Текст книги "Вира Кровью (СИ)"

Автор книги: Александр Пересвет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Против воли пополз холодок по спине. А ведь действительно, он, Валентин, последний остался из той группы, что перехватила то дурацкое такси. И на хрена они это сделали? Ехала бы себе машина и ехала. Зато неприятностей потом таких не было бы, какие этот Буран доставил. Нет, слушайте, действительно! Всех выбил, кто там был тогда! Ну, кто-то в боях погиб сам, но… Один хрен получается – последний он из всех тех ребят остался. А эта падла продолжает охотиться! Теперь уже, получается, персонального на него, на Валентина Безверхого!

Хоть бы завалил его кто в боях нынешних…

Ладно, что случилось, то случилось. Сейчас главное – этих троих вывезти. Инструкторов. Хотя какие они, на хрен, инструкторы! Боевики натуральные! Снайпера. Ничему не учат, только сами стреляют. Вон, недавно, говорили, чуть самого Захарченко не завалили. Не вовремя, сука, охранник его подставился. Вот ведь случай, а!

Не, за такие деньги, которые эти наёмники получают, он бы и сам с удовольствием полежал где-нибудь на хорошо охраняемой позиции, пострелял бы в сепаров из безопасного положения.

Хотя… И самому грех жаловаться. Всё же тоже неплохо поднялся здесь, в зоне АТО. Х-ха, как в той шутке: «АТО что? – А то расстреляю, на хрен! Давай, тащи, что есть!».

Богатые они тут, твари донбасские! А когда приходишь к ним с требованием пожертвовать на защиту Украины, то быкуют. «А то что?». Ага, узнаешь. Некоторые узнали уже… Теперь чёрту в пекле доказывают, чья правда…

В общем, несложная, но потенциально хорошо благодарная задача выпала на долю Лихого. Взять этих троих и вывезти под охраной в Светлодарск и далее в их лагерь возле Северодонецка. Ну, естественно, кого ещё за ними послать как не человека из руководства «Айдара», лично их знающего! Опасно? Да пока не очень. Надо вот только успеть проскочить эту Новогригоровку, куда, говорят, вчера сепары нацелились. Но ничего – там батальонная группа селение держит. Полезли сепары – сожгли у них пять танков. В штабе говорили. Сидят довольные, как черти! Теперь уж не сунутся, сепаратюги! То-то они всё на Чернухино лезут, своих десятками там укладывая. А мы, пользуясь этим, потихонечку и улизнём из намечающегося колечка. А за спасение иностранных инструкторов ой как много хорошего полагается!..

– Ну, все готовы? – озабоченно спросил Валентин. – Тогда занимайте места согласно купленным билетам, – немудрящая шутка заставила ухмыльнуться его ребят. Улыбнулись также и суровые наёмники, хотя по-украински не понимали ни бельмеса. Бельгиец, швед и немец. И поляк-переводчик при них. И трое его ребят в охране.

Ничего, прорвёмся. Лишь бы свои с перепугу не пальнули…

* * *

По улице тянутся два ряда одноэтажных домов. Большинство разбито, щерятся в мир неряшливыми дырами в стенах. По дворам валяются куски металла и шифера. Дерево, перебитое, словно нога, ветки лежат на земле большой метлой. Фонарные столбы с обвисшими волосами проводов…

Где-то лает собака. Почему-то лает, а не воет, как должна бы. Должна? Чёрт её знает, как положено собакам в эпицентре боя. Самому завыть хочется. Еланец лежит там, сзади, и невозможно его даже в тыл вынести.

Воздух шершаво пропускает снаряд. Бухает хорошо сзади, безопасно. Ещё один ложится куда-то влево. Пристреливаются? Или по площадям кладут?

Горит «Газель», уткнувшись лбом в забор. Словно хотела спрятаться и поплакать.

Вообще-то сперва она хотела не спрятаться, а сбежать. Не дали. Вернее, сама заехала туда, откуда её не выпустили.

Довольно неожиданно всё произошло, ещё утром. Вдруг со стороны уже отжатого у укров перекрёстка Первомайской с Октябрьской вывернулся бусик. Приостановился возле разведчиков, открылась дверь:

– Хлопцы, а как нам…

Военный, в зимнем камуфле, с автоматом, сильно озабоченный. Тут же глаза его словно выпрыгнули вперёд – видно, он сразу не заметил действительно уже залепленные грязно-снежной кашей белые повязки на левых руках.

