Текст книги "Нереальные хроники постпубертатного периода"

Автор книги: Александр Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3

В понедельник с утра Ракита и Новаковский поехали на практику, первым делом они предстали пред ясные очи директора завода. Директор был мужчина серьёзный, занятый, поэтому сразу спросил:

– В к нам, как дурака валять или работать?

– Работать, работать, – в два голоса закивали друзья.

– Тогда в ОГМ, там вы хоть чему-то научитесь и даже можете денег заработать.

Разговор с Главным механиком тоже был кратким, Андрея отправили напарником к Богдану, который присутствовал тут же, а Яну повезло меньше, ему еще надо было разыскать свое будущего наставника на территории завода. Он обошел один из двух больших цехов и оказался в проходе между забором, за которым уже была железная дорога и глухой высоченной стеной. Прямо перед ним стоял аккуратный, обыкновенный строительный вагончик. Ян вежливо постучал в дверь, но ответа так и не дождался. Он дернул дверь – она была открыта, тогда он медленно и осторожно начал её приоткрывать, и просунул голову в образовавшуюся щель.

На него молча, но в упор и внимательно смотрел узкоплечий мужчина маленького роста, с пышными усами, в голубоватой майке и в огромных брезентовых сварочных штанах на широких подтяжках из-под которых виднелись грубые большие ботинки с металлическими носками. Комплект одежды завершала маленькая вязаная шапочка на голове. Руки его были запущены глубоко в карманы брюк. Стоял он несколько странно: немножко ссутулившись, выпятив вперед небольшой, но кругленький животик. Ян сразу понял, кого он ему напоминал: Вовка из мультика про Тридесятое царство.

– Здравствуйте, я ваш напарник, стажер. Вы Петр Андреевич Зозуля?

– Ага, – задумчиво молвил человек, – тебя главный послал?

– Ну да, сначала директор, а потом главный механик, – Яну показалось, что его не поняли.

– Хорошо, вот деньги, сбегай, купи парочку бутылочек вина.

– Так на заводе, проходная, пропуска, – растерялся Ян.

– Зачем проходная, на проходную не надо. Ты через забор перепрыгнуть сможешь, прямо тут возле вагончика?

Ян кивнул, но не очень уверенно.

– Потом пойдешь вдоль забора до конца, повернешь налево, там будет магазин. Понял?

Ян снова кивнул.

– Ну, давай.

Ян собрался выходить, но вернулся назад:

– А, что брать?

– Что-нибудь приличное, белое, например, портвейн Приморский или на крайний случай Таврический.

– Ага, – Ян снова кивнул и вышел из вагончика.

Пока он шел вдоль забора, он постоянно вел внутренний диалог. Ему совершенно не понравилось такое начало работы и напарник, если честно, выглядел неважно. Во-первых, Ян рассчитывал, что он хоть и наставник, но все, же будет помоложе. Опять Андрюхе повезло, его Богдану чуть больше тридцати, а тут пожилой человек и с утра портвейн. Вообще он весь какой-то скрюченный, сморщенный, всё лицо в морщинах.

С поручением Ян справился быстро, до магазина метров шестьсот от силы. Очереди в магазине не было и продавщица не стала с утра портить настроение и спрашивать паспорт.

Петр Андреевич, взял обе бутылки. Одну поставил в сейф, который тут же стоял в вагончике, а вторую быстро, с помощью ножа открыл и поставил на стол два граненых стакана. Всё это он проделывал деловито и молча. Бутылку он не просто взял, а как бы взвесил на руке, оценивая полноту содержимого, затем быстро налил полный стакан. Ян стоял рядом, но отрешенно, вроде бы ему был совершенно безразличен происходящий процесс. Петр Андреевич перевел горлышко бутылки на второй стакан и вопросительно посмотрел на Яна.

– Нет, нет, – встрепенулся Ян, – я не пью, то есть не хочу, не надо.

Петр Андреевич серьезно, но укоризненно посмотрел на Яна:

– Что совсем не пьешь?

