Текст книги "Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765"
Автор книги: Александр Морозов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 56 страниц)
В первых же номерах можно было прочитать и о том, что в Астрахани наварено «в новоизобретенном месте» много селитры, «а земли на многие котлы на многие лета варят, не изойдет», и что «близ града Самары нашли множество серы и иных металлов», и что в далеком Тобольске митрополит, «много учеников собрав», учит их латинскому и греческому языкам.
«Ведомости» вселяли читателям уверенность, что ни шведы, ни другие захватчики не одолеют нашу страну и не смогут задержать ее стремительного движения вперед. В них запечатлелась живая история петровского времени. Не удивительно, что эти скупые, чаще всего очень краткие известия, составленные сухим, деловым языком, читались и перечитывались с увлечением даже спустя много лет после их выхода в свет. Целые годовые комплекты «Ведомостей» переписывались от руки, а выписки и выдержки из них встречаются во многих частных рукописных сборниках первой половины XVIII века.
Вероятно, Ломоносову привелось увидеть петровские «Ведомости» еще у себя на родине в Архангельске, но в Москве он с новым жаром поглощал известия о недавних исторических событиях. Попадались ему в руки, кроме «Ведомостей», и отдельные издания петровских реляций, указов, регламентов, «инструкции о морских артикулах» и «куншты воинские», пространные описания петровских торжеств, составленные в Спасских школах. Они лежали кипами на складах Синодальной типографии и были представлены во всех доступных ему книгохранилищах.
Ему была доступна и знаменитая «Марсова книга», переданная с библиотекой Бужинского в Спасские школы. Основное содержание ее составляли собранные воедино и последовательно перепечатанные петровские реляции и ведомости о военных походах и сражениях, осаде и взятии крепостей.
«Марсова книга» была снабжена прекрасными гравюрами на меди, планами и картами и представляла собой продолговатый альбом большого формата с гравированным на меди заглавным листом, на котором были изображены часть Невы, Петропавловская крепость, строящийся Петербург. Военные корабли на реке дают салют из всех пушек. На корме небольшого бота трубит трубач. [103]103
«Марсову книгу» начали печатать с 1712 года. Новые реляции и гравюры, вышедшие после этого в свет, допечатывались и вклеивались в уже имеющиеся экземпляры. Этим и объясняется, что среди дошедших до нашего времени экземпляров «Марсовой книги» нет ни одного одинакового.
[Закрыть]
Читая «Марсову книгу», Ломоносов ощущал живой ветер петровского времени:
Живя в Москве и обучаясь в Спасских школах, Ломоносов постоянно находился в кругу исторических и филологических интересов. Для него имело огромное значение само пребывание в Москве, где он воочию увидел исторические места, овеянные патриотическими преданиями своего народа. Древние стены Кремля, отражавшие орды иноземных пришельцев и захватчиков, старинные соборы с замечательными немеркнущими фресками, «лобное место» и Василий Блаженный на Красной площади, будившие память об Иване Грозном и Петре, небольшая церковка на Лубянке, где был похоронен освободитель Москвы Димитрий Пожарский, – всё заставляло трепетать молодое сердце Ломоносова и наполняло его чувством гордости за свой народ и его славное историческое прошлое.
В Москве зрел и крепнул высокий патриотизм Ломоносова, навсегда оградивший его от некритического и раболепного отношения к иноземной культуре.
В Заиконоспасском монастыре, в трапезе у средних ворот по левую сторону, виднелась надгробная плита, по сторонам которой были воздвигнуты две большие каменные доски. На досках была вырезана длиннейшая надпись. Успевшие потускнеть позолоченные славянские буквы тесно лепились друг к другу, образуя состоявший из 24 двустиший «Епитафион», начинавшийся словами:
Зряй, человече! сей гроб, сердцем умилися,
О смерти Учителя славна прослезися.
Учитель бо зде токмо един таков бывый…
Это была могила прославленного стихотворца и филолога Симеона Полоцкого, чью «Рифмотворную Псалтирь» читал и учил наизусть Ломоносов еще у себя на родине. В Спасских школах, тогдашнем центре литературной образованности, Ломоносов получил возможность широко познакомиться со всем наследием старинной силлабической поэзии.
