Текст книги "Вира Кровью (СИ)"

Автор книги: Александр Пересвет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Глава 16

Юру Семёнова провожали всем батальоном. Со всеми воинскими почестями.

На плацу перед двухэтажным зданием штаба и коробкой недостроенного здания напротив, просматриваемого насквозь через отсутствующие рамы окон, под флагштоком с приспущенными флагами ЛНР и ВДВ поставили на двух табуретках гроб. Синие табуретки, почему-то отметил про себя Алексей.

Небо было хмурым, снова затянутым тучами. Отстранённым. Не дождило, хотя погода была на грани размазни.

Как там? – «Хмурое небо тучами затянуто»… Нет, не так как-то они поют.

Не хотелось вспоминать, как именно. «Серое небо хмурым затянуто» – так, может, лучше?

Поэт, блин! Нашёл время…

Бойцы стояли повзводно, молодые и пожилые, в ушанках и беретах, в «горках» и «флорах». Технари в мешковатых армейских бушлатах, перетянутых ремнями с советской звездой на латунных бляхах. В таких же бушлатах, но молодцевато приталенные разведчики Куляба. Взвод обеспечения, как обычно, разномастен. Один боец, позывной Хонда, вообще был в гражданском – с чего бы? В общем, единообразия не было. Да и где оно было в луганском ополчении?

А Юрка лежал. И уже не поднимется…

Не все тут стояли. Вчера укропы начали явно наступление по всем направлениям – уж больно масштабный начался натиск. Пошла в ход техника, усилилось давление по всей линии соприкосновения вдоль Северского Донца, начиная со Станицы и практически до Крымского. У Счастья в атаке участвовала рота танков и усиленная рота мотопехоты. Отбита артиллерией с потерями, как говорит сводка. Интенсивные бои разворачиваются также вокруг номерных блокпостов – 29-го и 31-го. Наши вновь вошли в Новотошковку, но насколько удастся в ней закрепиться, неизвестно. Жарко было на Бахмутке.

Но это всё же обычные дела. А вот то, что второй эшелон сил ВСУ пришёл в движение, было очень важно. И потенциально опасно. Там в три раза больше сил, чем в первом.

И – всё сильнее напрягается под Дебалью. Артиллерийские дуэли большой интенсивности, бои в Ясиноватой. Танковые бои. Бригада Головного толкается с укропами под Чернухино, Санжаровкой, нащупывая дырки в обороне противника.

Судя по всему, масштаб зарубы нарастает, а реально боеспособных частей у армии ЛНР не так много, как хотелось бы. Не успели доформировать армию – Алексей упорно не желал называть её «Народной милицией». Дипломаты пусть так называют, а он – что он, милиционер, что ли?

С другой стороны, это действительно ещё милиция, а не армия. Сборная солянка, которую не успели сколотить, как следует. Да со слабыми штабами. Вот и всё.

И на этом фоне очень высокой боеспособностью отличается ОРБ. И как ни сопротивляется Перс раздёргиванию батальона на мелкие тактические группы, но приходится их выделять по приказу сверху. Сегодня с утра отправили ещё взвод – под Чернухино. Казачки там реально сопли жуют, хоть и не по своей вине, а из-за общей слабой координации. А укры, между тем, продолжают где огрызаться очень даже больно, а где и давить. И по всему чувствуется, что скоро придётся перебазироваться к Дебалю практически всем.

Прости, Юра, не все, кто хотел бы, смогли попрощаться с тобой…

Зато были другие люди, новые – трое знакомых ребят из «Антея». Тихон Ященко прислал – с машиной, с гробом, со всем, как положено.

Он долго молчал, Тихон, когда Алексей отправил ему эсэмэску с одним словом: «Злой». Потом позвонил. С городского номера. Чужого. «Привет, – сказал он. – Завтра встречай ребят. Там же». И отключился.