– Почему совсем, могу выпить, но сегодня, первый день на заводе еще кто-нибудь заметит и вообще я с утра не пью…, стараюсь не пить. Для здоровья вредно.

– Это спорное мнение, – Петр Андреевич, аккуратно выпил стакан до дна, отставляя в сторону мизинец.

Стакан он тут же сполоснул в умывальнике, поставил на специальную полку для посуды и взялся одевать рубашку. Ян внимательно наблюдал за ним и заметил, что наставник, хоть и худой, но жилистый. Майка, которая открывала его руки и плечи давала понять, что Петр Андреевич, хоть и мелкий, но крепкий мужчина. Сверху рубашки он набросил брезентовую сварочную тужурку, а Яну вручил держатель для электродов с кабелем.

– Ну что, студент, пошли работать?

Работать с Петром Андреевичем оказалось очень даже интересно. Он не только сам сваривал различные элементы. Он интересно рассказывал, о процессах сваривания, о том, как надо держать дугу, как смотреть на ванну наплавляемого металла. Ян получил свою персональную сварочную маску и наблюдал, как сваривает наставник, применяя различные электроды. Он никогда не мог предположить, какое разнообразие существует в этих, с виду простых, палочках. От силы, о чем он мог раньше догадываться, что они бывают разной толщины. На самом деле существовало невероятное количество различных электродов, для разнообразных работ, токов и положений.

В отличие от всех других сварщиков, Петр Андреевич не имел постоянного места работы и это было прекрасно, только за первый день они побывали в пяти разных местах на заводе. Причем Петр Андреевич умел не только работать, но и интересно провести перекур. Он знал лично всех работников и Ян отметил, что все они относились к его наставнику с видимым уважением. Особенно ему улыбались женщины, везде: и в буфете и на складе и в столярной мастерской, которая была кают-компанией для определенной категории рабочих. Он тоже не отставал, улыбался, приобнимал за талию, подмигивал.

В специальной курилке около столярной мастерской Ян познакомился с грузчиком Колей, столярами и крановщицей Галей. Оказалось, что она тоже, как и Ян только второй день работает на заводе. Галя была девушка симпатичная и молодая, с крепкой грудью. На вид ей было примерно столько же, сколько и Яну. Она ему понравилась, даже очень, такая веселая и не выламывается, как большинство девчат в институте. Петр Андреевич успевал везде и работу выполнить и покурить и даже подержаться за Галину талию и что-то шепнуть ей веселое на ушко.

В обеденный перерыв Петр Андреевич, словно выполняя ритуал, выпил второй стакан портвейна и снова предложил присоединиться Яну, тот вежливо, но твердо отказался. За Яном зашел Андрей, они вместе перелезли через забор и пошли в столовую на Судоремонтный завод.

Всё шло, как нельзя лучше, Ян был просто в восторге от практики и своего наставника. Окончательно он его покорил, когда разрешил взять в руки настоящий держатель и попробовать сделать пробный шов. Деталь была самой простой: варили петли на двери элеваторов, внакладку, без выкрутасов. Уже через полчаса Петр Андреевич сказал, что из Яна получится приличный сварщик и что ему можно доверить простую, но самостоятельную работу. После этого Петр Андреевич немного посуетился и наконец сказал, что его вызывает начальство – надо посоветоваться, а Яну был предоставлен большой фронт работ – элеваторные двери разложены по всей площадке.

До конца смены Ян в поте лица приваривал петли. Жара стояла приличная, двери лежали на самом солнцепеке, от сварки становилось еще жарче, но Ян работал с огоньком даже когда держатель уже обжигал руку. После короткого перекура, Ракита снова брался за работу, ему очень хотелось похвастаться перед Петром Андреевичем количеством приваренных петель. Ян отложил держатель в сторону только тогда, когда стукнуло пять и прозвенел звонок об окончании смены.

