Текст книги "Туся"
Автор книги: Александр Крестинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
И почему он не оставит Тусю в покое?
И почему Тусю так тянет к нему?
И почему Лева делает с ним что хочет?
И почему Туся все это терпит?
Как это получается: в пятнашки – Тусе водить, в прятки – Тусе водить, в двенадцать палочек – тоже...
Хуже всего двенадцать палочек. Ударит Лева по доске – палочки как ветром сдуло! Бегай собирай! За это время далеко спрятаться можно...
Нет, хуже всего держаться за "электричество". Лева Тройкин выдумал эту игру сам. Нашел на лестнице такое место: возьмешься одной рукой за перила, другой – за стенку – и через тебя ток идет.
По правде сказать, ток этот совсем слабый. Гораздо сильнее страх. А еще сильнее стыд.
Если все мальчишки и девчонки берутся за руки, а крайние – за стенку и перила – как же Тусе остаться в стороне?
– Есть контакт! – кричит Лева, и все чувствуют, что контакт есть.
И Туся чувствует, что контакт есть. Он чувствует, как сквозь него бежит электричество, и Туся прыгает, хохочет, словно от щекотки.
Почему он сдается первым? Ну, третьим, вторым хотя бы. Нет, первым!..
Вечером, в постели, Туся мечтает, каким сильным и смелым он в д р у г станет. И тогда Лева Тройкин возьмет его в друзья.
Ничего ему больше не надо. Ради этого все можно вытерпеть. Ради того, чтобы идти рядом с Левой Тройкиным и ловить взгляды прохожих. "Да-да, это мой друг... Вы бы тоже хотели иметь такого? Понимаю... Но не каждому так везет..."
Прошлой зимой Лева Тройкин свинтил с кроватей все шарики. У себя дома свинтил, к Тусе пришел – свинтил и, забравшись с Тусиной помощью к дяде Вове, там тоже свинтил.
Эти шарики служили для красоты и для дела. В то далекое время каждая металлическая кровать была увенчана такими шариками. Стоило их свинтить кровать начинала дребезжать, звенеть, покачиваться, скрипеть, не говоря уже о том, что внешний вид ее не вызывал никакой радости.
Лева Тройкин и Туся сидели на полу и считали шарики. Рядом потрескивала сосновыми дровами кафельная печь, украшенная толстыми крылатыми мальчишками.
– Тридцать пять, тридцать шесть, – считал Лева. – Давай катать!..
Катали-катали... Надоело.
Стали вверх кидать и ловить. Тоже надоело.
Стали в цель бросать. Чуть стекло не выбили.
Разделили шарики пополам и гадали по очереди: в какой руке? Угадаешь – твой.
Никто не выигрывал.
– Ага, придумал, – сказал Лева Тройкин и открыл печную дверцу. Он стал швырять шарики в печку, один за другим.
– Прячься! – крикнул он Тусе. – Сейчас будет взрыв!
Туся спрятался за буфет. Взрыва не последовало.
– Это я нарочно. Вылезай, – сказал Лева Тройкин.
Они сели около печки и стали смотреть в огонь.
Даже такие озорные люди, как Лева Тройкин, стоит им сесть у огня, становятся на некоторое время как бы другими. Потом они снова будут шалить, но некоторое время сидят тихо и остолбенело глядят в огонь.
...Словно солдатики в алых мундирах, стреляя на бегу, взбираются вверх по поленьям упругие и гибкие языки огня. Крепость не сдается, но мало-помалу они окружают ее. Стены крепости чернеют, обваливаются с треском – и обнажается ярко-оранжевый город... Враг забросал его ядрами. Вон они валяются там и сям, тускло-багровые ядра.
– Золото... – говорит Лева Тройкин. – Золотой век... Хочешь золота?
Туся кивает.
– Гляди, вон золото, – говорит Лева и показывает кочергой на россыпь шариков. Он подвигает их ближе к печной дверце.
– Бери, – шепчет Лева, – оно твое! Твое!..
– Как? – шепчет Туся.
– Рукой, вот как!
Туся потянулся и схватил ближайший шарик...
– Ты что, дурак? – прошипел Лева. Он смотрел на Тусю удивленно и с опаской. Собственно говоря, он в п е р в ы е смотрел на него: что за человек такой?..
Вряд ли надо описывать, как люди плачут, обжегшись. Как им оказывают первую помощь. Впрочем, запомните: постное масло. Лейте на ожог постное масло!
Обещал – вези
Розалия Степанова, или попросту Роза, переехала в Тусин дом после Нового года. И на следующее утро вышла гулять.