Там же – понятно: в Изварино. Зарядились туда на Мишкином Косте. Встретили, провели. Обнялись. Ребята передали от Тихона то, чего он не мог говорить с учётом возможной укровской прослушки. Собственно, тоже ничего особенного. Сочувствие и соболезнование. Информацию о том, что Юрку вывезут и похоронят, как положено. С воинскими почестями и с вспомоществованием его матери и детям. Жены у Семёнова не было – в разводе Юрка. Был…

Вечером посидели, помянули. Алексей рассказал, как Юрка погиб. Прочитав в переданной одним из парней, Толькой Волковым, с которым пару раз вместе работали, записке от Ященко, что тот, мол, является «ушами» Тихона, ответил на вопросы шефа по здешней обстановке. Отметил, как посуровело Толькино лицо, когда рассказал о возможных или, возможно, уже готовящихся наездах на него со стороны прокуратуры по делу Бэтмена. Не утерпел, чтобы не задать вопрос, не велел ли босс что поведать – или хоть намекнуть, – кто стоит за гибелью Сан Саныча.

Толька лишь пожал плечами: «Ничего по этому поводу не сказал».

Вот и гадай: знает, но не говорит, чтобы не выплыло случайно, не знает, и потому не говорит, – во что верилось слабо, ибо Тихон не такой человек, чтобы не знать, – либо это тайна даже не уровня Ященко. И тогда совсем плохо…

Вот и все получились поминки внутри прежнего трудового коллектива Юрки Семёнова…

И теперь все были здесь. И Юркино тело…

Вышел вперёд Перс, сказал слова прощания. Что-то обыденное, в общем и целом. Хороший боец, наш друг, по велению сердца, отомстим… То, конечно, но… Не знал он Юрку. Не успел узнать. А Юрка… Он добрый был. Потому и позывной себе взял от противоположного. С Настей и с ним, Алексеем, как поступил? Как там, в этой старой песне, что дядя Эдик любил? – «уйду с дороги, таков закон – третий должен уйти»… А ведь они даже друзьями не были. Ну, там, в Москве. Не, ну коллеги… хотя нет, это для офиса… Партнёры, соратники. Сослуживцы. «Здорово – привет – как ты?». По-настоящему здесь уже познакомились. Сблизились. Сдружились. Своевались, срослись…

И вот он, ещё лежит, чуть повернув голову набок, от раненного плеча. Бледный, будто восковый. Развороченное плечо укрыто, и кажется, что смерти нет в Юрке. Но нет и его. Вот он, рядом. В двух шагах, с безмятежным лицом спокойно спящего. Но вместе его уже нет. Нет рядом того, что, оказывается, всегда неощутимо ощущалось за плечом, – что он есть.

Перс повернулся к Алексею:

– Скажи…

Тот почувствовал вдруг тяжёлый рывок души вниз. Что сказать? Прощай, Юрка?

Не смогу!

Страшно…

– Давай, Буран, – тихо, с какой-то братской лаской проговорил Перс. – Ты должен…

Алексей сжал кулаки. Да, это долг…

– Товарищи! – начал он казённо. И замолчал, давясь комком, прыгнувшим к горлу.

Потом проговорил скрежещущим поначалу, стеклянным голосом:

– Я не могу сказать вам о том, каким был Юра Семёнов. Мне… Простите. Мне просто говорить о нём: «Был». Мне страшно сказать: «Прощай»… Вы сами знаете, каким… Какой он, Юра. Он – надёжный. Он – настоящий. Он и погиб, выручая друзей из-под огня вражеского пулемёта. Он не был военным, наш Юрка. Но он был русским солдатом! И он остался… навсегда… русским солдатом…

* * *

А дальше снова была война. В которую он зарылся, как в снег головою. Лекарство не только против морщин, но и против сердца, когда оно болит по тем, кого не вернуть…

Прямо на следующую ночь – а после отправки Юрки в Москву командир дал вечер на поминки, затем день на прихождение в себя и подготовку к выходу – выходили корректировать огонь артиллерии по укреплениям нациков у Старого Айдара и Счастья. Места знакомые.