– Сепары! Рви! – заорал военный, откидываясь назад в салон и выпуская неприцельную очередь.

Бусик взревел и попытался прыгнуть вперёд. Но был всё же медленнее реакции бурановских ребят. На бедную «Газель» обрушился огонь сразу с трёх стволов. Через секунду она судорожно завихлялась, потом словно бы сдулась, потеряла последние силы и тихонько покатилась к забору, возле которого и замерла. Откуда-то из-под дна начал пробиваться дым, показалось пламя. Тень метнулась в салоне, тут же опала. Правая передняя дверь открылась, из неё вывалилось комком тело тогдашнего мужика в камуфляже, рывками поползло на одном боку в сторону. Автомата при нём уже не было.

Ведьмак, вопросительно глянув на Бурана и дождавшись одобрительного кивка, подскочил к укропу, схватил за шкирку и подтащил к прикрытой домами позиции, которую занимали разведчики. Вместе с Шреком быстро обшмонали на предмет скрытого оружия и документов. Шрек откинул в сторону пистолет, Ведьмак – любитель «холодняка» – нож. Не удержался, естественно, чтобы предварительно бегло не осмотреть. Пренебрежительно поморщился и отбросил ногой подальше.

Укроп только протяжно стонал. Судя по следам крови, прилетело ему куда-то в ляжку и в поясницу. Может, в таз.

– Перевяжите меня, – вдруг хрипло прошипел мужик. – Я могу дать ценную информацию…

– Дашь, дашь, – успокоил его Шрек. – У нас все дают…

– Ведьмак, глянь, что у него там, куда ранен, – велел Алексей. А сам посмотрел на бусик – остался ли ещё кто живой? Вот пальнёт, обидно будет.

Но «Газелька» тут же опровергла эти опасения. Она вроде бы даже устало, но с громким хлопком выплюнула харкотину пламени и загорелась уже всерьёз. Разведчики отодвинулись ещё на несколько метров за защиту стен – кто его знает, что там ещё пальнёт, граната какая или патроны автоматные подрываться станут…

Ведьмак долго возиться с пленным не стал: взрезал тому пояс, развалил ширинку и попросту стянул штаны до колен.

Да, выглядело всё не очень хорошо. Две дырки – в бедре и в заднице свидетельствовали, что пули прошли, как и было им положено, сзади-сбоку через дверь. Но в то же время дела были лучше для раненого, чем могло бы быть. Во всяком случае, ранения не пришлись в артерию, не оторвали яйца. Можно сказать, лёгкие раны. Жить будет.

Если его жизнь понадобится. Что вряд ли, потому как «айдаровские» шевроны на дядьке говорили сами за себя.

И ещё что-то смущало Алексея.

Что именно, показали документы, которые протянул ему Шрек. Так… Безверхий Валентин Мыколайович. Заступнык…

Чего?!

Вот оно, что смущало! Лицо укра было знакомым! Нет, не лично, но… Точно, на тех фотографиях, что он смотрел у Митридата, было это лицо! Просто узнать его сразу тяжело – измазанное грязью и кровью, искажённое страданием.

Валентин Безверхий! Позывной Лихой.

Убийца отца…

Это ты удачно зашёл! Вернее, заехал. Бог тебя ко мне подводил.

Блин, кино! «Свиданье, как в романе»!

Он подошёл к лежащему на земле задержанному. Да, то же лицо. Ну, везёт же, а! Бог их всё же свёл и где?

– Ну, здравствуй, Лихой, – медленно и многозначительно проговорил Кравченко. – Ну, вот и встретились…

Тот зыркнул снизу – зло и одновременно боязливо.

– Я кровью истекаю, – сказал как будто бы даже с претензией. – Перевяжите меня. Я расскажу, где что в Дебальцево. И промедола вколите…

Блин, точно – кино. То есть его ещё даже не начали спрашивать, а он уже готов всё рассказать. И это вот так, чтобы жизнь свою сохранить никчёмную? Это вот такие они идейные – командиры «Айдара»? Это вот эти – «слава Украине»?!