Ее сразу окружили ребята. Шумят, дергают за пальто, спрашивают, кто о чем.
– Тебя как зовут, а? Как зовут?
– Ты откуда?
– Ты чья?
– У тебя санки есть? А игрушки есть? А лопатка?..
– Я видел, ты вчера в окно смотрела. Нос прижала и смотрела. Зачем смотрела?
– А меня Шурик зовут, – сказал Туся.
Роза Степанова в башлык закутана, только нос и щеки торчат, а глаза так и зыркают по сторонам, как бы чего не прозевать. "Смелая девчонка, думает Туся, – приехала в чужой двор и ничего не боится..."
– Ты, Шурик-дурик, меня за пуговицу не дергай, отвечать будешь, если оторвешь, понял?.. – говорит Роза Степанова.
– Шурик-дурик, ха-ха, Шурик-дурик! – закричали ребята и оставили Розу в покое.
– А я могу на санках покатать, – сказал Туся как ни в чем не бывало. – Кто хочет?
– Я хочу!.. Я!.. Я!..
– Я хочу! – громче всех закричала Роза Степанова.
– Садись, – сказал Туся.
Роза вытянула вперед длинные ноги – они не помещались на санках, – и Туся покатил ее по двору: мимо горки, мимо помойки, мимо сарая, мимо дров... Остальные бежали сзади и кричали:
– Меня! Меня!
Туся остановился передохнуть.
– Я могу и двое санок везти, – сказал он. – Привязывайте.
Привязали. На вторые санки сели двое, а на первых – все та же Роза. Не слезает, кричит:
– Быстрей, быстрей!
Покатил Туся двое санок по двору. Мимо горки, мимо помойки, мимо сарая... Тяжело. А Роза кричит сзади:
– Давай! Давай!
Остановился Туся дух перевести и говорит:
– Я могу целый поезд катать. Хотите?
Привязали еще санки – поездом. Все за санки цепляются, падают, каждый хочет кататься. Туся улыбается: "Пожалуйста, садитесь, всех прокачу..." А Роза с передних санок кричит:
– Давай вези! Чего стоишь? Обещался – вези!
А сама нарочно ногами в снег упирается.
Другие на нее смотрят и тоже в снег упираются. "Давай, – кричат, вези! Обещал – вези!"
Туся – веревку через плечо, поднатужился... Ни с места. Обернулся видит: Роза изо всех сил ногами в снег уперлась. И другие, на нее глядя, тоже уперлись.
– Вы ногами держите, – сказал Туся, – я вижу.
– Врешь, врешь! Не держим! – кричит Роза и ногами болтает. Другие, на нее глядя, – тоже.
Туся снова веревку на плечо. Раз, два, три! Ни с места. Повернулся, а Роза скорей ноги убирает, чтоб он не заметил.
– Так нечестно, – сказал Туся, – вы держите.
– Честно, честно! – кричит Роза. – А ты, Шурила-дурила, обещался вези!
Туся третий раз веревку на плечо, и такой вдруг сердитый стал – сам испугался. Набрал побольше воздуху, щеки надул, ногами в снег втоптался и рраз! И – два! И – трри!.. А в голове у него: тук-тук, тук-тук, тук-тук...
Жарко Тусе. Чуть не бросил он веревку, да кричит сзади Роза:
– Шурила-дурила, быстрей!
И вдруг – сдвинулись санки. Медленно-медленно поехали по двору.
Обернулся Туся: с последних санок двое мальчишек слезли и ему помогают – вперед толкают санки. Роза ругается, грозит им, а они не слушают, делают свое.
– Поехали! – кричит Туся.
– Поехали! – кричат те двое.
Помчался поезд мимо горки, мимо помойки, мимо сарая, мимо дров. Роза не удержалась на повороте – бах! – и в сугроб.
Приехала.
Чего бы еще...
Роза Степанова и Туся – соседи. На одной площадке живут. Пришла Роза к Тусе в гости и говорит:
– Какая у вас салфеточка на комоде!..
– Хочешь подарю? – говорит Туся.
– А мама?
– Мне мама что хочешь позволяет!
– Вре-ешь...
– Хочешь, Ваську подарю?
Васька на полу сидит, глаза жмурит, хвост кренделем.
– Хочу, – говорит Роза.
– Бери!
– Да я...
– Бери, бери!
Туся – салфетку через плечо, Ваську в охапку и – к Розе.