Восемнадцатого опять ползали на корректировку – никак не давала, умело действуя, укропская артиллерия перейти к реальному наступлению. А задумано было неплохо: демонстрируя давление на Крымское и далее, заворачивать на самом деле от Славяносербска через Трёхизбенку и Счастье к Широкому у российской границы, охватывая и окружая всю группировку в Станице Луганской. Замысел красивый, но вот по силам ли? Пожалуй, в нынешнем состоянии луганской армии – вряд ли. И главный недостаток замысла – очевидность, в том числе и для укров. То-то они и построили чуть ли не Линию Маннергейма от Старого Айдара через Райгородку до Новоайдара…

Укропы, не имея всё же сил – а может, и намерения – перейти в контрнаступление, артиллерией вызверились совсем. Сводки были одна красноречивее другой. Из Трёхизбенки лупили по району Долгое, Славяносербск и памятнику «Комбат». Обстреляли Хорошее, гаубица из Кондрашёвской била по району моста в Станице Луганской, по Фрунзе кидали мины со стороны Желобок, из Попасной вели пулемётный обстрел посёлка Молодёжный, Приветное приветили со стороны Счастье и тоже миномётами. По Первомайску пулялись из БМ 21 со стороны Попасной и Камышевахи. Оттуда же по посёлку Донецкий. Со стороны Старого Айдара ВСУ вели артиллерийский и танковый обстрел посёлка Весёлая Гора. На Бахмутке бьют по луганским позициям на высоте 175,9 и 31-му блокпосту.

В ответ стреляли тоже. И поиск вели. Алексей сам ходил через ночь, находя редкое по полноте упоение, когда удавалось хорошенько прижучить укропов. Выходы опять стали удачными, лишь с одним лёгким ранением у Ведьмака. Он даже выходы прерывать не стал. Словно судьба или кто там всем распоряжается, забрав двоих близких, на том успокоилась.

Иногда Алексею приходила в голову страшная и подлая мыслишка, что судьба забрала тех, кто мешал в их с Настей раскладе, – но он отчаянно гнал от себя эту мистику. Гнал, потому что боялся. Боялся теперь уже за Светку, за детей. Хотя и что могло с ними случиться в мирной Москве. Но допущенная однажды, мысль эта о выборочности и даже разумности Смерти, время от времени возвращалась и отравляла сознание…

* * *

Был, например, какой-то странный сон.

Алексей прилёг на койку – отдыхали после выхода, он ночевал в ту ночь в бывшей школе, отведённой здесь, на линии соприкосновения, под располагу.

Совсем немного полежал, закрыв глаза и перебирая в памяти прошедшие за день события, потом уснул. И… вышел.

Он не заметил – или просто не вспомнил потом – перехода. Вроде смутного полёта через облака. Но, возможно, он это себе позже сам внушил. Зато хорошо запомнил сам сон. Или это был не сон?

Нагромождение, нет, нагромождения образов. Крутящихся, распадающихся, собирающихся снова, перетекающих один в другой. Как калейдоскоп. Только не из кусочков, стеклянные узоры образующих, а из домов и людей, из камней и столбов, из совершенно непонятных, но кажущихся вещественными объёмов и непонятных деталей непонятных машин.

Голова шла кругом, но его держала одна мысль: он должен был увидеть что-то важное. От отца ли, от Юрки, от Ирки ли – Алексей не знал. Может, от самой смерти?

Или от Бога?

Он не знал, сколько это длилось, пока отсеивал ненужное, постепенно приближаясь к тому, что его звало. Ни долго, ни коротко – так казалось, будто вообще времени не было.

Но потом, наконец, контакт проявился. Скачком. Всё просветлело, а по центру зрения начало приближаться что-то подвижное, переходящее из формы в форму. На облако похожее. Пока Алексей с ним сближался, «облако» всё более затвердевало в своих формах… точнее, приобретая форму. И…

Это был монстр!

Что-то, явно не продиктованное, не рождённое земным разумом. По крайней мере, нормальным разумом, который оперирует информацией, полученной из жизненного опыта земного человека или из книг и прочих земных источников.

И монстр, показавшись, тем не менее никак не хотел вступать в контакт. Казалось, он не желает замечать человека – хотя Алексей откуда-то знал, что тот его видит.

Но Кравченко был упрям. Раз позвало ты меня, чудовище, – что же, давай поговорим. Что ты хотело от меня? Или поведать что-то – мне?

Казалось, монстр усмехнулся.

А потом мгновенно просверкнуло ощущение опасности…– и чудище взглянуло на него…

Именно в это мгновение Алексей понял, что смерть имеет много уровней.

