Текст книги "Мировая история и социальный интеллект"

Автор книги: Александр Кабанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

демократизации остального мира нередко объясняют и другими

мотивами. Совсем недавно франко-канадский философ и политолог

Жан-Батист Вильмер написал книгу под названием “Война во имя

человечности: убить или оставить умирать”, в которой он скрупулезно

анализирует сегодняшнюю политику Запада по демократизации мира,

ее правовые и моральные основания. В ней он утверждает, что

политика по демократизации на Ближнем Востоке обусловлена

эгоистичным интересами, в том числе, стремлением Запада к

энергетической безопасности – желанием избежать риска

энергетического шантажа в виде прекращения нефтяных поставок, а не

желанием защитить недовольное и взбунтовавшееся население от

расправы тирана. Углубляясь в историю, Вильмер доказывает на

конкретных примерах, что гуманитарные основания вмешательства

(защита населения) вовсе не изобретение последнего времени.

Имеются свидетельства, что еще 4000 лет назад в Древнем Китае

местные князья, стремясь к гегемонии, совершали, используя

гуманитарную риторику, интервенции практически по нынешнему

сценарию: критика творимых тираном бесчинств, возмущение, призывы

угнетаемых придти им на помощь и вторжение войск.

Когда часть угнетаемого тираном населения просит о помощи из

заграницы, то всегда существует известный конфликт между

патриотизмом, с одной стороны, и ненавистью к порочному строю, с

другой; между любовью к родине и любовью к добру и справедливости.

Этот конфликт (правда, несколько в ином свете) отмечался

классической политической философией, например, Аристотелем. Вот

что говорит об этом Лео Штраус: “В языке классической метафизике

родина, или нация, есть материя. Тогда как строй форма. Классики

придерживались того взгляда, что форма по достоинству выше

материи. Можно назвать этот взгляд «идеализмом». Практическое

значение этого идеализма заключено в том, что благо по своему

достоинству выше собственного или что наилучший строй важнее, чем

родина” (Л. Штраус. Что такое политическая философия. 1959).

Но наиболее фундаментальное политическое основание будущих

гуманитарных интервенций получило в политических теориях нового

времени, которые определяли легитимность политического режима

исходя из концепций «естественного права», «естественного закона»,

«общественного договора» и доктрины «неотчуждаемых прав

человека». Универсальность естественных прав во времени и

пространстве напрямую ведет к радикальному универсализму

легитимности соответствующих им политическому режиму и,

соответственно, нелегитимности всех прочих (хотя некоторые,

например, Бентам считали эти концепции и доктрины

бессодержательными риторическими метафорами).

На мой взгляд, все приведенные только что основания осуществления

Западом гуманитарных интервенций и политики «демократизации»

весьма поверхностны и неубедительны. «Теория демократического

мира», согласно которой либеральные демократии не воюют межу

собой – это, по сути лишь выявленная эмпирическая закономерность,

не имеющая под собою должного теоретического обоснования.

Действительно, в сущности, очень часто диктатура – это безопасность

за чужой счет; в глобальном мире всякий тиран – незваный и опасный

гость в вашем доме, но почему они появляются? Почему доктрина прав

человека не действует в огромном множестве стран?

Как я показал ранее, выбор нацией конкретного политического режима

в долгосрочной перспективе определяется социально-экономическим

максимумом и не зависит от воли отдельного лица или политической

группировки. При этом, как правило, в странах с низким уровнем

социального интеллекта населения этот максимум соответствует одной

из форм автократии, а в странах с высоким уровнем социального

интеллекта – демократическому правлению. При чем, что важно,

вместе с тем различные уровни социального интеллекта одновременно

порождают столь же различные этические системы; а, как мы уже

знаем, при высокой степени дифференциации этических систем

народов социальные издержки их сотрудничества по широкому спектру

вопросов будут велики, а взаимоотношения в различных сферах

деятельности – ненадежны и ограничены. Таким образом, в сущности,

за политикой демократизации и защиты прав человека скрывается,

часто неосознанное, стремление западных стран трансформировать

этическую систему не-западных народов в целях обеспечения

собственной военной и энергетической безопасности и расширения

связей с ними в экономической и других сферах.

