Текст книги "Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе"

Автор книги: Александр Чаковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 136 страниц) [доступный отрывок для чтения: 48 страниц]

– Послушайте, товарищ, – с улыбкой сказал Звягинцев, которого тронуло стремление этого еще недавно глубоко штатского человека выглядеть настоящим военным и строго соблюдать устав, – я командую отдельным инженерным батальоном, ваш сосед справа. Вот мое удостоверение из штаба фронта. Прибыл для установления связи, и каждый час для меня дорог. Где ваше начальство? С маршалом? Да вы не скрывайте, мы с ним по одной дороге к вам ехали.

Старший лейтенант мялся. Но Звягинцеву все же удалось вытянуть из него, что маршал по прибытии провел короткое совещание с командным составом, а сейчас в сопровождении комдива и начальника штаба выехал осматривать позиции.

Звягинцев выругался про себя от досады, что ему не пришлось присутствовать на этом совещании и послушать маршала; еще больше он сожалел о том, что не смог присоединиться к сопровождавшим Ворошилова командирам во время осмотра позиций. Было жалко и зря пропадающего времени, – он понимал, что, пока маршал находится здесь, им, Звягинцевым, и его делами никто заниматься не будет.

– А комиссар тоже уехал? – спросил он с надеждой, что хоть кто-нибудь из начальства остался на КП.

Дежурный ответил, что комиссар дивизии тотчас же после совещания у маршала созвал секретарей парторганизаций у себя в блиндаже.

Звягинцев решил направиться туда. Он быстро разыскал блиндаж комиссара. Оттуда, из полуоткрытой двери, доносились голоса – видимо, совещание еще продолжалось.

Звягинцев присел на пенек неподалеку с намерением дождаться конца совещания.

Не прошло и пятнадцати минут, как из блиндажа стали один за другим выходить политработники, – их легко можно было узнать по красным звездам на рукавах гимнастерок. Последним вышел пожилой батальонный комиссар. Звягинцев спросил у него, освободился ли комиссар дивизии, и, получив утвердительный ответ, спустился по деревянным ступенькам в блиндаж.

Перешагнув порог, он вскинул руку для приветствия, но, так и не донеся ладонь до виска, застыл от неожиданности. За длинным дощатым столом сидел Иван Максимович Королев.

– Иван Максимович?! – воскликнул Звягинцев, забыв об официальном приветствии. – Вы здесь?

Королев некоторое время недоуменно глядел на Звягинцева, точно не узнавая его. Наконец медленно встал со скамьи, вышел из-за стола и произнес удивленно:

– Это ты, майор?

– Я, Иван Максимович, конечно, я! – торопливо ответил Звягинцев, глядя на зеленые полевые «шпалы» полкового комиссара. – Значит, вы здесь?! А я с батальоном занимаю оборону на правом фланге, приехал установить связь. Иван Максимович! Скажите, что с Верой?

Королев молчал, устало глядя на Звягинцева.

– Как Вера? – повторил Звягинцев. – Она в Ленинграде?

Плотно сжатые губы Королева наконец разжались, точно против его воли, и он тихо сказал:

– Она не вернулась.

Звягинцев молча, будто не понимая смысла этих трех слов, смотрел на Королева.

– Но как же так?! – проговорил он наконец, точно желая убедить Королева, что тот ошибается. – Ведь этот… ну, как его… Анатолий Валицкий… ведь он же вернулся?!

– Он вернулся, а она – нет, – ответил Королев, на этот раз твердо и определенно.

Звягинцев почувствовал себя так, как вчера, когда его накрыла воздушная волна от разрыва снаряда. На мгновение все поплыло перед глазами.

– Но ведь там… – проговорил он, не слыша собственного голоса, – но ведь там… в Белокаменске – немцы!

Он выкрикнул это с отчаянием и в то же время с бессознательной надеждой, что Королев поймет всю чудовищную нелепость своих слов, – ведь раз в Белокаменске немцы, Веры там быть не должно, не может быть!

– Да. Там немцы, – жестко произнес Королев.

И эти слова как бы полностью вернули Звягинцеву слух и зрение. Он с какой-то режущей глаза отчетливостью увидел зажженный фонарь, дощатый стол, консервные банки, превращенные в пепельницы, раскрытый блокнот и лежащие на стола остро очиненные карандаши.

