Текст книги "Аргентовские"

Автор книги: Александр Дудко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

ПЕРЕД БУРЕЙ

По распоряжению Совета каждая организация и учреждение должны были заготовить дрова на зиму. Кроме того, им вменялось в обязанность поставить такое же количество дров для населения города.

Аргентовский прикинул: на это дело хватит двух дней, если бросить на заготовки две третьих списочного состава управления. И в конце мая горуездная милиция отправилась на кордон Шух.

Работой в деляне руководил командир конного отряда Чупин, в прошлом десятник лесоповала. Комиссар вместе со всеми пилил и выкорчевывал деревья. В первый же день деляна была почти полностью выпилена. Работали допоздна.

Вечер выдался тихий и звездный. На опушке бора вспыхнули костры. Вбили сошники, повесили ведра с водой для будущего чая с заваркой из листьев смородины, развязали сидоры с домашней снедью. Поужинали. Сделали шалаши и расположились спать. Некоторые остались у костров выкурить самокрутку, да так и засиделись.

С непривычки у Лавра ныла спина, ломило руки. Он прилег в шалаше, но сон не шел. У тлеющего костра вспыхивали четыре папиросных огонька. Доносился неторопливый разговор.

Аргентовский любил вечерние посиделки, где собирались мужики пожилые, повидавшие жизнь, много знающие такого, что любо-дорого послушать.

– Поглядите, сколько лесу валехнули, а! Нешто хозяину потрафили бы эстолько…

– Недаром комиссар намедни про коммунизму баил.

– Дожить бы да поглядеть, что с чем едят.

– Доживем. Не мы, так дети или внуки наши…

Помолчали. Лишь слышно было, как коростель кого-то уговаривал: «Спать пора, спать пора…»

– Ежели контра обедню не испортит.

– Как бы она не злобствовала, теперь ей нас не одолеть…

Сухая земля донесла едва различимый топот копыт. У костра прислушались.

– Никак кто-то скачет?..

…В первой половине мая на станцию Курган прибыл странный поезд – весь из теплушек с маленькими зарешеченными оконцами. Состав медленно подходил к перрону, где его встречала огромная толпа. Паровоз резко тормознул, пересчитав вагоны, и окутался белесым облаком пара. Ударил станционный колокол, люди бросились к вагонам. Но раздвинулись двери и из теплушек посыпались солдаты в серых мундирах. Толпа замерла, затем отступила назад.

Вскоре курганцы привыкли к таким поездам. Чехословацкий корпус, сформированный из бывших военнопленных, двигался во Владивосток, чтобы оттуда морем возвратиться на родину.

Трудности, связанные с нехваткой паровозов и топлива, не дали возможности за короткий срок перебросить корпус в порт назначения, и он растянулся почти через всю страну. Этим воспользовались враги Советского государства. Правящие круги Антанты, внутренняя контрреволюция и реакционное офицерство организовали мятеж чехословацкого корпуса, сумев лживой пропагандой вовлечь в него значительную часть солдат.

Сведения о подготовке к мятежу в Курганский совдеп стали поступать в мае. Вначале это были неопределенные слухи, но вскоре поведение белочехов, ставших фактическими хозяевами станции, серьезно встревожило партийную организацию. На совместном заседании совдеп и совжелдеп приняли решение всеми силами задерживать эшелоны на станциях, не давать им возможности продвигаться на восток, чтобы распылить силы контрреволюции.

…У костра осадили коней двое – лесник и помощник дежурного по управлению милиции. Милиционер подал Аргентовскому, вышедшему из шалаша, пакет. Кто-то бросил в костер сухих сучьев – взметнулось пламя. Комиссар разорвал конверт, извлек четвертушку синей бумаги, вырванной из какой-то конторской книги, и узнал размашистый почерк председателя Совета Зайцева. Он предписывал: немедленно прекратить работы и всем прибыть в город. К 8 часам утра Аргентовскому явиться в совдеп.

А. П. Климов, председатель Курганского комитета партии большевиков.

Е. Л. Зайцев, председатель Курганского совдепа.

…Сизый махорочный дым облаком клубился в кабинете председателя.