Однако, как нам известно, самая главная (постоянная) часть этических

систем народов, от которой зависит воспроизводство культурных

феноменов, в том числе, отношения к власти и т.д., чрезвычайно

устойчива во времени благодаря механизму воспроизводства культуры.

Поэтому политика по демократизации очень часто терпит крах – после

свержения, ухода или смерти диктатора следуют демократические

выборы, приносящие политический хаос и нищету, после чего вновь

появляется очередной посланный свыше и захватывающий власть

«спаситель народа».

То, что истинной причиной политики демократизации является

стремление модифицировать общественные институты для снижения

социальных издержек, подтверждается историческими фактами,

свидетельствующими, что и на западные народы оказывается

аналогичное воздействие. Известно, что персы регулярно укрывали у

себя изгнанных из Эллады тиранов и пытались вновь усадить их на

престол против воли эллинов. Персидские цари за оказанные им услуги

назначали служивших у них эллинов тиранами на завоеванных и

подконтрольных им греческих землях. В свою очередь, взятия Афин

персидский царь восстановил там тиранию писсистратидов (см.

Геродот. История. Книга VIII). По сути, тем же самым занимались и

русские цари на протяжении большей части девятнадцатого века,

препятствуя распространению в Европе парламентаризма, всячески

поддерживая самодержавие и наиболее реакционные политические

круги, утверждая, что демократия чрезвычайно вредная и опасная

форма правления.

При таком понимании причин происхождения политики по

демократизации и распространению прав человека все становится на

свои места, расставляя разнородные (особые) элементы

международной политической деятельности по отдельным полкам на

стеллаже, где размещается вся совокупность последних. Одни

элементы (усилия) направлены на установление и трансформацию

норм международного права, в то время как другие – на модификацию

других регуляторных систем – морали и законодательства прочих

стран.

Раздел I I

Влияние мировой политики на социально-экономические

максимумы

Как было установлено в четвертой главе при отсутствии внешнего

политического влияния на какое-либо государство при прежнем уровне

ресурсов, научных знаний и ценностей населения всякие пертурбации,

сопровождающие поиск политического оптимума и социально-

политического максимума рано или поздно прекратятся – социальная

система придет в состояние равновесия. Однако, очевидно, что

внешнеполитическое влияние иностранных держав, к примеру,

посредством политики по демократизации и соблюдения прав человека,

по крайней мере, в целом ряде стран третьего мира (На Ближнем

Востоке, в Азии и Африке), будет воздействовать на их политическое

устройство и нравственные системы, препятствуя им достигнуть

максимума своего социально-экономического развития (который там,

как правило, соответствует одной из форм автократии). Западные

державы, часто говоря языком санкций, вынуждают власти таких стран

устанавливать демократическое и либеральное законодательство,

прекратить оказывать давление на прессу и оппозицию, отменить

смертную казнь, улучшить условия содержания заключенных,

пропагандировать среди населения эгалитаризм, справедливость и

толерантность. Хотя в некоторых случаях лидеры отсталой страны

сами, убежденные успехами развиты государств запада, добровольно

проводят в жизнь многое из перечисленного, как это было, скажем, в

России после краха коммунистической автаркии.

К требованиям по демократизации очень часто добавляются и

рекомендации экономического характера, выдвигаемые,

контролируемыми США и Европейским Союзом, Мировым банком и

Международным валютным фондом, когда странам третьего мира

требуется финансовая помощь в виде государственных займов, а

экономическая ситуация в стране не позволяет занять деньги по

приемлемой ставке на открытом рынке. Обыкновенно, получение

кредита обуславливается выполнением стандартного неоклассического

пакета мер: снижения инфляции, сокращения бюджетного дефицита,

приватизации государственных предприятий, отказа от регулирования

рыночных цен и курса национальной валюты, снижения пошлин и

открытия национального рынка.

Результатом внешнего вмешательства в политику, экономику и этику,

как правило, оказываются: политический хаос и безвластие, развал

приватизированных предприятий и рост безработицы, рост

преступности и насилия, вызванного религиозными или этническими

конфликтами, а в отдельных случаях гражданская война, голод и

эпидемии. Все перечисленное в особенности касается исламского мира

и восточной части посткоммунистического пространства.