– Иван Максимович, – пытаясь успокоиться, взять себя в руки и выяснить все до конца, произнес Звягинцев, – я ничего не понимаю. Вы от меня что-то скрываете, чего-то не договариваете. Я повторяю вам, что видел этого парня! Он уходил от немцев вместе с отступающими частями на участках моего батальона. И он мне сказал, что Вера уже в Ленинграде!

– Значит, соврал, – угрюмо произнес Королев. – Ему удалось уйти. А ее он… а она осталась там.

Звягинцев почувствовал, как его душит воротничок гимнастерки. Он с трудом, негнущимися пальцами расстегнул крючок, покрутил головой, как бы стараясь освободить шею от сжимающего ее невидимого железного обруча, и медленно опустился на скамью.

«Как же так? – стучало в его мозгу. – Почему этот парень вернулся, а она осталась? Почему он соврал, сказав, что Вера уже в Ленинграде?..»

Звягинцев чуть было не спросил, какие приняты меры, чтобы помочь Вере, спасти ее, но тут же понял, сколь нелеп и бессмыслен был бы подобный вопрос. И горькое сознание непоправимости того, что произошло, овладело им.

Он сидел, облокотившись о стол локтями, подперев руками голову, и заметил, что в блиндаж кто-то вошел, только когда с недоумением увидел, как Королев поспешно встал, одергивая гимнастерку.

Механически отметив, что Королев сделал это привычным солдатским движением, Звягинцев в ту же минуту услышал его голос:

– Товарищ член Военного совета, комиссар дивизии народного ополчения полковой комиссар Королев…

Звягинцев поспешно вскочил, обернулся и увидел, что в двух шагах от двери стоит Васнецов, а за ним, пригибаясь, чтобы не задеть головой низкий потолок, – полковник Чорохов.

– Здравствуйте, товарищ Королев, – сказал Васнецов, протягивая Королеву руку. – Здравствуй, Максимыч! Очень рад снова тебя видеть.

Он скользнул взглядом по застывшему в положении «смирно» Звягинцеву и сказал:

– С вами, майор, мы уже виделись. Добрались благополучно?

Звягинцев хотел было отрапортовать, что все в порядке и дошли они без происшествий, но понял, что Васнецов не ожидает от него никакого ответа.

– А это, товарищ Королев, – сказал Васнецов, – ваш правый сосед, полковник Чорохов, знакомься…

И, обернувшись к комдиву, добавил:

– Садитесь, полковник, здесь наш разговор и закончим.

– Разрешите идти? – обращаясь к Васнецову, как к старшему по званию, спросил Звягинцев.

– Зачем же вам уходить, товарищ майор? – ответил тот и, снова поворачиваясь к Чорохову, спросил: – Вы говорили, что майор на участке вашей дивизии левый фланг держит? Верно? На стыке с ополченцами?

– Так точно, товарищ дивизионный комиссар, – ответил Чорохов.

– Ну, значит, вместе и побеседуем, – удовлетворенно сказал Васнецов. – Я бы хотел, товарищ Чорохов, чтобы вы высказали свои сомнения в присутствии комиссара дивизии. Садитесь, товарищи!

И Васнецов, перешагнув через скамью, сел, жестом предлагая остальным последовать его примеру.

– Какой же смысл, товарищ дивизионный комиссар? – слегка приподнимая свои широкие плечи, сказал Чорохов. – Я свое предложение высказал, получил отказ, вопрос для меня ясен…

– Ой ли, товарищ полковник? – проговорил Васнецов, чуть прищуриваясь. – Формально все ясно, но в душе, скажите честно, на ополченцев не очень надеетесь? Ведь так? Но почему же? Организацией их обороны вы, как говорите, удовлетворены. Верно? Значит, сомневаетесь в людях. Вот почему, я думаю, беседа с комиссаром вам не повредит. Ведь говорят, каков поп, таков и приход, простите за старорежимную поговорку.

И Васнецов умолк, выжидающе глядя на Чорохова.

– Я могу повторить лишь то, что уже докладывал маршалу в вашем присутствии, товарищ член Военного совета, – подчеркнуто официально, однако с нотками обиды в голосе произнес Чорохов. – У меня нет замечаний по организации обороны, которую нам показали.