Это была поэзия феодальных верхов, пронизанная схоластикой и религиозными представлениями, однообразная и довольно скудная по своему идейному содержанию. Торжественно-медлительное течение стиха с нарочито затрудненным и непривычным порядком слов, затейливые аллегории, предполагающие знакомство с греческой и римской мифологией и христианской символикой, как нельзя лучше отвечали целям создания велеречивого панегирика царствующему дому. Панегиристы XVII века, в первую очередь Симеон Полоцкий, отождествляли воспеваемое ими «счастливое царство» с самим небом, окружали главу феодального государства неземным сиянием, постоянно сравнивали его с солнцем, освещающим своими лучами весь мир. «Небом сей дом аз днесь дерзаю звати», – восклицал Полоцкий, обращаясь к семье Алексея. Михайловича. Даже царский деревянный дворец со слюдяными окошками, построенный в Коломенском, он воспевает как жилище небожителей, подобие самого рая:
А злато везде пресветло блистает,
Царский дом быти лепота являет…
Едва светлее рай бе украшенный,
Иже в начале богом насажденный…
Окна яко звезд лик в небе сияет,
Драгая слюдва, что сребро, блистает…
По словам панегириста, имя Алексея Михайловича слышится в самых далеких странах, даже там, где стоит престол Нептуна и златовласый Титан пускает своих коней. Слава его достигла не только Геркулесовых столпов, но и «стран Америцких».
Но не только придворная лесть наполняла панегирики Симеона Полоцкого. Они отражали рост необъятного русского государства.
За абстрактной фигурой «самодержца» встает славная и непобедимая русская земля – предмет гордости и восхищения поэта:
В мертвенные формы феодально-придворной поэзии, выросшей из школьных схоластических риторик, постепенно проникало новое содержание, отражавшее историческое развитие страны. Процесс этот совершался довольно медленно. И еще Петру I для пропаганды и объяснения своей политики приходилось довольствоваться бледными порождениями «школярской поэзии», совершенно не соответствовавшими ни размаху, ни значению происходивших преобразований.
18 мая 1724 года в Москве учениками Хирургической школы при Московском госпитале, сплошь состоявшими из воспитанников Московской славяно-греко-латинской академии, по случаю коронации Екатерины I была разыграна «комедия», называвшаяся «Слава Российская». [105]105
«Комедия» эта сохранилась в рукописи. Она была впервые опубликована М. И. Соколовым в «Чтениях в Обществе истории и древностей российских при Московском университете» (1892, кн. 2).
[Закрыть]
Петр и Екатерина были на этом спектакле, насыщенном самым злободневным политическим содержанием. Представление давалось в узком, невзрачном сарае, скудно освещенном двумя десятками сальных свечей, поставленных в лубяные стаканы. Сцена не поднималась над уровнем пола и была отделена простой холщевой занавеской. Декораций не было. Исполнители выходили на сцену медлительной поступью, в которой было строго предусмотрено каждое движение. Чтобы передвинуться с места на место, нужно было сперва отвести выдвинутую вперед ногу несколько назад, потом снова выдвинуть ее вперед, но дальше, чем она стояла раньше, затем сделать шаг второй ногой и снова выдвинуть первую вперед. После четырех шагов надо были сделать небольшую паузу.
Какова поступь, такова была и речь: размеренная и плавная декламация с хорошо рассчитанными повышениями и понижениями голоса. Русские силлабические стихи (с небольшим числом украинизмов) перебивались латинскими, заимствованными из «Энеиды» Вергилия. В первом действии являются античные божества – Нептун, Марс и Паллада, которые обещают России свою помощь. Нептун, вооруженный позолоченным трезубцем, в косматом парике из пакли и мочалы, провозглашал:
На водах тебе храбро буду помогати,
Пропасти вси безбедно начнешь преплывати,
Убоятся тя врази, не сотворят драки,
Егда мои распущу на галерах флаки…
Богиня мудрости Паллада возвещала, что когда «процветут многи науки в России», посрамятся все «враждебницы» (вражеские державы). Марс вручал России вместо венца воинский «шишак» (шлем), щит и меч и говорил, что теперь ее ожидают только веселые дни.
