Текст книги "Выбор и путь. Заметки о современной прозе"

Автор книги: Александр Руденко-Десняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Иногда герой напоминает медика, который испытывает на себе новое лекарство. Он ведет эксперимент самоотверженно и бесстрашно, только проверке каждый раз подвергается вновь найденное средство излечения людей от тяжких нравственных недугов.

В самом начале своих скитаний Дата чистосердечно помогает людям нищим и обездоленным, отставному солдату и его жене, чтобы с удивлением убедиться, что те, разбогатев, угнетают более слабых и только сеют новую зависть там, где ее и раньше было достаточно... Туташхиа всегда берет нравственный постулат, кажущийся элементарным, очевидным, не требующим доказательств, и начинает искать эти доказательства. И попадает из одного трудного положения в другое.

Казалось бы, что может быть естественнее, чем разъяснить людям, попавшим в унизительное положение, причину их состояния, помочь им распрямиться? Так и поступает Дата, увидев, как в дальней «святой» обители ханжа и святоша Сетура нещадно эксплуатирует своих подопечных, жалких бедняков. А завершается благое вмешательство Даты в чужую жизнь нещадным его избиением, и бьют его как раз те, к кому он шел с открытым сердцем.

Можем ли мы понять героя, когда он решает ни во что не вмешиваться, никому не помогать ни словом, ни делом? В какой-то мере, да. А вот в горном духане, по сути, из-за невмешательства Даты происходит преступление – распоясавшиеся разбойники убивают хозяина духана и соблазняют его алчную и глупую дочь, которая после всего случившегося сходит с ума.

Довод и немедленно контрдовод. В таком построении романа есть известный рационализм. Признаем его правомерность: вряд ли можно считать истину доказанной, пока не исчерпаны все аргументы против нее.

Множится список гуманных дел, совершенных Датой с помощью силы (она теперь– способ сеять добро), с помощью оружия и своей репутации лихого абрага. Он освобождает людей, захваченных грабителями, жестоко наказывает предателя, приговаривает к смерти убийцу. Но так ли уж всесильна сила? А то ли это средство сделать людей лучше? Да и беспокоит Дату положение близких людей, которые вынуждены терпеть из-за него, абрага, множество неудобств. К тому же людская молва (не без помощи Зарандиа) приписывает Дате тяжелые преступления, и в них верят...

Непротивлением злу и осознанием высокой роли мученичества во имя людей отмечены последние дни знаменитого абрага. И опять-таки: открыл ли он универсальную формулу целостного и гармоничного людского бытия? Сложная ткань романа сопротивляется однозначным толкованиям.

Так о чем же роман не в конкретно-исторической, а в философской его части? В чем же суть развернутой, многостраничной притчи? Кажется, Дата Туташхиа не пропустил ни одного возможного ответа на вопросы, волновавшие его всю жизнь.

Он выбирал – в каждом случае сознательно и обдуманно, исходя из требований высокой нравственности – свою линию поведения, свой способ участия в человеческих делах. И убеждался, что за первым же житейским углом ждет его какая-нибудь неожиданность, на которые так богата реальная жизнь, что люди и обстоятельства не хотят соответствовать выработанным заранее меркам.

Понял благородный абраг и то, что даже самый верный выбор своей позиции в жизни, в сфере морали еще не гарантирует ни душевной гармонии, ни эффективности усилий в борьбе со злом, что борьба эта не может прерваться и на мгновение. И, как в его собственном случае, оказаться тщетной из-за самого порядка вещей в самодержавном государстве и его обществе.

Как это трудно – сделать нравственный выбор, поистине достойный человека! И как это мало, если говорить о преобразовании действительности, созидании подлинной личности...

Если еще и еще раз присмотреться к роману «Дата Туташхиа», поневоле придешь к выводу, что по самой своей внутренней структуре он скептичен по отношению к проблеме выбора. Герой романа множество раз меняет, пробует, выбирает то или иное отношение к миру, к человеку, но ни разу эта определенность не приносит ему удовлетворения, не помогает решить духовных проблем мятущегося абрага. Его предназначение – искать истину, и один ее вариант вряд ли способен утолить этот духовный голод.

На пути Даты есть все – и розы, и тернии, нет только остановки и успокоения.