Вот что говорят некоторые уважаемые на Западе представители

исламского мира: “Запад подрывает наш потенциал к развитию и

вторгается в нашу жизнь, ввозя продукты своего промышленного

производства, фильмы. Он та сила, которая ломает нас, наши рынки,

контролирует наши природные ресурсы, наши инициативы и наши

потенциальные возможности”. “Основной итог, – как сформулировал

шейх Гануши, – состоит в том, что наше общество базируется на

ценностях отличных от тех, которые лежат в основе Запада. Египетский

правительственный чиновник: американцы заявились сюда и хотят,

чтобы мы стали как они. А сами ничего не понимают в нашей культуре”

(цит. по С. Хантингтон. Столкновение цивилизаций. 1996). Мусульмане

рассматривают западную культуру как материалистическую, порочную,

упадническую и аморальную, преисполненную греховных соблазнов.

Говорят, что на Западе не следуют никакой религии даже ложной –

«Безбожный Запад». Индивидуализм – «источник все бедствий» (см.

Фатима Мернисси. Ислам и демократия).

Одной из ответных реакций исламского общества на западное влияние

во второй половине двадцатого столетия стало, так называемое,

«исламское возрождение». О его причинах историк цивилизаций

Уильям Макнил пишет: “Чаще всего повторное утверждение ислама, в

какой бы конкретной сектантской форме оно не проявлялось, означает

отрицание европейского и американского влияния на местное

общество, политику и мораль”.

Все сказанное об исламских странах абсолютно точно отображает

ситуацию в сегодняшней посткоммунистической и авторитарной России,

которая в почти десятилетие слепо следовала рекомендациям

валютного фонда, американкой администрации и казначейства,

результатом чего стала социально-экономическая деградации всех

сфер жизни – от здравоохранения до обороны. Либеральная

демократия для русских оказалась сродни действию «огненной воды»

на поведение и образ жизни индейцев или эскимосов. Сегодня высшие

духовные лица в России открыто обвиняют Запад в безбожии,

грехопадении и связях с сатаной, а ее политические лидеры,

испытывая ненависть к свободе и прочим западным ценностям,

прославляя патернализм, пытаются всячески оскорбить и унизить

Соединенные Штаты.

И в этом нет ничего удивительного; как уже отмечалось, нации с

относительно низким уровнем социального интеллекта, примитивной

системой морали и с малым радиусом доверия не могут благополучно

развиваться в условиях демократии и свободного рынка. Демократия у

них приводит не к правовому государству, а бесконечной борьбе кланов

и группировок за собственность, за возможность обогатится за счет

казны – действие абсолютно легитимное с точки зрения морали и

культуры населения – повсеместной лжи и клевете в средствах

массовой информации, повсеместной продажи должностей и коррупции

в судах и т.д. В свою очередь, следование неоклассическим

экономическим рецептам приводит к деградации и закрытию

крупнейших предприятий, из которых новые собственники стараются

выжать максимум прибыли, не инвестируя ни цента, и уничтожению

целых отраслей. Ибо в глазах большинства населения крупная частная

собственность не может быть обретена вполне законным и честным

путем, а потому изначально нелегитимна и, соответственно, в любой

момент может быть принудительно национализирована или отобрана,

после прихода к власти очередной политической группировки.

Многие политологи признают, что демократия иногда может иметь

негативные последствия. Так Лари Даймон отмечает, что демократия

может позволять извлекать выгоду одним за счет других и, тем самым,

вызывать социальные конфликты и общественное напряжение, а так же

подорвать авторитет и стабильность власти (см. Л. Даймонд. Три

парадокса демократии. 1990). Однако, все сказанное гораздо более

справедливо в отношении беднейших государств, стран с низким

уровнем социального интеллекта и общественного капитала. Чтобы

понять, почему это так, следует ненадолго погрузиться в историю.