Затем являлись аллегорические фигуры, изображавшие державы, воевавшие с Россией при Петре, – Турция, Персия, Швеция. Они похваляются своей силой, богатством, превосходством на суше и на море. Швеция объявляет:
Стати не может никто со мною в раздоре
Ниже в сухопутий, но ниже на море.
В следующем явлении они уже признают мощь России и заключают с ней мир. «Марс безоружен опочивает». Персия объявляет во всеуслышание о неслыханных успехах России:
Войска так регулярна не было и флота,
Славнейша Петербурха, не было Кроншлота.
Тем твоя днесь, Россие, героична сила,
Твоя слава Персию зело убедила.
В том же духе высказываются Польша и Швеция, которые желают жить в мире с Россией. Одна Турция продолжает похваляться и «в раздоре отходит» от прочих держав:
А я ниже думаю творить сего дела,
Буду недругом всегда Российска предела.
Хоть Россия сшибла моея луны рога,
Откуда и слава ей воссияла многа.
«Слава Российская» и сама Россия провозглашают, что они стремятся к миру и призывают к нему все другие народы:
Даждь покой мечу бранну, глашает Россия,
Да почиет убо днесь драга твоя выя:
Когда Россам требе твой меч будет готовый.
Произнести успеет глас врагам суровый…
Второе действие было посвящено прославлению Екатерины I, как спутницы Петра и участницы его дел, разделявшей с ним походную жизнь, позабыв «немощь женскую». «Добродетель Российскую», под которой разумеется сама Екатерина, по очереди приветствуют Слава, Истина, Благочестие, а Гнев, Гордость и Зависть посрамляются. В заключение «комедии» «Виктория Российская на львах грядет с триумфом».
«Слава Российская» – апофеоз петровского государства. Как ни схематично было содержание этой школьной драмы, она верно отражала основные черты петровской внешней политики и выдвигала темы, продиктованные потребностями исторического развития страны, – создание мощного флота, прославление мирного труда и насаждение наук. После смерти Петра эти темы не только не заглохли, но зазвучали громче и настойчивее.
26 декабря 1725 года на госпитальной сцене была поставлена трагедия «Слава печальная», в которой оплакивалась смерть Петра и давалась оценка всей его государственной деятельности. Трагедия прославляет Петра – правителя и полководца, чьими неусыпными трудами Россия «ныне обогащаема, почитаема, поклоняема, страшна врагам и преславна». Вспоминается основание Петербурга, флот, победы Петра. Не забыты и науки, которые он насаждал в России. Паллада восклицает:
Не дал ли Петр России днесь архитектуру,
Оптику, механику, да учат структуру,
Музыку, медицину, да полированны
Будет младых всех разум и политикованны…
В конце пьесы проходят сцены скорби и прощания с Петром. Выступают символические фигуры – Вечность, Фортуна, сама Смерть, возвещающие вечную славу Петра. Раздаются погребальные песни, прерываемые рыданиями России, в которых слышится народная причеть. Совершается «последнее целование», и гроб с телом Петра уносят со сцены. Торжественно и печально затихает последний заключительный «хор». [106]106
С. Щеглова. Неизвестная драма о смерти Петра. «Труды отдела древнерусской литературы (Институт литературы Академии наук СССР). т. VI, М.—Л., 1948, стр. 376–404.
[Закрыть]
«Слава печальная», как и «Слава Российская», невзирая на все условности школьного театра, отразила пафос петровского времени. Московские бурсаки были восторженными приверженцами Петра, хорошо понимавшими историческое значение его деятельности. Ведь и они сами на разнообразных поприщах являлись участниками и строителями нового петровского государства, прогрессивные черты которого они стремились показать на подмостках.
После смерти Петра русская поэзия продолжала отстаивать его дело. Она выходила на передовую линию борьбы за дальнейшее преобразование страны, преодоление ее исторической отсталости.