Люди оказались неспособны понять, оценить, взять в свой духовный арсенал неистовое горение, высоту духовной устремленности благородного абрага? Роман вовсе не подходит к таким прямолинейным утверждениям. Это, напомним еще раз, притча с понятными условностями жанра. Притча, помимо всего прочего, представляющая в концентрированном виде людскую алчность, бездушие, презрение к слабым, пресмыкательство перед сильным, злобу – все то, чего не должно быть в жизни, достойной человека, в жизни, которую он, безусловно, заслужил, в жизни, путь к которой помогают проложить и самоотверженные идеалисты, подобные Дате Туташхиа.

Пафос таких романов принято называть трудным. Но он способен найти благодарный отклик у современного читателя, проявляющего интерес к масштабным бытийным проблемам.

Наверное, широкое обращение к большим философским категориям не обходится в грузинской прозе без издержек. Может возникнуть известная перенасыщенность текста серьезными понятиями, существующими уже словно бы отдельно, отстраненно от конкретной человеческой психологии. Но сама интенсивность существования в современной литературе духовных и нравственных ценностей – примечательное и симптоматичное явление.

Трудно представить Бачану Рамишвили вне соединения с миром общечеловеческой нравственности, вне мировоззренческих споров, которые он ведет и с соседом по больничной палате, священником Иорамом, и с самим собой. Его сознание никогда не дремлет. Здесь вовсе не обязательны ошеломляющие философские открытия. И все же не стоит просто так, на веру принимать эту простоту... В беседе с автором этих строк Н. Думбадзе высказал соображение, особенно его подчеркнув, что писать трудные, сложные вещи бывает легко, а простые необыкновенно трудно. Он говорил, что часто какая-то мысль кажется ясной и почти примитивной, когда она доказана, когда на эти доказательства потрачены чьи-то огромные усилия.

Такую точку зрения тоже нужно иметь в виду.

Бачана – человек наших дней, его раздумья о тех, кто-стремился к истине задолго до него, неотделимы от общих размышлений об окружающем, о содержании и направленности повседневных поступков. Его борьба с дельцами и взяточниками, его – для такого человека – нормальная деятельность писателя и редактора республиканской газеты имеет и чисто практический, и нравственный смысл.

Обращаясь к опыту предшествующих поколений для ответа на многие животрепещущие этические вопросы, грузинская проза, насколько можно судить, избегает поверхностной актуализации истории. Между прошлым, нынешним и будущим устанавливаются органичные связи – таков характер мировосприятия, продемонстрированный писателями Грузии в произведениях и на современную, и на историческую тему.

Уже упоминалось имя романиста. Отара Чиладзе. Подчеркнем: романиста. Ибо именно романы «Шел по дороге человек» и появившийся совсем недавно «И всякий, кто встретится со мной...» заставили говорить о заметном имени в нашей современной литературе.

У каждой писательской репутации – индивидуальная логика. Отар Чиладзе давно известен у себя на родине, да и среди знатоков за грузинскими пределами как один из интереснейших, из самых изысканных национальных поэтов. Он автор многих поэм, в которых очень сильно лирическое, субъективное начало... И вдруг «крупноформатная» проза, огромные романические конструкции, тяжелые глыбы жизненного материала, перевернутые перед читателем.

В способности подвергнуть плодотворному сомнению общеизвестное есть ощутимая духовная свобода. Продемонстрировать ее соблазнительно. Но Отар Чиладзе дает свою версию прошлого, избежав иронического апокрифа как жанра. Его роман «Шел по дороге человек» движется несколько иным путем, хотя авторская ирония, авторское сомнение время от времени проскальзывают в интонации повествования.

На наших глазах разрушается привычная сфера древнего мифа. Разрушается в том смысле, что из него исчезают завершенность событий, однозначность характеристик, эпичность тона. Эпос – это всегда: закончилось, свершилось, было. В романе О. Чиладзе все бурлит, клокочет, складывается, умирает и рождается заново. Высокое смешано с низким, прекрасное с уродливым, и роман может быть признан ироничным в том смысле, что он показывает: смотрите, сколь пестра и многомерна людская жизнь, как много в ней обыденного и обычного, а много столетий спустя она предстанет в эпическом ореоле, очищенная и возвышенная, и триумфальной походкой героев пройдут нынешние, покрытые пылью дорог и сражений, далеко не всегда презентабельные действующие лица.