– Кажется, собрались все, кого приглашали. Начнем, – сказал Зайцев, сдвигая бумаги на край стола. Он извлек из-под мраморной чернильницы форменный телеграфный бланк, надел очки и стал медленно читать:

– Вчера ударами мятежных чехословацких войск пал Челябинск. Примите меры защиты города.

Евгений Леонтьевич поверх очков обвел взглядом присутствующих. В кабинете воцарилась настороженная тишина. Началось… С минуты на минуту мятеж может вспыхнуть и здесь, в Кургане.

Первым нарушил молчание Зайцев.

– Не паниковать, товарищи. Приказываю: немедленно приступить к формированию рабочих дружин, обучению их по плану, который мы составили с Климовым. На совместном заседании комитета партии и совдепа сегодня его рассмотрим и утвердим.

Поднялся Александр Климов, уставший, с красными от бессонницы глазами.

– Мы прикидывали так и этак и пришли к выводу, что своими силами город не отстоять. Надо привлечь крестьян уезда. Воззвание подготовлено. Редактор газеты «Известия» Ян Пуриц отпечатает и разошлет по волостям.

– Разрешите спросить, – перебил Городецкий, – а где взять оружие?

– Не торопись поперед батьки в пекло. Все скажу, – недовольно поморщился Климов. – Все вы немедленно командируйте людей в села для формирования боевых крестьянских дружин. И сразу же двинуть их к городу. У многих бывших фронтовиков оружие припрятано. Даже бомбы найдутся. На худой конец, и с дробовиками принимать можно. Собрать в кучу пулеметы, каковые в наличности. В милиции – два. Так, Лавр Васильевич? Один на охране тюрьмы. Три. И на железной дороге есть…

Совещание затянулось. На обед никто не пошел. У каждого – куча дел, которые надо срочно решить, согласовать, утрясти. Когда, наконец, все вышли, Лавр подошел к столу председателя совдепа. Зайцев вопросительно глянул снизу вверх.

– Я насчет совдеповской кассы. Спрятать бы куда…

– Верно! – вскинулся Евгений Леонтьевич и даже пристукнул костяшками пальцев по столу. – Как это мы раньше не подумали?! – И принялся звонить комиссару банков Петрову. – Нет? А где? Найдите. Пусть немедленно зайдет ко мне. Зайцев говорит. Да, да.

Вскоре у председателя совдепа состоялось новое совещание. На него были приглашены четверо – Климов, Аргентовский, комиссар банков Петров и заведующий земельным комитетом Менщиков. Обсуждали, где спрятать кассу. Сошлись на предложении председателя комитета партии большевиков Александра Климова. Он сообщил, что в городе на всякий случай создана подпольная организация. В случае чего деньги пойдут на нужды подполья. Договорились: Менщиков получает деньги якобы на организацию медицинской помощи населению сельской местности, а также помощи беднейшим крестьянским хозяйствам и передает подполью. Тайник знают только присутствующие на совещании.

В управлении горуездной милиции из помещений выносили столы, стулья, шкафы. Их место занимали кровати и топчаны. В зале для заседаний стучали молотки, визжали пилы. На дверях комиссарского кабинета висел приказ о переводе личного состава милиции на казарменное положение.

К вечеру во дворе управления дымила полевая кухня. Повар в халате и белом чепце разливал щи в котелки и миски. Милиционеры рассаживались на крыльце, прямо на земле. Ели с аппетитом, не зло подшучивая друг над другом.

– А пошто, братцы, не распорядиться бы комиссару насчет сна.

– Мастер ты, Елфим, на такие штучки, – сразу отозвалось несколько голосов. – Жрать да спать – твои первейшие дела.

– Прошлый раз послали нас в засаду на конокрадскую тропу. Пришли. Сели. Темень… хоть глаз выколи… Посидели… Хвать – нет Елфима. Шумнуть нельзя. Обшарили поблизости кусты. Нету. Никак сбег, думаем.

– Есть такие, што темноты боятся, – вставил кто-то.

– Есть, – согласился рассказчик. – Но у Елфима другая болезнь. Чупин в панику: «Как, – говорит, – я перед комиссаром отчитываться стану – сам Елфима в милицию привел, как фронтовика-однокашника?» Слышим: будто ветер по вершинам сосенок шумнул. Хр…у…у… Потом свист. Длинное коленце… Куда там соловью!.. Пошли – он лежит кверху пузой. Рот – до ушей и храпит, аж кусты до земли клонятся…

– Ври, ври, Парфен, – возмутился Елфим под общий хохот. – И вовсе не так было.