Знаменитый сподвижник Петра I архиепископ Новгородский Феофан Прокопович (1681–1736) славит технические новшества Петра, его созидательный труд. В написанных им в 1732 году стихах по поводу завершения строительства Ладожского канала, начатого Петром, говорится:
И, наконец, появляются острые сатиры Антиоха Кантемира, смело выступившего против реакционеров и противников петровских реформ, требовавшего широкого распространения наук в отечестве и отстаивавшего завоевания передового естествознания от нападок ханжей и лицемеров. Мы не знаем, попались ли в руки Ломоносова уже в бытность его в Спасских школах «бодливые» стихи Кантемира, хотя это вполне вероятно. Первая сатира Кантемира «К уму своему», написанная им в 1729 году, ходила по рукам в многочисленных списках. Известно также, что Феофан Прокопович «ее везде с похвалами стихотворцу рассеял». Надо полагать, что он позаботился и о том, чтобы она попала и в стены Славяно-греко-латинской академии, где у него было немало как приверженцев, так и врагов.
Идейное содержание сатиры Кантемира «К уму своему» отвечало устремлениям молодого Ломоносова. Он сам уже успел повидать немало благочестивых невежд, твердивших, что
Расколы и ереси науки суть дети;
Больше врет, кому далось больше разумети.
Ломоносов на каждом шагу сталкивался с людьми, не понимавшими его влечений к научным занятиям:
К чему звезд течение и свойства счисляти,
Для одного в планете пятна ночь не спати,
Для любопытства только лишиться покою,
Ища – солнце ль движется или мы с землею?
А Ломоносов сам принадлежал к числу тех, кто, по словам Кантемира, готов был «томиться дни целы», чтобы «строй мира и вещей выведать премену».
Ломоносов насмотрелся на затхлую келейную жизнь Заиконоспасского монастыря, где книжная образованность уживалась с мелочными интересами и откровенным изуверством.
Он видел молодых карьеристов, со школьной скамьи мечтавших о том, что они станут архиереями, и потому усердствовавших в проявлении внешней набожности и заискивающих перед начальством. И их будущее представлялось Ломоносову словами Кантемира:
Епископом хочешь быть? уберися в рясу;
Сверх той тело с гордостью риза полосата
Да прикроет; на шею повесь цепь от злата;
Клобуком покрой главу, брюхо бородою;
Клюку пышно повели нести пред тобою.
Раздувшися в карете, когда сердце с гневу
Трещит, всех благословлять нудь праву и леву.
Но не такова была основная масса бурсаков, прошедших суровую и беспощадную школу жизни, отведавших полной мерой жестокую нужду, ненавидевших ханжество и несправедливость, научившихся стоять друг за друга, рвущихся к лучшей, широкой жизни и стремившихся честно послужить своему народу.
* * *
Учение в Спасских школах не удовлетворяло Ломоносова. В нем горело неудержимое стремление к научному познанию мира. Но в Спасских школах продолжали знакомить с картиной мироздания согласно взглядам Аристотеля и Птолемея, поместивших в центре вселенной шаровидную Землю, вокруг которой вращались вложенные друг в друга прозрачные сферы с прикрепленными к ним планетами и светилами. Из философских курсов можно было выловить лишь жалкие крупицы реальных естественно-исторических знаний. Невнятно сообщали схоластические учебники и «тетради» о «богомерзких» заблуждениях и «афеизме» древних. Изредка упоминался Демокрит и даже «новые атомисты», как, например, в одном философском курсе лекций Киево-Могилянской академии 1703–1704 гг .:«Новые атомисты, побуждаемые и толкаемые стимулами самоуверенности или, вернее, невежества, осмеливаются утверждать, что тела получаются из корпускул или атомов, путем перестановки корпускул, так же как из букв, упорядоченных одним образом, получается слово «amor», из них же, упорядоченных иначе, получается «Roma».
Составитель лекций громит такие воззрения: «Разнообразные положения атомистов противоречат христианской православной вере, оскорбительны для всемогущества божия, лишены всякого прочного основания и произвольны». [108]108
В. П. Зубов. Из истории средневековой атомистики. «Труды Института истории естествознания», т. 1, 1947, стр. 304–305.