Золотое руно? Естественно, это шкура обычного барана, только ходил ее обладатель по улице златокузнецов замечательного города Вани, а каждый, кто проходил по этой улице, покрывался золотой пылью и становился похож на статую, а потом с удивлением рассматривал себя, статуеобразного, в зеркале, специально установленном не чуждыми тщеславия мастерами. Развенчивается легенда о руне, но тут же создается новая – о златокузнечной улице. Такова поэтика романа, вовсе не чуждающегося гиперболы, щедро использующего символику, скептичного по отношению к конкретному мифу, но не к мифотворчеству вообще.

Роман написан поэтом, это чувствуется сразу: «В этот самый день море наконец, после долгого колебания, решилось и отступило на шаг от города. То был первый шаг – и самый трудный; дальше все должно было пойти само собой. Да и кто мог удержать море? Даже если бы все жители Вани от мала до велика вцепились в него, оно все равно ускользнуло бы, ибо никакая сила не может противиться тому, что замыслила природа»... и т. д. Наверное, от поэтических опытов автора философская сосредоточенность тона, буйство метафор, интенсивность красок. И еще присущая поэтическому сознанию убежденность, что чудеса нужно принимать «просто так», на веру, не пытаясь рационально объяснить их. Убежденность эта в немалой степени «держит» повествование о людях античности, с немалым простодушием неофитов открывающих для себя все сущее.

Волшебен пышный, цветущий сад Дариачанги: достаточно сломать хоть одну ветку, как он исчезает с лица земли (что и происходит в конце концов в городе, неспособном противиться злу). Но именно в этом саду гуляет со своими рабынями царская дочь Медея – сначала робкая девочка, а затем осознающая себя женщина, чье пробуждение написано с реалистической, плотской выразительностью.

Роман лишен величественной холодноватости мифа, на страницах его кипят земные, человеческие страсти. В столице колхов любят, ненавидят, плетут интриги, пьют вино, сражаются с предельной отдачей сил. Герои романа – цельные натуры. Они знают, что есть судьба, противиться которой нельзя, но чье предначертание нужно выполнять с достоинством и спокойным мужеством. Так осуществляет свое жизненное предназначение Медея, с видимым спокойствием уходя за искателем золотого руна Ясоном. Так продолжает свое пребывание на земле грозный воин Ухеиро, став беспомощным инвалидом. Так стремится жить Фрике – один из самых противоречивых и трагических героев романа: когда он был мальчиком, царь Минос отправил его в Колхиду с тайной миссией – пустить в среде колхов иноземные, греческие корни, чтобы изнутри расшатать цветущее государство. Расчет Миноса оказался дьявольски безошибочным. И Фрике, женившийся на дочери царя Аэта Карисе, и его сыновья бредили землей предков и поневоле стали предателями приютившей, давшей им жизнь и силу земли...

В романе немало таких мировоззренческих, философских парадоксов. Впрочем, не так уж редко это парадоксальность кажущаяся. Просто писатель берет большое и важное понятие и старается посмотреть на него с разных точек зрения. Он напоминает об относительности многих истин, что вовсе не отменяет насущной необходимости добывать, искать, отстаивать истину. Через многие испытания проходит Фарнаоз, сын увечного воина Ухеиро, каменотес и философ, жаждущий справедливости. Принимая мученическую смерть, он в последнее мгновение видит на земле колхов сверкающий сад Дариачанги, возвращенный из небытия, волшебный, вечно плодоносящий, готовый принадлежать добрым и мужественным людям сад.

Лучезарный «хэппи энд», правда, был бы неуместен в такой прозе. Многие вопросы, поставленные писателем, мучительны. Он менее всего способен удовлетвориться поверхностно-оптимистическим отношением к человеку, человеческой истории, человеческой способности творить добро. Хиреет некогда славный город Вани, подчинившийся жадному и тупому властителю, рушатся нравы, приходят в упадок ремесла. Из жизни колхов уходят радость и вера, и этот распад описан пером поистине безжалостным. Ведь только ребенку, бросившемуся с высоты на землю, дано напомнить об извечной страсти человека к свободному полету, страсти, которая тлела в самой глубине душ жителей Вани. Если это и напоминание о неисчерпаемости человеческого духа, то напоминание яростное и далеко не добродушное.