Весь мокрый, но удовлетворенный, с грязными потными потеками на лице он пошел к вагончику и подергал за ручку. Дверь была заперта. Яну показалось, что внутри раздался шум, он прильнул к окну, но плотно задернутые занавески не давали возможности заглянуть внутрь. Он постучал в окошко, тоже никакой реакции не последовало. «Наверное, нет еще Петра Андреевича, совещаются», – подумал Ян и решил подождать наставника. Хоть рабочее время уже закончилось, было как-то неудобно уходить домой раньше руководства и хотелось отчитаться за ударный труд.

Ян пошел за угол цеха и присел на корточки, прислонившись к стене. С этого места он обозревал все подходы к резиденции Петра Андреевича. Только он успел выкурить первую сигарету, раздался характерный звук открывания двери вагончика. Ян удивился и заглянул за угол. Дверь действительно открылась и из неё выпорхнула крановщица Галя. Она увидела Яна, засмущалась и, на ходу застегивая блузку на груди, бегом полетела к столярке, в бытовку крановщиков.

«Вот тебе и Петр Андреевич», – присвистнул Ян. Желание идти докладывать пропало. Хорошее настроение тоже улетучилось и он побрел в бытовки заводоуправления, чтобы принять душ и переодеться.

У входа в раздевалку его дожидался Андрей. Перед зеркалом он с мокрыми волосами, тщательно причесывал свою редеющую челку.

– Ну, где ты лазишь, – набросился на Яна друг, – что лавры победителя соцсоревнования не дают покоя? Давай, быстрей!

Ян неопределенно махнул рукой и пошел в душ. Стоя под душем, он раздумывал над произошедшим. Настроение испортилось еще сильнее. Он никак не мог понять, как Петр Андреевич и Галя…, в первый день знакомства? В нем заиграла ревность. Видимо, я совсем ни черта не понимаю в этой жизни или действительно маленький мальчик и до настоящего зрелого мужчины мне, как до Киева, по-пластунски. Как она могла, вот так запросто? И с кем, он же ей в отцы годиться, не говоря о том, что он не Ален Делон, а скорее даже наоборот?

У Новаковского, в отличие от Яна, настроение было бодрое, он предложил зайти в винарку пропустить по стаканчику, но Ян отказался. Андрей недоуменно посмотрел на друга:

– Да, что случилось, расскажи толком, наставник отругал или, что еще повергло нашего впечатлительного отрока в тоску?

– Нет, всё в порядке. Начальство не ругает, работа нравится, настроение дурное.

– Это значит выпить надо, если дурное настроение. Твой наставник по этому делу, кстати, большой специалист, мне Богдан про него всё выложил, но на заводе твой Зозуля человек уважаемый. Можно сказать, что он в подчинении у самого директора, даже главный механик не всегда может ему приказывать. Поэтому у него и персональные апартаменты, он ведь сюда, в общую раздевалку, никогда не ходит. Кстати еще одна пикантная подробность из жизни Зозули. Это конечно, если Богдану можно верить. Потому что по всему видно, что трепло, он еще «то». Твой Петр Андреевич – «ходок», притом еще тот «ходок». Богдан говорит, что он ни одну особь женского пола не пропускает. На заводе всех перепробовал. Брешет наверное?

– Наверное, не брешет.

– А, что заметно? – Андрей выпучил глаза.

– Еще как.

– Та иди ты, как ты за один день мог узнать?

– А, что там узнавать. Как ты думаешь, если девушка второй день работает на заводе, а с ним вообще знакома первый день и он её уже пропустил через свой вагончик, это – ходок или так любитель?

– Не может быть! А с виду сморчок, сморчком.

– Ты бы его раздетым видел – Кощей Бессмертный.

– Так ты их застал и видел…

– Ну, ты совсем уже размечтался. Просто он, когда утром переодевался, я его рассмотрел, так сказать, в неглиже.

– Вот дает, а лет-то ей сколько?

– Да, лет двадцать.

– Нормально, пенсионеры трудятся. Ну, а ты-то чего скис, неужто приревновал. Девка понравилась, так не ревновать надо, а брать уроки мастерства. Из тебя-то ходок, как из меня китаец.

– Как будто ты крупный специалист!

– На первую попавшуюся, конечно, не бросаюсь, но если попадается приличный экземпляр, то моё внимание может быть глубоким и даже беспредельным.