В средневековье, в эпоху Возрождения и век Просвещения вплоть до

американской войны за независимость (1775-1783) и французской

революции (1789-1794), практически во всем мире – и в Азии, и в

Европе – легитимной формой гражданского правления была монархия,

а поддержание общественного порядка, основывалось на страхе перед

монархом и гневом бога. Впоследствии, особенно, это касается 19-го

столетия, ускорился рост общественных производительных сил,

основывающийся на экспоненциальном росте научного знания.

Вызванные ими изменения условий жизни (урбанизация и т.д.),

появления новых потребностей и ценностей и подрыв веры в Бога, по

причине научного прогресса, привели к кардинальной перестройки

переменной части этический системы западных народов: страх перед

богом сменился страхом перед, возникшим благодаря росту городского

населения и развитию средств информации, общественным мнением.

Еще Джефферсон, Франклин и Линкольн считали, что свобода требует

веры в Бога, то есть общественный договор не был рационально

самоподдерживающимся, а требовал божественную награду и

наказание. Сегодня же верховный суд США решил, что в школах нельзя

употреблять термин «вера в бога», так как это может оскорбить

атеистов (см. Ф. Фукуяма. Конец истории и последний человек. 1992).

Общественный и научный прогресс во второй половине 19-го века

гораздо сильнее ударил по авторитету церкви, нежели критика

Коперника, Бруно и Галилея признанной в средневековье католицизмом

геоцентрической системы мира Аристотеля-Птолемея, приведшая на

костер двух последних. Это осознавал и наблюдал создатель теории

«естественного отбора» знаменитый Чарльз Дарвин; он прекрасно

понимал: что концепция естественного отбора подрывала идею Бога,

который, как утверждалось церковью, своей мудростью создал порядок

в природе; что утрата веры в Бога приводит к тому, что человек

стремится к поступкам вызывающим общественное одобрение;

отмечает происходившую на протяжении второй половины его жизни

замену веры в Бога рационализмом (см. Ч. Дарвин. Воспоминания о

развитии моего ума и характера).

Меду тем, во многих частях мира в 20-ом столетии пропаганда

западной демократии, увлечение социальной инженерией и новыми

идеологиями делегитимизировали классическую форму автократии –

монархизм. Однако установить устойчивую демократию, даже при

помощи Запада, местным элитам и населению не удалось. В итоге

сегодня там очень часто в результате народного недовольства власть

захватывает какой-нибудь харизматичный лидер или полковник,

который в отсутствии пожизненного, свойственного только монархии,

права на власть всячески подавляет своих политических оппонентов,

прессу и население. Делая это до тех пор, пока не умирает

естественной смертью или не будет низложен в результате массовых

беспорядков, после которых, через некоторое время, ему на смену

придет сходного типа правитель.

В странах с низким уровне социального интеллекта и, как следствие,

недостатком социального капитала, общественное мнение, без

которого невозможна устойчивая демократия, слабо и неспособно

подменить собою страх перед Богом и деспотом. Их утрата, по

западным рекомендациям, каждый раз приводит к смутам и периодам

нестабильности, а бесчисленные бессмысленные и самонадеянные

попытки изменить постоянную (культурную) часть нравственной

системы – к социальной аномии (полному распаду общественных

связей).

Недавно американские социологи проводили одно интересное

исследование, в ходе которого выяснили, что атеисты и их дети не

менее нравственны и добропорядочны, чем их верующие сограждане.

Но на Востоке, в виду низкого уровня доверия и клановости,

нравственное отношение к посторонним людям – нонсенс, а

действенная защита человека и его имущества от людей их других

кланов там – угроза мести, страх перед деспотом и Аллахом. Западная

культура индивидуализма и атеизма, попадающая на Восток

посредством фильмов, Интернета и телевидения, разлагает местное

общество, и тут уместно будет привести слова Тацита, сказанные им о

политике Римской Империи в отношении местного (кельтского)

населения Британских островов в I веке: “И то, что было ступенью к

порабощению, именовалось ими, неискушенными и простодушными,

образованностью и просвещенностью” (Агрикола. 22). Вообще,

концепция по демократизации и доктрина прав человека, за всем их

гуманизмом – на редкость универсальное и эффективное

внешнеполитическое средство: если на территории геополитического

противника удается установить устойчивый демократический режим, то

уменьшаются социальные издержки взаимоотношений между странами;

если этого не получается достигнуть, тогда соперник окажется истощен,

ослаблен и не способен противостоять Западу.