Алексей усмехнулся. Божечки ж вы мои! И эти дурьи башки из ВСУ вот за таких свои дурьи бошки кладут?

– Где что в Дебальцево мы и без тебя знаем, – сказал, глядя в светлые, тронутые болью глаза врага. – Но ты нам скажи: кто такие, откуда ехали, куда и зачем. А там посмотрим, хорошо ли поёшь, чтобы на тебя индпакет тратить…

Лихой рассказал. Иногда его – их всех – накрывало дымом от «Газели» с характерным запахом, когда в одном чаду сгорают железо, шины и люди. Тошненький запах. Но куда деться? Там дальше стреляют. Ребята Куляба где-то справа при поддержке дошедших всё же казаков пытаются зачистить ферму – бой пошёл не по плану и начал сам втягивать людей в свои прихотливые лабиринты…

А они здесь, группа Бурана. Дошли до намеченной точки, контролируют перекрёсток. Как оказалось, очень даже удачно контролируют…

Горели сейчас в бусике, по словам Лихого, трое «айдаровцев» и трое «инструкторов». А также водитель и переводчик. «Инструкторы» – снайпера. Один из них – швед, даже вроде бы известный. Командование укропское, оказывается, просчитало, что дела в Дебальцеве идут к завязыванию мешка с украинскими войсками в нём, и озаботилось тем, чтобы успеть вывезти наиболее ценный персонал. Ну и себя. Вот и рванули они поскорее, думали, что сепаров тут ещё вчера пожгли, как сообщали. А тут на круге не туда свернули, поторопились, вот и…

И Лихой всё время с ожиданием смотрел на Алексея: ну, вот же, рассказываю, когда помощь окажешь?

Алексей достал аптечку. Решение своё он принял, но кое-что хотелось узнать дополнительно. Очень важное.

– Шрек, – велел он, – перевяжи эту гниду, в самом деле.

И добавил, увидев, как тот в недоумении воззрился на него:

– Ну, не звери же мы. Не эти вот, – кивнул он на «айдаровца». – А я тем временем ещё одну вещь спрошу.

Он обернулся к врагу. Приказным тоном бросил:

– Ещё колонёшься по одному вопросу.

Лицо раненого осветилось надеждой.

– Скажу, что знаю.

– А скажи мне ты, Лихой, вот что… – Алексей скинул рюкзачок и вытащил тактический блокнот. – Слухи дошли, что забоялся ты расправы от одного человека. И хорошо подогрел кого-то в Луганске, чтобы они прикрутили там некоего капитана Кравченко с позывным Буран. И вот очень мне интересны фамилии этих людей, кто в тебе такое участие принимает. Фамилии, адреса, явки, как говорится…

Взгляд «айдаровца» заострился. Безверхий облизнул губы.

– А ты… кто?.. – спросил он.

Алексей оскалился ему в лицо:

– А я и есть тот самый Кравченко. Ты отца моего убил…

* * *

Долго запираться нацик не стал. Не упёрся, даже когда понял, что жизнь при таком раскладе Буран ему не оставит ни в коем случае. Скорее всего, понимал – а вернее, сука карательская, из собственного опыта знал, что в военно-полевых условиях любого расколоть можно. Ну, почти. А уж этого-то, явно трусливого и очень ценящего свою жизнь подонка…

А вот умереть красиво он мог бы. Ему, дурашке, наоборот, заупрямиться бы надо. Надо было напрашиваться на смерть, нарываться.

Малодушен оказался «сотник» Лихой… Это тебе не безоружных расстреливать, и не девчонок в Счастье похищать. И хоть со всей глубиной осознал он, куда угодил, хоть уже начала проступать смертельная заострённость на и без того остреньком лице, но не мог он совладать со своим страхом, делавшим его безвольным. Тоже, что ли, позывной от противного взял? Такой Лихой, что дальше уж некуда…

Словом, хорошо рассказывал Безверхий. Хоть и недолго. Он знал людей со своей стороны – тех, к которым обращался. На стороне ЛНР назвал немногих – лишь про кого слышал. Но Алексей старательно записывал всё – разберутся ребята Бортника, коли захотят. А не захотят, так и ладно. Он, Буран, свой долг выполнил.

