Текст книги "Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле"

Автор книги: Александр Юрченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Дело третье. Заморские гости. С кем дружить?

С утра голова у Курицына болела думой о турках…

Прав батюшка, нужно дружбу водить с басурманами. Велика держава их: от Чёрного до Индийского моря-океана простирается. У нас только Белое студёное, льдами большей частию покрытое, далеко не уплывёшь. И то, тесно туркам. Перешли Босфор, принялись за христианские государства. Словно река, вышедшая из берегов, сметают всё на пути, империи рушат.

Пали греки, албанцы, болгары, сербы, хорваты. Уже венецианские города к рукам прибирают, к папе римскому подбираются.

– Что тут планы какого-то дьяка? – думал о себе в третьем лице Курицын. Первому из русских ему удалось увидеть эту адскую силу. Почитай, два года прошло, а всё не может забыть, как это было.

…Внезапно они явились, словно призраки в заснеженной степи, – белые всадники на белых конях, с копьями на перевес, с саблями над головой. Не литовцы… те одеты как рыцари… И с молодцами Менгли Гирея не схожи – у татар лошадёнки поменьше и крику много.

Эти же молча налетели, саблями машут, глазами вращают. Так страшнее ещё. «Турки», – успел шепнуть возница. Достал Курицын охранную грамоту – не ждал, что поможет – на всякий случай. Помогло. Радостно зацокали, мол, знатную персону ухватили. Развернули обоз, к себе повезли, в Белую крепость, на берег Чёрного моря…

Начальник крепости сразу допрос учинил: куда направляются и зачем, и что за люди, и почему без разрешения по турецкой земле едут? Объяснил Курицын, что посол он московский и из Венгрии домой возвращается. А что земля эта турецкая – не знал. Раньше она молдавской была и на проезд по ней грамота имеется. Турок разрешение на проезд из рук вырвал, разорвал на клочки, и молвил: «В оковы не заковывать до выяснения подлинности особы». Грамоту же охранную государя московского отправил в Константинополь – в канцелярию Великого, Непобедимого и Справедливого Баязета Второго – султана Высокого Османского Государства.

Курицын и рад был заточению… Солома под ногами, железное кольцо в стене, коим узников заковывают, цепь, слава Богу, пока в стороне; острая похлёбка чечевичная да тусклый свет из узкой щели, проделанной вместо окна в толстенной стене, сырость да мгла – что ещё нужно, чтобы стать философом. Думано – передумано много…Жизнь в Буде при дворе короля Матфея казалась далёкой, хоть убыли из Венгрии не так давно. Помнил лишь книги, прочитанные в королевской библиотеке, да рассказы немецких купцов о Дракуле. Четырнадцать годков просидел в темнице валашский господарь, а выпустил его король Матфей – за год свою смерть нашёл. Не мог Курицын в Венгрии всей правды узнать. Не любили там Дракулу. А здесь в стане турецком, где Дракулу главным врагом султана почитали, правда и открылась.

Приставил начальник крепости стража нового, который при допросе слова Курицына переводил. Михай – молдаванин его звали, у Дракулы служил, когда тот из Венгрии воротился. Рассказывал сей молдаванин разные истории о своём господине.

История первая

– Был в земле его источник и колодец, и сходились к тому колодцу и источнику со всех сторон дороги, и множество людей приходило пить воду из того колодца, ибо была она холодна и приятна на вкус. Дракула же возле того колодца, хотя он в безлюдном месте, поставил золотую чашу дивной красоты, чтобы всякий, кто захочет пить, пил из той чаши и ставил её на место, и сколько времени прошло – никто не посмел украсть ту чашу.