ГЛАВА VI

“КОНЕЦ ИСТОРИИ” ФРЕНСИСА ФУКУЯМЫ И

“СТОЛКНОВЕНЕИ ЦИВИЛИЗАЦИЙ” СЭМЮЭЛЯ ХАНТИНГТОНА

Со времени окончания «холодной войны» между двумя крупнейшими

геополитическими державами второй половины 20-го столетия,

Советским Союзом и Соединенными Штатами, в самом конце 80-х

годов, в основе которой лежало противостояние идеологий

(проповедуемого первыми автократического типа социализма и

придерживающихся вторыми либеральной демократии), были

предложены две завоевавшие немалую популярность теоретические

модели. Обе они были призваны предсказать будущие социальные

изменения в разных странах и регионах мира, а также основные

тенденции мировой политики будущего. Первая из них – модель «конца

истории», основывающаяся на концепции «последнего человека», по

сути, предусматривала расширение зоны устойчивой либеральной

демократии; вторая – модель «столкновения цивилизаций»,

базирующаяся на старой концепции «мира цивилизаций»,

представляла мир в виде обособленных культурных зон с

многочисленными, продолжительными и ожесточенными конфликтами

на их периферии. Ниже последовательно подробным образом

изложены обе теории и представлены разнообразные возражения в

отношении прогностической силы последних.

Раздел I

Конец истории и последний человек

Первоначально теория конца истории была изложена Фукуямой в

вызвавшей широкий мировой резонанс небольшой статье,

напечатанной в одном из американских журналов в 1989 году. В ней он

отмечает, что в двадцатом веке мир был охвачен идеологическим

противостоянием: либеральная демократия сначала боролась с

абсолютизмом, затем с коммунизмом и фашизмом (как, впрочем, и они

между собой и с первым). Однако конец века, по его мнению,

характеризовался неоспоримой победой экономического и

политического либерализма: “То, чему мы, вероятно, свидетели, – не

просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной

истории, но конец истории как таковой, завершения идеологической

эволюции человечества и универсализации западной либеральной

демократии как окончательной формы правления. Это не означает, что

в дальнейшем никаких событий происходить не будет – ведь

либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном,

материальном мире до победы еще далеко. Однако имеются

серьезные основания считать, что именно этот, идеальный мир и

определит в конечном счете мир материальный” (Ф. Фукуяма. Конец

истории? 1989).

Чтобы понять, почему это произошло, Фукуяма переходит к

рассмотрению природы происходящих в истории изменений. Для него,

как и для Гегеля, движущие силы истории существуют, прежде всего, в

сфере человеческого сознания; поведение человека в материальном

мире (и, соответственно, вся человеческая история) всякий раз

определяется состоянием его сознания, которое, как правило,

принимает форму религии, культурных традиций и моральных обычаев.

Следовательно, он нещадно критикует, во-первых, Маркса,

перевернувшего отношение между реальным и идеальным и

поместившего религию, искусство и мораль в подчиненное

(детерминированное) положение от материального способа

производства, используя при этом Макса Вебера, доказывающего на

примере развития капитализма, что производство – не «базис», а

«надстройка», имеющая корни в религии и культуре. И, во-вторых,

школу материалистического детерминизма «Уолл-стрит Джорнэл»,

упускающей из виду культурные факторы и всецело объясняющей

благосостояние наций наличием свободной рыночной системы и

политической стабильности, а так же утверждающей, что либеральная

экономика неизбежно порождает либеральную (демократическую)

политику.

Впрочем, Фукуяма в определенной степени признает значение

материальных факторов: в частности, он утверждает, что

“материальное изобилие в развитых либеральных экономиках и на их

основе – бесконечно разнообразная культура потребления, видимо,

питают и поддерживают либерализм в политической сфере” (Раздел II).