Та, что поднималась из взгляда этого существа, была окончательной. Он это понял твёрдо. Как понял, что надо разорвать контакт и отойти.

Но он не мог от неё оторваться. От смерти. Она манила и втягивала, она всасывала в себя… и в черноту этого безмолвного и беспощадного взгляда…

И тут что-то вырвало его из этой тьма-образной воронки, куда он против своей воли – и в согласии с ней! – уходил. Что-то бесконечно светлое, как ему ощутилось, – хотя как может быть светлое бесконечным! – попросту выхватило его, как котёнка из воды, и понесло куда-то наверх.

И снова – откуда-то он знал, что это – именно наверх. Хотя пространства вокруг не было. Или оно не ощущалось. Но, может быть, исходило это представления из явственного понимания, что уход во взгляд монстра – это путь вниз…

И это что-то светлое, казавшееся строгим и сердитым, – но он откуда-то опять знал, что в глубине своей оно его любит и слега подсмеивается над его шалостью, – как-то без слов и знаков, но очень ясно и твёрдо дало понять: «Э-э, нет! Тебе там нечего делать. У тебя ещё много работы на Земле…»

И Алексея властно потащило прочь из этого места.

Он открыл глаза. Располага. Тусклая лампочка. Захватанный цветной журнал на столе.

И разрывается от звонков его телефон. А когда он поднял трубку, оказалось, что ошиблись номером…

Он потом снова и снова вспоминал тот случай. Со странными чувствами. С одной стороны, была радость – воспоминание о том, кто его вытащил, – или о Том? – приносило ощущение тёплой радости. И сожаление.

Алексей ведь так и не понял, с кем был этот контакт. И если это был контакт – то с кем?

Или с – Кем?

Или это был просто странный, немного страшный, но обычный сон?

Странно ошиблись, кстати, номером телефона. Который к тому же знали едва десяток человек.

Кому в два часа ночи может понадобиться похоронное бюро?..

Хотя…

Луганск, война…

* * *

Несмотря на ощущение, что смерть им заинтересовалась всерьёз, Алексей ни на долю не снизил интенсивность своей боевой работы. Выходы каждый день, или, скорее, каждую ночь. Помогали казачкам Головного на 31-м посту, у Крымского, в Орехово-Донецком.

Вот только помощь эта по факту оказывалась убогой. Именно по факту, потому что убогость зависела не от собственных усилий, а от продвижения Головнинских бойцов. А тот явно их берёг, причём с перебором, настолько, что те фактически и не собирались продвигаться даже там, где для сокрушения укропов требовалось всего-то небольшое, но рискованное усилие. С тем же Орехово-Донецким трахались каждое утро заново, хотя было закрепились там в самый первый день.

Алексей запомнил фразу одного из казачков: «Так что, возможно, противник выстоит и нам придётся откатиться». И откатывались. Нет, прав был кто-то, кто говорил, что казаки лично, сами по себе, могут быть отчаянными героями, но собранные в одно подразделение, становятся мало боеспособными. Начинаются бравада, пьянки, недисциплинированность, поиск на свою задницу приключений… И рецепт этот «кто-то» давал такой: распределять казаков россыпью по обычным подразделениям, где они не смогут проявлять свои худшие качества, а значит, будут проявлять свои лучшие.

А что? Ведь верно! Вон как у них тот же Еланец – герой героем и идеальный боец-разведчик! Даром что месяц всего с ними. Да и другие казаки в ОРБ – молодец к молодцу!

Тогда Алексей ещё не знал, что очень скоро сама жизнь подтвердит правоту его наблюдений. Это когда Перс доведёт до своих офицеров подробности штурма опорного пункта укропов под Санжаровкой на высоте 307,9.

Там танковый отдельный батальон «Август» должен был при поддержке пехоты из бригады Головного «Призрак» забрать у ВСУ эту высоту. Что на ней оборудован настоящий укрепрайон, знали, но смутно. То есть не ожидали, что там будут стоять в капонирах «Булаты», на танкоопасных направлениях выкопаны ловушки, живая сила противника будет опираться на почти классические доты из врытых в землю железнодорожных вагонов, перекрытых сверху железобетонными плитами и землёй. Да в два наката.