[Закрыть]
Однако Ломоносов не оставлял намерений пробиться к подлинной науке о природе. Живой и практический ум рано вывел его на верную дорогу. Еще А. Н. Радищев представлял себе Ломоносова как неутомимого охотника за книгами, «гоняющегося за видом учения везде, где казалось быть его хранилище». Академическая биография 1784 года сообщает, что Ломоносов в свободные часы, которые другие бурсаки проводили «в резвости», «рылся в монастырской библиотеке», где, «сверх летописей, сочинений церковных отцов и других богословских книг, попалось в его руки малое число философических, физических и математических книг».
Это глухое известие в настоящее время можно признать вполне достоверным. Дело в том, что в 1731 году в библиотеку Славяно-греко-латинской академии «для всеконечной ее скудости» было передано книжное собрание, оставшееся после смерти одного из видных деятелей петровского времени, иеромонаха флота Гавриила Бужинского, впоследствии епископа Рязанского, разносторонне образованного человека, выполнившего ряд переводов светских книг по прямому поручению Петра. Согласно сохранившейся в синодских делах описи, Спасским школам было передано 335 названий различных книг (в том числе многотомных), из них 254 латинских. Состав этой библиотеки надо признать весьма замечательным. Прежде всего, обращает на себя внимание большое число словарей, грамматик и других пособий для изучения древних и новых языков. Тут были и «Шревелиев лексикон греко-латинский», и «Лексикон греко-латинский Георгия Пазора», и «Лексикон на еврейское и халдейское», и «Дверь языков» (Камения), и «Ключ греческого языка», и «Сокровище польского и греческого языка», и многие другие. Затем шел прекрасный подбор античных писателей: Гомер, Гораций, Овидий, Вергилий, Теренций, Лукиан; историков – Тита Ливия, Корнелия Непота и Фукидида, «Цицерона все книги», «Сенеки философа все книги» и т. д. В описи значится также несколько книг известного гуманиста Эразма Роттердамского, «Князь» Николая Макиавелли, много книг по политическим и юридическим вопросам, в том числе сочинения Самуила Пуффендорфа и Гуго Гроция в нескольких изданиях, а также по специальным вопросам права: «Иоанн Локуский о праве морском», «Иоанн Воэт о праве милитерском», книги по истории и географии и др.
В библиотеке Бужинского было и несколько старинных книг по физике и математике, написанных еще учеными XVI–XVII веков, в том числе «Система космическая» Галилея, «Вопросы физические» Фрейге (Базель, 1579), [109]109
Описание документов и дел, хранящихся в архиве св. Синода, т. XI, СПб., 1903, приложение IV, стр. 832–852.
[Закрыть]«Упражнения физические» Шперлинга, две книги атомиста-мистика XVII века Даниеля Зеннерта; наряду с ними вышедшая в 1718 году книга «Наставления математические» астронома Иоганна Вейдлера, последователя известного философа Христиана Вольфа. [110]110
Фрейге Иоганн Томас (1543–1593). Занимался философией, филологией, юриспруденцией, математикой и естественными науками. Его книга «Вопросы физические» вышла в Базеле в 1579 году. Имеется в Гос. Публ. библиотеке в Ленинграде. Зеннерт Даниель (1572–1637) – немецкий философ, физик и медик, развивавший в своих книгах идеалистическую атомистику. Его книга «Ипомнематы физические» («Hypomnemata physica») вышла во Франкфурте в 1636 году. Шперлинг (Сперлинг) Иоганн (1603–1658) – последователь Зеннерта. Оставил большое число сочинений по физике, минералогии, зоологии, ботанике и пр., заглавия которых обычно начинались со слов «Упражнения физические». В Гос. Публ. библиотеке в Ленинграде имеется восемь таких работ, так что определить, по указанию описи, какая из них именно была в библиотеке Бужинского, невозможно. Вейдлер Иоганн Фридрих (1691–1755) – профессор высшей математики и астрономии в Виттенбергском университете.