Не своей волею он оказался втянут в эту всю вонючую смесь терактов, шпионств, контршпионств, похищений, предательств и разоблачений предательств. И оказавшись втянут, ещё и ещё раз убеждался, что вот это всё – не его. Ему по душе – дело чисто солдатское. Прямое и понятное. Нет, ясно, разумеется, что на войне нужны, даже просто необходимы, спецслужбы. А где они, там и их борьба. Однако раз нет старой империи, но строится новая, – то ей прежде всего нужны солдаты. Вот они все – бойцы Бурана, разведчики ОРБ, ополченцы корпуса, армии Луганска и Донецка – они и есть новые солдаты империи. И долг у них солдатский.

Тем не менее и спецслужбам нашим помочь не грех.

А затем – отдать долг сыновний. Долг отцу, казнённому полгода назад этим ублюдком, мочившимся сейчас под себя от тоскливого страха смерти.

И долг человека надо отдать – всем, казнённым таким ублюдками. Всем убитым ими при бомбардировках мирных городов и деревень. Всем убитыми ими только по подозрению в антинацизме. Всем изнасилованным, ограбленным, униженным этими тварями.

Он свернул исписанный листок – на одном все имена поместились, но хоть это, – отдал его Ведьмаку.

– Серёга, – обратился Буран к нему. – Тут нужна твоя ловкость и быстрота. Метнись-ка мухой к гаражам, где «трёхсотые» собираются. И не делай мне тут хмурую морду! Решили же их сопровождать с помощью здоровых! Вот и давай, забираешь одного-двух и валишь с ними до наших. И там любым образом находишь Мишку нашего Митридата и передашь ему эту записку. Или… – хотел сказать, Томичу из комендатуры, но вспомнил то, к чему так и не успел привыкнуть: нет уже Томича, погиб. Эх, как много погибло хороших людей – и из-за таких, как вот эта нацистская мразь здесь! – Или кого из нашего командования встретишь. Персу или Куге.

Он мимо ушей пропустил горячие возражения Ведьмака, который не хотел оставлять здесь товарищей и уходить в тыл. Он только сказал, черкнув ему письменный приказ на отход с документами и ранеными:

– Надо, Серёжа… Это, может, поважнее того, что мы тут делаем. Это – пятая колонна у нас в республике. Предатели. Никому не могу это доверить, кроме своих. Ты, главное, дойди. Помнишь, балочку по карте смотрели? Вот по ней и просочитесь. Это, Серёг, так важно, как ты себе даже не представляешь. Обязательно дойди!

Ведьмак усмехнулся горько. Но сказал, наконец, твёрдо и надёжно:

– Есть! Сделаю, командир!

И растворился между огородами.

Так, ну а теперь…

Вырвал ещё листок из тактического блокнота. Хороший, долговечный. Вроде не размокает.

Достал из рюкзака шнур. Крепкий, по горам можно лазать. Тут гор, правда, нет, но в деле разведчика чего только когда не может пригодиться…

Присел возле пленника, посмотрел на него внимательно.

– Зачем ты убил моего отца, Валентин? – спросил мягко. – Я ведь знаю, это ты дал команду. И сам же выстрелил в него.

Безверхий побледнел и даже сделал движение, чтобы отползти от Алексея.

– Он ведь был без оружия, Валентин, – мягко продолжил Кравченко. – Он вам не угрожал. Он всего лишь вывозил мать. Свою родную мать со своей родной земли, на которую пришли вы устанавливать свои порядки. Зачем ты это сделал, Валентин?

Тот не отвечал. Только ещё раз облизнул пересохшие губы.

Потом проговорил хрипло:

– Я не хотел… Случайно вышло. Испугался…

– Сидел бы ты у себя в Коростене, Валентин, – посмотрев на него тяжело, проговорил Алексей. Такой страх он знал. Иррациональный, внезапный, он заставляет действительно палить во все стороны, особенно молодых бойцов. Но участи Лихого это не меняло. Известны про него и другие эпизоды. Слишком тяжёлые, чтобы эту тяжесть могла выдержать одна ниточка жизни… – Носил бы вышиванку, скакал бы себе по вечерам на радость соратникам. Не ходил бы ты к другим людям, чтобы заставлять их жить так, как хочешь ты, а не они сами. Кто ты такой, Валентин, чтобы заставлять их? С чего ты взял, что можешь устанавливать в стране свои порядки? Только потому, что выскакал на майдане государственный переворот?

Лихой, вовсе не лихой уже сейчас, не отвечал. Возможно, его отвлекала работа, которую делали пальцы Алексея Кравченко.

Они делали из шнура петлю.

– И был бы ты, Валентин, уважаемым членом общества, – продолжал между тем Буран. – Своего неуважаемого общества, но это неважно. Потому что мы с Донбасса не пришли бы к вам и не стали срывать с вас вышиванки. И убивать за то, что вы недостаточно восторженно относитесь к товарищу Ворошилову. И жил бы ты у себя, как хочешь, работал бы. Когда-нибудь, может, даже образумился и допетрил собственным мозгом, что нация – не понад усе, а вообще – херня и фикция. А что главное – народ. Который состоит из людей разных и думающих по-разному, но остаётся единым народом единой страны. И Украина вполне могла когда-нибудь такой стать – единой страной разного, но единого народа.

Петля была готова.

– Но тебе не сиделось дома, Валентин. И ты пришёл убивать других людей за то, что они думают не так, как ты. И тем самым ты убил, Валентин, то единство народа. И значит, убил ты единую Украину, Валентин. Ты, Валентин. Ты – убил Украину.

Кравченко помолчал. Вдруг пришла усталость. Кому он тут лекцию-то читает?

– Ладно, мотивировочную часть будем считать зачитанной, – сменил тон на жёсткий Алексей, поднимаясь на ноги. – Шрек, Дядя Боря, давайте-ка, подтащите его вон к тому деревцу. Как раз подходящая веточка имеется.

Снизу раздался тонкий, полный ужаса вой. Оборвался, когда Вовка с Борей встряхнули Лихого и поволокли к голому дереву, что росло на обочине дороги.

Потом Лихой плакал, когда висел в руках разведчиков и выслушивал приговор, который зачитывал Алексей: «За многочисленные убийства мирных жителей, за пытки, изнасилования, грабежи и издевательства, что творил лично и вместе с подельниками из батальона «Айдар»… Гражданин Безверхий Валентин Михайлович как каратель и военный преступник… Постановлением временного военно-полевого суда боевого подразделения Луганской Народной Республики… Приговаривается к смертной казни через повешение. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

Безверхий взвыл. От него противно запахло. Но разведчики быстро натянули верёвку, переброшенную через сук, и закрепили её.

Каратель и трус Валентин Безверхий закачался в воздухе. Как был – со спущенными штанами и стекающей вниз по бинтовой повязке коричневой жижей.

Задержав дыхание, чтобы не чувствовать вони, Алексей подошёл к нему и сунул в его карман сложенный вчетверо листок с приговором…

Глава 18

Пятеро. Сторожко передвигаются, профессионально. Зрят вокруг. Чьи? Может, наши пришли?

Алексей вгляделся, смахнув слезу, – раненный глаз не вовремя давал понять о лишнем для себя напряжении. Ленточки на рукавах жёлтые. Нет, блин, укропы. И профессионалы. Судя по тому, как двигаются.

Наёмники? Вряд ли, те наверняка уже сдристнули из этого Богом проклятого селения. Просто опытная ДРГ. Блин, не хотелось бы… Уж очень… Очень, мало его одного в этом доме, чтобы с этими качественно пободаться.

Нет, всякие хитрые нычки он себе присмотрел. Тоже не пальцем деланный. Но дом есть дом. Ограниченная площадь, ограниченная оборона. В смысле – возможности для обороны. Да и он, Буран, скажем честно, – не сержант Павлов. И домик этот… Нет, каменный, конечно. И двухэтажный. И чердак. Но всё ж не… А хрен его знает, какой там был дом у сержанта Павлова в Сталинграде! Фотки видел, вроде бы, а вот запомнить… То ли пятиэтажка, то ли…

Враги подобрались к остаткам заборчика, что когда-то окружал этот участок. Блин, и вот что за херня такая с мозгом, а! Когда вот всё на грани балансирует, вечно какие-то мысли о постороннем проносятся! Какой дом Павлова, Лёша! Развалюшка кирпичная над плечами у тебя, бывшая когда-то богатым для здешнего сельеньица домом. И пятеро врагов хотят в него зайти. И единственное, почему они ещё не залегли и не закидали развалинку эту с тобою вместе гранатами, – не уверены они, что ты здесь. Потому как только что вы вместе со Шреком из соседнего домика от очередного укровского поползновения отстреливались.