Он хмуро посмотрел на Королева и, подчеркнуто обращаясь не к нему, а к Васнецову, продолжал:

– И все же я считаю, что при столь растянутых участках фронта и нехватке войск слева от меня должна стоять кадровая воинская часть. Дивизия народного ополчения, как явствует из самого ее названия, в профессионально военном смысле является дивизией лишь… формально. Вчера немцы попробовали прорвать нашу оборону на центральном участке и получили по морде. Неизвестно, где они будут атаковать завтра. Не исключено, что именно здесь. Возможно, противнику уже известно, что фронт тут держит не кадровая часть, – его разведка тоже ушами не хлопает. Ополченцы не устоят против танков. А если немцам удастся прорваться здесь, они выйдут в тыл мне, а возможно, и всей оборонительной полосе. Вот и все, что я хотел сказать, товарищ член Военного совета, пусть уж комиссар на обижается.

Васнецов побарабанил пальцами по столу.

– Ваше мнение, товарищ Королев? – спросил он.

Звягинцев увидел, как на впалых висках Ивана Максимовича надулись вены.

– Дивизия не отступит, – коротко и глухо произнес он.

– А мне этих слов, полковой комиссар, мало! – воскликнул Чорохов, движением верхней губы вздергивая пики своих усов. – Ты сколько времени в армии?

– Две недели, – спокойно ответил Королев.

– А я – двадцать два года и три месяца! Разница? Ты танк немецкий перед собой когда-нибудь видел? Из пулемета по тебе строчили? Так вот, когда такой танк на тебя полезет да сверху еще авиация прижмет, тут твои две недели скажутся! А когда твои бойцы от этого танка побегут, тут уж их агитацией и пропагандой не остановишь, поверь старому солдату! Ты, не в обиду будь тебе сказано, свои шпалы в первый день войны, наверное, получил, а я за каждую свою кровью да годами службы платил, вот!

Звягинцев, которому в последние два дня уже довелось узнать Чорохова, еще не видел его таким распаленным. Так взвинтили его, очевидно, какие-то предварительные разговоры с маршалом и Васнецовым, а может быть, и тот факт, что Васнецов привел его, комдива, сюда как бы «на выучку».

Королев пристально глядел на полковника, ни словом, ни жестом не прерывая его. И только выражение лица его постепенно менялось, морщины становились глубже, вены на висках вздувались все сильнее.

Очевидно, это не укрылось и от Васнецова, потому что он сказал комдиву строго и укоризненно:

– Как вы можете так говорить, товарищ Чорохов. В эту дивизию ленинградский рабочий класс послал лучших своих сынов… Среди них есть и молодые, есть и те, кто делал революцию, громил Корнилова, участвовал в боях с белофиннами…

Королев повернулся к Васнецову:

– Подождите, товарищ дивизионный комиссар. Разрешите, я уж сам полковнику отвечу… Значит, ты, полковник, ни танков, ни авиации немецкой никогда не боялся? Может, ты от врага Прибалтику защитил? Ты Ригу и Вильнюс отбил? Ты Псков отстоял? Ты финна на северной границе задержал? Ты людей советских, которые под немца попали, из неволи вызволил?!

– Товарищ член Военного совета! – возмущенно воскликнул Чорохов. – Кто дал ему право оскорблять армию?

– А ты, полковник, когда тебе рабочий человек правду говорит, слушай, на дыбки не вставай! – сказал Королев. – Ты фактам в лицо гляди! Можешь сам с немцем управиться – давай действуй, у нас и на заводах делов хватает, оружие тебе ковать. А не можешь, так принимай помощь. И армию я не оскорбляю, не приписывай. Но против фактов, дорогой товарищ, не попрешь. Без народа, без ополченцев, без партизан в тылу врага, одной армией нам немца не остановить. Как говорится, горько, но факт… А насчет шпал – тут я твой упрек принимаю. Не заработал еще, авансом дали, сознаю. Вот так.

И Королев слегка ударил ладонями по некрашеной поверхности дощатого, наскоро сколоченного стола.

Васнецов усмехнулся полудобродушно, полуиронически и сказал:

– Ну вот, знакомство и состоялось. Теперь полковник Чорохов будет знать, кто у его соседей слева боевой дух поднимает. Той самой пропагандой и агитацией. К вашему сведению, товарищ Королев состоит в партии с шестнадцатого года.