Увлеченные рассказом, не заметили, как подошел комиссар.

– Это когда конокрадов за деревней Фатеры накрыли? А мне Чупин не докладывал.

Первым вскочил Елфим, за ним поднялись все. Заговорили наперебой, предлагая Аргентовскому посидеть с ними. Разговор сразу перешел на главное.

– Неужто чехи сунутся?

– Сунутся. Теперь уж точно, – категорично подтвердил Аргентовский. – Контрреволюции они задаток дали: Челябу, Златоуст, Петропавловск…

– То-то гляжу: Бакиновы, Галямины, Сорокины гоголями ходють. А намедни Годовых веду к следователю. «Шпокнули бы тебя, гадину, скорее, – говорю, – и дело с концом». У него рот до ушей, физиономия довольная… «Не успеете», – ответствует.

– Чуют жареное, паразиты…

– Ишо как…

– А могут чехи побить нас, товарищ комиссар? – спросил Григорьев, выглядывая из-за широкой спины бородатого милиционера, который был проводником во время разгрома банды Васьки Шпона.

– Да, сила сегодня на их стороне. Может, и город придется сдать…

– Без боя? – ужаснулся кто-то.

Лавр сбил фуражку на лоб.

– Вот я и хотел с вами совет держать. Как лучше: драться до последнего издыхания или поднять руки? Отдать все снова капиталу, только б нас не тронули…

Наступила тишина. Аргентовский переводил взгляд жгуче-черных глаз с одного на другого, ждал. Первым заговорил Григорьев. Будто простонал.

– Да меня батя живым съест…

Никто не стал доискиваться – за что. Мысли Григорьева были понятны без слов. Милиционеры загомонили, будто вешний ручей, пробившийся сквозь снежную наледь.

– На такое дело родительского благословения не жди.

– Веди нас, комиссар, в бой.

БОЙ НАЧАЛСЯ НА РАССВЕТЕ

Первого июня белочехи предъявили ультиматум – потребовали передать им всю власть в городе. К этому времени на станции стояло шесть эшелонов с более чем двумя тысячами семистами солдатами и офицерами чехословацкого корпуса. К ним примкнули курганские белогвардейцы.

Совет отверг это наглое требование.

Ночь с первого на второе прошла в тревожном ожидании. Усиленные красногвардейские, рабочие и милицейские посты несли службу у почты, банков, на подступах к тюрьме.

Еще с вечера небо покрылось облачной пеленой. Ни звезд, ни луны.

Милицейский отряд охранял подступы к банку. В случае отступления групп и отрядов самообороны он должен прикрыть их и через Троицкий мост выйти из города последним.

На рассвете со стороны вокзала донеслись редкие выстрелы. На минуту все стихло. Затем в районе тюрьмы повел ровную строчку пулемет. В ответ послышались редкие винтовочные хлопки. Звуки боя приближались, становились яростнее. Вот уже стреляют на Пушкинской улице, где оборону держат моряки военного комиссара Владимира Губанова.

Наступило хмурое утро.

Наблюдатель, сидевший на крыше банка, крикнул:

– Грунт отходит!

Аргентовский приставил лестницу, взобрался на крышу. Не успел приложиться к биноклю, как по железной кровле будто сыпанули горохом. Лавр юркнул в слуховое окно, укрылся за трубой. Когда грохот прекратился, осторожно выглянул, посмотрел в бинокль. По крыше опять затюкали пули. Пришлось снова прятаться за трубой. Но Лавр успел разглядеть нестройные цепи белочехов. Они вливались в Троицкий переулок через Гоголевскую улицу.

«Если отряд начальника тюрьмы Мартина Грунта отходит, то где же матросы Губанова?» – подумал Аргентовский.