Иными словами, хоть экономическое развитие и не определяет сферы

идеологии и политики, как это предполагала «теория модернизации»,

но способствует устойчивости установленной благодаря эволюции

сознания либеральной демократии в той или иной стране, не позволяя

той сорваться обратно в пропасть абсолютизма, коммунизма или

фашизма.

В свою очередь, основа, существующих в сознании, движущих сил

истории – общественные противоречия. Диалектическая природа

общественно-исторического процесса заключается в том, что

человечество всякий раз, разрешая существующие социальные

противоречия, свойственные конкретной форме государственного

устройства и общественного бытия, последовательно переходит к

другим более современным формам, которые, правда, имеют

собственные противоречия, требующие своего разрешения. Так в

условиях рабовладельческого общества существовало противоречие

между господином и рабом, в условиях феодализма отсутствовало

равенство прав, период промышленного капитализма ознаменовался

противостоянием труда и капитала, которое, правда, было отвергнуто

историей. Однако в определенный момент времени история достигает

своей кульминации, – когда побеждает окончательная, разумная форма

общества и государства, которыми являются либеральная демократия

и общечеловеческое государство, в котором разрешены все

противоречия и утолены все потребности (см. Раздел I).

В подтверждение этого утверждения Фукуяма самым тщательным

образом ищет какую бы то ни было реальную универсальную

идеологическую альтернативу либеральной демократии – и не находит

таковой. По его мнению, “как жизнеспособная идеология фашизм был

сокрушен Второй мировой войной”; он обещая бесконечные конфликты

и в конечном счете военное поражение лишился всякой

привлекательности на уровне сознания. Что касается другого, более

серьезного, идеологического вызова – коммунизма, то Фукуяма

заявляет, что “классовый вопрос успешно решен Западом”: это не

означает, что, скажем, в Соединенных Штатах нет богатых и бедных,

однако, корни имущественного неравенства не в правовой и

социальной структуре современного общества, а скорее в

дифференциации культурных и социальных характеристик

составляющих его групп (см. Раздел III). Это, а так же неэффективность

социалистических экономик по всему миру снижают привлекательность

коммунизма.

Правда, помимо фашизма и коммунизма, у либеральной демократии ,

по мнению Фукуямы, имеются еще два менее опасных соперника –

религия и национализм. Однако альтернатива в виде теократического

государства сегодня существует только в исламском мире и

малопривлекательная для немусульман, поэтому трудно представить,

чтобы она получила какое-либо широкое распространение. В свою

очередь, национализм порождается этническими конфликтами, которые

вполне можно разрешить в рамках либеральной демократии; кроме

этого, национализм, сам по себе, обыкновенно сводится к стремлению

обрести независимость от какой-либо группы или народности, он не

имеет собственной социально-экономической доктрины, вследствие

чего совместим с перечисленными выше идеологиями.

В завершении статьи Фукуяма опровергает мнение, что идеология –

лишь прикрытие для великодержавных интересов, которые и являются

часто истинным источником конфликтов между нациями; что конфликты

органически присущи международной системе, поэтому чтобы оценить

их перспективы нужно смотреть на форму системы (является они

биполярной или многополярной), а не на идеологическую сущность

режимов. Он убежден, что после окончательного краха коммунизма в

Советском Союзе и Китае мир не вернется к империалистической

политике девятнадцатого столетия – Германия и Франция не

возобновят прежнее противостояние, а на границе между

Соединенными Штатами и Канадой не будут воздвигнуты укрепления,

ибо имперская политика и территориальные захваты, по крайней мере

в западном мире, более нелегитимны (см. Раздел IV).

Спустя несколько лет Френсис Фукуяма развил и уточнил

первоначально представленную в статье идею конца истории в своей

книге “Конец истории и последний человек”, впервые опубликованной в

1992 году. В самом начале книги Фукуяма обозначает ее цель и

окончательный итог следующим образом: “Хотя данная книга

наполнена последними мировыми событиями, тема ее возвращает нас

к очень старому вопросу: действительно ли в конце двадцатого

столетия имеет смысл опять говорить о логически последовательной

Истории человечества, которая в конечном счете приведет большую

часть человечества к либеральной демократии? Ответ, к которому я

пришел, утвердительный по двум различным причинам. Одна из них

относится к экономике, другая – к тому, что называется «борьбой за

признание»” (Ф. Фукуяма. Конец истории и последний человек. Вместо

предисловия. 1992).