У Розы тоже дома никого. Все на работе. На стене фарфоровое блюдо корабль-парусник льдами затерт. Вокруг ледяные горы. А где же люди? Наверно, внутри сидят, печку топят, греются, сухари грызут... Больше ничего у них не осталось. Подмоги ждут...
– Подари мне это блюдо, – говорит Туся.
– Ой, что ты! – испугалась Роза. – Разве можно?
Жалко. А как бы хорошо повесить это замечательное блюдо над кроватью и разглядывать каждый вечер перед сном – и тогда приснится голубой лед, и белый снег, и голубой корабль, и люди в голубых каютах...
– Ну подари...
– Ты что, очумел! – рассердилась Роза.
– Ну, понарошку подари, как будто...
– Понарошку?
– Ну! До вечера!
Роза залезла на диван, сняла со стены блюдо, и они торжественно понесли его к Тусе.
Вбили гвоздь над кроватью. Повесили блюдо.
– Ты смотри не обмани, – говорит Роза, – только до вечера.
– Я же сказал.
Туся ложится на кровать и любуется блюдом.
– Да, ты обманешь, – говорит Роза, – все вы мальчишки – обманщики...
– Не веришь! – вскакивает Туся. – Чего бы еще... Вот! На! – Он хватает со стола любимую мамину чашку с охотником и собакой. Роза растерянно прижимает чашку к груди. – Неси домой, ну! Не бойся, неси!
Роза исчезает. И тут же возвращается. В руках у нее большая кукла с закрывающимися глазами.
– Хочешь подарю? – робко спрашивает она. – Совсем почти новая, только нога отбита...
– Спасибо! – говорит Туся. – Ничего, что нога. Пригодится и кукла.
– Вот и одежда, туфелька вот, платье, – торопится Роза, словно боится, что Туся передумает.
А Туся уже тащит плюшевого медведя.
– Пожалуйста, – говорит он, – возьми, совсем хороший медведь, только вместо глаз пуговицы...
– Ой, спасибо!
Роза несет калейдоскоп с цветными стеклами.
– Ого, здорово!
Туся тащит шарманку.
– Тру-ля-ля! Тру-ля-ля!
Роза несет мамин вязаный берет. Зачем Тусе берет? Он наденет его на голову, вот так. Привет! Я клоун!
Туся тащит через всю квартиру складной стул. Сиди, Роза, на здоровье! А хочешь – складывай; такой стул поискать...
Роза садится на стул, баюкает медведя. Чего бы еще... Чего бы еще... Вот, папина тельняшка!
Тельняшка? Об этом Туся и не мечтал. Он напяливает тельняшку и шагает по комнате: ать-два!..
Потом Туся снимает со стены тяжелую картину, что висит над столом. На картине – береза, зеленая трава... А людей нет.
Роза трогает ногтем березу и говорит шепотом:
– Какая кора толстая! Как настоящая... Краски-то сколько!
Да, краски много пошло. Наверно, потому художник людей и не нарисовал. Не хватило краски.
– Хочешь картинку?
– А куда?
– Придумаем!
Через несколько минут картина висит у Розы над диваном, на месте фарфорового блюда.
– Красиво? – спрашивает Туся.
– Очень!
Туся уносит к себе настольное зеркало.
Роза уносит к себе фотографию Тусиной мамы с гвоздикой в распущенных волосах – это когда мама была еще совсем молодая.
Туся уносит к себе фотографию Розиного папы, когда тот был краснофлотцем и носил бушлат и бескозырку.
Роза уносит градусник.
Туся – поварешку.
– Сковорода! – кричит Туся и бежит дарить сковороду.
– Кочерга!..
– Подушка!..
– Полено!..
Тут и родители подоспели.
Сначала был, как водится, шум. Потом стали ходить, вещи собирать.
Розина мама говорит Тусиной:
– Это, кажется, мой веник, но я точно не знаю. Я свой на прошлой неделе покупала, он такой еще крепкий был... А этот что-то не очень...
Тусина мама говорит Розиной:
– Простите, у нашей мясорубки ручка черная, а эта белая...
Розина мама – Тусиной:
– Это, случайно, не ваше варенье? Я понюхала – клюквой пахнет, а мы клюкву не употребляем...
Тусина мама – Розиной:
– Не попала ли к вам наша медная кастрюля?.. Ах, вот спасибо!
Розина мама – Тусиной:
– Где же наша подушка?.. Да вот она, кажется! Нет, наша полегче будет... Вот она, слава богу!
Тусина мама:
– Ради бога, нам ваша подушка ни к чему...
И все, как говорится, встало на свои места.
Я люблю вас, Мэри...
Туся любит в куклы играть.