Соответственно, артподготовка, которая началась с утра 25 января, мало что дала. Но об этом тоже не знали, и луганские танки с разных направлений пошли на штурм. Как ни странно, атака завершилась успехом – укропы, потеряв несколько единиц бронетехники, откатились назад. Особенно большую роль сыграл танк луганского офицера с позывным «Монгол». Он зашёл на высоту сзади и буквально в упор расстрелял расслабившихся было после завершения обстрела укропов. И, вроде бы, польских наёмников. Говорили про них, что есть они там, но подтверждения в виде пленных или трупов не было.

Вот после этого, собственно, высота должна была быть занята пехотою, поддержавшей атаку танков. Азбука войны! Но только не для этого случая. Как жёстко заявил Перс, казачки Головного просто залегли, и на высоту не пошли. А что сделает один, сам по себе танк с огневой точкой под двумя слоями железобетонных плит? Даже если встанет на них сверху и попляшет?

Как, в передаче Перса, доложил один из наблюдателей, «я видел, что пехота выгружалась из машин, но не видел с нашей точки, чтобы она пошла в атаку вместе с танками»…

Узрев такое дело, ранее отошедшие украинские танки пошли в контратаку. А у наших уже и боекомплект на исходе. Делать в такой обстановке нечего: стали отходить. Уступами, как положено. Монгол остался прикрывать отход с фронта, ведя огонь по наседавшей бронетехнике противника. Но беда была в том, что та наступала, в отличие от нашей, как раз под прикрытием пехоты. Потому Т-64 Монгола, которого звали Михаил Савчин, получил ПТУРС прямо в башню. Динамическая защита сработала, но что-то, видно, было повреждено, потому как танк застрял на месте. После чего в него прилетел ещё один выстрел из гранатомёта, и танк загорелся.

И вот тут мужики повели себя, как в Великую Отечественную, с уважением и восхищением рассказывал Перс. Никто горящий танк не покинул, ребята продолжали стрелять. По рации слышали их. Монгол кричал: «Мужики, отходите! Я прикрываю!». Машину никто не покинул, хотя можно было: танк пока что только чадил, не занялся открытым пламенем. «В общем, они вот так стояли, горели, но стреляли, прикрывая своих, – покачивал головой Перс. – Просто герои, как в Сталинграде!».

Потом им прилетело в третий раз, и тогда уже танк заполыхал по-настоящему. И те, кто видел бой, с ужасом и восхищением рассказывали, что экипаж Монгола сделал всё же ещё два прицельных выстрела, уже сгорая заживо…

«И вот тут сами прикиньте, – зло и жёстко комментировал эту сцену командир, – мог бы злодей три прицельных выстрела сделать по танку, если бы тот прикрывала пехота? Да ни в жизнь! Значит, пехоты не было. А поскольку мы знаем, что она там должна была быть, то вопросы, блин, к Головному и его командирам у многих появились серьёзные»…

Результат боя: у укропов три танка «Булат» полностью сожжены, несколько танков, по донесениям, повреждены, убиты также две БПМ-2 и два БТР-80. По подсчётам, противник потерял порядка шестидесяти человек убитыми и ранеными. Но это подсчёты поля боя – то есть дели надвое, а то и натрое. Чего их, супостатов, жалеть? – этот наказ Суворова свято соблюдается во всех, наверное, армиях мира…

Потери свои: два танка уничтожено, два попали в ловушки, два бойца погибли, пятеро – экипажи двух танков – пропали без вести, пятеро ранено, в том числе командир танковой роты – тяжело, в обе ноги.

И всё из-за того, что кто-то «берёг жизни своих бойцов»… Тем более что батальон «Август», он же «Имени Александра Невского» тоже входит в состав бригады «Призрак»…

* * *

Когда нарисовалась ротация и Алексей получил разрешение выйти в город, то как-то без особых ответных эмоций воспринял известие о том, что задержанный гражданин Кудилов внезапно скончался на подвале МГБ. Аккурат после того как вышел указ Главы «О закреплении функций избрания меры пресечения», дававший генпрокуратуре ЛНР соответствующие полномочия и обязавший все органы и подразделения Народной милиции, МГБ и других силовых ведомств предоставить в ГП ЛНР материалы на задержанных.

