Текст книги "В литературной разведке"

Автор книги: Александр Шмаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

«Как увидите, я ставлю лишь вопрос, так как и во мне все эти «признаки» возбуждают сомнения. Что первые насельники были украинские выходцы – несомненно. Другой оттиск передайте с моим приветом Ивану Ивановичу.

Хотел также послать Василию Андреевичу, но на днях получил от Хохлова известие, что «Щапов скоропостижно скончался». Жаль старика. М. прочим, по-видимому, его сильно волновали последние события, и он мне по их поводу писал очень длинные письма»{46}.

Владимир Галактионович в курсе многих подробностей из жизни уральского казачества. В P. S. он приписывает:

«Судя по газетам, у Вас теперь новый атаман. Давно ли сменили Ставровского и куда определили?»

На статью, опубликованную об Илеке в «Киевской старине», Короленко получает отклик от Верушкина. В майском письме 1907 года он уже отвечает:

«То, что Вы пишете об илецких «малороссиянах» очень интересно. Был бы очень благодарен за несколько подробностей: к какому году относятся эти «печати», а если бы можно, – то и поименно список».

Владимир Галактионович добавляет, что скоро пошлет несколько экземпляров брошюры «Сорочинская трагедия» и при этом добавляет:

«На меня столько лгали этот год, что мне хочется, чтобы мои друзья знали правду».

Он сообщает Верушкину, что выезжает на два месяца за границу. «Итак, до осени!» – заканчивает он свое письмо.

После возвращения из поездки 30 декабря писатель поздравляет Верушкина и его семью с Новым годом и добавляет:

«В последнее время приходилось ездить в Петербург и за разными хлопотами и делами я как-то стал неаккуратен в переписке. Но это не значит, что мы не вспоминаем Вас обоих и Вашу семью. Если бы мог чем-нибудь быть полезен, то был бы рад»{47}.

1907 год для В. Г. Короленко действительно был тяжелый, полный неприятностей и продолжающейся травли. По почте он получал подметные письма, содержащие угрозы. На квартире писателя во время обыска была конфискована 9-я книга «Русского богатства» за статью Елпатьевского «Люди нашего круга».

В. И. Ленин, пристально следивший за активной общественной деятельностью В. Г. Короленко, в своей работе «Проект речи по аграрному вопросу во второй Государственной думе» назвал его прогрессивным писателем.

Пошел восьмой год после поездки Короленко в Уральск, а писатель не мог забыть ярких впечатлений, оставшихся после встреч с уральскими казаками.

«Каждый раз, как приходит лето, – писал он в майском письме 1908 года Макару Егоровичу, – мне вспоминается Уральск, сады, ферма и хочется перемолвиться с Вами, вспомнить наше путешествие по степям и станицам. Хорошее это было лето. Наши все тоже вспоминают и сады, и милую семью Каменских, и Вас обоих, и «просвещенного мореплавателя», вообще всех вас. А теперь мы с Авд. Семеновной, м. прочим, опять на лоне природы, в Хатках. Идет дождь, и мне так живо вспоминается, как мы с Вами путались в киргизской степи, потеряв дорогу. Тогда ведь нас тоже здорово промочило!»{48}

Одновременно с письмом он высылает свою книгу «Отошедшие» с автографом:

«Макару Егоровичу и Любовь Петровне Верушкиным на добрую память».

Владимир Галактионович знал, что Верушкин нуждается и деликатно предложил свою помощь – выплату стипендии одному из его детей на ближайшие год-два по 100 или даже по 150 рублей.

«Пожалуйста, дорогой Макар Егорович, не откажите мне в этой просьбе, – пишет он. – Ведь почти наверное могу предположить, вспоминая Вашу семью, что Вам приходится-таки трудно. А я буду знать, что стипендия пошла в дело. Итак, отвечайте – согласием, и с будущего же учебного года мы это дело наладим».