История вторая

– Однажды прибыл из Венгерской земли купец. И, как принято было у Дракулы, оставил воз свой на городской улице перед домом, а товар свой – на возу, а сам лёг спать в доме. И кто-то украл с воза 160 золотых дукатов. Купец, придя к Дракуле, поведал ему о пропаже. Дракула же отвечал: «Иди. Этой же ночью найдёшь своё золото». И приказал по всему городу искать вора, пригрозив: «Если не найдёте преступника, весь город погублю». И велел той же ночью положить на воз своё золото и добавить лишний дукат. Купец же наутро встал, обнаружил золото и пересчитал его и раз, и другой. И увидел, что один дукат лишний, и, придя к Дракуле, сказал: «Государь, нашёл я золото, но один дукат не мой – лишний». В это время привели и вора с похищенным золотом. И сказал Дракула купцу: «Иди с миром! Если бы не сказал мне о лишнем дукате, посадил бы тебя на кол вместе с этим вором».

История третья

– Однажды объявил Дракула по всей земле своей, пусть придут к нему все, кто стар или немощен, или болен чем, или беден. И собралось к нему бесчисленное множество нищих и бродяг, ожидая от него щедрой милостыни. Он же велел собрать всех их в построенных для них хоромах и велел принести им как можно больше еды и вина – они же пировали вовсю и веселились. Дракула же сам к ним пришёл и спросил: «Чего ещё хотите?» Они же все отвечали: «Это ведомо Богу, государь, и тебе: на что тебя Бог наставит». Он же спросил их: «А хотите, чтобы сделал вас счастливыми на этом свете, и не в чём не будете нуждаться?» Они же, ожидая от него великих благодеяний, закричали разом: «Хотим, государь!» А Дракула приказал запереть хоромы и поджечь их, и сгорели все те люди. И сказал Дракула боярам своим: «Знайте, почему я сделал так: во-первых, пусть не докучают людям и не будет нищих в моей земле, а будут все богаты; во-вторых, я и их самих освободил: пусть не страдает никто из них на этом свете от нищеты или болезней».

Ещё сказывал страж, как погиб господин его.

Наблюдал Дракула с холма битву войска своего с турками – в тот момент его копьями в спину сразили. Свои убили, бояре. На сторону султана переметнуться решили. Господарем стал Влад-монах, младший брат Дракулы. Ему и служит теперь страж Михай. А здесь потому оказался, что валахи после смерти Дракулы на сторону султана встали и год назад Белую крепость у братьев своих, молдаван, вместе с турками отбили.

…Долго текли дни в Аккермане – так турки Белую крепость прозвали. Затерялась депеша начальника крепости в султанских хоромах. Полгода прошло – никакого ответа. Сидеть бы у турок до конца дней, кабы не Михай. Передал он брату своему, что Курицын с посольством в Аккермане взаперти сидит. Тот Стефану Великому донёс, Стефан – королю Матфею, Матфей – государю Московскому. Государь призадумался. Нарушились планы его. Велел он Курицыну в Венгрии гостей заморских дожидаться, коих из италийских городов выписал. Просил государь для приглашённых мастеров новую дорогу опробовать. Через дружеские Венгрию и Молдавию, кордоны литовские в стороне оставляя, в Крым к хану Менгли Гирею – он в союзе с Московией, мешать не станет – а дальше через Дон степями бескрайними вдоль Волги-матушки в самое сердце княжества Московского. Через Ливонию беспокойно стало, держат в магистрате Ревеля и послов, и гостей заморских, не глядя на грамоты Иоанна Васильевича.

Всё сломали басурманы! Стоит работа в Кремле, стены разобрали – возводить некому, башни новые ставить надо, да и палаты великокняжеские поизносились.

А король Матфей, как узнал о невзгодах курицынских, долго не думал, написал письмо султану: просил освободить Курицына. Султан у Менгли Гирея справился. Крымский хан подтвердил: «дружбу с Москвой водим, освободи Великий, Непобедимый и Справедливый Баязет посла московского». Не прошло и трёх месяцев, освободил Великий, Непобедимый и Справедливый Курицына, а через слуг передал дьяку в дорогу слова свои: «Если брат наш, Менгли Гирей дружбу с Москвой водит, то и мы могли бы».

…Вот и думал Курицын по прошествию двух лет. Почему турецкое дело на месте стоит? Отправил государь Баязету грамоту свою. Тот в ответ посла, да литовцы в Смоленске его задержали и обратно воротили. Зря Иоанн Васильевич медлит. Путь для заморских гостей по Чёрному морю невозможен стал. Турки Босфор перекрыли, корабли венецианские не пропускают. Захирела торговля наша.

Как подступиться к государю, не знал Курицын. Не заводил Иоанн Васильевич разговора о турках. С Венгрией дело хотел справить. Велел дьяку с послом венгерским говорить, да вновь просить Матфея прислать мастеров каменных дел стены строить, палаты да церкви возводить.

Решил Курицын на хитрость пойти. Написать Великому князю донесение о том, как устроена Белая крепость, что Аккерманом теперь зовётся. Любил Великий князь чертежи разные изучать о крепостях и о палатах каменных. Глядишь, и разговор о турках завяжется. Тут Курицын и «восточный прожект» подкинет.

Описание крепости Аккерманской, для Великого князя и государя всея Руси Иоанна Васильевича рабом Федькой Курицыным самолично сделанное

– А крепость сия – огромный город, из четырёх дворов состоит, стенами высокими обнесена, одна из них в море глядит.

Двор первый. Въезд через ворота главные по мосту подъёмному. Там жилые дома, кузня, гончарная мастерская, склады с провиантом и запасом воды. В центре двора – торговые ряды. Ярмарка. Чего только нет: персидские ковры, турецкие сладости, венецианская посуда, молдавский виноград и яблоки.

Двор второй. В него попадаешь из первого. Здесь гарнизон крепости стоит…

Оба двора стенами отгорожены от третьего – самого малого.

Двор третий. По углам четыре башни стоят. Называют замком генуэзским. Генуэзцы для защиты купцов своих его строили. В одной башне, что на скале над морем – казна. Охраняема денно и нощно. Она куртиной соединена со второй – в ней темница. Ещё одна – у моря, потаённый ход имеет из крепости. Перед нею четвёртая башня – в ней начальник крепости сидит. Она самая укреплённая, с бойницами для пушек и ружей. И стены имеет самые толстые – в несколько сажен.

Двор четвёртый. Корабельный. Рядом с замком генуэзским соседствует, выход потаённый к морю имеет. Здесь живут моряки да купцы турецкие. За стеной у пристани корабли генуэзские стоят, купцами брошенные. Как перекрыли турки проход в Чёрное море, так и остались стоять без хозяев.

В конце Курицын приписал: «Крепость сию на бумаге отобразил не потехи ради, а для пользы государя Князя Великого Иоанна Василевича».

Донесение своё вручил постельничему – самый верный способ попасться на ясные очи государя, от себя же на словах добавил: «Дело сие не терпит промедления». Иоанн Васильевич не заставил себя долго ждать. На следующий день ясные очи – у государя они были ярко-голубого цвета – внимательно смотрели в глаза Курицыну. Взгляд этот был не иначе как магнетическим – бояре в гостиной зале решительно от него уклонялись, а уж, когда на ком остановится – считал тот концом света. За одно и то же содеянное всего можно было ждать: и награды, и опалы. Девки, особливо те, что незамужем, или, наоборот, на сносях, падали от него в обморок.

Курицын не из робких был – и то холодок по душе пробежал. Может, раскусил государь тайное намерение его, а если так, то как отнёсся к нему? Ведь Великая княгиня из гречанок, а греков турки первыми притеснять стали, да так, что ещё в малолетстве Софья родителей лишилась.

Но государь неожиданно для дьяка заговорил о другом.

– Как мой наказ? Говорил с Климентом, послом венгерским?

– Говорил господин-государь, – ответствовал Курицын.

– И как?

– Всё, что велел господин-государь, послу передал: и не только на словах – письмом сопроводил. Мастеров каменных дел затребовал для крепостей, церквей и палат, а также иных умельцев – пушечных, рудных промыслов, искусных делателей кубков и кухонной утвари.

– А почему Климент отказал взять с собой в Венгрию посла нашего и сказал ему отдельно ехать? – Взгляд государя словно просверлил в груди Курицына большую дыру. Боли и страха дьяк не почувствовал, но сердце забилось учащённо, мысли в голове закрутились, заработали сильнее. Одно оставалось – выбрать из них самую верную.