Как раз после проведения очной ставки с изнасилованными – в частности и им лично – девушками не выдержал пан Кудилов мук совести и удавился. Причём собственными же штанами, умудрившись сделать из штанины петельку и затянув её у себя на горле.

«Недосмотрели», – сокрушённо прокомментировал Митридат, передавая Алексею эту историю, когда тот вернулся с боевых, и они увиделись в Луганске. Одно хорошо, добавил Миша хищно, – успели из гада выжать всё нужное.

В ответ на невысказанный вопрос он лишь успокаивающе прикрыл глаза: да, мол, дружище, я же обещал…

«А Лысый?» – так, на всякий случай спросил Алексей.

«И зверюга же ты, – удивился Мишка. – Он в схемах, Лёша. Потому пока нужен. Но по нынешним временам долго он ходить не будет. Слишком многих сдал. А поскольку это ты его так запугал, что он страх перед своими утерял, то, считай, ты ему приговор уже вынес».

Ну, хоть немного облегчилось на сердце…

Господи, насколько же он ожесточился! Получает облегчение от такого!

Что ж… война. Здесь враги – враги. И не до гуманизма по отношению к тем, кто убивает твоих близких.

Да и вообще… Тут и со своими-то разборки пошли не детские.

Как раз в этот день Мишка рассказал про случившиеся накануне события в Ровеньках, куда он ездил в составе спецгруппы МГБ разводить и усмирять казачков. По его словам, разборка, предварительно, произошла из-за дележа жирного куска: отряд Фотона, охраняющий железные дороги, то ли сам схлестнулся, то ли подвергся нападению со стороны «Ильича» – бывшего коменданта Ровеньков Павла Вязникова.

По собственным показаниям, «фотоновцы» будто бы потребовали от «ильичёвчев» не яйца греть в тылу, а двигаться на фронт, где им самое место. Те будто бы полезли в бутылку, из-за чего Фотон приказал их разоружить. Местные казаки отказались и грянули по грузовику людей Фотона из «Мух». Трое убитых.

МГБ, естественно, подтянуло свою группу быстрого реагирования с танком, БТР и «зушкой» и в ходе скоротечного боя «ильичёвцев» разоружило. Вязников, правда, сбежал. Впрочем, Митридат настолько густо выделил это слово, что Алексею оставалось только усмехнуться.

В итоге в руководстве сочли это хорошим поводом разогнать, наконец, казачью «махновщину». Причём не только в Ровеньках, но и далее. Мишка не сказал, куда, но догадаться труда не составило: Сонный с Головным пока воюют и периметр с украми держат, а вот в спокойном, контролирующем переход на границе с Россией Свердловске сидит некий товарищ Рим. И держит мазу. А кто это терпеть будет?

А вот и фиг ты угадал, довольно хохотнул Мишка. Товарищ Гайдай – коммунист, человек опытный и внимательный. Посмотрел, что деется с непослушными, и предпочёл разойтись с Луганском краями. К нему приехали, вызвали за город, потолковали убедительно. Результат: Рим согласился подчиниться центру, сдать бронетехнику, группировку свою отфиксить в состав Народной милиции и выделить из неё отряд на фронт под Дебальцево.

«Есть другие, – многозначительно заявил Мишка. – А сейчас начинается на фронтах замес не по-детски. Уже начался, лучше меня знаешь. А в этих условиях поливать дерьмом руководителя и главнокомандующего – роскошь непозволительная. Либо люди примолкнут и впрягутся в общее дело – вон хоть как Головной, – либо гуманизм будет не про них…».

* * *

В тот же вечер прошло ещё одно событие, как бы вынутое из карусели войны, – но одновременно вкрученное в неё. Вернее, в ту её часть, которая казалась непосредственно Алексея Кравченко.

Мишка позвал его в «Бочку».

– Познакомить хочу тебя кое с кем, – почему-то специально обосновал он это, в общем-то, обыденное приглашение. – С журналистом одним. Он в курсе твоей роли в спасении писателей. Поговорить хочет…

– Эп-па, стоп! – остановился Алексей. – А ты, часом, не забыл, что я военнослужащий? На подобные темы разговаривать без разрешения начальства не имею права. Это ж оперативная деятельность, ты чё?