– Анкета моя товарищу полковнику ни к чему, – угрюмо сказал Королев, – он от нас дела требует. Что ж, покажем и дело. Не зайдут к тебе немцы в тыл, полковник, не тревожься. О своем участке болей. А мы, пока живы, на земле стоим, отсюда не уйдем.

Чорохов пожал плечами и, резко меняя тему разговора, сказал:

– Хочу к Военному совету с просьбой обратиться, товарищ дивизионный комиссар. В стыке с этой дивизией я поставил инженерный батальон. Вот этот самый майор Звягинцев с тем батальоном прибыл, чтобы предполье минировать. А я этих саперов был вынужден в окопы посадить, как пехоту. Во время вчерашнего боя у батальона больше трети из строя вышло. Врать не хочу, дрались они геройски. Но следующей атаки не выдержат. Надо бы отвести батальон на пополнение.

– Но разве для этого требуется решение Военного совета фронта? – спросил Васнецов.

– Никак нет. Но поставить мне на этот участок больше некого. Вот я и прошу на его место замену прислать. Ну хоть стрелковый батальон, усиленный артиллерией…

– Не будет сейчас батальона, полковник, – покачивая головой, сказал Васнецов, – нет у нас его, лишнего.

Он помолчал немного и спросил:

– Майор Звягинцев тоже к просьбе полковника присоединяется?

– Да уж куда больше! – ответил, опережая замешкавшегося с ответом Звягинцева, Чорохов. – Он мне чуть глотку не перегрыз за то, что я его батальон не по назначению использую!

Звягинцев встал и, вытянувшись, сухо сказал:

– Просьб не имею, кроме одной. Поддержать нас противотанковыми орудиями. Ну и пулеметов добавить, если возможно. Станковых.

– Вот так-то, полковник Чорохов, – с улыбкой произнес Васнецов. Потом повернулся к Звягинцеву и сказал: – Батарею и несколько пулеметов он даст. И сосед слева еще поможет. Верно, товарищ Королев? Теперь у вас два шефа. Устоите? – Он пристально посмотрел в глаза Звягинцеву. – Всего несколько дней. Потом сменим. Кстати, я так и не спросил вас, майор, почему вы здесь?

– Прибыл для установления связи с дивизией, товарищ член Военного совета, – доложил Звягинцев, – но пока все с маршалом были заняты…

– Маршал уже отбыл, – сказал Васнецов, – самолет за ним прислали. И я сейчас уезжаю. Так что и комдив и начальник штаба скоро будут свободны. Пошли, полковник. До свидания.

У самого порога он остановился и, обернувшись к Королеву, сказал:

– Да, вот еще что, чуть было не забыл. Мы здесь случайно встретили архитектора Валицкого. Лазает по окопам и дзотам на переднем крае, учит, кричит на всех… На маршала напоролся, вступил в пререкания… Но дело не в этом. Его может убить любой шальной пулей. Как он сюда попал?

Лицо Королева помрачнело, однако ответ его прозвучал сдержанно и даже равнодушно:

– Записался в ополчение. Как все.

– Но это неправильно, товарищ Королев! – возразил, уже повышая голос, Васнецов. – Старик – крупный специалист. Мы обязаны беречь таких людей. Никакой необходимости идти на фронт такому человеку не было.

– А если была? – резко спросил Королев.

– Нет, нет, – решительно проговорил Васнецов, видимо не придавая значения словам Королева. – Разъясните ему…

– Он не захочет уехать.

– Что это значит: «захочет», «не захочет»?.. Я прикажу комдиву отправить его в тыл.

На мгновение Васнецов умолк, видимо, вспоминая разговор с Валицким у себя в кабинете, усмехнулся и сказал:

– Я знаю, он старик нелегкий… И тем не менее немедленно откомандируйте его в Ленинград. Немедленно.

И он толкнул дверь.

…Они снова остались одни – Звягинцев и Королев.

– Кто этот Валицкий? Однофамилец того парня? – настороженно спросил Звягинцев.

– Его отец.

– Отец?.. Где он находится?

– Сядь, Алексей, – строго сказал Королев. – По-твоему, только сын за отца не отвечает? А наоборот? К тому же, может, его сын и в самом деле не виноват.