Удачно домики стоят, можно друг к другу незаметно перемещаться. Но теперь вот вас со Шреком окружают с этой стороны. И до времени не хотят, чтобы вы об этом узнали…

С инстинктом ребята. Понимают, что из этого домика можно простенько за спину зайти в тот, где, по их наблюдениям, вы и должны с Вовкой шхериться. Вот и прутся. Но хорошо, прутся, осторожно. И чтобы их качественно подцепить, подпустить надо поближе. А то залягут, падлы, – и уж тогда точно гранатами закидают.

И – не смотреть на них прямо. Только искоса, боковым зрением. Иначе почувствуют, раз профессионалы. И опять же, гады, залягут.

Ну, вот и подошли укропы. Хорошо подошли, годно. На рефлексе дёрнулась рука – дать знак своим, чтобы нишкнули и не дёргались. Сам всё сделаю.

Опомнился. Некому знак делать. Лежит Дядя Боря, не шевелится. И Топтун отдыхает уже, отмучившись своё с вынесенной осколком челюстью. А Шрек второй дом держит. Тоже один, как Руса зацепило. А Ведьмака ещё прежде отправили в тыл с ранеными и сведениями важными, что вонючка Безверхий дал…

Нет, одно хорошо: очень на душе полегчало. Отмщён отец. И отмщены невинно погибшие от рук фашистов. Или нацистов – один хрен! Если и лечь теперь здесь – нет, не зря он повоевал. По максимуму, что мог сделать Алексей Кравченко на этой войне, он сделал. Всяко уж тварей бандеровских немало обнулил!

Алексей подпустил укропов метров на десять. Дождавшись, когда выйдут на открытое пространство перед домом, преодолев заборчик. Остатки заборчика.

Выстрелил в одного. Как и хотел, попал в шею. На ней появилось маленькое красное пятнышко, из него толчками полилась кровь.

Время опять словно замедлилось. Его хватало и чтобы зафиксировать подробности, и чтобы выцеливать следующего врага, пока падает предыдущий. Выстрелил во второго, тоже попал в не защищённую бронежилетом шею.

Да, профессионалы. Падать на землю укропы стали мгновенно после первого выстрела. Но всё равно – они были недопустимо медлительны для снова посетившего Алексея «дзикана». Падали они хорошо, сразу раскатываясь в стороны. Но для нынешнего состояния Бурана – всё же слишком медленно. Он успел перечеркнуть двоих оставшихся двумя очередями.

Семь патронов на пятерых. Как говорится, секция пулевой стрельбы принимает заказы от населения…

Жаль, что патронов осталось с гулькин нос. Всяком меньше, чем осталось укропов…

Подумал. Потом достал гранату. Не было гарантии, что завалил всех качественно. Профи, фиг ли. Улеглись, не шевелятся, изображают убитых. А потом поднимутся. Зомби, блин.

Вынул чеку. Тихонько перебросил эргэдэшку – хватит с них на голом месте, да и не последнюю же «эфку» кидать! – в направлении упавших. Отлетел рычаг, пауза, хлопок. Серый дым над местом, будем надеяться, окончательного упокоения врагов.

Приложил ладонь к груди, где крестик: прости, Боже, за причинение смерти.

После ухода Иришки как-то всё чаще обращался к мыслям о Боге. Спонтанно совершенно. С чего бы? Нет, Алексей был нормальным православным. Не воцерковлённым, конечно, – без постов и прочих всяких исповедей, которые считал блажью. Но в храм входил с благоговением, видя, а вернее, чувствуя, что и без всяких попов здесь открыт некий канал к Тому, Кто мудрее и совестливее простых бытовых человечков. Намолено в этих храмах, что ли?

Нет, сам он ничего не просил у Бога. Особо и нечего было просить, всё вроде бы нужное и так имелось. Но вот в храме Всех Скорбящих Радости на Большой Ордынке стоял довольно долго перед иконами, больше похожими на картины из ближней Третьяковки. Опять же – ничего не просил, ни о чём не молил. Общался? Пожалуй. Только не в духе какого-то смешного диалога со святым – хотя дольше всего стаивал перед иконой-картиной Христа, – а…

И вот не сформулировать же! Нет, вроде как стоял перед каким-то порталом. Как из кино. Ничего не обретал, как будто бы положено. Просто вроде как подключался… и потом отходил, неся это соединение в себе.

Вот и сейчас вдруг вспомнилось. К концу, что ли, дело идёт? К встрече с Ним?

Да допустит ли? В крови ведь руки-то, в человеческой – что бы там ни говорил Тихон о приставках к оружию…

«Руки-от», сказал бы Еланчик.

Где он теперь? Тело-то вон оно, на окраине лежит, у гаражей. А человечек этот сам где, родной и святой? Когда-то ведь просто и без сомнения встал за людей. За тех, кого в Одессе фашисты заживо сожгли. Вот Алексей тоже тогда желваки катал и нацистов этих ненавидел, что дом профсоюзов жгли. Но – продолжал работать. Покамест отца нацисты не убили. А Еланчик дорогой, с тремя жёнами его – «две бывших и одна мила моя», – узнав об Одессе, тут же поднялся и пошёл защищать не свой даже народ! – от фашизма…

Да нет, свой народ он пошёл защищать!

Как же ты не уберёгся-то, Еланчик? Как теперь твои три жены будут, а? Нет, Господи, прости, но отменяю я свою просьбу о прощении. Вот этих пятерых я за Еланца в ад отправил! А уж ты, Боже, сам веси, достоин ли светлый человек Витя Максимов, вышедший на смерть за сожжённых заживо фашистами, того, что за него я пятерых нацистов положил. И ежели не достоин, то возложи на меня смерти те. Ибо всё равно не столь я верующ, чтобы не радоваться: по стольку бы за каждого своего – и можно было бы умереть спокойно…

А ведь они, горстка разведчиков с горсткой казаков, – почти освободили посёлок! Сами!

Казачки примчались часа через два после того, как бойцы Бурана всё же закрепились в посёлке, откусили в темноте по-тихому почти треть, организовали оборону. Причём столь удачно, что укры долгое время менжевались давить всерьёз, полагая, что такой успех может вырвать себе рота, не меньше – но никак не два десятка бойцов.

И этот успех можно было развивать!

Но как-то всё пошло вкривь. Как доложил Куляб, с которым соединились, зачистив и несчастную засаду, и две улицы села, казачки прискакали на одном танке. Другие почему-то за ними не подошли. И самих оказалось мало: по пути их срезал укровский броневик из засады. До места целыми добралась только половина. Человек пять. Остальные, соответственно, обуза, потому как их надо эвакуировать. А как?

Танк их, который всё же в деревню вошёл, очень скоро сожгли укропы. Здесь откуда-то оказалось шесть штук украинской бронетехники. И у танкистов шансов не было. Они молодцы, они просто герои: разменяли свои жизни по две – на перекрёстке возле какого-то поместья с некогда красными, а теперь уже отсутствующими крышами, в небо ввинчивались сразу два расползающихся бинта чёрного дыма. Ещё две единицы сожгли ребята Бурана.

Вроде бы хорошо. Но ещё какая-то укровская техника гудела где-то неподалёку. И непохоже было по звуку, что там осталось только две железки. Слышно было, как выключала мотор, то одна, то другая – но помимо них свирепел звук дизелей ещё откуда-то! Не исключено, что откуда-то подогнали ещё брони.

Да, блин, глупая была затея вообще сюда заходить! Слишком близко от Дебальцева. А там слишком много вражеских войск! На хрена вообще сюда сунулись? Отчего по уму не сделано было? Ну, как в училище давали? Всё же очевидно при одном взгляде на карту! На хрена это Никишино, Чернухино? Это же отдавливание противника – с концентрацией его сил! Надо было все силы туда бросить, на Светлодарск! Там же и оборона потом на внешнем и на внутренних фасах была бы надёжная. Роскошная даже – по-над водохранилищем. Где вообще парой рот с артиллерийской поддержкой можно армию удерживать на единственной годной для танков дороге!