Вновь высунулся из слухового окна. На этот раз четко различил позиции Грунта и Губанова. Лицо комиссара просветлело: отряд Мартина дружными залпами прижал белочехов к дороге. Мятежники лежали в пыли и были хорошей мишенью для красногвардейцев, стрелявших из-за домов и палисадников. Но вскоре они поняли свою ошибку и тоже бросились к домам. В это время Лавр увидел самого Грунта, Укрываясь за толстым тополем, он раз за разом стрелял из винтовки. Затем, широко размахнувшись, кинул бомбу. Раздался взрыв. И, будто в ответ, на противоположной стороне переулка застрочил пулемет. «Губановская матросня поливает», – отметил Аргентовский и крикнул вниз:

– Пережогину выдвинуться на помощь Губанову!

– Как пройти, комиссар? – задрав голову вверх, спросил Пережогин. – Оттуда лучше видать.

Не отрываясь от бинокля, Лавр сказал:

– Огородами до Александровской, пересечь двор Юдниковского дома… и ударить с левого фланга…

Но решение пришлось изменить. Наблюдатель, сидевший на крыше соседнего дома, крикнул:

– Нас обходят!

Аргентовский поднялся на конек крыши. Совсем рядом, на Дворянской, он увидел белочехов. Они шли двойной цепью.

– Пулемет! Пережогин, перекройте улицу Свободы против базара. Нас обходят.

Прижимаясь к палисадникам, навстречу белочешским цепям пробежало десятка два милиционеров. Следом за ними двое волокли пулемет. В одном из них Лавр узнал Костю. «Когда он успел к станкачу определиться?» За последние дни он не видел брата. Костя выполнял задание Ястржембского и не попадал на глаза.

Первая же пулеметная очередь разорвала цепи белочехов, заставила прижаться к заборам. Атака захлебнулась. Но Аргентовский понял: это успех временный, положение остается тяжелым. Сквозь звуки боя комиссар уловил захлебывающуюся скороговорку пулемета, установленного на колокольне Троицкой церкви. Значит, враг прорвался на улицу Свободы и заходит с тыла. Надо отступать к мосту.

Отряд еще не успел занять оборону на крутом берегу Тобола, а мятежники уже замкнули ближайший перекресток, устремились за отступающими. Пулеметчик на колокольне Троицкой церкви Александр Быза замешкался: то ли выбирал более удобную позицию, то ли менял ленту… Часть вражеских солдат проскочила в расположенный напротив магазин и стала вести прицельный огонь. Стрельчатые своды колокольни заволокло известковой пылью. Начали вызванивать колокола. Сквозь белесую дымку оттуда пробились было конвульсивные вспышки пулеметной очереди и – погасли. По цепи отряда пробежало: «Бызу убили…»

Мятежники забрались на колокольню, и пулемет стал бить по отступающим отрядам самообороны. Особенно свирепый огонь белочехи обрушили на подступы к мосту.

– Вот поливают!.. Головы не поднять…

Аргентовский почувствовал на щеке чье-то дыхание. Скосил глаза – Пережогин. Голова перевязана грязной тряпкой.

– Ранен?

– Ерунда… Ухо пулей малость царапнуло. Другая беда, комиссар: патроны на исходе.

Да, это беда. И силы тают. Но уходить, пока другие отряды не покинули город, – нельзя. Остается одно: занять оборону по ту сторону реки.

– Выносить тяжелораненых! – скомандовал Аргентовский.

Когда отряд перешел мост, он приказал отправить раненых в деревню Смолино.

Бой у моста шел уже третий час. Белочехи никак не могли закрепиться на более низком левом берегу.

Если бы раньше кто-нибудь сказал Аргентовскому, что крошечный милицейский отряд способен встать на пути многочисленного, хорошо вооруженного противника и на несколько часов сковать его действия, – не поверил бы. «Ну и молодцы ребята! Понукать не приходится. Понимают с полуслова». Эти мысли промелькнули так же скоротечно, как скоротечна была передышка, которую дали отряду белочехи, готовясь к очередной атаке.

Троицкий мост… Его по праву называли воротами города. Почти каждый год перед наводнением его разбирали и строили снова то городские власти, то купец Бакинов, чья мельница стояла в излучине Тобола. Много видел он на своем веку: и пугачевские дружины, и тысячные гурты казахских прасолов, и обозы хорезмских перекупщиков, и верблюжьи караваны персидских купцов… В тот день он стал боевым рубежом между двумя мирами… Стоял он, окутанный пороховым дымом, изрешеченный пулями, немой свидетель человеческого героизма.