От захода в винарку Ян отказался, но в этот вечер от алкоголя спастись ему была не судьба. В комнате общежития гуляние было разгаре. Их появление встретили громкими одобрительными криками и звоном стаканов. Столы стояли сдвинутыми и за ними расселась многочисленная компания. Оказывается, отмечали проводы Олега Мосягина в Сибирь в стройотряд. Кроме «сокамерников»: Олега и Алика, были соседи из комнаты напротив: Жора Голиней и Женя Безуглый, а также целый выводок девчат, с ними хлюпик, тот самый, о котором накануне Андрюха говорил, что он у волейболисток на побегушках. На столе стояли бутылки вина и богатые закуски. Новаковский удовлетворенно потер руки и бухнулся на свободное место за столом. Ян стоял в раздумии, сегодня ему категорически не хотелось пить, тем более в такой шумной компании, Наоборот хотелось уйти, побродить по улицам в одиночестве.

Крепкая, мясистая девушка с ярко накрашенными губами и также сочно нарисованными глазами спихнула хлюпика со стула и обратилась к Яну:

– Что же вы стоите? Проходите за стол, вот рядом со мной и место свободное есть. – Так как хлюпик улетел, то место действительно стало свободным. Когда девушки вежливо обращались к нему, Ян не отказывал никогда. Вежливые, ласковые девушки могли из него вить веревки, хорошо, что большинство из них об этом не догадывалось. Пришлось сесть и выпить портвейна.

Очень скоро все раззнакомились. Девушку, которая пригласила Яна за стол, звали Вера. Её лицо можно было назвать миловидным, даже красивым, правда, оно было крупновато и слишком яркий макияж Яну не нравился, от него веяло вульгарностью. Кроме того, она была слишком большая, может быть и не намного выше него, но вся тугая и круглая.

За столом сидели тесно, поэтому Ян почти сразу почувствовал упругость недетской груди соседки. Она ему оказывала всяческое внимание, подкладывала на тарелку закуски, пыталась поддерживать беседу, но Ян сразу же «положил глаз» на девушку, сидящую напротив. Это была красавица блондинка, с тонким лицом и умными глазами. Она почти не поддерживала пьяные разговоры, в основном вежливо слушала, почти не отвечая. Ян узнал, что её зовут Карина.

Карина была действительно красива и умна, она не реагировала на скабрезные и неумные шутки Алика Драгого, но откровенно рассмеялась на двустишье Жоры Голинея. Алик пытался ухаживать за ней, притом очень прямолинейно и настойчиво. Он хоть и не отличался интеллектом, но многим девушкам нравился, потому что был высок ростом, широкоплеч, занимался спортом.

Некоторые особенности строения его головы, Алика огорчали, хотя он старался этого не замечать – у него нижняя челюсть сильно выдавалась вперед. То, что старался не замечать Алик, очень даже замечал Жора Голиней. Голиней был вообще интереснейшей личностью. Он считался самым мудрым среди обитателей общаги. Во-первых, из всех знакомых Яна, Жора был самым старшим, ему уже стукнуло двадцать восемь, во-вторых, он умел много такого, чего не умел никто. Самой главной его особенностью было то, что он мог выкрутиться из любой ситуации. Именно из любой, касалось ли это завала в сессии или неудобного момента в компании, опасного положения в драке и далее чего угодно. Что самое интересное, он не обладал громадной физической силой или суперобразованностью. Он просто обладал уникальной способностью приспособления к любой ситуации и все свои выкрутасы вытворял с неиссякаемым чувством юмора.

Когда взаимоотношения между Аликом и Кариной накалились: мальчик хватал девочку за руки и даже за другие части тела, настойчиво лез обниматься, Голиней это заметил и просто так, между прочим, не привязываясь ни к какой определенной личности прочитал короткое двустишье:

 
По молодому бурелому, опустив покатый лоб,
С огромадною дубиной наш бредет питекантроп.
 