Мысль о помощи семье уральского учителя захватывает Короленко. Он настойчиво развивает ее в очередном письме:

«Я все-таки желал бы, чтобы начать это дело не с 1909, а с 1908 года, – пишет он. – А на что именно будут употреблены деньги – мне все равно, лишь бы именно на дело воспитания детей. Откладывать мне бы не хотелось: мало ли что может случиться. Жизнь полна разными неожиданностями и случайностями. Итак – начнем после каникул!»{49}

В сентябре Короленко опять возвращается к мысли о выплате стипендии. Перед отъездом на Кавказ он запрашивает Верушкина, когда и куда направить деньги, сразу ли все 100 или по 50 в полугодие? Возвратившись в Полтаву после поездки на Кавказ, Владимир Галактионович, наконец, получает согласие Макара Егоровича и тут же переводит ему 50 рублей. Одновременно он сообщает: получил телеграмму из редакции о том, что арест с 9-й книжки «Русского богатства», где была опубликована статья Елпатьевского, снят.

Мартовское письмо 1909 года начинается с извинения за задержку высылки стипендии по сложившимся обстоятельствам, что впредь он не будет опаздывать и будет вносить плату за обучение в установленные сроки. Тут же Владимир Галактионович сообщает, что днями выезжает в Петербург на собрание по «Русскому богатству» и в марте надеется выпустить первую часть своего «Современника» отдельными изданиями, которые пришлет в Уральск.

Макар Егорович пожаловался писателю на плохую доставку журнала «Русское богатство» и незамедлительно получил ответ. Короленко просил обстоятельно изложить все подробно и послать эти точные сведения в контору редакции. Он был уверен, что недоразумение тотчас же разъяснится. Не ограничиваясь этим, он сам пишет в «Русское богатство» по этому поводу.

В Уральском войске происходит реформа. Писатель узнает об этом из газет лишь в самых общих чертах. Его интересуют подробности. Он просит Макара Егоровича ответить на возникшие вопросы:

«1) Как отнесутся уральские казаки к появлению среди них илечан? 2) А если уральские захотят поселиться на Илеке? Как тогда будет с переделенными уже землями? И т. д.». И тут же добавляет: «Я не думаю, чтобы мои статьи имели тут какое-нибудь влияние: администрация с литературой едва ли справляется»{50}.

В апреле из редакции «Русского богатства» приходит ответ на запрос Короленко о причинах неполучения журнала в Уральск, и он пересылает открытку Верушкину. И в этом, казалось бы незначительном факте, проявилась обязательность писателя. Он по-прежнему проникнут заботой о семье Макара Егоровича.

«Очень был бы рад найти в Москве какую-нибудь работу для Вашей дочки, но трудно это устроить, живя в Полтаве, – пишет он в октябрьском письме. – В Москве у меня сестра, но у нее расхворалась дочка, и она с ней уехала надолго на юг. Когда вернется, напишу ей или поговорю в ноябре, когда буду проезжать через Москву, но, конечно, не уверен, что удастся скоро что-нибудь найти»{51}.

Владимир Галактионович делится с Верушкиным своими невзгодами.

«Вы, наверное, читали в газетах, что против меня возбуждено обвинение цензуры в неуважении к верховной власти и кощунстве. Первое судебная палата уже сняла. Второе окр. суд, наверное, тоже снимет. Очень уж напоминает травлю».

В половине 1910 года у Короленко выходит отдельным изданием его знаменитая статья «Бытовое явление», направленная против смертных казней, применявшихся царским правительством главным образом к участникам революционного движения. Он пишет об этом Верушкину и посылает ему, а через него другим уральцам свою книжечку. При этом Короленко обращает внимание, что на странице 70-й они найдут эпизод, относящийся к Уральску, и просит:

«Если Вы знаете что-нибудь об деле более подробно, – был бы благодарен, если бы черкнули».

В мартовском письме этого же года Короленко делится с Верушкиным своими печалями, рассказывает о серьезной операции дочери, о неприятных «неожиданностях» по работе в журнале: «Одним словом – дела не хвали». Он намерен выехать в Крым к семье, там спокойно поработать, «если ничего не возразит шальной Думбадзе» – ялтинский генерал-губернатор, самодурство которого писатель клеймил в своих статьях.

1911 год – год перерыва в переписке Короленко с Верушкиным. Объяснить это не трудно. Чрезмерная загрузка по работе в редакции, смерти близких ему людей – В. Ивановского и П. Якубовича-Мельшина, болезнь Анненского, арест и отбывание в крепости Пешехонова, хлопоты о Б. Лагунове, стрелявшем в Чите в начальника тюрьмы. Многочисленные выступления в печати. Обращение «К русскому обществу» по поводу предстоящего процесса – дела Бейлиса, взволновавшего писателя, храбро вступившего в защиту человека против царского правосудия.