– Пошли уже! – цыкнул на него Мишка. – Не дурее тебя-то – в оперативной работе понимать! Там и без тебя писатели порассказали уже в Москве. Купил бы уже нетбук себе, замшел совсем уже без интернета!

«А вот это провал, подумал Штирлиц, – похолодел против воли Алексей. – То-то командир в крайний раз с особой задумчивостью смотрел. Хрена себе, разведчик, о котором в сетях трезвонят!».

– Тем более не пойду без санкции, – упёрся он.

– Пойдёшь, – вдруг тихо и устало сказал Митридат. – Нужно. И для дела, и для тебя. И не волнуйся – никто идентифицировать тебя не будет. Все всё понимают. И в сети про вас ничего не сказали. Писателей вежливо, но твёрдо попросили расписывать свои приключения в застенках как хотят, но про освобождение своё ограничиваться фразой: «Были освобождены в результате усилий Народной милиции ЛНР». Без подробностей. Журналист тот, что здесь сидел, тем более промолчит, потому что там вообще началась тайная и запутанная история. Его, кстати, отозвали уже…

Вот блин! Опять он, Буран, оказывается затянут в какие-то секретные игры! Не, точно Мишка его использует!

Тот продемонстрировал обиду в ответ на такое обвинение.

– Я тебе когда-нибудь зла желал? – спросил Митридат, м-м… капельку слишком надрывисто. Но сразу снизил тон и голос до нормального: – Лёша, поверь, это нужно. Для тебя. Помнишь, мы с тобой решили раз и навсегда: спиной к спине – и отобьёмся! Вот сейчас как раз надо отбиваться, поверь.

– Кто хоть такой? – буркнул Алексей.

– Не знаком, – пожал плечами Мишка. – Вроде как в командировку приехал. Но мне рекомендовали подвести его к тебе знакомые люди. Не напрямую, конечно…

Да, всё страньше и страньше. Что за шпионские игры?

Прошли молча ещё несколько шагов. Усмешка обстоятельств – дорога к «Бочке» заставила свернуть на улицу, где до нового года Кравченко жил. На автомате он осмотрелся незаметно – обычная-то оглядка вошла в привычку, он сам подчас не замечал, что проверяется. Но тут как-то потянуло осмотреться особо.

– Будет Настя, – проговорил Мишка, заметив движение. – Это чтобы замотивировать. Она нас и подзовёт…

Настя. Вообще-то он не о ней думал. Но Настя – это хорошо. На завтра ему сбивать две группы и отправляться с ними к Дебалю. Сегодня должна была, как утром Куга довёл, открыться движуха на Чернухино, а «Призрак» – должен начать двигаться к Попасной и Троицкому. Такой, по крайней мере, нарезали вектор Головному, когда его бригаду всё же включили в общие задачи армии. А ОРБ был при всём.

В общем, не лишне было бы с Настей повидаться-попрощаться перед убытием. Извиниться за тот поступок на поминках Иришки…

Дошли до прежнего его дома, и Алексей незаметно скосил взгляд на бывшие свои окна. Затянуты плёнкой, но больше ничего. Ремонта явно не проводилось. Зайти, что ли? А смысл? Остатки вещей его и Ирки ему отдали. Смотреть на разгром? Не хочется. Видел. Пусть лучше та картинка в мозгу останется, когда он прощался с голенькой и соблазнительной Иркой…

Теперь уже воспоминание о подруге не резануло прежней пилой по горлу. Юркин ли уход заслонил? Война ли сама по себе? На ней ведь это быстро: вчера похоронил, а сегодня новые задачи. И в каждой из них жизнь – цена. И гонка эта по каруселям смерти с жизнью на плечах быстро относит назад уход даже лучших друзей.

Это он понял ещё в Чечне, но особенно ясно ощутил – здесь. Тем более что друзья продолжают жить в тебе. Пока ты жив – и они живы.

Вот и крутись – ради себя и их…

А интересно: раз ремонта нет, то сидит ещё, значит, квартирохозяйка его на подвале? У Томича, что ли, спросить? А чего у Томича спрашивать – вот же, Митридат рядом! Следствие-то под ними, под МГБ!