Алику намек показался слишком прозрачным, он взревел, вскочил из-за стола и стал гоняться за Голинеем. В тесноте комнаты это было не просто, к тому же неуклюжему, большому Алику бегать за пластичным, как уж Жорой было затруднительно. Если бы Алик смог догнать и скрутить Жору, то последнему пришлось бы несладко, но в том и была сила Голинея, что догнать его было невозможно. Он применял всяческие вспомогательные приспособления в виде стульев, подушек и портьер, при этом издевательски хихикал. Драгой перецеплялся, отбивался, но догнать так и не смог. Жора выскочил в коридор, прихватив с собой Люсю, старшую среди волейболисток. После этого девчонки стали расходиться. Раскрасневшийся Алик еще пытался удержать Карину, но на её защиту встала горой вся волейбольная команда и Алику пришлось отступить.

Вера очень ласково, глядя Яну прямо в глаза, положила свою руку ему на ногу и сказала: «Жаль, что так рано расходимся. Ну, ничего, мы же не последний день встречаемся. Заходите к нам в гости. Мы живем в триста двадцать четвертой».

Ян тоже улыбнулся и пообещал заходить. Андрюха уже спал, скрутившись калачиком, ему было лучше всех – он смотрел второй сон. Драгой долго ходил по комнате, как тигр в клетке и поливал матом отсутствующую Карину, периодически доставалось, Жоре Голинею и всем бабам вместе взятым. Чем был недоволен Алик, Ян так толком и не понял, но слова сука и проститутки были самыми печатными в его тирадах.

Глава 4

На работу, как на праздник. Этот девиз у Андрюхи имел только одну поправку: после баночки пивка. Ян категорически отверг предложение друга и тому оставалось только недовольно бурчать, пока они шли от Большой Московской до проходной завода.

Очень правильно говорят в русских народных сказках: «Утро вечера мудренее». Наутро у Яна уже не было обиды и ревности к Петру Андреевичу. Он даже решил, по совету Андрюхи, попросить наставника поделиться опытом в амурных делах. Напрямую просить об этом у Яна язык не поворачивался, но он придумал хитрый ход. Сегодня он предложит Зозуле после работы устроить в вагончике маленький банкет по случаю начала официальной трудовой жизни Яноша Петровича Ракиты.

Не успел Ян поздороваться, как наставник протянул ему купюру и предложил сбегать за вином. Ян опешил и попытался напомнить, что одна бутылка должна остаться в сейфе, но возражения были, молча, пресечены показом пустой полки. Возражать бессмысленно, он снова отправился в уже привычный путь вдоль забора и железнодорожных путей.

Петр Андреевич в майке и огромных штанах ждал гонца с нетерпением. Быстро вскрыл бутылку и налил полный стакан, посмотрел на Яна с сомнением и выпил стакан до дна.

– Я правильно понял, ты не будешь? – спросил Андреевич, почти утвердительно, занюхивая усами портвейн.

– Нет, сейчас нет, но вечером, после смены, предлагаю сделать маленький банкет по случаю моего вступления в рабочую жизнь. Вся организация и расходы на мне, от вас только помещение. Я надеюсь, здесь будет удобно?

– Идея хорошая, банкетный зал я тебе предоставлю, только недолго, а то моя опять скандалить будет. Что-то вчера я задержался, – он испытующе посмотрел на Яна, – долго с директором совещались.

Ян согласно кивнул головой.

Рабочий день прошел, как и вчерашний. Сначала ходили по заводу по разным объектам, а после трех, Петр Андреевич позволил Яну позаниматься самостоятельной работой. Предварительно он обошел все петли, которые наварил Ян вчера и похвалил, кое-где только был подрез пластины, а в основном у стажера хорошо получалось.

Галка крановщица упорно избегала встреч с Яном. Пока он был на площадке, с крана она не спускалась, а при подходе Яна к столярке, быстро удалилась в женскую бытовку, он только увидел в спину ладную фигурку.

К застолью посвященному началу трудовой деятельности Яна Петровича приступили после смены. В вагончике было жарко и душно. За целый день яркое солнце нагрело крышу и стены этого строительного чуда до африканской температуры. К пяти часам Петр Андреевич уже пропустил бутылочку (строго по графику: по стакану утром, в обед и перед пятью). Согласно его определению, он находился в нормальном рабочем состоянии, только в разговорах его сегодня почему-то потянуло на воспоминания. После парочки тостов он стал вспоминать, о своем детстве и юности. Они пришлись как раз на войну с немцами. Рассказчиком Зозуля был великим, он так красочно и образно описывал свою жизнь до войны, что Ян заслушался и даже позабыл тему, о которой хотел расспросить наставника.

– …., а потом, в сорок первом пришли немцы. Сначала еще ничего, только коммунистов и евреев искали, кое-кого расстреливали, а зимой стали ловить молодняк: и девчат, и хлопцев. Грузили в вагоны и в Германию. Я полгода скрывался, а потом под облаву попал, завезли меня под Штутгарт в Швабию. Работал на хозяина на ферме, делал разную сельскохозяйственную работу. Сам хозяин еще ничего, немец, как немец, но его фрау…! Толстенная, даже наклониться не может нормально, только орет. Всё ей не нравилось: работаешь мало, ешь много, а работы на день дает столько, что и до утра не сделаешь. Решил я бежать, а мне отроду всего-то четырнадцать лет. Росточком я маленький, лет на десять-двенадцать выглядел. Куда идти не знаю, но сообразил, что на восток. Так и шел на восход солнца. Через месяц меня поймали. Немецкий я тогда совсем плохо знал, денег не было, а кушать хочется – начал воровать.

У немцев же воровство очень не уважают, у нас его тоже, конечно, не любят, но у них это самое страшное преступление, но куда денешься? Есть хочется каждый день, если бы это хоть лето было, я бы по огородам промышлял, а то ранняя весна. Еще холодно, на огородах пусто и воровать можно только по сараям или в магазине. Поймали меня, били. Сначала хозяева сарая, потом жандармы, потом полицейские уже под Штутгартом, а потом и сама хозяйка, к которой меня вернули.

Оклемался, отъелся чуть-чуть и снова решил бежать. Так три раза. Ловили меня, снова били, я сбегу, опять поймают, снова бьют, а я худой как швабра, что там бить. Только вытянулся, даже не знаю, с каких витаминов. В декабре сорок четвертого мне восемнадцать стукнуло. Я хоть ростом и не вышел, но на взрослого стал похож. У меня уже четыре побега было и решили фашисты такого бегунка на ферму больше не возвращать, а на военный завод отправить. Там настоящий концлагерь, это я сначала так думал, а позже понял, что там еще можно было жить. Когда мы узнали, что завод эвакуируют, уже был конец декабря.

Пока Петр Андреевич рассказывал, бутылки с вином планомерно пустели. Ян подливал регулярно, но хмеля не чувствовал, просто ему было очень интересно. После одного из выпитых стаканов, Ян перебил рассказчика:

– Петр Андреевич, вы так классно рассказываете, вам надо книжку об этом написать.

– Так я и написал, меня даже в Союз писателей приняли, но потом, как-то забросил это. Семья, работа, да и образования не хватало. Надо было учиться, а когда? Женился, дети пошли, так всё и закончилось.

Ян не поверил, что вот этот Вовка из Тридесятого царства – настоящий писатель еще и член Союза писателей СССР? Петр Андреевич порылся в сейфе и вынул оттуда небольшую книжку в мягком переплете, зачитанную так, что уголки обложки перестали быть уголками, а стали затертыми полуокружностями. Он посмотрел на неё, как будто давно не видел и передал Яну.

Вверху обложки стояло: Зозуля П. А., а внутри, на третьей странице на Яна смотрел бравый морячок в бескозырке. Пышных усов не было, но спутать было невозможно: человек на фотографии в форме моряка и тот, который сейчас сидел напротив в пропотевшей майке – одно лицо.

Ян был поражен:

– Петр Андреевич, так вы настоящий писатель? Я еще никогда не был знаком с настоящим писателем. А как же вы написали её, это же надо было к этому как-то придти?