В романе, почти лишенном диалогов, автор постоянно держит нас «включенными» в свои размышления и эмоции. Читать книгу – нелегкий труд, а это не всем может показаться достоинством.

Это повествование, неспособное опуститься до снисходительности к человеческим слабостям, буквально восстает против унылой и разъедающей душу житейской философии прагматиков и конформистов, которые всегда готовы воскликнуть: «Что проку в добродетелях одного человека!» Роман определенно за таких, как Фарнаоз, идеалистов и романтиков, презирающих житейские блага, даже если они одиноки и платят жизнью за преодоление стадного чувства. Есть невеселая ирония в том, что Фарнаоз словно бы по ошибке становится мучеником и героем, возносящимся над толпой, но есть и вера в способность человека подняться, встать над самим собой в момент, когда приходится доказывать право называться человеком.

Запомним этот вывод, он поможет нам лучше понять роман «И всякий, кто встретится со мной...».

Снова плотный, почти лишенный диалогов текст.

Снова складывающаяся на наших глазах действительность. Об эпическом тоне неловко даже говорить.

Снова не человек даже, целый род перед лицом предначертанной ему судьбы.

Это роман, на страницах которого так много крови, жизнь, лишенная радостных красок, течет невероятно медленно и в то же время безжалостно быстро, погребая человеческие биографии, стремления и надежды. И этот же роман полон пронзительной тоски по иной жизни, иным мирам, залитым солнечным светом, устроенным достойно человека...

Густой поток повествования, где нет тщательно выписанных портретов и характеров, а есть их поэтический образ, поэтическая формула, где столь важна общая атмосфера происходящего и нелегко бывает найти логическое, прямое сцепление эпизодов и событий,– это поток прозы, снова бесспорно принадлежащей поэту.

Сложное, требующее очевидных читательских усилий произведение заставляет думать о проблеме проблем литературы – о жизненном материале и писательской точке зрения на него. Изображенное полно мрака, находится на грани чудовищного гиньоля, и мысль о некоторой эстетизации безобразного неизбежно возникает при погружении в это свободное, изысканное письмо. Авторская мысль до поры до времени словно не проявляет себя, уходит в тень, оттенок холодноватой авторской отстраненности от предмета изображения явственно ощутим, и тем сильнее спрятанный в глубину и резко выявляющийся в финале философский, нравственный пафос романа.

В романе «Шел по дороге человек» развертывалось своеобразное поэтическое сражение не только с древним мифом, но и с самим миросозерцанием людей, живших три тысячелетия назад. Это только кажется, что город Вани в целом и его жителей в отдельности преследует неумолимый и безжалостный, возвышающийся над людьми рок – обыкновенная неспособность обитателей некогда славного города противоборствовать злу становится причиной их несчастий, причиной их душевной деградации. Взгляд поэта на происходящее поражает своей конечной трезвостью. Механизм действия обнажен, все имеет свои реалистические причины, свои объяснения.

И панорама бесконечных несчастий, преследующих род Макабели, не скрывает ничего особенно таинственного. Но повествованию задана столь высокая тональность, а беды семьи следуют друг за другом с такой жестокой неизбежностью, что поневоле возникает мысль о некоем роке, стоящем над семьей и определяющем каждый поворот ее бытия.

Вторгаясь в античные времена, писатель обращался к огромным, основополагающим категориям человеческой жизни, рассматривая их в первозданном масштабе. Он не мог не задуматься над идеей рока, тяготеющего над людьми и определяющего их судьбы, идеей, отразившей затаенный страх человека античности перед непознанным окружающим миром. Эта идея неожиданно доказала свою немеркнущую поэтическую увлекательность в новом романе О. Чиладзе, где налицо и укрупненность нравственных проблем, и та условность в обрисовке персонажей и мотивов их поведения, та видимая пунктирность связи героев с определенной средой и временем, когда ничто не мешает увидеть общечеловеческий характер главных конфликтов романа.

Повествование о Кайхосро Макабели и его потомках трагично, потому что в каждом микросюжете (почти до самого финала) уже заложена трагедия – без вариантов уготованной развязки. «Как же, как не вынужденными, назвать действия человека, не имеющего выбора, делающего не то, чего хочет, а то, что может по обстоятельствам? Таков уж был подарок его треклятой судьбы – это была судьба, это она устроила так, чтоб его наследственный дом оказался за тридевять земель, именно на его бывшей родине...»