И ведь подходили же к нему! Сам по сводкам знал: со стороны Горловки и от Ирмино – Троицкое. Что побудило отказаться от того направления, и всё кинуть сюда, в эту мясорубку вокруг Дебальцева?

А, блин!.. Ладно, что уж. Теперь уж всё равно. Этот конкретный бой проигран. И ему уже не выйти из него. Всё просто. Подошлют укры ещё пятерых. Или взвод в атаку поднимут. Или танки подгонят. В общем, упокоят тем или иным способом.

Помощь не пришла. Перераненные казаки ею тоже не стали. В гаражах постепенно скапливались трёхсотые – и их, и свои… А оборона слабела. После того как забрали больше половины посёлка, пришлось вернуться обратно. Потери. И патроны. Их отсутствие.

Потом – отошли ещё. Это когда укры броню двинули. Ладно, ещё одну железку сожгли, остальные затихарились. Но исход дальнейшего боя был понятен. С той стороны – наверняка тоже. Не дурее нас. Одни училища заканчивали.

Значит, последний рубеж?

Страха не было. Даже – чего там положено в такие моменты? – подводить итоги жизни? И этого не было. Не хотелось бы, конечно, чтобы убили, но – он солдат.

Ещё отец говорил: ты решил стать офицером, так учти одно – ты не просто так будешь жалованье получать за то, что к войне готовишься. Ты этим самым жизнь свою уже продал. Правда, не кому-то, а народу, но именно – продал. Жалованье твоё – это аванс от народа за то, чтобы когда надо, ты жизнь свою за него положил. За то и платят тебе. Ты не будешь добывать уголь, ты не будешь производить продукты, ты не будешь лечить людей. Народ заранее выкупил у тебя твою жизнь – чтобы ты за него лёг, когда потребуется.

Это звучало неожиданно тогда. Тогда жизнь офицера ему, мальчишке из военного городка, казалась романтичной и бесконечно нужной стране. А тут вдруг отец, сам офицер – и даже очень офицер, – говорит, что военные на самом деле нахлебники у народа. Получают даже не зарплату, а, как следовало из слов отца, наёмническую оплату – за вооружённые услуги.

И хотя потом он допетрил, что хотел сказать отец на самом деле, – по-настоящему понял его только сейчас. На краю судьбы и на краю жизни. Но всё же сейчас он бы его несколько поправил. Или, может, дополнил – неважно.

И в самом деле! Да, он когда-то пошёл не в завод, чтобы что-то производить и за это получать часть от произведённого. Да, он пошёл в армию, которая не производит ничего. Ничего материального, имеется в виду. Но зато армия производит безопасность. Для того же народа. Чтобы тот мог производить уже всё остальное. И, соответственно, лучше жить. А потому народ и платит армии за обеспечение этой самой безопасности. И если ради неё, безопасности народа, придётся лечь… – так это тоже входит в цену контракта.

Но только нужно, чтобы лёг ты не просто так, а с толком и с максимальным вредом для врага. И сама опция лечь входит в контракт не как обязательное условие, а – как пункт за ненадлежащее исполнение своих обязанностей. Штрафная санкция за то, что военному делу учился недостаточно настоящим образом. Но в любом случае ты за них ляжешь, за родных своих. За всех, кого нужно защитить от нацистской нечисти…

Из-за всего этого Кравченко-младший смерти не боялся. Он привык, что она – просто одно из условий его профессии. Не любил он этой затёртой и пафосной фразы: «Есть такая профессия – Родину защищать». Лично он поменял бы слова на – народ защищать. Но в любом случае фраза требовала продолжения примерно такого: «За это мы и получаем постоянный аванс, который при нужде обязаны отработать жизнью».

Ладно. Это всё – ощущения. Страшно, не страшно, долг или совесть, а драться надо не ради красивой смерти за народ. А ради результата. Который в том, чтобы – тысячу раз говорено, и преподаватели в училище любили ссылаться на эту очевидную истину, – заставить за твой народ умереть как можно больше врагов. Тебя защитником нанимали? – вот и защищай. А умирать – да, будь готов. Но платят тебе не за это. Вот такой парадокс…

Жалко только Настю, если убьют.