– Не виноват?! – сжимая кулаки, переспросил Звягинцев. – Он уехал с вашей дочерью, а вернулся один и не виноват?!

Королев молчал.

– Как вы могли отпустить с ним Веру? Почему вы не заставили ее вернуться еще тогда, когда я ночью позвонил вам по телефону? Я позвонил вам через полчаса после того, как было решено строить укрепления на Луге. Я сразу понял, что это означает!

Королев посмотрел на него исподлобья и сказал:

– А ты кто такой, чтобы с меня ответ за нее спрашивать? Ты ей кто? Брат? Сват? Жених? Муж?

Эти слова падали на Звягинцева, точно удары.

«Действительно, кто я ей?.. – спросил он себя. – Чужой человек. Она никогда не любила меня… Но о чем я сейчас, зачем?.. Только бы она была жива! Пусть живет как хочет, пусть снова встречается с этим парнем, пусть все будет по-прежнему, только бы знать, что она жива!»

– Почему он оставил там Веру? – упрямо спросил Звягинцев.

– Не знаю, – ответил Королев. – Он у нас после возвращения не был. Знаю только со слов его отца… Ехали в Ленинград, поезд попал под бомбежку, должно быть, где-то между Островом и Псковом. Добрались до какой-то деревни. А ночью туда вошли немцы. Их разделили. И больше он ее не видел.

«Никакого проблеска, – думал Звягинцев. – Никакой надежды!..»

– Но почему же вы не попытались сами разыскать этого парня? Почему не заставили рассказать все подробно?

Королев пожал плечами:

– Я ждал его со дня на день. Отец сказал, что он придет… А потом дивизия получила приказ немедленно выступать.

– Так… – упавшим голосом сказал Звягинцев. – Ясно… Что ж, Иван Максимович, пойду в штаб. А к вам зайдет замполит нашего батальона Пастухов… Ну, я пойду… – повторил он устало, совсем уже не по-военному.

– Подожди, Алеша, – сказал Королев, – не знаю, когда теперь свидимся… А я ведь… я ведь и не знал, что ты… Ну, словом… Думал, так, изредка заходишь… Знал бы, может, совет ей какой ни на есть дал… А теперь вот поздно… Нету больше Веры…

– Не надо… не надо ее хоронить! Она жива… – проговорил Звягинцев.

Он хотел еще что-то сказать, но услышал стук в дверь и знакомый голос: «Разрешите?»

На пороге стоял Пастухов.

9

Поздним вечером, закончив все дела в дивизии, Звягинцев и Пастухов стали собираться обратно.

Их уговаривали переночевать, дождаться утра, тем более что в штаб стали поступать тревожные сведения. Командир одного из полков доносил, что немцы начали бомбить тылы и попытались сбросить парашютистов. Немного позже поступили сведения, что разведкой обнаружено несколько немецких бронетранспортеров с пехотой, двигающихся по направлению к Новгороду.

Составить точную картину, что происходит перед фронтом дивизии, было пока трудно.

Звягинцев принял решение выезжать. Мысль о том, что немцы снова предпримут атаки на участке его батальона и случится это в его отсутствие, не давала ему покоя.

Обычно осторожный Пастухов тоже был за немедленное возвращение.

Они разыскали Разговорова, он сидел на пеньке возле своей «эмки» и курил.

– Как дела, сержант, можем ехать? – спросил Звягинцев.

Разговоров вскочил, отбросил в сторону самокрутку и с готовностью ответил:

– Хоть до самого Берлина, товарищ майор! Кузов слегка заварили, два ската новых получил да еще канистру полную с собой дали. Немецкую канистру, трофейную! Сам Ворошилов, говорят, распорядился!

– Сочиняешь, сержант! Опять, наверное, дружка нашел, – усмехнулся Звягинцев.

– Почему же сочиняю, товарищ майор? – обиженно произнес Разговоров. – Машина-то теперь у нас особая, маршальская, сам Клим Ворошилов на ней ездил! Вот кончится война, мы ее в музей военной славы сдадим. И дощечка будет висеть: «Такого-то числа в этой машине…», ну и так далее.

Он завел мотор. «Маршальская» машина стояла, подрагивая, дребезжа разбитыми крыльями.

Звягинцев и Пастухов сели на заднее сиденье.