И вполне естественно мартовское письмо 1912 года, присланное из Петербурга, Короленко начал с сообщения о пережитых неприятностях. Он рассказал Верушкину о том, что с октября прошлого года «тянет такую упряжку» по редакции, что «совершенно запустил переписку».

«Наши обстоятельства Вы как читатель «Р. Бог.», вероятно, знаете: 2 товарища мои (Пешеходов и Мякотин) смолкли – сидят в крепости. В январе захворал Анненский. Теперь я с октября безвыездно живу в Петербурге на черной журн. работе. И еще так придется до осени. А там, пожалуй, и сам отправлюсь куда-нибудь на покой в крепость… На мне теперь три дела, и «по совокупности» едва ли отделаюсь от всех. Не такие времена нынче»{52}.

Год двенадцатый начался для писателя нелегко. Его, как редактора журнала, судили за статью С. Елпатьевского «Люди нашего круга», напечатанную в «Русском богатстве» еще в 1907 году, и приговорили к двухнедельному аресту. Но, несмотря ни на что, Короленко с прежним бесстрашием все больше и больше втягивается в различные совещания по процессу Бейлиса. Он не может быть в стороне, когда царский суд готовит ужасную расправу над ни в чем не повинным человеком. Все это отнимало силы, отвлекало от непосредственной творческой деятельности, но без участия в общественной жизни он не представлял себя, как писателя и редактора.

Получив письмо Верушкина от 6 мая, Владимир Галактионович сообщает ему:

«Живу все еще в Петербурге (вероятно, до конца августа или до сентября). Пешехонов и Мякотин еще в Двинске. Анненский за границей.

Ни в Полтаве, ни в другом месте я своей кандидатуры не ставлю. Прежде всего – за мной еще пять литерат. процессов (некоторые по 129-й ст.). Но если бы и не это – не пошел бы. Надо, наконец, заняться вплотную собственным делом»{53}.

В Уральске внимательно следили за публичными выступлениями Короленко и горячо отзывались на его статьи, появляющиеся в газетах и журналах. Мнением уральцев, как и всех своих читателей, писатель очень и очень дорожил, проверяя по ним, насколько он прав в постановке тех или иных злободневных проблем.

Макар Егорович сообщил Короленко свое мнение об очередной его статье, установить которую сейчас, к сожалению, не удалось. Писатель тут же заинтересованно отозвался:

«В статье, о которой Вы пишете, не только Вы, но и многие не увидят ничего опасного для государства. И если бы сама редакция вперед видела, что статья нецензурна, то, конечно, ее бы смягчили в опасных местах. Дело просто: речь идет о правящих кругах, а суд прислуживается все больше и больше. Вот и весь смысл этого эпизода.

Я все еще здесь, и только на днях переехали мы на дачу в Финляндии (час от Петербурга). И то после приезда Анненских. Мне ничего. Немного обидно, что из-за меня тут же проводит лето и Авд. Сем. с Наташей и Соней. Вообще этот год для меня труден во многих отношениях. Хорошо, что хоть здоров» {54}.

В первом же письме, посланном в марте 1913 года – юбилейного для писателя, он коротко пересказывает все, что ему пришлось пережить в последнее время, какую выдержать физическую и моральную нагрузку, какой отбить натиск властей, недовольных его общественной деятельностью.

«Прошлый год так меня ушиб, что и до сих пор не могу хорошенько опомниться и отдышаться. Ну, как-нибудь отойду: теперь, благо, и «дела» мои прикончены манифестом. Судиться больше не придется. А то бы еще было 4 дела»{55}.

Деликатный по натуре, Владимир Галактионович был особенно чуток и заботлив в своих отношениях с друзьями. Рассказывая о себе Макару Егоровичу, он в этом же письме проявлял обеспокоенность об его семье.

«Узнал я, что слушательница В. Ж. курсов в Москве Ольга Мак. Верушкина не внесла платы и ей грозило исключение. Посему позволил себе (через знакомых) внести за нее плату, но известить ее о том не мог, так как не знал адреса и на курсах мои знакомые сказать не могли. Боюсь, не запоздал ли взнос и не уехала ли она, грешным делом, из Москвы. Напишите ей, пожалуйста, если она еще в Москве».