– Всё просто. Я после войны попал сюда, в Одессу. Тогда в сорок пятом, когда нас освободили, меня мобилизовали в армию. Я конечно, страшно худой был, но упросил, так мне хотелось бить немцев. Не хотели брать, думали, что мне восемнадцати нет, но я настырный, уговорил. Пришлось еще на Вену идти, приключений было много, но осенью сорок пятого, нашего комбата переводили в Одессу на флот. Он до Новороссийска был кадровым морским офицером, а потом ранение и попал в пехоту, так до конца войны и дослужил в сухопутных.

Писал он рапорта, писал, пока не добился своего: перевели его на флот, пока в береговые части, но это уже хоть что-то. Я к нему, как клоп присосался. Я ж родом из Одесской области.

«Заберите», – говорю, – «меня с собой, товарищ капитан. Мне до демобилизации, как медному котелку, а служить на Родине, всё-таки, приятнее и легче». Так попал в Одессу в береговые части. Тогда здесь располагались тылы Черноморского флота. В Практической гавани подлодки стояли. Служба была не сахар, но по сравнению с войной, просто курорт Ессентуки. Пристрастился я в стенгазету заметки писать. Пишу не, потому что кто-то заставляет, а просто – интересно. Замполит наш заметил, поговорил со мной, а когда я ему свои военные приключения рассказал, он мне и посоветовал написать об этом книжку. Вот я её и написал, он помог, конечно, и писать и потом издать.

– Класс! Я тоже хотел бы стать писателем, только еще не знаю, о чем писать.

Петр Андреевич горько засмеялся:

– Вот, когда переживешь такое, как я, тогда будешь знать, о чем писать. Оно само пишется, только буковки подставляй. Прежде чем я в армию попал, мне такое пришлось пережить – врагу не пожелаешь. В конце декабря завод эвакуировали, а нас отправили в Аушвиц, его еще называют Освенцим, концлагерь такой, слышал, наверное, в Польше. Переодели в полосатую форму, накололи вот это, Петр Андреевич показал на внутренней стороне предплечья шрам. Это я номер вывел, чтобы кошмары не снились. Повезло мне, что я там и месяца не пробыл. Красная Армия начала наступать и решили фашисты эвакуировать наиболее трудоспособных назад, вглубь Германии. Попал и я в эту команду. Позже прочитал, что почти шестьдесят тысяч успели они увезти.

Куда нас гонят, никто не знал, многие думали, что для окончательной ликвидации. Вечером погрузили в вагон, только не в плацкартный и даже не в крытый, а в обычный железный полувагон, в котором бревна и уголь возят. Набили столько, что мы могли только стоять и то плотно друг к другу. На улице январь, восемнадцатое число, холодно, только друг об дружку и грелись. Ночь нас провезли, а потом попали мы под бомбежку на станции. Бомбили наши, так гвоздили, так гвоздили, грохот стоял, уши закладывало. Обидно было, что свои могут тебе дорогу на тот свет выложить. Каждую минуту ждали, что бомба в наш вагон попадет, но не судьба. Так часа три до самого рассвета водили наши летчики хоровод, а потом тишина и снег пошел.

Так тихо стало, слышно было, как деревья скрипят у вокзала, а больше ни звука, как будто вымерло всё. Когда только приехали на станцию, собаки гавкали, немцы орали, машины ездили, а после налета полная тишина. Эти двое суток стали для меня самыми страшными в жизни. Снег идет, холодно, все окоченели, руки, ноги отекли. Двое суток без воды и пищи. Многие умерли, просто так, стоя. Ты еще живой, стоишь рядом с ним, а он уже мертвый. Сделать ничего не можешь. Поддерживаешь его, потому что его даже положить некуда. Думал я, что и мне там конец будет. От холода уже тела своего не чувствовал, стоишь и засыпаешь, только это не сон, а смерть.

Петр Андреевич заплакал, Ян смотрел на него во все глаза и не мог поверить, что всё, о чем ему, только что рассказали, было на самом деле и в принципе не так давно.

– Как же так без еды, без воды, без туалета?