[Закрыть]Особо следует отметить книгу, несколько курьезно озаглавленную в описи: «Начала философии Ренатовы и Картезиевы», т. е. являющуюся одним из популярных изложений взглядов философа и физика Рене Декарта (Картезия).
Русских книг было немного, но зато подобраны были они одна к одной. Здесь были и пресловутый «Камень веры» Стефана Яворского, своего рода платформа, на которой объединялись противники петровских реформ, и «Пращица новосочиненная противо вопросов раскольнических», и лучшие книги, выпущенные при Петре в практических и просветительских целях. В описи значились:
«Сокращение математическое» – печати гражданской, переплет аспидный, оправа золоченая.
«Санктпетербургские Ведомости» – переплетены бумагою травчатою зеленою, золоченый обрез с прыском».
«Книга Марсова с картинами».
«Введение в историю европейскую через Самуила Пуффендорфа».
«Истинный способ укрепления городов, изданный от славного инженера Вобана» – гражданской печати, переплет золоченый, пергамин, оправа золотая, спрыск разный. [111]111
«Истинный способ укрепления городов, изданный от славного инженера Вобана, на французском языке». Напечатана по-русски в 1724 году в Петербургской типографии.
[Закрыть]
«Архитектурная книга» – гражданской печати, в красном переплете простом. [112]112
«Архитектурная книга», изданная в 1712 году, – книга известного итальянского архитектора Якова Виньолы: «Правило о пяти чинах архитектуры». Содержала 101 лист гравированных на меди чертежей и рисунков.
[Закрыть]
«О должности человека и гражданина по закону естественному» – две книги гражданской печати, золоченая оправа на корени. [113]113
Сочинение Пуффендорфа. Переведена «справщиком» Московской синодальной типографии Иосифом Кречтовским. Перевод был просмотрен Гавриилом Бужинским, имя которого и стоит на книге. Вышла в 1726 году.
[Закрыть]
Необычайная роскошь переплетов, их индивидуальный облик свидетельствовали о большом внимании к этим книгам их владельца.
Неутомимые поиски знания привели Ломоносова к знакомству с большинством книг, вышедших в петровское время, хотя и не все, разумеется, привлекли в равной степени его внимание.
Большое впечатление должна была произвести на Ломоносова массивная книга «Полидора Виргилиа Урбинского осмь книг о изобретателях вещей», изданная в 1720 году в Москве и также находившаяся, в библиотеке Бужинского. Это была составленная еще в 1606 году своеобразная занимательная энциклопедия, излагавшая всю историю человеческой культуры. Весь материал был расположен по многочисленным разделам, отвечающим на вопрос о начале и происхождении всех известных тогда наук, открытий, изобретений, ремесел и других видов человеческой деятельности.
«Благоразумный читатель», как называет его русский переводчик, мог узнать из этой книги о самых различных вещах: и о том, кто первый «обрете весы» и «которые первии книги издаша», «кто часовые времена установил и кто часы разного рода изобрете», «кто первый медицину, сие есть лекарственное лечение обрете», и «которые первые астрологию изобретоша, и некоторых звезд и планет течение, и сферу, и ветров вину». Здесь был большой раздел о том, «кто первый обладал морем и первее нача морем плавати, и кто первее изобрел науку мореплавания, суды различного рода, весло, парусы, якорь, правление и брань корабельную на мори».
Одна из глав «о начале вещей» коротко излагала учение древнегреческих философов о происхождении мира. Фалес Милесийский (Милетский) нарек воду началом всех вещей, Гераклит Эфесский «мудрствоваху, что из огня вся сотворена суть», Эмпедокл – «от четырех стихий все произведена глаголаша быти», Анаксимен «мнит, что началом есть всех вещей аер» (воздух), а Митродор «вечен быти мир глаголет».
Особенно примечательно было сообщение сведений о материалистических взглядах Эпикура: «Епикур же, который из демокритовых источников свои вертограды оросил, полагает два начала: плоть и праздное, ибо все же есть или содержит или содержится. Плоть нарицает быть атомы, сиесть некие крошечные частицы, которые томин, сиесть пресечения или разделения не приемлют. Откуду атомы сиесть непресецаемые наречены суть, которые аки прах в проходящих сквозь окна лучах солнечных зрим. Праздное же глаголет быти место, на котором суть неразделимая. От сих началов четыре стихии: огнь, аер, воду и землю повествуют сотворены быти, из них же протчая вся».
Слово «плоть», как обозначение телесности, было применено переводчиком для выражения понятия «материи», «праздное» – пустоты, в которой рассеяны неделимые частицы – атомы, а «место» означало пространство. Это краткое, но вполне четкое изложение атомистических представлений Эпикура не шло, разумеется, ни в какое сравнение с теми обрывочными и смутными сведениями, которые давали об атомизме древних курсы «физики», читавшиеся в Славяно-греко-латинской академии во времена Ломоносова.
Наивная, но содержащая множество разнообразных сведений книга Полидора Виргилиа Урбинского расширяла умственный кругозор и пробуждала интерес ко многим вещам. Беглые упоминания о различных предметах толкали на дальнейшие поиски более подробных и надежных знаний.
Среди учебной литературы, изданной в петровское время и имевшей образовательное значение для Ломоносова, необходимо упомянуть напечатанную по повелению Петра I в 1719 году книгу Гибнера «Земноводного круга краткое описание», сообщавшую начальные сведения по географии. Она была переведена почти на все европейские языки и выдержала десятки изданий. Эта книга не только отражала уровень географических знаний тогдашней Западной Европы, но и характер принятого там школьного преподавания.
Изложение материала в книге Гибнера велось путем вопросов и ответов. Отдельные главы были расположёны по «ландкартам», представляя собой, таким образом, текст, который должен сопутствовать изучению атласа. Уменью пользоваться картой уделялось особое внимание. Во вступительном «Предуготовлении на географию» подробно рассказывалось, как нужно повесить карту и стоять возле нее так «как свет лучше из окончин проходит», и как положить ее на стол, чтобы справа оказался восток, а слева запад, и «что в каждой ландкарте примечать должно».
Помора Ломоносова несомненно интересовало все, что писалось в этой книге о Севере. Но узнать он мог не так уж много: всю сушу Гибнер делил на «ведомые» и «неведомые» земли. Среди «неведомых» земель «знатнейшие и важнейшие лежат около полюсов, куды для великия стужи притти невозможно». А в главе («ландкарте») о «Новом свете» сообщалось: «К северу есть великое мерзлое море и тамо не можно знать, где матерая земля пересекается».
Общие сведения о земле, которые сообщал учебник Гибнера, носили печать отсталости и не отвечали уровню, достигнутому передовой наукой. О земле сообщалось, что «свет есть кругл, яко шар», и потому «мыслить себе должно, что и под нами живут люди, которые ногами вверх обретаются», т. е., иными словами, антиподы. Но вот что говорилось далее в этой книге об учении Коперника: «понеже именно во св. библии написано, что солнце течет в круг, а земля недвижима, того ради св. писанию больше в том верить надлежит, нежели человеческому знанию».
В конце книги говорилось: «Ежели я доброй астроном, и погода будет как днем, тако и нощию светла, то могу и на мори знать, где я обретаюсь, а по последней мере можно высоту полюса или широту найти, почему могу признать, коль далеко к северу или к югу кто отъехал. А против того, когда смутная погода и темная, что ни солнца, ни звезд видеть не-можно, тогда не без труда бывает, а особливо прежде сего не возможно было, чтоб на мори долготу за подлинно найти могли. Ибо хотя б и не много которой корабль от обычайного пути удалился, то в темную погоду не ведомо было, коль далеко к востоку или западу прошли. И сия есть пожеланная проблема, за которую голанцы, агличане и французы многие деньги ставили, и о которой Варениуш в заключении географии своея пишет».
Эта «пожеланная проблема» вставала перед юношей Ломоносовым со всей своей суровой неумолимостью, о которой и не подозревал составитель немецкого географического учебника.
Знакомясь с иностранными учебниками и учеными сочинениями, Ломоносов убеждался, что они не дают ответа на эти вопросы.
Географические познания, приобретенные Ломоносовым в Москве, несомненно не ограничивались материалом учебника Гибнера.
Наряду с этим элементарным пособием, Ломоносов сумел познакомиться с капитальным трудом Бернгарда Варения, изданным на русском языке в 1718 году также по повелению Петра Великого.
Заглавный лист был украшен гравюрой на меди, вверху которой был помещен поясной портрет Петра I в латах, внизу две женских фигуры – Астрономия и Геометрия с математическими инструментами в руках. По сторонам пеликан кормит своих птенцов и орел с орленком смотрят на солнце.
В книге Варения были систематически изложены все отделы физической географии с элементами математической, а описание отдельных стран включало в себя сведения по антропологии, этнографии и истории. Варений подробно рассматривал вопрос о форме и движении Земли в мировом пространстве, посвятив этому целых пять глав, причем особенно много уделял внимания учению Коперника, которое объявил единственно правильным и достоверным. Также подробно описывал он различные земные явления – извержения вулканов, землетрясения, морские течения, приливы и отливы. В целом книга замечательна своим стремлением к универсальному постижению природы.
Варений уделял большое внимание вопросам мореходной астрономии и навигации – «корабельной науки». Он излагал и науку о строении корабельном, «которая вкупе движение корабля на воде рассуждает», «о бремени, на корабль налагаемом» и как компас корабельный строити», уделял большое внимание вопросам мореходной астрономии и навигации.
Библиотека Славяно-греко-латинской академии располагала отличным книжным фондом для занятий почти всеми гуманитарными науками, в особенности филологией и историей. Особенное значение для Ломоносова имело то, что она открывала доступ к главнейшим памятникам античной литературы. Все последующие труды Ломоносова, его оды и торжественные речи, литературные примеры в его «Риторике» и ссылки в ученых сочинениях обнаруживают широкое знакомство его с античной культурой. Основные познания в этой области он приобрел в Москве, хотя, по существу, он не вышел из обычного для своего времени круга источников, которые были непременным условием классического образования. Решающую роль здесь сыграло общее направление его мысли, которое определило его поиски и характер усвоения материала.
Ломоносов искал у древнегреческих и латинских писателей отнюдь не то, к чему толкала его схоластическая традиция.
Он надолго запоминает рассеянные в произведениях античных писателей описания замечательных явлений природы, которые нередко отвечали его собственным юношеским впечатлениям.
Даже среди бесчисленных эпиграмм Марциала, не имеющих никакого отношения к изучению природы, Ломоносов выискал одну, весьма его заинтересовавшую. Впоследствии он сам перевел ее и включил в «Риторику», материалы для которой стал собирать на школьной скамье.
Желтый полупрозрачный камень с мутными переливами и заключенными в нем «мушками» был хорошо знаком Ломоносову с дней его юности.
Ломоносов не мог миновать и такой книги, как «Метаморфозы» Овидия – излюбленного чтения всех, кто начинал знакомиться с латинской литературой. Но Ломоносов, обратившись к этой книге, нашел в ней не только пленительную вереницу античных сказаний и мифологических образов, но и глубокие размышления о природе, близкие и созвучные его ясному уму.
Вопреки школьной схоластике, преподносившей ему обеспложенного Аристотеля, Ломоносов сумел пробиться к живым истокам античной философии. Он черпал из них свежие и глубокие мысли, пробуждавшие в нем непреодолимую потребность самому заново осмыслить строение мира.
Вероятно еще в Москве он познакомился с гениальной поэмой Лукреция Кара, содержащей поэтическое изложение учения великих материалистов древности Демокрита и Эпикура. Ломоносова захватывали встречающиеся в этой поэме картины бурно и неустанно действующей «Натуры». Но он, несомненно, с еще большим вниманием отнесся к изложенным в ней общим воззрениям на природу. Здесь он нашел основное положение материалистической философии о вечности и несотворенности материи, подробно познакомился с античной атомистикой – учением о строении материи из первоначальных плотных, обладающих массой и весом, непроницаемых и неделимых частиц, или атомов, рассеянных в пустоте и находящихся в вечном и непрестанном движении.