Немало белочешских солдат приняли воды Тобола, но атаки следовали одна за другой. И комиссар Аргентовский отдал последний приказ:

– Со мной в группе прикрытия останутся двадцать человек. Остальным под командой Пережогина уходить на Моревское.

– Братка, гони не гони, а я с тобой, – твердо заявил Костя.

Лавр согласно махнул рукой.

Один за другим подползали к комиссару милиционеры и – какая уж тут субординация – жали руку: «Ну, Васильич, не поминай лихом…» Лавр был внешне спокоен, даже шутил и на «прощайте» бодро отвечал: «До свидания…» Волнение выдавали только глаза. Темные, круглые, смертельно уставшие, они были необычно строги и как бы подернулись ледком.

На правом берегу Тобола – лишь горстка милиционеров. Белочехи заметили, конечно, как поредела цепочка защитников, усилили натиск. Однако атаки захлебывались, наступающие откатывались назад, оставляя на мосту убитых и раненых.

За время боя Лавр потерял ориентировку во времени, не заметил, что северный ветер очистил небо и выглянуло подбирающееся к зениту солнце. Оглянулся, чтобы проводить взглядом уходивших товарищей. От моста до самого увала ярко зеленела широкая степь, разрезанная голубоватыми разводьями речных стариц. Над нею в безбрежной синеве неба бился маленький комочек – жаворонок. Его серебряная трель, словно ручеек, журчала без умолку. Лавру показалось, что события минувшего утра приснились, что стоит дернуть себя за ухо – и больше не услышишь ни винтовочной трескотни, ни предсмертных вскриков людей.

Костя, лежавший рядом, ткнул его в бок:

– Погляди-ка, братка…

Лавр поднял бинокль, пошарил им и увидел темное кружево железнодорожного моста, а чуть правее… силуэты людей, бегущих на гребень прибрежного холма. Поднялся на локтях, вгляделся: по долине, навстречу уходящему отряду, будто подгоняемая ветром, двигалась темно-серая лента. «Белочехи!.. Откуда?»

– Мать родная… – услышал он голос Кости. – И эта саранча сюда же… На увал глянь…

Увальский тракт пересекала колонна, хвост которой терялся за тополевой рощей. Значит, мятежники переправились выше, у Галкино. Бинокль выскользнул из рук, звякнул о гальку. Минуту Аргентовский безучастно глядел на рощу, откуда змеилась колонна чешских солдат. Когда раздались первые выстрелы со стороны головной группы отряда, занявшей оборону на холме, Лавр встрепенулся:

– Товарищи, мы окружены. Будем прорываться…

Глубоко надвинув на лоб фуражку, комиссар поднялся во весь рост, набрал полную грудь воздуха и крикнул:

– За мной!..

Казалось бы, безрассудно – бежать навстречу столь многочисленному противнику. Но каждый понял: Аргентовский принял единственно правильное решение. Оставаться здесь, у моста, – значит, быть окруженными. А там противник только с одной, южной стороны, да и, соединившись с головной группой, прорваться легче.

Однако пробиться к своим не удалось: на склоне холма уже завязалась рукопашная схватка. Длилась она считанные минуты… Лавр бросился в кустарник, росший на берегу реденькой стежкой. За ним – остальные. Срезая ветки, в кустах засвистели пули. Кто-то вскрикнул. Перевязывать раненого некогда. Орущая лавина врагов совсем близко. Теперь ее не остановишь.

– Эх, пулемет бы, – процедил сквозь зубы Костя.

– Патроны беречь. Бить наверняка… – послышался ровный голос комиссара.

Лавр вскинул маузер, прицелился в рослого фельдфебеля, вырвавшегося вперед. Отчетливо увидел его красные навыкате глаза, обросший щетиной подбородок. Плавно нажал на спусковой крючок, но… раздался лишь сухой щелчок. В сердцах Аргентовский плюнул, швырнул ставший ненужным маузер в кусты. Рядом кто-то выстрелил. Затем еще и еще. Фельдфебель споткнулся, упал на колени. Лавр стремительно выскочил из кустарника, выхватил из рук раненого винтовку. Отбил направленный в грудь штык и ворвался в гущу врагов.

– Бей их, братва!

Увидел Костю, окруженного солдатами, услышал его натужный голос:

– Братка, помоги!..