На короткое время переписка Владимира Галактионовича с Верушкиным обрывается. Короленко судят за публикацию «Посмертных записок старца Федора Кузьмича» Л. Н. Толстого, и хотя суд оправдывает редактора, все эти дрязги сказываются на здоровье Короленко. Нужно было поистине обладать характером борца, иметь крепкие нервы, чтобы в схватке с царским правосудием выйти победителем.

В июньском письме Короленко сообщает уральскому учителю, что он

«довольно серьезно хворал. Теперь почти совсем здоров, но… велосипед мне запретили, и вообще вышел не без урона»{56}.

Это было последнее письмо, адресованное Макару Егоровичу. На этом прекратилась их переписка. Владимира Галактионовича закружили, как вихрь, юбилейные торжества, широко отмеченные печатью и общественностью России, очередные хлопоты писателя по судебному процессу Бейлиса, а самая главная причина – резко ухудшившееся здоровье.

60-летие В. Г. Короленко прошло как большой праздник русской культуры. Писатель получил свыше 400 телеграмм, множество писем от учреждений и частных лиц, от друзей и знакомых. Среди них было поздравление и от уральского учителя Макара Егоровича. Он писал, что семья его желает писателю еще много лет так же славно работать «на славу родной литературы и на благо народа и так же высоко держать знамя руководимого им журнала».

«Мы, жители далекой и глухой провинции, в тяжелые минуты нашей жизни, открывая страницы Ваших прекрасных и задушевных произведений, отдыхали на них и черпали из них новую силу и бодрость для своей работы»{57}.

Объективную и точную оценку Короленко дала в эти юбилейные дни «Правда».

«Короленко счастливо сочетал в себе дар недюжинного художника с талантом, темпераментом публициста и общественного деятеля. Свое бодрое настроение, свою большую веру в лучшее будущее Короленко от юношеских лет пронес через мрачную эпоху 80-х годов, эпоху всеобщего уныния и безверия, и через мертвую полосу реакции и в свои 60 лет является все тем же неутомимым протестантом, которому могут позавидовать многие юноши нашего времени. Он никогда не теряет из виду «огоньков», светящих вдали во мраке ночи»{58}.

ИНЖЕНЕР И ПИСАТЕЛЬ{59}

Начало литературной деятельности Николая Георгиевича Гарина-Михайловского связано с Уралом, где он работал инженером на постройке дороги Уфа – Златоуст. Об этом напоминает благодарным потомкам мемориальная доска, установленная на здании Челябинского железнодорожного вокзала в год 120-летия со дня рождения писателя.

Я перечитал все написанное Гариным-Михайловским, связанное с Уралом и Сибирью. Хотелось глубже познать этого одаренного русского человека, умевшего прекрасно рассказывать о своей трудной, неудивительной работе путейца, о пережитом и виденном.

Сначала Н. Гарин-Михайловский вместе с семьей обосновался в Уфе, потом жил в Усть-Катаве, затем в Челябинске. В этот период он пишет самый ранний очерк «Вариант». Со страниц его перед нами встает образ путейца-строителя Кольцова – человека, страстно любящего свое дело, связывающего постройку дороги с будущим расцветом и могуществом России. Он сравнивает свою деятельность и труд своих товарищей с легендарным подвигом Ермака.

«Проведением дороги мы эти необъятные края сделаем реальным достоянием русской земли. Это будет второе завоевание этого края»{60}, – заявляет герой.

Первым же он считает завоевание Ермаком Сибири.

Инженер Кольцов страстно обличает рутину и косность, борется за новое и передовое в строительстве. Он разрабатывает и отстаивает свой вариант постройки одного участка пути, дающий большую экономию государственных средств и выигрыш во времени. Он мужественно борется за свой вариант, не останавливаясь ни перед чем, вплоть до ухода со службы, и с большими трудностями добивается своего. Инженер Кольцов счастлив от сознания того, что он честно выполнил свой. долг.

Очерк «Вариант» лучше всего раскрывает перед нами подлинные идеалы и стремления, какими жил инженер и писатель Гарин.

Жена писателя Н. В. Михайловская в своих воспоминаниях указывает, что в основу произведения положен действительный факт биографии самого Гарина: при изысканиях Самаро-Златоустовской железной дороги он разработал вариант, предусматривающий прокладку тоннеля на труднопроходимом участке. Этот вариант намного сократил ранее намеченную изыскателями трассу и давал огромную экономию государственных средств.