– Той же дорогой поедем, в объезд, – сказал Разговоров. – Основную-то фриц за день, наверное, еще больше исковырял.

Перспектива снова объезжать лес и, следовательно, делать крюк, углубляясь на юг километров на десять, мало улыбалась Звягинцеву. Однако он понимал, что другого выхода нет. Он переглянулся с Пастуховым, тот молча пожал плечами, как бы говоря: «Не хотелось бы, но что поделаешь!»

Было еще светло, хотя солнце уже зашло и небо потемнело. Откуда-то издалека доносился гул артиллерийской стрельбы. Слева на горизонте пламенело зарево пожара. Временами в небе взрывались и медленно гасли сигнальные ракеты. Вокруг было пустынно и тревожно.

Они ехали молча. Разговоров вел машину сосредоточенно, искусно лавируя между наполненными водой впадинами, пригорками и кустами чахлого кустарника. Все чаще попадались воронки – видимо, немцы взяли под контроль и этот объезд. Разговоров волей-неволей был вынужден забирать все южнее. Стало темнеть.

Звягинцев развернул на коленях карту и старался определить, где они сейчас едут, Пастухов освещал карту тонким лучиком карманного фонаря. Однако из-за того, что машина двигалась не по дороге, а по целине, маршрут можно было установить лишь приблизительно.

– Ты смотри, Разговоров, к немцам нас не завези! – сказал Звягинцев. Он произнес эти слова нарочито беспечно, как бы в шутку, но тут же почувствовал, что голос его, помимо воли, прозвучал тревожно.

– Еще чего скажете, товарищ майор, откуда здесь немцы?! Еще километров пять проковыляем, и лесу конец! Тогда прямиком.

Он проговорил это так же, как и Звягинцев, преувеличенно бодро, но чувствовалось, что тревога передалась и ему.

Стало еще темнее. В небе уже угадывались неяркие звезды. Поднялся ветер. Он прижимал к земле чахлую траву и кустарник, начинал подвывать в открытых окнах машины.

«Нам до поворота на север осталось еще километра три, – размышлял, глядя на часы, Звягинцев, – по ровной дороге это минут пять – десять езды. А по этим ухабам – полчаса проедем…»

Они поравнялись с тем местом, где их несколько часов назад застала бомбежка. Искореженные, опаленные огнем, с выбитыми стеклами кузова машин черными грудами возвышались на ровной земле.

– Сильно́ разделали! – сказал Разговоров. Его, видимо, тяготило молчание сидевших позади командиров. – Я тогда еле до леса дотянул! С минуту бы промедлил, и не бывать у нас «эмки».

Он помолчал секунду и, чувствуя, что ни у кого нет желания поддержать разговор, продолжал:

– А маршал-то, маршал! Все, как кроты, в землю уткнулись, а он идет себе! Одно слово – маршал!

«Он не должен был, не имел права рисковать! – подумал Звягинцев о Ворошилове. – Ведь это бессмысленный, ненужный риск… Но может быть, ему, прославленному полководцу, виднее, как вести себя перед лицом опасности?..»

В этот момент неожиданно раздался взрыв и метрах в двадцати от машины к небу взметнулся черный столб.

Разговоров с силой нажал на тормозную педаль, Звягинцева и Пастухова с размаху кинуло грудью на спинку переднего сиденья.

В следующие секунды все трое выскочили из машины и стали пристально всматриваться в темное небо.

Однако они не видели ни одного самолета, не услышали даже отдаленного гула. Небо было чистым. Спокойно светили звезды. Стояла полная тишина.

Раздался еще один взрыв. Теперь земляной столб взметнулся метрах в десяти позади машины.

– Ложись! – крикнул Звягинцев, падая на землю и увлекая за собой Пастухова. Они уткнулись в землю, но через мгновение приподнялись, удивленно озираясь вокруг.

И снова совсем уже близко в воздух взлетели комья земли и, падая, забарабанили по кузову машины.

– Это из минометов, майор! – громко крикнул Пастухов.

Разговоров вскочил и побежал к машине.

Включив мотор, он резко развернулся и, не выбирая дороги, то буксуя в топкой земле, то рывком выбираясь из болота, повел машину к лесу.