Лавр устремился к брату и – упал навзничь от удара прикладом в голову.

Первое, что увидел Аргентовский, очнувшись, – небо. Бирюзовое, подсвеченное изнутри. Его толкнули сапогом в бок, ударили. Скосил глаза: вокруг солдаты. Они стояли, опираясь на винтовки, и смотрели на него с любопытством.

УЗНИКИ 17-й

Лавр пришел в себя на полу железнодорожного вагона лишь к исходу второго дня. Вспомнил, как, окруженные плотным конвоем мятежников, шли – он, Костя, Буждан, тридцать пять-сорок бойцов отряда – через мост, мимо церкви, по Троицкому переулку сквозь толпу городских обывателей и злорадствующих буржуев. Перед вокзалом построили цепочкой и через узкие воротца провели на перрон. На третьем пути ждал товарный состав. Солдаты, орудуя плетками и прикладами, загоняли арестованных в переполненные теплушки. В это время у соседнего вагона появилась очередная группа пленных. Среди них Лавр увидел члена ревтрибунала Зырянова. Кивком головы приветствовали друг друга, и Зырянов замешкался. Офицер взмахнул короткой ременной плеткой, хлестнул его по лицу. Аргентовский не выдержал, подскочил к офицеру и кулаком ударил его в переносицу – тот распластался на грязной, промасленной земле, фуражка отлетела под колеса вагона. Солдаты набросились на Лавра, орудуя прикладами. Он потерял сознание. Бесчувственное тело втолкнули в вагон.

Костя все время был возле брата – подавал пить, бинтовал раны, делал примочки. Под зарешеченным оконцем вагона часто появлялась Наташа – вторая, по возрасту, из четырех детей Аргентовских – приносила лекарства и еду.

– Где мать? – спрашивал Лавр, лежа на полу. Костя, как эхо, повторял вопрос, Наташа отвечала:

– Болеет. Завтра, может, придет.

Костя бодрился, шутил. «Вообще, неунывака наш Костя…» – думал Лавр. Как было б тяжело ему без брата.

На третий день охранники втолкнули в вагон старика. В сумраке Лавр не сразу узнал отца. Василий Алексеевич бодро поздоровался, увидев Костю, обнял, расцеловал его.

– А Лавруша где? Наташка сказывала, в одном вагоне…

Лавр приподнялся на своем ложе:

– Я здесь, батя!

Отец протиснулся между узниками, повернул голову сына к свету.

– Ух, как разрисовали тебя!.. Ничего, заживет… Будет и на нашей улице праздник.

– А ты как сюда?

– Захотелось сынов поглядеть, – грустно улыбнулся Василий Алексеевич. – Уважили. Пришли, арестовали и – сюда. – Посерьезнев, добавил вполголоса: – Думаю, молитвами Осипа Кузьминых…

…Стоявший у окна Костя первым заметил оживление на перроне. Мимо вокзала промаршировала конвойная рота, свернула к арестантскому составу. Лязгнул откинутый запор, со скрежетом отодвинулась дверь. В вагон ворвался пьянящий свежий воздух.

– Аргентовский Лавр, выходи!

Лавр обнял брата, потом отца. Расцеловались. Стараясь быть спокойным, чуть дрогнувшим голосом сказал:

– Прощайте! Случится что – не поминайте лихом.

Лавр прыгнул из вагона. За ним вызывали других. На перрон вывели поодиночке, затем собрали вместе. Здесь были Климов, Зырянов, Грунт и другие комиссары. Всего девять человек. Под конвоем привели в тюрьму, поместили в семнадцатую камеру. А через два дня появился десятый. Когда конвоиры бросили его через порог камеры, узники не сразу узнали Зайцева. Он был окровавлен, едва дышал. Освободили место на нарах, обмыли раны, сделали примочки.

– Не приставайте, – предупредил Грунт. – Отойдет, сам расскажет, что и как.

С группой красногвардейцев Зайцеву удалось вырваться из города, но в деревне Марковой он попал в руки кулаков. Его избили и под усиленным конвоем отправили на подводе в Курган, выдали белогвардейцам.

– А нам, как видишь, Евгений Леонтьевич, внимание оказывают, – усмехнулся Климов, когда Зайцев пришел в себя. – Содержат вместе.