Странно же закрутили его обстоятельства, что вот уже три недели с тех событий прошло, а он ещё ни разу не поинтересовался у ближайшего друга, что там со следствием! Или он потому не спрашивает, что подсознательно… боится? Такие ведь волны вызвала эта история, что оказался он, Буран, под очень недобрым вниманием очень серьёзных сил. И такое ощущение, что силы эти начинают принимать относительно него решения…

Кстати, а что по Бэтмену? Ну, хотя бы официально?

Но ладно, опять не до того. Что там, значит, в сухом остатке у Мишки? Какой-то журналист. Нужен – мне. Для отбиваться. От укропов? Вряд ли. Значит, от местных. Неужели дела настолько плохи, что ему, воину, остаётся прибегать к защите журналистов?

Дела оказались ещё хуже.

* * *

Когда они спустились в «Бочку», народа там было немного. Мишка сразу потянул Алексея за свободный столик в первой зале. Обычно они занимали места во второй, для которой эта была вроде предбанника, но Мишка явно знает, что делает. Заказали по пиву. По просьбе Митридата Алексей стал – «и давай, понепринуждённее!» – рассказывать про то, как у них на Москве на бывшем Центральном аэродроме возвели хрен знает какие фигуристые здания.

Через две минуты – а восприимчивость Бурана обострилась, как на выходе, и время само отсчитывалось в мозгу – возле них раздалось радостное:

– Ой, ребята, и вы тут!

Настя.

Расцеловались, как это называется, щёчками.

– А что вы тут сидите? Пойдёмте к нам! Мы тут с интересным человеком общаемся! – и, понизив голос: – Сейчас, я только в туалет сбегаю…

Блин, готовят их там, в ЦК, в театральном училище, что ли? Натурально-то ведь как! И не просто ведь узрела и пригласила, а даже узрела – и то замотивированно. По пути в туалет, мол, чистая случайность!

Не, что творится-то, если в своей, можно сказать, «Бочке» такая конспирация?

Настя выпорхнула обратно, подхватила их чуть ли не за руки и потащила к угловому столику, где сидел мужчина лет пятидесяти. Алексей только успел сказать:

– Юлечка, вы тогда пельмешки вон за тот столик принесите, ладно?

Он тоже умеет играть в конспирацию…

Мужчина был полноват, но по ширине шеи судя, раньше был дядькой не слабым. Хотя, может, и сейчас, – что Алексей о нём знает?

Очки. Хроматические, дорогие. Взгляд не напряжённый, но и не рассеянный – как раз для нового знакомства. Лицо располагающее, открытое. В паре мест на лице – пятна, вроде аллергии. Улыбка какая-то… словно смущающаяся, но тоже располагающая. Тем и располагающая. Рукопожатие умеренное, ладони сухие. Когда поднялся, стало можно оценить рост: под 180, но при его полноте высоким не кажется.

– Хочу вас познакомить, – щебетала уже Настя. – Это журналист, из Москвы, к нам заехал из Донецка, он в командировке, работает в агентстве… ой, забыла, – она натурально хихикнула.

– «Центральный округ», представьте, есть такое, – проговорил мужчина. – Правда, его пока мало кто знает, мы только раскручиваемся. Позвольте представиться: Юрий Иванов, можно просто Юра.

Голос среднего тембра, не басовит и не высок. Говорит с расстановкой.

Улыбается открыто, идёт от него ощущение симпатии. Хочется ответить тем же. Но погодим. Взгляд-то видно, что изучающий. Только вот мимикой владеет мастерски, куда лучше Алексея. Который себя едва ли не встряхнул за шкирку, ощутив, что его взгляд чересчур пристальный, а губы едва ли не шевелятся, формулируя зрительную характеристику.

Поздоровался и Мишка, также, насколько-то его знал Алексей, с некоторой долей напряжения.

Легка была только Настя, которая продолжала своё девичье чириканье:

– Зашёл в пресс-службу аккредитоваться, а Луганска не знает, попросил показать, как тут и что. Ну, я решила первым делом нашу «Бочку» показать. И предложить поесть с дороги. Тут самые вкусные в Луганске пельмени делают. А тут – вы!