– Думаю, при дворе короля многое изменилось, – начал Курицын, а дальше пошло-поехало, как по писанному. – В тесном кольце земля Матфея. Да и Венгрия – не Московия: нет у них простора нашего. С юга – орда и турки, с востока – Польша с Литвой. С севера и запада империя германской нации. Сдаётся мне, клонят Матфея бояре венгерские к союзу с королём польским Казимиром. А коли у нас война с литовцами, то и не хочет Климент судьбу испытывать.

– Да…, прав ты Фёдор. Почуял и я неладное. Но сие от нас не зависит. Бог судия брату нашему Матфею. – Иоанн Васильевич перекрестился. – Посмотрим, куда судьба нас выведет.

Взгляд государя затуманился и переместился в угол комнаты, где висели образа. Сердце курицынское забилось привольнее, но страх в глубине души не прошёл. Сомнения терзали его. Главное было, отрицать при всяк случае любой намёк о пользе дружбы с турками, а бить только на ценность турецкой крепости для обороны от неприятеля. Не мешало бы такую на границе с Ливонией поставить.

– А рисунок, который ты сделал, Фёдор, Антон Фрязин, что был с тобой в турецком полоне, давно мне дал. Мы и башню воздвигли Тайницкую, с ходом подземным на Москву-реку, как в Белой крепости было устроено.

Слова эти государь говорил как бы между прочим, не придавая им никакого значения, и смотрел не в глаза Курицыну, а куда-то в сторону, что было ещё опаснее. «Пострадать ни за что, при верной службе и любви к государю – что может быть ужаснее!»

Небольшую заминку, непонятно чем чреватую для посольского дьяка, прервал осторожный стук в дверь. В проёме появилась кудрявая голова постельничего Бобра.

– Братец пожаловал, Андрей Углицкий.

Курицын, воспользовавшись предлогом, подался было к двери.

– Проси. – Иоанн Васильевич удобнее устроился в кресле и придвинул к себе столик с чернилами, гусиными перьями и печатью. Курицыну показалась, что государь уже ждал брата, и приход его не был для него новостью.

– А ты останься, Фёдор, я ведь не опускал тебя.

Андрей Углицкий, именовавшийся Большим, что отличало его от младшего брата – Андрея Меньшого, – а по прозвищу Горяй, что говорило о горячем нраве его, был необычайно взволнован. Сложные отношения возникли между ним и Иоанном Васильевичем. Не делился Великий князь с младшим братом ни земелькой от уделов ушедших из жизни родственников, как было принято давно, ещё со времён прапрадедушки его – Ивана Калиты, ни добычей, нажитой совместными военными подвигами, а было их множество – от стояния против царевича Ахмата на реке Угре, до новгородского, тверского и казанского походов.

Не стеснялся Андрей Углицкий спорить со старшим батом, всегда отстаивал права свои. Но вот умерла матушка, мирившая братьев, и время наступило тревожное. Тучи стали сгущаться над Андреем.

– Верный боярин сообщил, что хочешь ты меня в оковы заковать.

Андрей Большой сделал паузу. Он увидел, что не один находится в покоях старшего брата и глазами указал на Курицына.

– Это Фёдор Курицын, посольский дьяк, – Иоанн Васильевич кивнул в сторону дьяка. – Можешь говорить при нём, я всё ему доверяю.

Подивился Андрей Большой решению Иоанна Васильевича да пыл свой горячий поумерил. Узнав на днях страшную для себя новость, он бросился в Москву, пытался выяснить причину возможной опалы у князя Патрикеева, но тот как воды в рот набрал. Тогда Андрей решился испросить напрямую у брата. И вот теперь должен он говорить о делах семейных при постороннем человеке.

– Государь, в чём повинен я? Скажи прямо, был разговор, о котором мне поведали?

Непростая тишина воцарилась в великокняжеских покоях.