Несколько дней комиссаров не тревожили. Первым вызвали на допрос Климова. У порога Александр остановился, обвел всех пристальным взглядом. Из глубины камеры шагнул Ян Пуриц, дружески хлопнул по плечу. Ян ничего не сказал, но все поняли молчаливое напутствие: «Держись!.. Двум смертям не бывать…»

Щелкнул замок. По коридору гулко разнесся звук удаляющихся шагов. Все стихло. Узники сидели, привалившись к холодному бетону стены. Думали о Климове. Может, в эту минуту он лежит с простреленной головой. А может, какой-нибудь офицеришка контрразведки, развалившись в кресле, надменно улыбается и цедит сквозь зубы: «Вы комиссар Климов, должны понимать: могу расстрелять, могу повесить».

На самом деле допрос проходил иначе.

Когда Климова ввели в следственную комнату, за столом действительно сидел офицер, только русский. Капитан Постников. Он служил в запасном полку, расквартированном в Кургане. В дни Февральской революции демонстративно сорвал с себя погоны и пошел работать в продовольственную управу. После белочешского мятежа занял новую должность – начальника контрразведки.

С любезной улыбкой Постников вышел из-за стола навстречу Климову, протянул руку.

– Здравствуйте! Как говорится, мир тесен.

Климов сделал вид, что не заметил протянутой руки, стоял молча, пристально глядя в лицо Постникову. Капитана передернуло. Убрал руку за спину, прищурившись, изучающе оглядел Климова с ног до головы, покачался на носках лакированных сапог. Хмыкнул:

– Не ожидал, что вы, умный и практичный человек, до сих пор не поняли создавшейся ситуации. А я-то думал…

Постников сел за стол, словно решившись на что-то, выдвинул ящик и сгреб туда все бумаги.

– Честно говоря, Климов, мне вас жалко, как военному военного. Наивно, конечно, но я полагал: составим беседу, вспомним солдатчину и подпишу вам пропуск на выход. А получилось нескладно. – Постников сокрушенно вздохнул. – Хотите – верьте, хотите – нет, но я питаю к вам самое дружеское расположение.

Немного помолчав, Постников спохватился:

– Да, кстати, обращаются с вами нормально?

Климов пожал плечами:

– Тюрьма есть тюрьма…

– Если что, требуйте свидания со мной. Помогу. На сегодня достаточно, подумайте обо всем на досуге.

Когда Климов вернулся в камеру, его засыпали вопросами.

– Минуточку терпения, братцы! Расскажу все как на духу. Допрашивал, скорее, не допрашивал, а беседовал капитан Постников. Тот самый, что в продуправе работал. Он не кричит, не топает ногами, не избивает… Это хитрый и коварный человек. С ним вести себя надо осторожно. Чего от нас хотят, я так и не понял…

Вскоре вызвали Сергея Солодникова, секретаря совдепа. С ним Постников не церемонился. Солодникова привели в камеру еле живого, худощавое лицо его распухло, левый глаз был залит лиловым кровоподтеком. Выплевывая кровь изо рта, он глухо сказал:

– Кассу совдепа ищут. Я сказал: мы ее раздали крестьянам на медицинские и другие нужды. Они, конечно, не поверили, стали бить. Но тут зазвонил телефон и в трубку кто-то громко сказал Постникову: «Капитан, она у комиссара горуездной милиции Аргентовского». Так что за тобой черед, Лавруша. Готовься.

В коридоре раздался перестук кованых сапог.

– За Лавром… – почему-то шепотом предположил Грунт. Зайцев торопливо стал напутствовать Аргентовского:

– Скажи: деньги брал по распоряжению председателя совдепа… ну, там на покупку лошадей, сбруи для конного отряда. А ввиду военного положения пришлось сдать их в кассу совдепа. Спросят: где расписка? Утерял. Или в бумагах, может…

Щелкнул замок. Так и есть:

– Аргентовский, на выход!

Вопреки ожиданиям, Постников встретил Аргентовского любезно.

Раскрыв серебряный портсигар, предложил закурить. Лавр отказался: «Не курю». Начальник контрразведки панибратски хлопнул его по плечу, стал восторгаться твердостью большевистских характеров, льстил по поводу того, что Лавр таким молодым занял высокую должность. А потом – Лавр это понял – перешел к главному.