Мысль о человеке, «не имеющем выбора», принадлежит в конечном счете самому Кайхосро, и, наверное, у нас есть основания отнестись к ней с большим скепсисом. Ведь никто не заставлял нашего героя являться в деревню Уруки в чужом мундире, присваивать чужое имя, чужой титул, чужих предков и даже – вполне в стиле разворачивающейся трагикомедии – могилку лжететки, умершей ребенком. Свою жизненную дорогу фальшивый майор без особых раздумий выбрал сам.

Другое дело, что мы получили возможность представить, как писатель относится к самой проблеме нравственного выбора... Если и рассматривается она в романе, то не самым пристальным образом. Во всяком случае, сам процесс выбора с неизбежными колебаниями и размышлениями героя (а они-то и смогли бы при иной ориентации романа стать полем художественного исследования) остался практически за рамками повествования. Кайхосро Макабели стоит не перед лицом нравственной дилеммы, а перед лицом жизни как таковой, судьбы, тяжелого проклятия, нависшего над его родом. Отсюда не только тональность романа, масштаб беспрерывно возникающих в нем нравственных категорий, но и его структура, его внутреннее построение.

Страшно – для самого Макабели,– не то, что он присвоил чью-то биографию, а то, что он отказался от своей, отказался от себя, от лучшего в себе. И произошло это задолго до его появления в деревне Уруки.

Навсегда Кайхосро сохранил палящие воспоминания о себе самом, о том дне, когда солдаты вражеского войска вырезали у него на глазах всю семью. Беда в том, что «тяжесть собственного несчастья отняла у него способность жалеть других», отняла надолго, на вечные времена. Душа его так и не оттаяла, так и не признала иных движущих сил в мире, кроме насилия и зла.

От призрака убийц из далекого детства Кайхосро избавился только затем, чтобы столкнуться с новой угрозой смерти – от руки раненного им горца, возлюбленного деревенской жительницы Анны. Все нелепо в складывающейся ситуации – и поведение Кайхосро, которого все естественно считают защитником женщины и ее сына, чуть ли не героем (а ему больше всего на свете хочется выйти «сухим из воды»), и брак Макабели с Анной, в котором есть взаимные тягостные обязательства, но нет не только тепла, но даже и взаимного расположения. Ненависть к женщине, втянувшей его в эту историю,– вот и вся любовь Макабели... Можно ли скрыться от себя самого даже в самой глухой деревушке?

Страх перед смертью еще можно объяснить, зная прошлое Кайхосро. Да и месть оскорбленного горца – не тот житейский пустяк, от которого легко отмахнуться. Только можно ли исчерпать натуру Макабели, сказав о его трепете перед местью, перед неизбежным для каждого человека концом? Возвратясь к многостраничному повествованию, увидишь, что в сознание Кайхосро постепенно входил, утверждался в нем, расцветал глубинный страх перед жизнью во всех ее проявлениях, способных хоть как-то задеть ум, душу, волю героя романа.

Двухэтажный дом, построенный Кайхосро на удивление деревне, пропитан неистребимым запахом лжи и страха перед действительностью. В фундаменте этой семьи не оказалось ни капли любви. Кайхосро ненавидит Анну за то, что она причинила ему новые неприятности, ее сына Георгу за то, что тот прекрасно видит трусость бравого майора; родившийся в новом доме Петре с ненавистью относится к Георге, считая его возможным соперником с точки зрения наследства, и холодно презирает мать; с появлением внуков, Александра и Нико, стареющий Кайхосро начинает ненавидеть и их, ибо они самим своим появлением на свет и взрослением напоминают о дряхлении деда; внуки тоже не остаются в долгу, всячески мстя деду... Нет просвета в этом существовании сменяющих друг друга поколений, нет конца горю, потерям, ударам судьбы.

В двухэтажном особняке за огромным забором отсчитывают время привезенные издалека, диковинные, похожие на башню часы, но движение времени здесь – иллюзия. Да и что может измениться, уйти вперед там, где задыхается все живое, где все застыло в оцепенении.

«Жизнь истекла, прошла мимо них...» Для обитателей дома окружающий мир так же загадочен, непознаваем и пугающ, как и тысячелетия назад. Не оттого ли разговоры о роке, преследующем семью, закономерно возникают на страницах романа?