Мина угодила прямо в машину, когда она была уже недалеко от спасительных деревьев. Раздался взрыв, лязг разрываемого металла, вспыхнул огонь.

Задыхаясь от жара, обжигая руки о горячий металл, подбежавшие Звягинцев и Пастухов с трудом отодрали заклинившуюся дверь.

Разговоров лежал грудью на баранке, вцепившись в нее руками, и для того, чтобы вытащить его из кабины, пришлось разжать его онемевшие пальцы.

– Разговоров! Жив? – крикнул ему прямо в ухо Звягинцев, вместе с Пастуховым вытаскивая шофера из горящей машины.

Снова, на этот раз где-то в стороне, разорвалась мина. Но ни Звягинцев, ни Пастухов даже не обернулись. Потом откуда-то застрочил пулемет, просвистело несколько ружейных пуль.

«По нас бьют!» – запоздало подумал Звягинцев.

Словно подтверждая это, высоко над его головой с негромким хлопком разорвалась ракета. И сразу все осветилось голубым призрачным светом.

Но лес был уже рядом.

Они сделали несколько шагов в чащу и опустили Разговорова на землю.

Звягинцев наклонился над ним и увидел на шее большую рваную рану. Из перебитой артерии толчками била кровь.

– Пастухов, это артерия! – тихо произнес он и, не в силах больше сдерживать себя, с отчаянием крикнул:

– Вася, милый, ты жив?

Разговоров открыл глаза.

– Машину… машину укрыть… – почти беззвучно, едва шевеля запекшимися губами, прошептал он.

– В порядке, в порядке машина! – наклоняясь к его лицу, крикнул Пастухов. – Ты-то как?

– Трудно… вам… будет… без машины…

Внезапно тело его дернулось, из груди донесся хрип, из уголка рта по подбородку медленно потекла узкая черная струйка крови.

– Умер, – тихо сказал Пастухов.

Но Звягинцев, склонившийся над Разговоровым, не слышал Пастухова. Его охватило оцепенение.

– Майор, ты сам ранен! – уже громко крикнул Пастухов, увидев, что голенище левого сапога Звягинцева разорвано и по нему стекает кровь.

Но и этих слов Пастухова Звягинцев как будто не слышал. Он не испытывал никакой боли, и в ушах его как бы застыла тишина.

– Звягинцев, немцы! – крикнул Пастухов.

И это слово «немцы» разом разорвало в ушах Звягинцева густую, неподвижную тишину. Он вскочил, взглянул туда, куда показывал Пастухов, и сквозь просветы деревьев увидел, что к опушке леса короткими перебежками приближаются немецкие солдаты.

Снова в небе щелкнула и, подобно хлопушке, разорвалась ракета. Теперь люди в серо-зеленых мундирах стали хорошо видны. Они надвигались, пригнувшись, прижав к животам автоматы.

– В лес, майор, быстро! – свистящим шепотом произнес Пастухов.

– А как же он? – еще не отдавая себе отчета во всем, что происходит кругом, растерянно прошептал Звягинцев и перевел взгляд на лежащего Разговорова.

– Он мертв! Немцы, майор, быстро, за мной! – крикнул Пастухов и бросился в глубь чащи.

В лесу было темно. Звягинцев не видел бегущего впереди Пастухова, но слышал, как трещат сучья под его ногами.

«Только не отставать от Пастухова, бежать, бежать!» – мысленно приказывал он себе. Он сознавал, что бежит из последних сил.

Нога не сразу дала знать о себе. Звягинцев почувствовал боль только тогда, когда, задохнувшись от бега, замедлил шаг.

В этот момент Пастухов неожиданно остановился и хриплым голосом сказал:

– Давай… передохнем… Вот влипли!.. – Отдышавшись немного, он спросил: – Как нога, товарищ майор?

– Нога? Все в порядке! – торопливо ответил Звягинцев.

– Дай посмотрю.

– Нечего смотреть, ерунда, царапина.

– Дай, говорю, посмотреть! – настойчиво повторил Пастухов. Он опустился на колено, зажег спичку.

Звягинцев напряженно ждал приговора, боясь наклониться и взглянуть на свою ногу.

– Э-э, майор, сильно тебя садануло! – сказал наконец Пастухов. Спичка, которой он светил себе, догорела, и Пастухов чиркнул новой.

Усилием воли Звягинцев заставил себя нагнуться. И тогда он увидел, что из сапога вырван большой клок, а остатки голенища покрыты кровью, смешанной с грязью.

И как только он увидел все это, боль стала нестерпимой.

– Садись, майор, нужно сделать перевязку, а то хуже будет, – твердо сказал Пастухов, – на одной ноге далеко не ускачешь.

– А если в это время…

– Садись, говорю!

Пастухов попытался стянуть сапог с раненой ноги. Звягинцев вскрикнул от боли.

– Ты давай потише… терпи, а то немцев еще накличешь… – сказал Пастухов. Он вытащил из брючного кармана кривой складной нож с деревянной ручкой, каким обычно пользуются садовники, раскрыл его и, подсунув лезвие под голенище, разрезал его сверху донизу.

– Выше щиколотки садануло, – сказал он. – Осколком, наверное. В темноте не разберешь.

Он стащил с себя гимнастерку и рванул подол нижней рубахи.

Звягинцев сидел, прислонившись спиной к дереву, стиснув зубы и сжимая кулаки с такой силой, что ногти впивались в мякоть ладони.

Голос Пастухова донесся до него будто издалека:

– На данном этапе все. Встать ты в состоянии?

– Да, да, конечно, – проговорил Звягинцев. Опираясь на руку Пастухова, он попытался встать, но не смог.

– Ладно, переждем немного, – сказал Пастухов и сам опустился рядом на землю.

– Карта и компас с вами, товарищ майор? – снова переходя на «вы», спросил Пастухов.

– Карта? – растерянно переспросил Звягинцев.

Он отчетливо вспомнил, что еще за секунду до того, как он выскочил из машины, сложенная карта лежала на сиденье между ним и Разговоровым, а компас он положил перед выездом в маленькую нишу на передней панели «эмки».

Значит, все сгорело в машине…

– У меня ничего нет, Пастухов, – мрачно сказал Звягинцев, – все там осталось…

Оба молчали. Они не знали, ни где находятся, ни в какую сторону идти, ни где сейчас немцы, ни что происходит в эти часы в их батальоне.

Звягинцев настороженно поглядел по сторонам, и, хотя он не увидел ничего, кроме сливающихся в одну темную, сплошную массу деревьев, ему показалось, что опасность подстерегает их всюду.

Откуда-то донесся пронзительно-жалобный крик ночной птицы. Где-то хрустнули ветки.

Неожиданно разорвалась ракета. Клочок неба, нависшего над кронами деревьев, стал желто-оранжевым.

Ракета погасла, и небо снова стало темным и безжизненным.

– Что будем делать? – тихо спросил Звягинцев.

– Надо подождать рассвета, – решительно ответил Пастухов, – а то в темноте, да не зная дороги на немцев напоремся.

Но Звягинцев истолковал слова Пастухова иначе. Ему показалось, что старший политрук сомневается в его способности идти дальше. Звягинцев двинул ногой и вздрогнул от боли, пронзившей все его тело.

– Как ты думаешь, – спросил он, – каким образом сюда проникли немцы?

– Не знаю.

– Неужели им удалось прорваться и выйти нам в тыл?

– Не думаю. Тогда мы услышали бы артиллерию, гул танков. А я, кроме автоматов и минометов, ничего не слышал. Скорее всего, это десантники. Группа какая-то небольшая.

– Надо немедленно пробираться к батальону! Надо идти в батальон! Здесь не больше пяти – восьми километров по прямой.

– Но у нас нет ни карты, ни компаса, – напомнил Пастухов, и, хотя в тоне старшего политрука не было и тени упрека – он просто констатировал факт, – Звягинцев воспринял его слова как обвинение.

– Направление, на худой конец, можно приблизительно определять и без компаса, – сказал он. – Посмотри, с какой стороны больше мха на деревьях. Нам надо на запад.

– Ненадежно. Надо дождаться рассвета, тогда определимся.

– Но сейчас только третий час! – воскликнул, глядя на ручные часы, Звягинцев. – Ты что же, предлагаешь, чтобы мы сидели и ждали?! Да за это время можно пройти не восемь километров, а больше!

– Вы не в состоянии пройти и двух километров, – тихо и как-то неохотно, точно его вынудили произнести эти слова, сказал Пастухов.