– Право, не знаю, сможете ли помочь нашему горю… Чехи совершили переворот. Не скрою: люди моего круга рады. Но мы – русские, и пребывание иноземцев на земле Отчизны нежелательно. Следовало бы отправить их восвояси. Иностранные кампании пароходы предоставят. Однако нужны деньги. А их у нас, простите, кот наплакал. Единственный выход – касса совдепа. Хотя бы частично покрыть расходы. Где она? Неизвестно. Ради общего дела подскажи, комиссар. Разумеется, услуга за услугу. Понимаешь, о чем речь? Головой ручаюсь: не узнает ни одна живая душа. Недельку подержим в тюрьме, имитируем побег, объявим в газете – как бы для поиска…

Лавр повернулся к окну. Там, на воле, млел яркий солнечный день. Легкий июньский ветерок кружил, словно снежинки, невесомый тополиный пух. Эх, сейчас бы искупаться!.. Или полежать на затравевшем берегу тобольной заводи, у железнодорожного моста, уткнув лицо в прохладную конотопку.

Сзади послышалось легкое покашливание, сразу вернувшее Лавра к действительности. В нем закипела злоба на этого франтоватого офицера, предателя России. До боли в суставах сжал кулаки. Глухо проговорил:

– Я понял вас и, пожалуй, мог бы принять такое заманчивое предложение, но мне, к сожалению, неизвестно местонахождение кассы.

Постников боднул воздух перед собой, лицо его мгновенно налилось краской:

– Врешь, мерзавец! А где эти деньги?

Капитан выхватил из стола и сунул в лицо Лавру две чайные обертки, оборотной стороной которых за неимением бумаги пользовались для письма. Лавр узнал свои расписки, которые дал 28 мая заведующему продпунктом. Расписки на сумму 11 400 рублей.

– Ах, эти… Как же, получал. По распоряжению председателя совдепа должен был купить лошадей и сбрую для конного резерва милиции. Но, сами знаете, военное положение началось, не до того стало, и я сдал деньги в кассу совдепа.

Контрразведчик снова натянул маску любезности. Затем деловым тоном сказал:

– Придется навести справки еще раз…

Если первый допрос Аргентовского прошел относительно мирно, то следующий был кошмаром.

Перемену в методах действий Постникова Лавр почувствовал сразу, как только переступил порог здания контрразведки. Его грубо толкнули к лестнице, ведущей в подвал, заставили повернуться лицом к стене и минут десять «ждать приема» у двери следственного кабинета.

Постников стоял у стола, заслоняя собой маленькое зарешеченное оконце. В правой руке он держал сыромятную плетку, сложенную вдвое, и нетерпеливо похлестывал ею о голенище сапога. На скуластом лице играла злорадная улыбка.

– А-а-а, это ты, комиссар… Надеюсь, в данной обстановке разговор наш будет предметнее? Садись, рассказывай…

Лавр готовился ко всему. Но от полумрака подвального кабинета и вида начальника контрразведки в груди у него заныло, будто сдавили сердце.

– Ну?!

Лавр опустился на стул.

– Если вы насчет совдеповской кассы…

– Ты о расписках скажи, – сдерживая ярость, сквозь зубы процедил Постников. – Куда спрятал деньги, которые у заведующего продпунктом получил.

– Я же говорил…

Плеть со свистом рассекла воздух. Лавру показалось, что в лицо плеснули кипятком. Он инстинктивно закрылся руками. Второй удар пришелся через плечо по спине. Когда плеть свистнула третий раз, Лавр медленно встал и, сбычившись, двинулся на Постникова. Тот отступил за стол, начал поспешно расстегивать кобуру. Стукнула дверь, в кабинет ворвались подручные капитана, сбили Аргентовского с ног.

– В боксерскую! – услышал он голос Постникова.

Лавр приходил в себя медленно. В голове звенело, голоса доносились издалека, словно сквозь стрекот тысяч кузнечиков. Ему казалось, что находится в бескрайней ковыльной степи, изнывает от жажды. В висках толчками пульсирует кровь. Кружится голова. Он бежит к синеющему на горизонте озеру, торопится, но озеро вдруг растворяется в пляшущем мареве. Он останавливается и проваливается в огнедышащую яму. Где-то рядом голоса: