет работать именно с вами. Но как у нас говорят, один в поле не воин, и поэтому необходимо расширять движение. Для борьбы нужны люди, деньги и оружие. Вы найдете людей, мы дадим вам все остальное. – Он встал. – Через несколько дней вы будете в Константинополе и встретитесь с нашим адмиралом. У вас есть эти несколько дней, чтобы подумать и решить для себя все вопросы. Честь имею, мистер Девой, наш разговор окончен!