– И был, и не был, – ответил Иоанн Васильевич, замявшись. – Это боярин мой в шутку сказал. Я же ответствовал ему, чтобы не шутил так более. В чём провина твоя? Ты Углич отстроил. Церкви каменные поставил, монастыри воздвиг. Богоугодными делами занимаешься. Хочешь, клятву тебе немедля дам, что ничего супротив тебя не готовил.

Иоанн Васильевич взял в руки перо и застрочил скоро по бумаге: «Клянусь небом и землёй и Богом сильным Творцом всея твари, что и в мыслях у меня того не было». И приложил печать, на которой был изображён ангел, надевающий венок на стоящего перед ним человека.

– Иль не веришь? – вопрошал Великий князь, когда брат прочитал поданную ему бумагу. По обычаю, клятвы завершались целованием креста при священнике. Тут же в бумаге и небо, и земля, и Бог-Творец – мешанина, схожая с ересью, а вместо священника – посольский дьяк. Андрей Большой призадумался, но делать было нечего.

– Верю, – ответил он и обнял брата.

– Верь, мне верь, – радостно заговорил Иоанн Васильевич. – Трое нас в этой жизни осталось: ты, я да Борис. В мире мы жить должны. Да, были негаразды. К Литве ты хотел примкнуть. И я не всегда справедлив к тебе, знаю. Давай скажем, как раньше, когда детками малыми были, да при батюшке родном жили: «Кто старое помянет, тому глаз вон».

Сядь, Андрей, расскажи новости свои. Говорят, ты палаты каменные воздвиг. Пора и мне, давно Софья просит. Сказывают, старца завёл праведного, Кассиана, у которого научаешься. Хорошо это. У каждого должен быть учитель. У меня нет такого, одному о всех думать надо.

Долго ещё говорили. Уже слуга приходил от царевны Софьи, звать Иоанна Васильевича к трапезе, холоп зажёг свечи в серебряных подсвечниках, колокола Успенского собора пробили к вечерней молитве. Курицын стоял ни живой, ни мёртвый, ног под собой не чуял. Тайны великокняжеские не хотел он знать, а пришлось, по прихоти господина его. Зачем это было нужно государю? В какую игру заставил играть его венценосный?

– Да, чуть не забыл, – молвил Иоанн Васильевич, отпуская Курицына. – Тебя, Фёдор Васильевич, хочет видеть жёнка моя. Приходи в воскресенье по полудню к её двору, будут греки да гости заморские. Ты, чай, давно книг латинских и греческих не читал. У Великой княгини велика любовь к книжникам.

И тут Курицына удивил государь… То кличками своих поданных снабдит: кого «Гвоздём» назовёт, кого «Тушей», то уменьшительными именами осчастливит: «Ивашки», «Степашки», да «Васьки» за честь уже почитают так называться – лишь бы на глазах у венценосца быть. А тут – «Фёдор Васильевич». Никак в толк не возьмёт дьяк учтивости такой. Однако больше всего озадачило приглашение прийти ко двору царевны Софьи. Там по слухам люди все учёные: кто в дворцовых интригах силён, кто в книжных знаниях, а есть и такие, что в «музыках» славу приобрели. Промашку нельзя давать в компании такой. «Одним словом, из огня, да в полымя», – подумал Курицын и вышел из государевой светлицы.

Ночь была лунная. Свет небесного светила, отражаясь от позолоченных церковных куполов, превращался в серебряную дорожку, которая вела прямо к Троицким воротам, от которых и до палат курицынских рукой подать. Главное, держаться её, не сбиться в сторону – итальянские мастера, строители кремлёвских стен, башен и соборов, нарыли канав всяческих, да камней набросали – недалеко и шею сломать.

«Неужто высоко взлечу?», – подумал государев дьяк, подходя к дому. – «Кабы крылья не обломали!». О беседе государя с братом, Андреем Углицким велел себе накрепко забыть. Встреча с царевной Софьей больше занимала государева дьяка. На то причина была. Чувствовал дьяк, интерес Софьи неслучаен, а причины не знал.

В ночь перед походом к царевне Софье Курицыну не спалось. Ииссусову молитву читал, в арифметическом счёте упражнялся, не помогало. Рано поутру дьяк поднялся и тихонько на цыпочках, чтобы не разбудить ближних, вышел из дому. Прошёлся по Арбату. Собаки встретили его дружным лаем. За зелёными заборами звонко падали спелые яблоки и тихо кружилась первая увядающая листва. Незаметно для себя дьяк подошёл к кремлёвским вратам. За ними в палатах патрикеевских еле слышно плакал ребёнок.

Странно, но в воскресный день и раннее утро на кремлёвских площадях слышался гул мастерового люда.

Туда-сюда сновали подводы с кирпичом и брёвнами, будто с небес доносился стук молотков плотников, возводивших строительные леса для высоченных соборов, рядом звучали команды артельщиков, разбиравших старые постройки. Вперемежку с русской слышалась итальянская, немецкая, сербская и болгарская речь. Этот людской муравейник казался Курицыну живой картинкой, олицетворяющей библейское сказание о Вавилонской башне.

Среди многоголосия, царившего возле Благовещенского собора, дьяк явно различал новгородское и псковское цоканье, поволжское полнозвучное оканье и протяжную мелодичность вологодского говора.

– Эй, Мишка, раствор подавай, – кричал с помоста седобородый верзила в кожаном фартуке. Рядом с ним ещё один мастеровой, румяный кудрявый парень постукивал молотком по красным, цвета спелой вишни, кирпичам с нового кирпичного завода, устроенного итальянцем Аристотелем Фиораванти недалеко от Андроникова монастыря. У всех в памяти были события пятнадцатилетней давности, когда псковитяне построили взамен деревянного каменный Успенский собор, и он развалился на глазах у всех – подвело качество кирпича и раствора. Тогда царевна Софья, привыкшая к каменным постройкам Рима и греческой Мореи, сподобила Иоанна Васильевича выписать итальянских мастеров. Так что, Успенский собор уже ломбардец Фиораванти возводил. Сказывают, во Владимир ездил на русские храмы смотреть. Хорошо сработал итальянец. Всем хороша церковь: высока, светла, вельми красива. А подряд на домовую церковь Благовещения государь всё же псковитянам дал, не вышли те из доверия.

От церкви Благовещения перешёл Курицын к Успенскому собору. За ним итальянские мастера Антон и Марк Фрязины новую палату возводили – для пиров и встреч с заморскими послами. Нарекли её Грановитой. Работали споро и слаженно. Не угнаться за ними псковитянам, решил Курицын. Однако время идти к царевне Софье. Колокол на Успенском соборе пробил двенадцать.

О Софье говорили разное. Кто послом папы Римского её называл. – «Унию с католиками приехала готовить», – говорили доброхоты в память о Флорентийской унии, подписанной византийцами с латинянами незадолго до гибели Царьграда. Кто ревнительницей православия нарекал. – Поминали, как легата папского поставила на место сразу по приезде в Москву: «Не пустила латинского попа с крестом своим в наш храм на венчание».

В одном мнении сходились: это уж точно не была Софья красавицей, особливо в сравнении с русскими девицами. Один стихотворец латинский писал своему господину Лоренцо Медичи Великолепному о встрече с ней:

«Я тебе кратко расскажу об этом куполе, или, вернее, об этой горе сала, которую мы посетили. Право, я думаю, что такой больше не сыскать, ни в Германии, ни в Сардинии. Мы вошли в комнату, где сидела эта женщина. Ей есть на чём посидеть… Представь на груди два большие литавры, ужасный подбородок, огромное лицо, пару свиных щёк и шею, погружённую в груди. Два её глаза стоят четырёх. Они защищены такими бровями и таким количеством сала, что плотины реки уступят этой защите. Я не думаю, чтобы ноги её были похожи на ноги Джулио Тощего. Я никогда не видел ничего настолько жирного, мягкого, болезненного, наконец, такого смешного, как эта необычайная. После нашего визита я всю ночь бредил горами масла, жира и сала, булок и другими отвратительными вещами».

Софья уж восемнадцатый год, как живёт в Москве, да, говорят, всё никак не привыкнет к деревянным избам московским, к улицам, не камнем мощённым, а рытвинами да ухабами обустроенными, к длиннобородым боярам в длинных скуфьях до полу.

А к холодам российским как привыкнуть? Кутается Софья в меха соболиные, целыми днями велит топить в покоях своих. Жара стоит такая, что и в баньке не нужно париться.

И бояре московские к Софье никак не привыкнут. Ропщут промеж собой, что кичится гречанка древним родом своим, велит величать себя царевной цареградской, а не Великой княгиней московской. Ненароком увидали, что и письма она подписывает не иначе, как «цареградская царевна Софья». А какая царевна, коль замужем за государем и восемь деток от него имеет!

Чует Софья недружелюбие, потому и не знается с боярами. Свой двор при покоях имеет. А почему государева дьяка затребовала, тут загадка, которую ни один боярин не отгадает.

– Знатная компания, – прошептал Курицын, входя в великокняжеские покои. Трижды поклонившись гостям и подойдя к Софье, он поцеловал пухлую руку царевны.

В просторной гостиной, где в красном углу висели образа, а на стенах – картины итальянских мастеров, за большим круглым столом сидели заморские люди. Не в пример московской моде, к злату и мехам привыкшей, – в кожаных камзолах, в узких штанах, в сапожки сафьяновые заправленных; бородёнки – аккуратные, востренькие, усы – выщипанные тоненькие, да волосы локонами до плеч. Ни дать, ни взять – двор короля Матфея. Не хватало только девиц, играющих на лютне. Но, сказывают, царевна заказала в Риме мастера чудной музыки, издающей звуки, в многоголосицу воплощённые, – не на лютню, ни на гусли не схожую – органом зовётся. И библиотеку Софья привезла такую, что и Матфей позавидовать мог, хотя его «сокровищница» считалась лучшей после собрания книг папы Римского.

Разговор шёл особый. Царевна, сидевшая в центре в высоком, наподобие трона, кресле, иногда прерывала шитьё, которым занималась ежечасно, и вставляла фразы то на греческом, то на итальянском языке. Курицыну греческий был понятнее, множество книг на нём читано: Библия, послания апостолов и даже труды философа Аристотеля. С итальянским оказалось сложнее, но тут помогло знание латинского языка, от которого жители итальянских городов далеко ушли, но всё же кое-что можно было уразуметь. Речь за столом шла о строительстве Кремля и о поездках московских послов в италийские города.

– Помощь нужна, царевна, не успеваем мы, – жаловался Софье тощий итальянец в зелёном камзоле с золотыми пуговицами и белом кружевным воротом. – Не успеваю чертежи для каменщиков готовить. Потому и стоят две башни неоконченные. Иоанн Васильевич спрашивает, когда готовы будут, а что отвечать.

– Я ведь не корю тебя, Марко, потерпи, будет тебе помощь, – отвечала Софья мастеру каменных дел Марко Руффо, прозванному в Москве Марком Фрязиным. – Знаю, любишь ты строить крепости, но палата для встречи заморских гостей очень нужна нам. После закончишь и башни, и крепостные стены. Наш брат Андреас пишет из Рима, что послы мужа моего Дмитрий и Михаил нашли в Медиолане архитектона Пьетро Антонио Солари. Он согласен строить в Москве каменные палаты, дворцы и церкви. Говорят, и фигуры каменные может слепить. Много дел ты затеял. Вижу, дня не хватает. Но сам знаешь, найти хорошего мастера и уговорить его приехать в холодную Московию не так-то просто. Да и путь из Рима в Москву, полгода занимает, а, может, и больше, если ливонцы в Ревеле задержат.

Слова Софьи лились легко, свободно и ритмично, как песня. Мелодичный красивый голос магически обволакивал каждого слушателя и как-то не вязался с её пышными формами, скрывавшимися в складках объёмного парчового платья. Широкому лицу царевны, обрамлённому «щёками-противнями», больше соответствовал бы высокий, может быть, даже писклявый голосок. Но Софья была царских кровей, от которых по наследству всё же немало досталось: высокий ум и красивый голос – это богатство помогало выжить в чужой для неё державе.

– Не только дня не хватает, но и ночи, царевна, – поддакивал Марко Руффо ещё один мастер – Антон Фрязин. Курицын хорошо знал его. Вместе приехали с посольством из Венгрии, вместе сидели взаперти у турок.

– Ценю, ценю твоё усердие, Антон. Тайницкую башню в Кремле знатно соорудил, – Софья сделала ещё два стежка в шитье. – Теперь мне услужи. Помоги мастеру Марко тайник устроить в Грановитой палате. Сотвори его в Верхних сенях, чтобы я с детками моими могла пиры лицезреть да приёмы послов заморских. Пора старшенького моего, Василия, к премудростям государя готовить.

– Выполню, царевна, твой наказ, – мастер тайных дел Антон Фрязин услужливо склонил голову. – В стене секретный глазок устрою.

«Не рано ли Софья сына к правлению государством собралась готовить, – подумал Курицын. – Виды на великокняжеский трон Иван Молодой имеет. Да и государь благоволит к Ивану, своему первенцу, сыну покойной княжны Тверской, первой жены своей. Всегда с собой рядом на пирах сажает, требует Ивана Молодого вместе с ним государем величать. Зачем Софья при мне такой разговор завела?»

Софья сделала ещё один стежок в пелене, которую готовила для Троицкого монастыря, и перевела взгляд на Курицына – его она посадила как раз напротив себя.

– Ты, Фёдор, почему не ешь, не пьёшь. Или к турецкой еде больше привык? Кормили-то как в Белой крепости?

Софья, как и большинство греков, прибывших в Москву, не смогла привыкнуть к твёрдому звуку «р» в конце слова и потому слегка картавила, когда произносила имя государева дьяка.

– Турки, царевна, в еде у Царьграда многое позаимствовали, – отвечал Курицын спокойным голосом, а мысль была только о том, что неслучайно Софья турок поминает. – Кормили негусто, – продолжил он. – Слава Богу, не померли с голоду и мастера Антона целым и невредимым в Москву доставили.

Царевна ничего не ответила. Глянула в пустые чаши гостей и дважды хлопнула в ладоши.

– Принеси кипрского вина, – велела подбежавшему холопу. Истопнику приказала подбросить побольше поленьев в печь, обложенную изразцами с греческим орнаментом. И продолжила беседу с Курициным, больше похожую на допрос подозреваемого.

– Мне монах Ефросин из Кириллова монастыря прислал новую книжицу о Дракуле. – Голос царевны звучал вполне миролюбиво.

Курицын удивлённо поднял глаза на Софью.

– Ту, что ты, Фёдор, давеча написал. Знала бы, что пером так владеешь, не просила бы Дмитрия Траханиота над книгами потеть: стар он стал, на отдых просится. А что Фёдор, Дракула турок сильно бивал? Не приврал ли ты в своей повести?

Видел Курицын: никак не хотела Софья уходить в сторону от турецкого вопроса.

– Правда, царевна, как и то, что преемники Дракулы в сговор с турками вступили, да с помощью измены жизни его лишили. С той поры султану дорога в немецкие земли открылась.

Короткая правильность ответов Курицына наскучила Софье, и она перевела разговор на другую тему, бросив взгляд на седовласого грека, занимавшего место по правую руку от неё. Это был философ и писатель Дмитрий Траханиот. Он, как и брат его, Юрий, сидящий по левую руку от Софьи, служил ещё её батюшке, морейскому деспоту Фоме, а отец их Мануил Траханиот Балоттес являлся видным сановником последнего цареградского императора Константина. Братья были самыми доверенными лицами при её дворе.

– Верные люди доносят нам, – обратилась Софья к Дмитрию Траханиоту, – что в Москве, как и в Новгороде, ересь завелась. Мужики и бабы о Библии прямо на улицах спорят, святую Троицу сомнению придают, в звёзды верят, к ворожейкам за советом ходят. И конца света не убоятся, антихристы, а ведь близок семитысячный год, о котором в Библии сказано. Что скажешь, Дмитрий? Где сила слова твоего? Или перо гусиное притупилось?