Туся придумывает такие длинные игры с куклами, что к середине игры он забывает начало, а к концу – середину. Одна игра продолжалась, например, неделю.
Узнали про это девчонки во дворе и теперь только начнут играть в дочки-матери – кричат:
– Шурик, иди к нам скорей!
Туся бросает дела и идет играть.
У девчонок все игры похожи как две капли воды. Куклы готовят обед, ходят в магазин, нянчат других кукол, принимают гостей и потчуют друг друга пирогами из глины и песка.
Каждый день одно и то же.
В Тусиных играх куклы влюбляются, убегают из дому, стреляют из-за угла, плывут вокруг света, пишут длинные письма, ругаются, хохочут, поют и умирают...
Во время своей бурной жизни куклы теряют руки, ноги, а порой и головы.
Их хозяйки готовы мириться с этим – лишь бы игра продолжалась.
Туся нарасхват. Его зовут, когда двум влюбленным куклам надо поговорить между собой. Послушайте, как это делает Туся, и вы согласитесь, что выбор пал на него не случайно.
– Вот ваш платок, Мэри, – говорит Туся грубым голосом.
– Ах, Джон, спасибо! Где вы его нашли? – отвечает он сам себе нежно.
– В парке.
– Как вы там оказались?
– Я шел за вами следом...
– Негодник! Вы подглядывали за мной!
– Мэри, я люблю вас...
– Ах, Джон, мне дурно... Воды!
– Не бойтесь, Мэри, я не выдам вас. Никто не узнает, что вы встречались с герцогом...
– Вы добрый человек, Джон...
– Я люблю вас, Мэри!..
Тусю зовут, когда игра заходит в тупик и ее надо оттуда вывести.
Его зовут сочинить письмо или надгробную надпись, когда куклу хоронят.
И домой Тусю зовут. Он ходит с удовольствием.
У каждой квартиры свой запах.
У Ксаны и Юрки, в тридцать шестой, пахнет гороховым супом и копчеными костями. А также сухариками из булки.
У Нади – машинным маслом и бензином. Прекрасный запах!
У Веньки – нафталином, скипидаром и еще чем-то сладким.
У самого Туси – книгами, жареным луком, табаком...
У Розы – ничем. Пахнет ничем.
Нет во всем доме другой такой комнаты. Сверкает пол, стены, потолок! Из коридора в комнату ведет мохнатая дорожка, чистая-пречистая.
У Розы как-то даже неловко бегать, громко разговаривать.
У Туси – все можно. Можно стул на стол ставить. А на тот стул табуретку. А на табуретку самому залезть и прыгать оттуда на диван, прямо в бурное море.
Однажды, прыгая в бурное море, Роза уронила настольную лампу. Зеленый абажур раскололся надвое.
Роза охнула, уткнулась лицом в диван и заплакала.
Туся стоял над ней и не знал, что делать.
Он взял Розу за руку. Роза заплакала еще пуще.
Он подергал ее за рукав. Роза затопала ногами и прямо-таки заревела на весь дом.
Тогда он сел на диван и стал ждать. Он не знал, что сделал замечательное открытие: если хочешь, чтоб девчонка перестала плакать, не утешай ее. Сядь рядом и терпеливо жди.
Роза последний раз всхлипнула и замолчала. Нос у нее был красный. Губы вздрагивали.
– Что теперь делать? – сказала она. – Меня лупить будут...
– Не будут, – сказал Туся.
– Будут, – упрямо повторила Роза.
– Не бойся, – сказал Туся, – я скажу: я разбил.
А Роза опять заплакала.
Это уж совсем непонятно!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– Не бойтесь, Мэри, я не выдам вас...
– Вы добрый человек, Джон...
Буксир "Мятежный"
Туся и Лева Тройкин стоят на берегу канала. Столетние тополя склонились над водой. И как только не падают?..
Кирпичные корпуса морского экипажа заслоняют от тополей солнце, и тополя всю свою долгую жизнь тянутся к нему.
Тополя отбрасывают тень почти на середину канала. Кажется, дай им волю, они дотянутся до того берега, где всегда солнечно, а сейчас так весело играет патефон: "Пой, Андрюша..."
В морском экипаже тихо, будто вымерло все, и сколько ни заглядывай в окна, никого не увидишь, а у главного входа – часовой с тесаком. На него можно смотреть хоть целый час, потому что ему скучно на вахте, ему даже приятно, что он кому-то интересен, хотя бы мальчишкам... А что мальчишки? Мальчишки тоже люди!
Вода в канале густая, грязная, в мазутных разводах, а на том берегу ребята стоят с удочками.
Нет-нет и вытащат уклейку. И откуда эти уклейки берутся? Может быть, из Фонтанки? А в Фонтанку из Невы приплывают, а в Неву – из залива, а в залив... из моря...
Значит, если отсюда в Фонтанку, а из Фонтанки – в Неву, а из Невы – в залив, а из залива – в море, то можно в конце концов попасть в океан!
Значит, в этой гнилой, масленой воде, покрытой тягучей пленкой, густо усыпанной тополиным пухом, значит, в этой воде есть хоть одна – хоть одна да есть! – капля океана!..
Это открытие так взволновало Тусю, что он тут же хотел поделиться с Левой Тройкиным, но спохватился: посмеется над ним Лева. Сколько раз бывало.
Лева Тройкин плюет в канал и говорит:
– Если отсюда поплыть, запросто можно в океан попасть, а?
Туся открывает рот...
Э, да что там! Кто поверит, что они враз подумали об одном и том же? Никто не поверит!
Вдоль берега привязаны и прикованы ржавыми цепями лодки, железные и деревянные, с каютами и без кают, крашеные и смоленые. "Лена", "Тамара", "Светлана", "Иван" – кургузый баркас, осевший на левый борт...
Тусе все тут удивительно и радостно до замирания сердца. Впервые в жизни он ушел так далеко от дома. Да еще с Левой Тройкиным!
– Эх, – говорит Лева, – что тут было! Шлюпки готовили к навигации, стеклом чистили, шпаклевали, красили... Я матросам помогал...
"Почему, – думает Туся, – почему одним людям все можно, а другим..."
– Эй, Гриха! – кричит Лева Тройкин на другую сторону канала. Ловится?
– Не-а! – отвечает один из рыбаков, белобрысый, в длинной майке поверх трусов.
– Дурак, – говорит Лева Тройкин, – ну и дурак Гриха, разве тут ловят! Я знаю, где ловят...
"Все он знает, – думает Туся, – все..."
Подымается ветер и несет по набережной тучи тополиного пуха. Пух летает над головой, щекочет шею, лицо, а то вдруг завьется под ветром в маленький белый смерч и кружит по берегу, кружит...
"У-у-у!" – доносится справа. Это речной буксир выходит из-за поворота. "У-у-у-у!"
Буксир идет прямо к спуску, где стоят мальчики. На его прокопченном носу белый краской выведено: "Мятежный".
Из грязно-голубой рубки высовывается голова в чехле от бескозырки.
– Эй, огольцы! Сбегай на вахту, скажи, "Мятежный" пришел, пускай тару дают!
Туся почти ничего не понял, но обрадовался. Лева понял все, кивнул и побежал к морскому экипажу. Туся за ним.
– Товарищ вахтенный! – крикнул Лева матросу с тесаком. – "Мятежный" пришел, тару просит!..
Вахтенный, щекастый матрос с заспанными глазами, сказал, почти не раздвигая губ:
– Тара-то здесь, да кому катить-то... Я с поста не уйду...
– Мы! – закричал Лева Тройкин. – Мы покатим! Чего катить надо?
– А пропуска-то у вас есть? – спросил щекастый и тут же сообразил, что перед ним мальчишки. – Ну, валяйте.
Он побренчал связкой ключей, выбрал, какой надо, отворил ворота и мотнул головой.
– Выкатывайте...
Во дворе стояли две бочки. Одна ростом с Тусю, другая повыше. Туся заглянул в ту, что поменьше, понюхал: из бочки несло чем-то кислым.
– Вали ее и кати, – сказал Лева Тройкин, – а я эту...
Туся так и сделал. Повалил свою бочку и покатил. А она его не слушается. Все норовит в сторону свернуть. Он ее в ворота толкает, а она от ворот. Он в ворота, она от ворот. Лева Тройкин давно уже свою бочку на улицу выкатил, а Туся все за ворота не выберется. Перепачкался – из бочки слизкое ползет, – вспотел... Хоть бы вахтенный помог, да, наверно, на посту нельзя бочки катать, он и стоит, ключами бренчит, ждет...
– Ну, что ты там! – кричит Лева Тройкин. – Чего застрял?
– Да кривая она! – отвечает Туся. – Прямо не катится!
– Сам ты кривой! Гляди...
И Туся увидел, как ловко, толкая ногой и ровняя время от времени руками, гонит свою бочку Лева. Услышал, как звонко гремит она по камням набережной. Увидел рулевого, который стоит на берегу, руки в боки и ждет свою тару. И захотелось Тусе подогнать бочку так же весело и легко, как Лева.
Эх! Он ударил свою бочку ногой, и бочка закружилась на месте, как волчок. Она брызгалась кислой капустой, а рулевой хохотал, и Лева Тройкин тоже хохотал...
Так все было хорошо – и вдруг... Проклятая бочка!.. Туся стиснул зубы, остановил бочку, тихонько повел ее руками, следя, чтоб она касалась мостовой только средней, самой пузатой своей частью, и вдруг ощутил, как это легко, как просто, и хотя ничего не слышал вокруг, занятый своей бочкой, понял, что никто больше не смеется над ним.
– Ну, огольцы, спасибо, – сказал рулевой.
Он вкатил бочки на буксир, поставил их плотно одну к другой и теперь обтирал руки ветошью.
– Дяденька, прокати... – сказал Лева Тройкин.
– Прокатить... Да я же в порт иду, туда нельзя. – Он помолчал, поскреб ногтями шею, поглядел куда-то поверх мальчишек и сказал лениво: Ну ладно, прокачу маленько, только за борт не свешиваться!
...Лева Тройкин стоит и поплевывает в воду, словно ничего и не случилось. Рулевой держит свой руль и забыл про них...
– Эй, Гриха! Прощай! – кричит Лева Тройкин.
"Тых-тых-тых-тых..." Буксир делает поворот, и вот уже пропал Гриха за поворотом, и вахтенный, и тополя...
Мальчишки сидят на маслянисто-черных бухтах каната, под ногами у них вздрагивает и мелко трясется палуба, а мимо глаз проплывает новый, невиданный город.
Город, словно в кривом зеркале, вытянулся вверх всеми своими домами, а все потому, что Туся видит его снизу. Город кажется странно удаленным, и все в нем как бы уменьшилось. Город все время движется, а значит меняется...
– Вон папиной сестры дом, моей тети! – кричит Туся и показывает на серый дом с колоннами и старинными фонарями. – А вон девятка автобус, мы на нем ездили, а вон!..
"Мятежный" надламывает свою черную с красной полосой трубу, выпускает облако дыму и копоти и – тых-тых-тых... – собирается пройти под мостом.
– Сейчас Фонтанка! – кричит Лева Тройкин.
Сейчас Фонтанка, за Фонтанкой – Нева, за Невой – залив. А там...
Через мост ползет трамвайчик, он ползет высоко и кажется маленьким. Туся машет рукой пассажирам, улыбается им и жалеет их искренне и снисходительно. "Смотрите, смотрите на нас, видите, как чудесно мы плывем!.."
А впереди другой мост, с башенками, похожими на крепостные, с тяжелыми цепями, перекинутыми от одной башни к другой. За мостом громадные краны по всему небу!
Буксир подходит к дощатой пристани на железных понтонах. Рулевой первый раз за все время поворачивает голову.
– Все. Дальше нельзя...
Туся и Лева Тройкин стоят на пристани и молча смотрят вслед буксиру, пока он не скрывается из глаз. Где-то там, в невидимом пространстве, сплошь усеянном кранами и кораблями, он гудит еще раз – а может, не он? но Тусе так хочется, чтобы это он, "Мятежный", прогудел. Прогудел попрощался...
– Я, когда вырасту, – говорит Лева Тройкин, – обязательно фамилию сменю. Я бы на месте отца давно сменил...
Левин отец военный, у него по кубику в петлице. Он ужасно маленький, чуть-чуть выше Левы, и Лева этого стесняется. Он старается не выходить из дому рядом с отцом.
А Левин отец ничего не стесняется – засучит рукава гимнастерки и тащит белье в прачечную, а там встанет рядом с Левиной матерью и полощет. А смеется – умора! – тоненько-тоненько, как ребенок.
– Какую ты хочешь фамилию? – спрашивает Туся.
– Ну, не знаю еще, подумать нужно...
Знает он, знает, и фамилия у него есть и даже наверняка не одна, только говорить не хочет. Что поделаешь – не друг...
– Тебе, между прочим, тоже не мешало бы фамилию поменять, – сказал Лева. – Что это такое: Пряников! Цирк...
Туся и сам стесняется своей фамилии, но сейчас ему даже приятно, что у них с Левой есть что-то общее, общая досада, что ли...
– Слушай, а ты весь в саже! Вот это да! Ну-ка, посмотри на меня... Что, тоже?.. Ай да ну-ну! – Лева захохотал.
И Туся тоже захохотал.
Он впервые идет пешком по этим улицам и переулкам, впервые без взрослых переходит трамвайную линию, впервые никто не одергивает его: "Подожди, посмотри – куда? Правильно, влево. А потом – куда? Правильно, вправо..." Он сам знает, что надо сначала подождать, потом посмотреть влево...
Ну, вот и дом. Здрасте, я ваш сын. Не узнаете? Разве я так изменился? Да-да... Чего я вам расскажу! Дайте только пообедать. Вы даже не поверите, где я был! Сядьте за стол и сидите спокойно, а я буду рассказывать. Так вот... Не охайте, ничего страшного не было...
Ничего страшного, надо только нажать на звонок. Дзинь – и все. А рука почему-то тяжелая... Ну, раз...
Так и есть, мама, папа, кто-то еще... Да что они так смотрят? Он же не умер! Видите, он улыбается, но боится открыть рот, потому что стоит ему сказать слово – и начнется такое...
– Я...
– Где ты был? Что за вид? Что это значит?..
Вот. Ничего они не поймут. Ничего.
Туся стоит в коридоре и смотрит на свои руки. Они у него все черные, в мазуте и саже. Свидетели необыкновенного чуда.
Прапрапра-Пряников и другие
Тусина мама, как я уже сообщал, работала в аптеке. Была она рецептаром. Принимала заказы на лекарства.
На первый взгляд, это простая и даже легкая работа. Сиди себе, читай рецепты, выписывай талончики... Но только на первый взгляд!
Однажды Тусина мама обнаружила в протянутом ей рецепте ошибку.
Если бы приготовить лекарство так, как написано, от него не то что поправиться – еще сильней заболеть можно! А то и хуже...
Тусина мама задумалась, потом молча исправила ошибку.
После работы она зашла в телефонную будку и позвонила тому врачу, чья подпись была на рецепте.
Знали бы вы, как он благодарил Тусину маму! Он даже заплакал.
Этот старый опытный врач ошибся впервые в жизни. У него в тот день случились неприятности. Из-за них он и ошибся.
Каждый год с тех пор Восьмого марта старый врач приносил Тусиной маме большой букет цветов.
Каждый год. Вплоть до самой войны.
А в другой раз Тусина мама проверяла принятые рецепты и вдруг видит: маленькому ребенку прописали дозу взрослого! Оказалось, что лекарство это уже сделано и даже выдано заказчику часа два тому назад. Тусина мама быстро отыскала адрес больного ребенка и со всех ног бросилась туда.
Вовремя успела!
Этот случай сделал Тусину маму знаменитой. Родители ребенка написали в газету восторженное письмо, и редакция напечатала его под заголовком: "Благородный поступок".
Тяжелая вещь – слава! Тусина мама работала в самой большой аптеке города, на самой его шумной улице. Люди, входя в аптеку, спрашивали друг у друга: "Скажите, а где та дама, что спасла ребенка?.. Ах, вот эта! Спасибо..." И хотя в аптеке было несколько окошечек, большинство посетителей вставало в очередь именно к Тусиной маме. Стоять в очереди к ней – сущее удовольствие! Вежлива, ласкова, всем улыбается, а с некоторыми даже шутит...
Вы скажете, пожалуй: "Как можно на такой ответственной работе шутить и смеяться? Вдруг ошибку пропустишь?.."
На это я отвечу так: Тусина мама была мастером своего дела. А мастер своего дела работает легко и красиво. Он может и пошутить и посмеяться, дело от этого не пострадает. Наоборот, дело только выиграет.
...Мы с Тусей любили приходить в аптеку, тихо стоять в сторонке, нюхать причудливые аптечные запахи и смотреть, как его мама работает. Она была такая красивая на работе, Тусина мама! Косынка с красным крестом... Халат невозможной белизны!.. Так и хотелось посадить на него пятнышко!..
Банки, склянки, кульки, пробирки, рецепты, чеки, талоны мелькали у нее у руках. И очередь таяла на глазах.
На рабочем столе Тусиной мамы под книгой для записи рецептов хранился секретный блокнотик, куда она незаметно вписывала фамилии некоторых посетителей. Она записывала только те фамилии, которые казались ей странными, забавными или смешными.
...Когда мама возвращается домой, Туся встречает ее словами:
– Ну, что сегодня, а?
– Чемоданов, – говорит мама, расстегивая пальто.
– Чемоданов? Ха-ха, Чемоданов! А еще?
– Борщ, – говорит мама, вешая пальто на крючок.
– Борщ! Дяденька Борщ!
– Не дяденька, а женщина, – говорит мама, снимая шляпу.
– Женщина Борщ! Женщина и Борщ! Вот это да! А еще?
– Маслице...
– Ой, Маслице! А еще?
– Лялечкин...
– Лялечкин! – кричит Туся. – Голубчик Лялечкин! А еще?
– А еще Эх, – говорит мама, снимая боты.
– Что, что?
– Эх, понимаешь, Эх. Я говорю ему: "Гражданин, ваша фамилия на рецепте не указана". А он говорит: "Указана, Эх..." Я говорю: "При чем тут эх? Скажите вашу фамилию". А он: "Эх моя фамилия..." Я спрашиваю: "Что-нибудь случилось с вашей фамилией?" – "Нет, – говорит, – ничего". "Ну, так скажите ее скорей!" – "Я уже сказал: Эх моя фамилия!" – "Значит, вы Эх?" – "Ну да, Эх я, Эх!"
– Эх ты, Эх! – хохочет Туся.
– Эх моя фамилия! – хохочет мама.
В прихожую входит папа.
– Что за шум? Я, кажется, работаю...
– Эх, папа! Фамилия-то какая – Эх!
– Опять эта глупая игра! – строго говорит папа. – Не вижу ничего смешного. И удивляюсь, безмерно удивляюсь, когда взрослые люди...
Папе не удается закончить фразу. Мама, смеясь, бросается к нему и целует.
Чего только не приключалось с Тусиной мамой из-за этих самых фамилий!
Как-то около ее окошечка остановился круглый, маленький, розовый и прокудахтал: "Кудай-Дальчин!" А Тусиной маме показалось: "Кидай дальше". Она удивилась и спрашивает: "Что кидать?" А он опять: "Кудай-Дальчин!" Фамилия у него такая – двойная. Тусина мама машинально записывает: "Кидай дальше..." Он говорит: "Что вы пишете? Смеетесь надо мной, что ли?" Тусина мама глаза скорее отводит и губы кусает, чтоб не расхохотаться. Как посмотрит на него – круглого, маленького, розового, так и видит Невский проспект, а над проспектом, точно мячик, летит этот Кудай-Дальчин. Люди ловят его, а он кричит: "Кидай дальше!.." "Нет, вы смеетесь надо мной, я вижу! – говорит Кудай-Дальчин. – Я вижу, у вас глупости в голове! Дайте-ка жалобную книгу!"
Тогда вся очередь как закричит: "Какая вам еще книга! Вы что! Ведь это ударница! Наш лучший рецептар! Она ребенка спасла! Вы, наверно, из другого города, не знаете ничего! Не волнуйтесь, голубушка, мы вас в обиду не дадим! Ишь ты!.."
...Пока мама на работе – Туся рисует. Он рисует могучего Чемоданова, доброго и милого Маслице, женщину Борщ с бородой и усами; угрюмого человека по фамилии Беда; худого, как гвоздь, Лялечкина с печальным красным носом. Лялечкина держит за руку кудрявая девчонка Лялечка.
И Кудай-Дальчин у Туси нарисован – этакий розовый колобок с короткими ручками и ножками. А еще есть такой рисунок: клоун в пестром колпаке и широченных шароварах. Изо рта у него пузырь, а в пузыре слова: "Эх моя фамилия!"
В один прекрасный вечер сидит Тусина мама у себя на работе, за окошечком, и принимает рецепты. Уже конец смены, устала она, не смеется, не шутит, даже глаз не подымает на людей. Об одном мечтает: "Скорей бы домой. Напиться чаю и спать!.."
Берет она не глядя очередной рецепт и читает: "Немедленно выдать подателю сего сто граммов натурального спирта по случаю холодной погоды и веселого настроения". И знакомая подпись закорюкой... Мама глядит, а за окошечком – дядя Вова. Подмигивает ей, улыбается, глаза блестят. И протягивает еловую ветку. "А, это ты... – говорит мама, – спасибо!.." "Это я, – говорит дядя Вова, – привет!" Тусина мама говорит: "Ну иди, иди погуляй, я скоро закончу и вместе пойдем домой. Ладно?.." – "Ладно, говорит дядя Вова, – но при условии, если ты запишешь меня в блокнотик!.." – "В блокнотик?" – "Да-да, в блокнотик, – подмигивает дядя Вова. – Фамилия моя Пряников. Очень смешная фамилия!" – "Ну хорошо, говорит Тусина мама, – я запишу, а ты иди..." – "Нет! Запишешь – тогда уйду!" – упрямится дядя Вова. "Да запишите вы его куда-нибудь! – советует Тусиной маме очередь. – А то задерживает всех".