Начальник работ, однофамилец писателя, К. Я. Михайловский к идее Николая Георгиевича отнесся враждебно. Причина проста: подрядчиков, строивших Уфа-Златоустовскую дорогу, вариант, предложенный Гариным, лишал больших барышей. Гарину пришлось выдержать борьбу с начальником работ К. Я. Михайловским, а также заправилами и дельцами из Главного управления строительства. Борьба была трудной. Только благодаря настойчивости Николая Георгиевича, он вышел победителем.

«Про меня говорят, – сообщал Гарин в одном из своих уфимских писем к жене, – что я чудеса делаю, и смотрят на меня большущими глазами, а мне смешно. Так мало надо, чтобы все это делать. Побольше добросовестности, энергии, предприимчивости, – и эти с виду страшные горы расступятся и обнаружат свои тайные, никому не видимые, ни на каких картах не обозначенные ходы и проходы, пользуясь которыми можно удешевлять и сокращать значительно линию»{61}.

История этой борьбы и легла в основу очерка «Вариант». Писателю не удалось закончить свое произведение, в котором ярко проявились сильные стороны творчества Гарина. Очерк чем-то не понравился автору, и Николай Георгиевич разорвал рукопись. Жена, склеив разорванные листы, сохранила их и уже после смерти Гарина передала в редакцию журнала «Русское богатство», где он и был напечатан в 1910 году.

Историю очерка «Вариант» помогают полнее воссоздать сохранившиеся в Челябинском государственном архиве бумаги, рассказывающие о постройке Уфа-Златоустовской железной дороги, о работе и жизни инженера, значащегося в списках, как Михайловский второй, в отличие от Михайловского – начальника строительства, которому по службе подчинялся Гарин{62}. Эти документы дополняют картины, описанные в «Варианте», интересными подробностями, раскрывающими перед нами душу русского инженера Николая Михайловского.

В 1890 году строительство Уфа-Златоустовской железной дороги закончилось. В Златоуст прибыл первый поезд из Уфы и в старом уральском городе состоялись торжества. С пламенной речью выступил Н. Михайловский. Он говорил о значении дороги, о том, что строители провели труднейшие изыскания, выполнили большие объемы земляных, скальных, взрывных и других работ, что их труд заслуживает всенародного признания и похвалы. Н. Михайловский с уверенностью заявил, что строители будут работать так же и дальше, прокладывая железнодорожный путь на Челябинск и в Сибирь{63}.

Это была речь не только вдохновенного инженера-строителя, но и патриота, видевшего, какие экономические преобразования принесла дорога в эти богатейшие районы страны, до сих пор остававшиеся оторванными от центральной России.

Осенью 1892 года первый поезд пришел в Челябинск, связав его с Самарой. За шесть лет строителями было возведено свыше тысячи километров железнодорожного пути. Это был подвиг народа, привлекший внимание передовых художников и писателей того времени. В Челябинск приехал Д. Мордовцев – автор многих тогда популярных исторических романов, и особенно нашумевшего романа «Знамения времени». Писатель встретился с Н. Михайловским, ознакомился со строительством и его людьми. Свои впечатления он передал в книге очерков «Из летних скитаний».

Автору очерков удалось правдиво рассказать о трудностях строительства дороги и по достоинству оценить результаты шестилетней самоотверженной работы.

«В Челябинске я познакомился с теми неутомимыми «гномами», энергией которых пробита «каменная грудь» великана, – писал он, – отделяющего Европу от Азии, и которые создали себе бессмертный, хотя и рукотворный памятник, едва ли не столь же прочный, как египетские пирамиды. В самом деле, сколько нужно было иметь в запасе технических знаний и строительной, строго математической сообразительности, сколько требовалось предварительных, самых точных цифровых выкладок при исчислении предстоящих в непроходимых дебрях работ, и физического и умственного труда для приведения таких исчислений в дело, в жизнь; каким лишениям приходилось подвергаться в горных и болотистых местностях, где убийственная сырость и невыносимые страдания от насекомых, от туч болотной мошкары, могли лишить энергии даже каменных людей, сколько, повторяю, нужно было всего этого запаса терпения, настойчивости и прочей дьявольщины, чтобы перескочить в Азию! И перескочили!»{64}

5 октября 1890 года начальник строительства обратился с рапортом к председателю Временного управления казенных железных дорог и представил список инженеров к награде, которые «проявили особое усердие к делу составления проектов Самаро-Уфимской, Уфа-Златоустовской и общего проекта Западно-Сибирской железной дороги». Седьмым в этом описке был назван начальник 9-го участка, инженер Николай Михайловский{65}. Награда, полученная им, была незначительна и не соответствовала его действительным заслугам. Но не отметить его совсем было просто нельзя.

Н. Гарин-Михайловский бросает службу, возвращается в самарскую усадьбу Гундоровку. Здесь он заканчивает начатый на Урале очерк «Несколько лет в деревне», устанавливает связи с писателями, знакомится с М. Горьким, окончательно приобщается к литературной деятельности. Заложив свое имение, он покупает журнал «Русское богатство». Жена писателя становится издательницей. Н. Гарин-Михайловский публикует в этом журнале «Детство Темы» и сразу же занимает прочное место в русской литературе.

Н. Гарин-Михайловский не прекращает и публицистической деятельности, продолжает выступать со статьями в различных периодических органах. В статье «Несколько слов о Сибирской железной дороге», опубликованной в «Русском богатстве» за 1892 год, он рассказывает о трудностях изысканий, связанных с постройкой Уфа-Златоустовской железной дороги, во время которых «8 процентов изыскателей навсегда сошли со сцены, главным образом от нервного расстройства и самоубийства. Это процент войны». Вопросы безопасности труда, условий работы изыскателей продолжают волновать и беспокоить инженера Михайловского. Он тоскует по прежнему делу. И вот инженер-писатель снова на строительстве железной дороги Челябинск – Курган – Омск. Теперь он разъезжает по неоглядным степным просторам Зауралья, ночует в поле, встречается и беседует с крестьянами, живет богатой впечатлениями жизнью изыскателя-путейца.

Управление Западно-Сибирской железной дороги размещается в Челябинске. Тут Н. Гарин-Михайловский проводит только обработку поисковых материалов. Все остальное время он на трассе, всегда в своей бессменной форменной инженерной куртке. Герой очерка «Вариант» продолжает его волновать. Писатель ведет записи о Кольцове, отмечая, что на его героя успокаивающе действуют работы изыскателя и дают ему новые силы, укрепляют веру в победу своего дела. Писатель Н. Гарин живет делами и мечтами инженера Н. Михайловского.

«Дело идет, и я в своей сфере, – пишет Николай Георгиевич жене из Сибири в письме 22 июня 1891 года, – попробую писать как бы о Кольцове, описывая действительную жизнь: не выйдет, ты не будешь в убытке, так как будешь знать про меня. Итак… Кольцов был снова в своей сфере… Снова пахнуло на него свежестью полей, логов, земли, неба. Снова природа обхватила его в свои объятия, как молодая соскучившаяся жена обнимает своего долго отсутствующего мужа, и Кольцов сразу почувствовал в этих объятиях всю силу своей любви и всю ту бесконечную связь, установившуюся между ними»{66}.

Как раз в эти годы Гарин-Михайловский знакомится с челябинскими революционерами-марксистами Осипом Годлевским и Николаем Зобниным, работавшими в Управлении Западно-Сибирской железной дороги, ближе сходится с ними. Возможно, в это же время он впервые встречается с Петром Масловым и другими уральскими марксистами, позднее составившими ядро «Уральского рабочего союза».

«В 1899 году, когда произошел провал «Уральской социал-демократической группы», отпечатавшей в своей типографии № 1 сборник «Пролетарская борьба» со статьями моей, Циммермана и Португалова, – рассказывает в своих воспоминаниях писатель А. Санин, – мне пришлось, спасаясь от ареста и суровой кары, мне грозившей, прожить в Гундоровке, в том же гостеприимном лесу, среди пчел и ребятишек-пчеловодов, целое лето, а к осени Гарин снарядил меня за границу, где и потом некоторое время поддерживал меня. Затем связи порвались. По возвращении из-за границы мне уже не пришлось увидеть Гарина живым»{67}.

Известно, что видные революционеры-марксисты, а среди них Н. Федосеев, обратили сразу же внимание на публицистические выступления Гарина и высоко оценили его очерк «Несколько лет в деревне», считая, что в литературу пришел не только талантливый писатель, но и человек, близкий по духу. Они попытались завязать с ним дружеские отношения. Гундоровка становится местом, куда приезжают социал-демократы, чтобы сблизиться с Гариным, они находят приют в его имении, скрываясь от преследования царских властей.

Среди социал-демократов, встречавших самое горячее сочувствие и помощь писателя, был и уральский марксист П. Маслов. Оставшись без «определенных занятий» после закрытия «Самарского вестника», в 1897 году он обретает надежный кров в конторе инженера-строителя железных дорог Гарина-Михайловского в селе Тургеневе. И теперь вплоть до лета 1900 года Петр Маслов находится в постоянных разъездах, он то в Самаре, то в Симбирске, то на изысканиях новой трассы в Пермской губернии. Служебные разъезды позволяют ему лучше скрывать революционную деятельность.

Работая над очерком «Вариант», Гарин-Михайловский одновременно пишет повесть «Лешее болото» из жизни горнозаводского Урала. Эта повесть до сих пор не опубликована и хранится в архиве писателя в рукописи. В ней рассказывается о безграничных богатствах недр Урала, о сказочной природе, с одной стороны, а с другой – о нищете, темноте, забитости народа.

«Природа, – размышляет герой повести Иван Николаевич Суринов, – действительно сделала все, чтобы засыпать человека богатствами, но со стороны человека тоже сделано все, чтобы умудриться и среди этих богатств создать общее разорение. И все потому же, что и в этом уголке положены в основание жизни не альтруистические стремления и волнения, а грубый, бессмысленный эгоизм и родной сын его – невежество»{68}.

Не увидел света и рассказ «Бродяжка», в котором с большой теплотой и сочувствием автор повествует о бродягах, «самых бесправных из всех бывших когда бы то ни было рабов», скитавшихся по селениям Урала и Сибири.

Если «уральский материал», жизненные наблюдения писателя над людьми края нашли свое заметное отражение в творчестве Н. Гарина-Михайловского, то его живые связи с литераторами Урала прослеживаются значительно слабее. Тут можно лишь указать на связи с кружком братьев Зобниных, П. Масловым.

Наиболее заметны и значительны связи Н. Гарина-Михайловского с Д. Н. Маминым-Сибиряком. Они не только встречались в редакции «Русского богатства», но и переписывались. Иногда между ними возникали споры, но писатели всегда уважительно относились друг к другу.

Биографы и жена писателя не указывают точные даты, связанные с жизнью Н. Гарина на Урале. По одним источникам, он прибыл на постройку Уфа-Златоустовской железной дороги в начале зимы 1887 года, по другим, – покинул свое имение и уехал на строительство в 1886 году. Неясно, когда он занимался изысканиями, а когда непосредственно руководил работами на постройке, будучи начальником 9-го участка.

Из служебных бумаг, хранящихся в Челябинском государственном архиве, совершенно точно устанавливаются многие даты жизни и деятельности инженера Н. Михайловского.

Н. Михайловский поступил на службу сразу же после окончания института 24 июня 1878 года, в ведомство, строящее Уфа-Златоустовскую железную дорогу, – 26 мая 1886 года, а на должность начальника 9-го участка по классу VII – 1 января 1888 года. Другие материалы архива дают богатейший материал для характеристики обстановки, в какой жил и работал писатель Н. Михайловский{69}.

Нам дорога память о писателе Н. Гарине, но не менее этого дорог и близок облик инженера-путейца Н. Михайловского. Читая произведения Н. Гарина-Михайловского, мы восхищаемся свежестью и правдивостью того, что написано его вдохновенной рукой. Неувядаемые художественные образы, созданные им, навсегда вошли в сокровищницу русской литературы.

Не меньше сделано для нашего народа и Родины инженером Н. Михайловским. Трудно утверждать, чему он больше отдал своей кипучей энергии, своего таланта. Хочется напомнить: талант писателя и инженера расцвел и во всем блеске засверкал здесь, на уральской земле. Важно подчеркнуть самое главное: в этом одаренном борце все было прекрасно. Он самоотверженно любил труд и свой народ, посвятил светлому будущему родной России всего себя и верил, что оно принесет народу желанную свободу, а с нею радость и счастье.