Для Фукуямы принципиально важно не просто открытие исторического

закона, по которому эволюционирует идеологическое сознание и форма

общественно-политического устройства запанного мира, но именно

создание универсальной истории человечества, охватывающей все

народы и континенты; задачу которую ранее пытались решить Гегель и

Маркс. По его мнению, универсализм, направление и

последовательность истории придает наука. Знание по своей природе

кумулятивно, вследствие чего оно создает определенную

последовательность исторических трансформаций. Во-первых, научные

открытия позволяют, осуществившему их народу, создавать более

современные виды вооружений и диктовать свои условия другим, те же

в ответ так же вынуждены заниматься наукой и развитием

промышленности (так называемая, «оборонная модернизация»); кроме

этого, для безопасности необходимы: сильная центральная власть,

которая разрывает прежние социальные связи – религиозные и

семейные, а так же создание массовой армии, которое способствует

расширению прав среди населения. Во-вторых, наука способствует

экономическому развитию, разделению труда и, порождающую

экономическую мобильность, урбанизацию, в результате чего

появляются новые формы бюрократии и новые социальные

организации – министерства, частные корпорации, профсоюзы (Часть

вторая. 6). Что важно: последовательное развитие истории невозможно

обратить вспять (как того когда-то при жизни желал Руссо, а сегодня

наиболее радикально настроенные пацифисты и экологи). Так как, с

одной стороны, развитие науки определяется неустранимым желанием

людей потреблять экономические блага и жить в безопасности, а с

другой – невозможно запретить или утратить открытый Бэконом и

Декартом научный метод, который даже при потере значительного

массива знаний позволит восстановить последний (Часть вторая. 6) .

Таким образом, научные открытия, передовые технологии и

рациональная организация труда гомогенизируют мир (Часть вторая.

10). И если вдруг остановится процесс экономической гомогенизации,

разрушающий старые социальные связи и культуру, то окажется под

угрозой и гомогенизация мира (Часть четвертая. 22)

Однако развития науки и технологии, придающих истории

универсальность и направленность, недостаточно: ведь технологически

развитое капиталистическое общество может быть и недемократичным,

например, Япония времен Мэйдзи, имперская Германия или

сегодняшние Сингапур и Таиланд. Экономическая трактовка неполна и

неудовлетворительна; она не способна объяснить, почему люди

становятся приверженцами демократии. По этой причине Фукуяма

переключает свое внимание на человека, пытаясь отыскать причины

исторических изменений (эволюции идеологий и общественно-

исторических форм правления) в его природе. Он погружается в

политическую философию прошлого и анализирует прежние концепции

человека и их связь с теориями правления.

У Гоббса человек прежде всего стремится к удовлетворению своих

потребностей в пище и крове, а так же самосохранении, а иногда

гордости и тщеславия, которыми он готов пожертвовать ради первых.

Сходного мнения придерживался и Локк, который, правда, к первичным

потребностям – потребности в еде, крыше над головой и безопасности

– добавлял и страсть к накопительству разнообразных экономических

благ. Фукуяма отказывается от такого взгляда на человеческую

природу, солидаризуясь с Платоном и Гегелем. Первый из них в своей

“Республике” отмечал, что у человеческой души есть три части:

желающая, разумная и третья, которую он назвал «тимосом»

(духовностью); последняя заключается в оценке предметов, принципов,

людей, а так же склонности к самооценке и признанию таковой

окружающими (если с ними обращаются так, как будто они имеют

меньшую ценность, то это пробуждает гнев).

Эту черту человеческой природы (жажду признания) отмечал и Гегель;

по его мнению, именно она с самого начала истории вела человека в

кровавые смертельные битвы за престиж. Но самое главное: в отличие

от Гоббса и Локка, Платон и Гегель, а вместе с ними и Фукуяма

утверждают, что гордость, тщеславие, «тимос» или «жажда признания»