Текст книги "Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765"

Автор книги: Александр Морозов

Ломоносов пришел на невозделанное поле. Сколько-нибудь связного обзора русской истории, если не считать древних летописных сводов, не существовало. В 1732 году Миллер напечатал «Объявление предложения, до исправления Российской истории касающееся», в котором ставил перед собой широкие задачи: «Приемлется здесь история Российского государства во всем своем пространстве, так что до оныя не только гражданские, церковные, ученые и естественные приключения принадлежать имеют, но также и древности, знание монет, хронология, география и пр.». Сборники Миллера начали выходить на немецком языке в том же 1732 году, но они представляли собой лишь беспорядочную публикацию сырых исторических материалов, никак не заменяющих общую историю России, нужда в которой чувствовалась год от году острее.

Над созданием русской истории трудился всю жизнь В. Н. Татищев. Он всюду разыскивал, сличал и сопоставлял летописные свидетельства, собирал исторические материалы во время своих поездок на Урал и в Сибирь, доставал старинные списки летописей через астронома Брюса, в монастырских ризницах и в библиотеках вельмож. В январе 1749 года Татищев представил свой труд в Академию наук. Слава, авторитет, блеск имени Ломоносова были настолько велики, что Татищев обратился с официальной просьбой в Академию, чтобы Ломоносову поручили сочинить посвящение к этой книге.

27 января 1749 года Ломоносов направил Татищеву письмо, в котором благодарил его за это предложение, доставившее ему «немалую радость», «для того, что об охоте вашей к российскому языку слыхал довольно». Но при этом, отвечая на высказанное Татищевым пожелание заняться переложением псалмов, Ломоносов подчеркивал, что его основное призвание – естественные науки и горное дело. «Совет Вашего превосходительства о преложении псалмов мне весьма приятен, и сам я давно к тому охоту имею, однако две вещи препятствуют. Первое – недосуги; ибо главное мое дело есть горная наука, для которой я был нарочно в Саксонию посылан, также химия и физика много времени требуют, кроме текущих дел в академических собраниях».

Пересылая В. Н. Татищеву это письмо и составленное Ломоносовым «Посвящение», Шумахер заверяет его «в нетерпеливом желании видеть появление в свет, на пользу общества, вашего превосходного труда».

Желая показать свое расположение, Татищев с непосредственностью вельможи распорядился, чтобы «профессору Ломоносову был сделан подарок в десять рублей», что Шумахер не преминул исполнить, сообщив, что Ломоносов «очень доволен и в следующий понедельник будет сам благодарить за это».

15 июля 1750 года Татищев умер, а подготовленный им труд увидел свет лишь восемнадцать лет спустя.

После смерти Татищева Ломоносов стал как бы его естественным преемником, хотя работа его пошла в другом направлении. Татищев лишь ограничивался критическим сводом летописных известий, которые он снабжал географическими, этнографическими и всякими иными примечаниями.

Взяв на себя труд создать «Российскую историю», Ломоносов отвечал на живую потребность народа знать свое прошлое. Это знание не могло быть предложено в виде сухого изложения лишь того, что основательно выяснено наукой. Оно должно было быть ярко и доступно, охватывать весь исторический путь народа. Ломоносов не мог, да и действительно не хотел, лишить первый общий обзор русской истории воспитательного значения. Он должен был приучить русских людей не только гордиться своей историей, но и советоваться с ней, извлекать из нее поучительные уроки. Знание истории должно служить источником патриотического дерзания, звать на подвиг, вызывать высокий подъем духа.

Вся деятельность Ломоносова пронизана глубоким пониманием исторических судеб своего народа. Ломоносов указывает на необыкновенную жизненность и устойчивость русского народа, который в неимоверно трудных исторических условиях «не токмо не расточился, но и на высочайший степень величества, могущества и славы достигнул». «Извне Угры, Печенеги, Половцы, Татарские орды, Поляки, Шведы, Турки, извнутрь домашние несогласия не могли так утомить Россию, чтобы сил своих не возобновила», – писал он во вступлении к «Древней Российской истории». «Каждому несчастию последовало блапополучие большее прежнего, каждому упадку высшее восстановление».

Ломоносов отчетливо видел огромные исторические перспективы, которые открывались перед русским народом. Трудолюбие, сплоченность, творческий порыв, бескорыстная любознательность и природная талантливость позволили русскому народу сделать в короткий срок огромный скачок вперед, как только открылась малейшая историческая возможность. «Не ясно ли воображаете способность нашего народа, толь много предуспевшего во время едва большее половины человеческого веку?», – восклицал Ломоносов в «Слове благодарственном на освящение Академии Художеств».

Углубляясь в прошлое своей родины, Ломоносов черпал гордые надежды на близкое ее величие в будущем.

История создает национальные традиции и связует между собой поколения: «Велико есть дело смертными и преходящими трудами дать бессмертие множеству народа, соблюсти похвальных дел должную славу и, пренося минувшие деяния в потомство и в глубокую вечность, соединить тех, которых натура долготою времени разделила».

Так понимал Ломоносов свои задачи. И если для дворянского историка Карамзина «призвание варягов» ознаменовало «начало российской истории», то для Ломоносова русский народ творил свою историю задолго до появления Рюрика. «Россия до Рюрика, – пишет Б. Д. Греков, – для Ломоносова такой же важный предмет исследования, как и Россия Рюриковичей, даже важнее, потому что до Рюрика создался российский народ и определил свое место в истории Европы».

Ломоносов изучал наиболее древний период русской истории – самое начало исторической жизни русского народа, истоки его государственности. Источники, к которым он обратился (русские летописи и свидетельства византийских писателей), требовали незаурядной филологической подготовки. Однако «профессор химии» Ломоносов сумел вполне овладеть ими. Несмотря на несовершенство тогдашних исторических знаний, Ломоносову, как и во многих других областях, удалось впервые сказать верное слово.

Историю русского народа Ломоносов рассматривал в связи с историей других славянских народов, подчеркивая их братскую общность и культурное единство.

В то время как известные западноевропейские историки пренебрегали историей славян или отводили им незаслуженно малое место, Ломоносов указывал на огромную роль славянских народов во всемирной истории, на многочисленность и могущество славянских племен со времен глубокой древности. [264]264
  Мысль М. В. Ломоносова об исторической древности славянских народов и их высокой культуре была впервые подхвачена историком Иваном Никитичем Болтиным (1735–1792), который, разоблачая в 1788 году невежественную книгу о России французского писателя Леклерка, указывал, что еще в глубокой древности «славянские племена жили под разными именами, но жили городами, селениями, имели правление».


[Закрыть]Он уделяет большое внимание вопросу о происхождении славян и приводит новые доводы в пользу их древности в Европе. Об этом, по его мнению, свидетельствуют славянские названия, встречающиеся на Балканах до VI века, известия римских писателей о «венедах» и других племенах, в которых Ломоносов видит предков нынешних славян. Его догадки находчивы и убедительны. Так, он приводит слова Плиния, что ему было «трудно выговаривать» наименования «иллирических» народов. Ясное доказательство, заключает Ломоносов, что эти имена «ни от греческого, ни от латинского языка взяты, в коих он без сомнения был искусен».

Ломоносов утверждал, что славяне в незапамятные времена утвердились в Европе, затем были оттеснены римлянами за пределы Дунайского бассейна, куда снова возвратились к VI веку. Он полагает, что славяне участвовали в том потоке новых народов, которые устремились на Рим и «к разрушению Римской империи способствовали весьма много». Ломоносов даже был убежден, что в этих походах «не токмо рядовые, но и главные предводители были славенской породы».

Для Ломоносова была несомненна огромная роль славянских народов в исторических судьбах Европы, а его основное положение о древности славянских племен по течению Дуная находит подтверждение в данных, добытых советской археологической и филологической наукой.

Основываясь на данных языка, Ломоносов утверждает что «в составлении Российского народа преимущество славян весьма явствует» Ломоносов хотел установить роль русского народа в мировой истории, им руководила мысль, что ссылка на историческую молодость тут ни при чем: «Деяния древних греков не помрачают римских, как римские не могут унизить тех, которые по долгом времени приняли начало своея славы… Не время, но великие дела приносят преимущество».

Ломоносов не только применял исторический метод в естествознании, но и приблизился к материалистическому пониманию единства законов природы и общества. Изучение истории человечества и изучение природы идут у него рука об руку. «В Российски древности, в натуры тайны вникнем», – восклицает он в стихах, посвященных предполагавшемуся открытию университета в Петербурге. В своей поэме «Петр Великий» Ломоносов, обращаясь к древности, говорит:

 
Открой мне бывшие, о древность, времена;
 
 
Ты разности вещей и чудных дел полна…
 
 
С натурой сродна ты, а мне натура мать:
 
 
В тебе я знания и в оной тщусь искать…
 

Великий естествоиспытатель, Ломоносов ищет в истории, так же как и в природе, естественных законов, которые могли бы объяснить «разность вещей», многообразие совершающегося как в натуре, так и в области человеческих отношений. История была для Ломоносова естественным материальным процессом точно так же, как явления природы были для него утопическим процессом. При этом особенно замечательно, что Ломоносов не отождествляет природу и общество, а говорит, что история с «натурой» лишь «сродна», что они историчны и подчинены общему закону развития. «Рассматривая историю с двух сторон, – читаем мы в «Немецкой идеологии» Маркса и Энгельса, – ее можно разделить на историю природы и историю людей. Однако обе эти стороны неразрывно связаны; поскольку существуют люди, история природы и история людей взаимно обусловливают друг друга». [265]265
  К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. IV, стр. 3.


[Закрыть]

Ломоносов, разумеется, не знал подлинных движущих сил истории и законов развития человеческого общества, не подозревал об истинном характере производственных отношений и о классовой структуре общества. Но он почувствовал общность «натуры» и «древности» как единого материального процесса, как проявление общего универсального движения. В этом явственно проявилось его передовое научное мировоззрение, самое передовое, какого только можно было достичь в то время. Ломоносов сознавал трудность своего начинания. 4 января 1753 года он писал И. И. Шувалову: «Я бы от всего сердца желал иметь такие силы, чтобы сие великое дело совершением своим скоро могло охоту всех удовольствовать, однако оно само собой такого свойства, что требует времени».

Круг привлекаемых источников всё растет. Ломоносов собирает древнейшие сведения о славянских народах и их предшественниках у греческих и римских авторов, читает сочинения византийских историков Константина Порфирородного и Прокопия Кессарийского, историка готов Иорнанда, обращается к польским хроникам Мартина Кромера, Матвея Меховского, Матвея Стрыйковского, черпает свои аргументы из общей истории славянских и балтийских народов. Однако главнейшим, самым достоверным и надежным источником для него остаются русские летописи, которым он придает огромное и решающее значение при установлении фактов отечественной истории. Начитанность в русских летописях является для него непременным условием правильного понимания событий. «Читал Российские Академические Летописцы, без записок, чтобы общее понятие иметь пространно о деяниях Российских», – пишет он в отчете о своих занятиях в 1753 году.

Писание истории затянулось. Ломоносова обременяли придворными поручениями, и в ответ на упреки торопившего его Шувалова он уже 31 мая 1753 года почти с раздражением писал: «Ежели кто по своей профессии и должности делает опыты новые, говорит публичные речи и диссертации, и вне оной сочиняет разные стихи и проекты к торжественным изъявлениям радости, составляет правила к красноречию на своем языке и историю своего отечества, и должен на срок поставить, от того я ничего больше требовать не имею и готов бы с охотою иметь терпение, когда бы что путное родилось». Только через пять лет – в середине 1758 года – Ломоносов представил И. И. Шувалову рукопись первого тома «Российской истории», а 9 сентября того же года последовало распоряжение Кирилы Разумовского печатать ее «без всякого укоснения». Однако к марту 1759 года напечатано было всего три листа книги, а затем печатание приостановилось. И «Российская история» Ломоносова увидела свет лишь после смерти ее автора – в 1766 году.

Не дождавшись завершения своего труда, Ломоносов издал в 1760 году «Краткой Российской летописец», предназначенный для ознакомления с русской историей Павла Петровича – будущего Павла I. К нему и было обращено стихотворное «Посвящение», в котором Ломоносов указывает на свою цель – изобразить «российских предков»

 
Геройски подвиги и вкратце вид дел славных.
 

К составлению «Летописца» Ломоносов привлек опытного знатока древнерусских рукописей Андрея Ивановича Богданова (1693–1766) – человека, бесконечно преданного науке и прослужившего ей всю жизнь тяжелым и неприметным трудом. Московский рабочий порохового дела, он только для того, чтобы пробиться к образованию и быть поближе к книге, определяется в Синодальную типографию простым «батырщиком» (накатчиком краски), затем перебирается в 1726 году в только что открывшуюся типографию Академии наук, где уже становится «тередорщиком» (печатником). В тридцать четыре года он засел за латынь в самом нижнем классе академической гимназии. Работать одновременно в типографии по десять и двенадцать часов было не под силу, и он просится уборщиком в академическую библиотеку. Проходит несколько лет, и Богданов становится сведущим библиографом, составителем первого печатного каталога русских книг, реестра русских исторических рукописей, поступивших в Академию наук, географического словаря. В течение тридцати лет Богданов ревностно собирал материалы для первого словаря русского языка, которые к концу его долгой жизни составили 18 больших томов. Он трудился без всякого поощрения и надежды увидеть свои работы напечатанными. «Сие мое историческое описание якобы не весьма надобно, но впредь будущему роду может услужительно потребуется», – писал он по поводу составленной им и украшенной многочисленными рисунками тушью «Истории Петербурга», которую он поднес в 1752 году Академии наук. [266]266
  О Богданове см. статьи: Н. Н. Аблов. Сподвижник Ломоносова, первый русский книговед – Андрей Богданов, «Советская библиография», Сб. 1 (19), М., 1941, стр. 134–151; Л. Б. Модзалевский. Об участии А. И. Богданова в составлении «Краткого Российского Летописца» М. В. Ломоносова. В кн.: Ломоносов. Сборник статей и материалов, II, М.– Л., 1946, стр. 265–270.


[Закрыть]

Для таких людей само существование Ломоносова было оправданием их неприметного труда, столь важного для развития русской культуры. «Летописец», составленный Ломоносовым при участии А. И. Богданова, был очень ценным и полезным пособием.

Эта небольшая книжечка состояла из трех частей. Первая представляла собой краткое изложение результатов предыдущих исследований Ломоносова. Она так и называлась: «Показание Российской древности, сокращенное из сочиняющейся пространной истории». Затем шел «Хронологический список царствовавших в России великих князей до Петра Великого с краткими жизнеописаниями». Обращает на себя внимание характеристика Петра Первого, заканчивающаяся словами: «Государь от природы… непамятозлобивой, слабостям человеческим терпеливой и больше подданных приятель, нежели повелитель. В предприятиях и трудах твердой и непоколебимой; бережливой домостроитель и наградитель щедрой. В сражениях неустрашимой воин и предосторожной военачальник; в союзах надежной друг и остроумной политик; во всем Петр Великий, Отец Отечества».

В конце «Летописца» помещены родословные таблицы русских царей с указанием «брачных союзов» с иностранными дворами. В целом это мало походило на учебное пособие для шестилетнего Павла, а скорее являлось справочным руководством для наставника. «Краткий Летописец» не лишен был научного значения, так как облегчал пользование грамотами, летописями и другими историческими памятниками, при разборе которых большую роль играли встречающиеся в них имена и упоминаемые родственные и династические отношения.

Труды Ломоносова по русской истории не ограничились только этими книгами. Его волновал грандиозный замысел – довести историю русского народа до своего века. Особенно привлекала Ломоносова история Петра Великого, и он много лет собирал для нее материалы, которыми, однако, ему пришлось поделиться с… Вольтером.

Мысль сделать Вольтера историком Петра долго вызревала при елизаветинском дворе. Еще в 1745 году Вольтер поднес Елизавете свою поэму «Генриаду». В 1746 году Вольтер был избран почетным членом русской Академии наук. «Я особенно проникнут уважением к вашей Академии, которая родилась вместе с империей Петра Великого и была создана в Санкт-Петербурге на месте, до того едва известном в Европе, где не было ни признака города или деревни», – писал 28 июня 1746 года Вольтер Миллеру.

Вскоре зашла речь и о том, не дать ли Вольтеру какое-либо литературное поручение по русской истории. Вольтер приобрел большую известность как автор «Истории Карла XII», и мысль предложить ему написать историю Петра напрашивалась сама собой. Однако канцлер Бестужев-Рюмин энергично возражал против этого, утверждая, что составление книг по русской истории – дело не чужеземцев, а природных россиян. Вольтер продолжал поддерживать связи с Петербургом и в 1751 году выразил желание посетить невскую столицу. Однако Кирила Разумовский воспрепятствовал этому путешествию. Но в 1756 году настала, наконец, нужда и в Вольтере. Россия втягивалась в Семилетнюю войну. В Европе распространялись многочисленные пасквили и псевдоученые сочинения, использовавшие интерес к России для распространения о ней всяческих небылиц. Русское правительство не могло оставить без ответа все то, что писалось о России на Западе, особенно в Англии и Пруссии. Здесь было бы уместно перо иностранного писателя, а в то время не было никого, кто бы пользовался большей славой и популярностью, чем Вольтер.

И вот в начале 1757 года Вольтер извещал друзей, что русская царица зовет его в Петербург и предлагает ему написать книгу о делах ее отца.

До поездки дело не дошло, но за составление книги он принялся немедленно.

Вольтер хотя и был автором «Истории Карла XII», однако очень плохо представлял себе Россию. Его письма к И. И. Шувалову наполнены просьбами о высылке ему исторических материалов и сведений о внутреннем устройстве страны.

Вольтеру щедро пришли на помощь. Для него снимали копии с документов петровского времени, правительственных распоряжений, дипломатических бумаг и военных донесений, писем самого Петра и его сотрудников, делали «экстракты» из различных русских книг и сочинений, в том числе еще не напечатанных или печатающихся, переводили всё это на французский язык, составляли обстоятельные записки по отдельным интересующим Вольтера темам, посылали ему сведения о состоянии промышленности, армии и флота при Петре, географические карты, медали, рисунки и эстампы. Работа эта была возложена главным образом на Академию, наук, а больше всего на Миллера и Ломоносова. Приглашение Вольтера было не особенно по душе Ломоносову, но в письме к Шувалову он обещает приложить все усилия, чтобы собрать побольше достоверных известий для Вольтера. Он только жалеет, что «нет уже никого, кто бы детские лета государевы помнил, однако и о том постараюсь, чтобы хотя от других слышанное слышать».

Ломоносов предлагает, чтобы Вольтер сочинил краткий план, после чего посылать ему переводы с записок и других материалов по частям, по мере их приготовления.

Ломоносов внимательно прочитал присланный Вольтером в августе 1757 года «Легкий набросок будущей книги», первые восемь глав, написанные Вольтером на основании имевшихся в его распоряжении иностранных материалов. Они начинались с общего описания России. Ознакомившись с этими главами, Ломоносов написал: «Вижу, что мои примечания много пространне быть должны, нежели сочинение само. Для того советую, чтобы г. Вольтер описание России совсем оставил или бы обождал здесь сочиненного, которое под моим смотрением скоро быть может готово».

Уже в сентябре 1757 года для Вольтера были составлены и переведены географическое описание России и «Сокращенное описание самозванцев и стрелецких бунтов». Ломоносов также принял участие в подготовке для Вольтера сокращенного изложения замечательной книги Степана Крашенинникова «Описание земли Камчатки».

Все эти материалы мало удовлетворяли Вольтера. 4 марта 1758 года он писал И. И. Шувалову: «Я точно знаю день, когда был взят тот или другой город, число убитых и пленных, но ничего, что характеризовало бы личность Петра. Читатель, без сомнения, пожелает знать, как государь обращался с главными шведскими пленниками после Полтавской победы, как большинство офицеров и солдат были отправлены в Сибирь, как им жилось там…»

Но в то же время он подчеркивал, что мало интересуется частной жизнью Петра и для него важнее проследить за его государственным трудом.

Вольтера поражал и, пожалуй, озадачивал гигантский рост России.

Превращение «дикой Сарматии» в европейскую державу было доводом просветителей в пользу их утверждения о философском прогрессе и успехах разума. Петр I становился для Вольтера идеальным воплощением «просвещенного государя», который «создал всё из ничего». Описание реальной истории России переходило в политический трактат об обязанностях просвещенного монарха.

История Петра давно привлекала к себе мысль Вольтера. Еще в 1737 году, стремясь постичь смысл и содержание петровских преобразований, Вольтер обратился за разъяснениями к своему литературному поклоннику принцу Фридриху, полагая найти в нем «знатока России». Тот охотно «откликнулся» и поручил своим «специалистам» по русским делам, бывшему саксонскому посланнику Зуму и бывшему секретарю прусского посольства в Петербурге Фокеродту, составить для Вольтера необходимый «мемориал». [267]267
  Записка Фокеродта была напечатана по-французски уже в 1789 году (второе издание в 1791 году) и переведена на русский язык (в «Чтениях Общества истории и древностей российских», 1874, кн. 2).


[Закрыть]Отсылая эти «записки» Вольтеру, Фридрих лично от себя написал, что Петр предстанет в них «весьма отличным от образа, созданного вашим воображением»: «это уже не тот неустрашимый воин, который не ведает страха и не признает никаких опасностей, но государь трусливый, робкий, забывающий в опасностях свою грубость». По словам Фридриха, Петр всего лишь «монарх-самодержец, коему удачливая судьба заменила мудрость, к тому же, впрочем, большой ремесленник – усердный, смышленый и готовый пожертвовать всем ради любопытства». Только «стечение счастливых обстоятельств, благоприятных событий, – нагло писал Фридрих, – сделали из царя [Петра] героический призрак, в величии которого никто не вздумал усомниться».

Усомниться и предлагал Фридрих Вольтеру. Но в этой борьбе за исторический облик Петра Вольтер стал на сторону России, и его книга оказалась прямо направленной против прусской концепции русской истории. Вышедший в конце 1759 года в Женеве первый том «Истории России при Петре Великом» Вольтера был моральным поражением Фридриха. «Старый Фриц» был взбешен. «Чего ради вздумали вы писать историю сибирских волков и медведей? – раздраженно писал он 31 октября 1760 года Вольтеру. – Я не буду читать историю этих варваров. Я хотел бы даже не знать, что они обитают в нашем полушарии». Но не знать ему было мудрено, ибо как раз осенью 1760 года русские войска заняли Берлин.

13 декабря 1760 года Вольтер писал И. И. Шувалову: «Я льщу себя тем, что ваша августейшая императрица, достойная дочь Петра Великого, будет столь же довольна памятником, воздвигнутым ее отцу, сколь раздосадован этим король Пруссии».

Однако в России сочинение Вольтера встретили довольно холодно. Нарекания вызвала даже внешность книги. Кирила Разумовский был возмущен незначительным форматом, скверной бумагой, худым шрифтом и «подлым грыдированием», [268]268
  Т. е. неудачными и плохо исполненными гравюрами.


[Закрыть]о чем он и написал И. И. Шувалову из Глухова немедленно по получении книги. От прославленного французского писателя ждали большего: необыкновенного апофеоза и в то же время достоверного, глубокого и яркого изображения всей деятельности Петра.

Общее разочарование хорошо отразил Якоб Штелин, который в предисловии к своей книге «Анекдоты о Петре Великом» писал, что русское правительство не щадило никаких издержек, чтобы возбудить у Вольтера охоту «к тщательному исполнению» своего труда: «Ему посылали вперед от имени ее величества императрицы подарки великой цены, полное собрание или коллекцию русских золотых медалей, изрядный запас драгоценных мехов, отборных соболей, черных и голубых лисиц, которые одни только даже в России оценивались в несколько тысяч рублей». Но каково было изумление двора, восклицает Штелин, когда вместо ожидаемой книги явился «голый остов».

Вольтера упрекали в том, что он не только «утаил более половины присланных ему материалов», но еще и «наполнил свое сочинение многими недостоверными рассуждениями, даже открыто противоречившими присланным ему известиям и обстоятельствам».

Ломоносов отнесся к книге Вольтера с ревнивой настороженностью человека, привыкшего сталкиваться с проявлениями иноземного недоброжелательства к России". Ему было обидно, что потрачено столько труда и сил, чтобы снабдить Вольтера нужными материалами, к которым тот отнесся с пренебрежительным равнодушием. Ломоносов был сильно раздосадован, когда увидел, что Вольтер не воспользовался и четвертью посланных ему замечаний. Он исправил лишь наиболее грубые ошибки – неверную дату рождения Петра, неправильные сведения, что царевна Софья была младшей дочерью Алексея или что Белое море замерзает на девять месяцев в году, – и в то же время беззаботно оставил утверждения, что Киев был построен византийскими императорами, а Иван Грозный освободил Россию от монгольского ига.

Увлеченный своей «философией истории», Вольтер был совершенно безразличен к тому, три или четыре поста положены в русской православной церкви, игнорировал произношение названий Киева или Воронежа, с легким сердцем превращая их в Киовию или Верониз.

На эти филологические погрешности особенно указывал Миллер. Вольтер сердито отвечал: «Подозреваю, что все это мог посоветовать один лишь немец, ему бы побольше смысла в голове, чем согласных».

В замечаниях, присланных из России, Вольтер увидел лишь приверженность к букве и академический педантизм и вовсе не расположен был с ними считаться. Так, даже выступая в пользу России, Вольтер не сумел освободиться от легкомысленного отношения к русской истории.

Книга Вольтера сыграла некоторую положительную роль в ознакомлении Европы с русской историей, содействовала опровержению клеветнических измышлений враждебных России западных историков, но она не оказала никакого воздействия на развитие исторической науки в России, тогда как исторические труды Ломоносова продолжают привлекать к себе наших историков, которые находят в них живые и плодотворные импульсы к дальнейшим исследованиям. И как один из замечательных заветов Ломоносова служат его слова, что историческая наука должна служить на пользу своего народа и отвечать требованиям строгой правды, быть «справедливостью своей полезна!».