Даже если и решаются обитатели дома на какие-то решительные поступки, они заканчиваются или бессмыслицей, или трагедией. Попробовали Нико с Александром восстать против заведенных в доме порядков (они взорвали свинью, любимицу деда) – и Александр остался без руки, попыталась внучка Кайхосро Аннета уйти из дома в поисках любимого человека, в поисках иной судьбы – и попала в руки к жестокому отупевшему насильнику.

«Бессмысленная, излишняя доброта лишь разжигает зло». «Излишняя доброта – тоже болезнь». «Это доброта твоя проклятая нас погубила...» Люди, населяющие дом Макабели, или не понимают и не принимают добра, или бесконечно страдают, проявив его. Все гаснет здесь, все достойное человека превращается в свою противоположность. Став инвалидом в результате своего естественного порыва, Александр становится и убежденным мизантропом, философом и певцом жизненного зла: «Уродство – это жизнь, случайно рожденная или случайно спасшаяся; отец его – рок, и рок – его мать, оно неизбежность, непредвидимая потому только, что предвидеть его люди не хотят, потому, что оно их не устраивает!»

Это свободно льющееся повествование вряд ли может быть признано скрупулезным и многомерным исследованием прошлого. Эта семейная хроника несет слишком мало традиционных примет жанра: вместо четкой расстановки персонажей, за которыми легко угадываются социальные силы и социальные тенденции,– столкновение жестоких страстей, клубок противоречий, коренящаяся в подсознании людей задавленность собственным существованием на земле, мрачный голос крови...

Если романист хотел убедить читателей, что уступки злу, страх перед действительностью, равнодушие, неспособность к гуманному поступку не только мало украшают людскую природу, но и ведут к нравственной деградации человека, передаваясь в известной степени по наследству, то такая цель, безусловно, достигнута. В романе живут тревога и высокая требовательность к человеку. Мировоззренческая теорема может доказываться и «от противного».

Это не значит, что роман однотипен и однопланов.

Да, связь романного действия с конфликтами и проблемами огромного окружающего мира, видимо, пунктирна. О реформе 1861 года сказано между прочим. О строительстве железной дороги в окрестностях Уруки отрывочные сведения, не сведения – противоречивые слухи, которыми обмениваются урукцы. О Нико, втором внуке Кайхосро, уехавшем в город, тоже нет внятных известий. Стал студентом, попал в террористы, осужден и сослан...

И тем не менее перед читателем роман немалой социальной наполненности.

При всей своей предначертанности и фатальности происходящее с родом Макабели – отражение общего порядка вещей. Мысль о том, что проклятие семьи – отражение проклятого и неправедного окружающего мира, далеко не сразу внушается читателю, она зреет постепенно, исподволь, она вспыхивает тогда, когда становится непереносимым зрелище человеческих страданий и исковерканных судеб.

Немногочисленные «выходы» из особняка Макабели в иные миры убеждают в том, что огромная страна – тот же дом без любви, милосердия и сострадания, только многократно увеличенный в размерах. Нико первым в роду понимает, что в его доме ничего не изменится, пока не будет коренным образом перестроено все здание царской империи.

После мрака и удушья поразительный свет заливает страницы романа – это изображается житье-бытье каторжников, ссыльных, обреченных на ежедневные мучения врагов царского самодержавия. Именно так: мрак обеспеченной, как будто бы спокойной и ничем не нарушаемой жизни – и свечение бытия, полного тяжелейшего труда, болезней и неотвратимых потерь. Потому что там, среди сибирских снегов люди дарят друг другу сострадание, любовь, веру в духовное величие человека и понимание чужой души – все то, чего так не хватало под крышей двухэтажного особняка в горном селении. Александр, поехавший через всю страну, чтобы повидать брата-революционера, совершает великое паломничество за добром и истиной.

Перелом в сознании героя, его принципиальная переориентация почти не исследуются. Важно яростное, отчаянное отталкивание Александра от прежней жизни. Романиста интересует его новый путь.

Величественна нелепая черная фигура однорукого верзилы, упорно бредущего по глубокому снегу к поселению каторжан; преодолены не только огромные пространства,– преодолена многолетняя инерция безрадостного и бессмысленного существования.

Рок, преследовавший Макабели, оказался побежденным только тогда, когда потомки Кайхосро нашли в себе силы сломать панцирь себялюбия и ужаса перед жизнью, увидели зависимость своей судьбы от судеб других людей, исторических судеб своего народа.

Помните, в доме Макабели часто звучали слова о бессмысленности добра, обыкновенной доброты, об их расслабляющем влиянии на человека. Когда же в романе говорится: «Неужели же доброту нужно расходовать так же бережно, как хлеб, воду и соль, и излишек ее так же вреден, как неумеренное потребление хлеба, воды, огня или соли?» – эти размышления воспринимаешь не только как знак духовного прозрения настрадавшегося человека, но и как знак, символ бесконечной способности человека вообще к нравственному возрождению, к восстановлению его души из пепла неверия.

От горького страдания за людей к сознательному стремлению коренным образом изменить их жизнь пришел герой Отара Чиладзе. Оценим принципиальное значение этой эволюции.

Повествование о событиях трехтысячелетней давности подернуто неизбежным романтическим флером. Писательская работа в сфере античного мифа – признак крепнущего национального самосознания, попытка установить прямые связи национальной культуры с культурой мировой, общечеловеческой.

Роман о семье Макабели – это поиск нового социально-исторического контекста, в котором находится народ, давший писателю язык и мироощущение.

Отар Чиладзе не годится в утешители. Его взгляд на человека зачастую бывает скептическим. Это скепсис философа, ибо, проводя своих героев через жестокие испытания и потрясения, писатель проверяет пределы нашей, человеческой душевной и нравственной стойкости. «И всякий, кто встретится со мной...» – философский роман, убедительно доказывающий, что кропотливая переделка мира на справедливых началах и весь путь человека к обновлению нераздельно слиты в могучем потоке человеческого бытия.

Как раз в дискуссии о грузинском историческом романе мне уже приходилось касаться проблемы выбора и пути в мировосприятии современного литературного героя («Литературная Грузия» № 2. 1980).

Трудно уйти от мысли, что как раз усиленное внимание грузинской прозы к долгому, протяженному во времени пути человека сквозь меняющуюся действительность определило общесоюзное звучание книг, написанных в Грузии. Точно так же некоторое время назад в сознание широкого читателя уверенно вошла проза Прибалтики с ее озабоченностью проблемой нравственного выбора...

Могу только повторить: меньше всего хотелось дать какую-то «формулу» современного литературного процесса. Литература – слишком живое дело, чтобы можно было свести его к набору любых, даже очень изысканных схем. Просто хотелось поразмышлять об особенностях взгляда на действительность, проявленных в заметных прозаических публикациях последнего времени.

И еще, об этом тоже шла речь: одна «модель», на которой художник рассматривает взаимоотношения своего героя со своей средой и своим временем, ничуть не совершеннее другой. Вряд ли кто-нибудь возьмется сравнивать по художественной линии повесть «Белый пароход» с романом «И дольше века длится день». Но ведь идет время, что-то же меняется в нашей трактовке привычных нравственных вопросов...

И о главном: если даже признать, что проблема выбора в современной прозе, во всяком случае, во многих произведениях, несколько потеснена, это вовсе не значит, что как-то утратила актуальность высота нашей нравственной взыскательности к человеку и его социальным действиям. «Только на бога не может быть обиды – если смерть пошлет, значит, жизни пришел предел, на то рождался,– а за все остальное на земле есть и должен быть спрос!» – слова Казангапа в айтматовском романе достаточно жестко напоминают, что сегодняшняя литература вовсе не склонна снисходительно относиться к герою, хотя ему приходится немало увидеть и пережить за долгую жизнь.

Проблема выбора с особой силой зазвучала в литературе четверть века назад. Это было время после XX съезда партии, время немалых потрясений, переоценки ценностей, когда каждому было важно проверить свою позицию. Пафос ясного, недвусмысленного выбора витал в нравственной атмосфере тех лет. Теперь иная ситуация, есть возможность и потребность взглянуть на наше бытие с самых разных сторон, в том числе и в широко понимаемом временном контексте. Жизнь человека как огромный, полный событий и борений путь приобретает особый смысл, когда она рассмотрена в русле исторического пути нации, народа. Надо, по-видимому, иметь в виду эти обстоятельства. Они не только литературного порядка.