– Какой там туалет, там об этом не думал никто, если честно, вообще ни о чем не думаешь. Хочется только чтобы всё это быстрее закончилось, – наставник вытер слезы, – налей еще по маленькой.

Ян сидел пьяный и обалдевший. Он хотел поговорить совсем о другом, а получилось…

– Как же вы выжили?

– А я вообще живучий, видно на роду мне так написано. Простояли мы в вагоне весь следующий день и еще ночь. Снег прекратился, только утром услышали, те, кто не помер и при памяти был, звук моторов. Среди нас солдаты пленные были, говорят это танки: гусеницы лязгают. Потом голоса, наши русские. Мы начали кричать, хоть какие там крики, так хрип, но нас услышали. Залез одни солдатик в танковом шлемофоне на борт вагона и обомлел – мы там, как семечки в подсолнухе набиты.

– Освободили вас?

– Освободить то освободили, только нас три вагона доходяг, а их всего три танка, двенадцать человек. Из нас почти никто ходить не мог, не то что из вагона вылезти, а половина вообще мертвых, – у Петра Андреевича из глаз снова потекли слезы, – ты извини я, когда вспоминаю про это, никак сдержаться не могу. Пока писал книжку, думал с ума сойду, сердце разрывалось.

– И что дальше?

– А, что дальше. Намучились эти танкисты с нами. У них же даже покормить нас нечем было, только сухой паек на три танка, а нас больше трех сотен. Живых, конечно, меньше – человек сто пятьдесят, может даже сто.

Мертвых сложили штабелем вдоль вагонов, а нас, кто еще дышал, в здании станции обогрели. Повезло, хоть его наши не разбомбили. Немцы разбежались, а дрова и печки остались, вот мы и грелись до вечера, а вечером подошли тыловики, медицина подоспела. Начали мы оживать…, кто смог.

У Яна самого из глаз покатилась слеза. Он её стыдливо быстро смахнул, хотя чего стыдиться. Люди такое пережили.

– Как же вас в армию взяли, если вы даже ходить не могли?

– Ты знаешь, Ян, наш народ такой живучий. Слышал, как Бисмарк говорил, а может Наполеон? Русского солдата не достаточно убить, его еще нужно повалить. Вот и нас убить-то может и убили, но повалить не повалили.

Подкормили меня, смершевец нервы помотал, но отпустил почему-то, опять, наверное, повезло. Переодели в шинелку и вперед. Попал я на Второй Украинский фронт в Седьмую гвардейскую армию. Стояли мы тогда под Эстергомом на Дунае. Вернее мы на этой стороне Дуная, а Эстергом на той, там уже Венгрия, красивые места. Жизнь ничего, немцы, конечно, гады стреляют, но это ж не в концлагере, ты ж тоже стрельнуть можешь. Повоевал я трошки и даже получил медаль «За взятие Вены». Потом конец войны и я в Одессе. До сорок девятого дослужил, а потом здесь так и остался.

– Долго пришлось воевать?

– Как долго? На войне каждый день за три считай, а если по-обычному, то три месяца: февраль, март и апрель, май я не считаю. Мы пока шли на Прагу её уже взяли.

– Страшно было?

– Да, не страшней чем в концлагере. Ты стреляешь, в тебя стреляют, кто ловчей тот и молодец. И война она не такая, как в кино показывают. Ты же не каждый день в атаку ходишь или отбиваешься от немцев. Пехотинец больше всего на войне ногами воюет. У меня главное воспоминание о войне это переходы. Всё время мы куда-то идем. Только пришли, отдохнуть бы, так команда: окопаться. Копаешь окоп и стараешься копать поглубже, потому как налетят «фоккеры» или минометы немецкие начнут долбить, сразу вспомнишь, сколько сантиметров ты поленился докопать. Глубина твоего окопа – это твоя страховка, сколько выкопаешь, столько и получишь.

Пока выкопал окоп, бруствер замаскировал, снова команда: оставляем позицию и опять куда-то идем. День, ночь неважно – надо идти, а спать хочется и пожрать нечего.