Текст книги "Как на роду написано ... (СИ)"

Автор книги: Александр Борискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

 Борискин Александр Алексеевич
Как на роду написано …
Фантастическая история.

«Прекрасное далёко,

Не будь ко мне жестоко…»

слова Ю. Энтина.

Пролог.

         Отец Володи был очень востребованный человек: и на работе, и в семье, и среди друзей. Его кредо на все случаи жизни: «Умерла, так умерла!» не всем нравилось, но всегда воспринималось с пониманием.

Володя впервые, когда ему было десять лет, понял, что отец во время ВОВ занимался чем-то особенным. Это случилось, когда они приехали на рейсовом автобусе в начале августа в небольшую деревню Горцы недалеко от Ленинграда с целью набрать подосиновиков: на всех рынках города появились на продажу грибы в огромном количестве и упускать возможность отдохнуть и набрать грибов на зиму в семье не хотели. Поэтому отец с сыном были командированы в лес в воскресный день пятого августа 1956 года для выполнения этой важной производственной задачи.

Позже Володя вспоминал события того дня, которые врезались в его память до конца жизни.

«Вышли мы из автобуса в деревне Горцы. Не одни: вместе с нами высадились ещё не менее десяти грибников. И женщины, и мужчины, и дети. Потянулись вереницей по тропинке от остановки к речке, отделяющей деревню от леса. Через речку работал перевоз: местные мальчишки за гривенник с носа переправляли грибников на вёсельной плоскодонке на другой берег. Лодка была одна и брала за раз не более двух человек: протекала нещадно, так что перед каждым рейсом мальчишки вычерпывали из неё воду ржавым жестяным ведром. Отец меня придержал:

– Не торопись, пусть народ уйдёт в лес, нам же лучше будет, на «хвост» никто не сядет.

На другом берегу какой-то деревенский мужик косил сено и там уже стояло два стожка. Я заметил, что пока мы ожидали своей очереди на переезд, отец пристально его разглядывал: речка была метров двадцать шириной и косарь хорошо был виден с нашего берега. Этот мужик также несколько раз взглянул в нашу сторону, а потом демонстративно отвернулся и даже сделал несколько шагов к лесу.

– Пап, смотри, а этот косарь от нас нарочно отвернулся! Ты его знаешь?

– Похоже, встречались, – ответил отец. – Напоминает мне он кое-кого. Да того не может быть, он же умер в госпитале после ранения, полученного во время налёта немецкой авиации ещё в начале сорок четвёртого. Наверно, ошибся.

Тут как раз подошла наша очередь переправляться через речку. Мы забрались в лодку, расплатились с пацанами, уточнили время возвращения обратно, и они переправили нас на тот берег.

Когда мы проходили недалеко от косаря по тропинке в сторону леса, он неожиданно повернулся к нам и, недобро улыбаясь, поздоровался с отцом кивком головы. Отец остро взглянул на него и прошёл мимо, не ответив на приветствие.

Уже в лесу я спросил отца про косаря.

– Плохой человек, – ответил отец. – Служили вместе в истребительном батальоне под Ленинградом. В разных подразделениях. Не знал я, что он здесь живёт, так бы сюда за грибами не поехали.

Потом долго молчал, пока не дошли до одного места, где за час нарезали две корзины одних шляпок подосиновиков да две небольшие корзины белых.

Обратно шли долго: отец тащил две большие корзины со шляпками подосиновиков, я – тоже две, но небольшие с белыми. Перед рекой, не выходя из леса, остановились отдохнуть. Косаря видно не было: значит закончил работать и ушёл в деревню.

Мы подошли к берегу и крикнули пацанов: обратно они должны были перевезти нас бесплатно. Потом вышли к остановке автобуса. Там уже были вернувшиеся из леса грибники и деревенские, ожидавшие автобуса. Косаря среди них я не заметил. Автобус подъехал через полчаса. Мы сели в него и даже немного задержались с отъездом, так как дожидались спешивших к нам опоздавших.  После чего отправились в город.

В городе, пересев уже на городской автобус, вышли у метро «Технологический институт», недалеко от которого жили, а потом пешком отправились домой. При входе в дом я оглянулся: мне показалось, что за нами следом от метро шёл косарь. Об этом я сказал отцу. Тот вышел из дома и внимательно осмотрел всё вокруг.

– Наверно, показалось, – сказал он. – Я ничего не заметил.

Уже вечером за ужином, после того, как мы перебрали грибы и часть закатали в банки, часть зажарили с картошкой и тут же съели, остальные повесили сушиться, я спросил у отца про косаря. Мать сразу насторожилась. У отца было хорошее настроение после чекушки, распитой за ужином, и он кое-что рассказал о своей службе в истребительном батальоне и об этом косаре, чего ранее никогда не делал.

– Наш батальон был образован из ополченцев – работников «Ижорского завода» защищавших завод и Колпино от немецких войск, рвавшихся к Ленинграду, – рассказывал отец. – Поскольку я до работы на заводе служил в армии, а потом закончил институт, то имел звание старший лейтенант. Поэтому был назначен начальником штаба истребительного батальона. Затем, после ранения, занимался организацией подготовки разведчиков из местных жителей, засылаемых в тыл немецких войск. Работа была очень непростая, мне совершенно не подходила по складу характера, так как приходилось отправлять за линию фронта девушек и женщин, недостаточно подготовленных, зная, что большинство из них не вернётся с задания. Позже, более – менее оправившись от ранения, удалось опять вернуться на должность начальника штаба батальона, и я занимался уже другими делами. Так вот, этот «косарь» служил в специальном подразделении батальона, занимающимся «работой» с захваченными нашей воинской частью шпионами, дезертирами, мародёрами, а именно: конвоировал арестованных, присутствовал на допросах, помогая дознавателям, и приводил в исполнение приговоры трибунала, вынесенные этим нелюдям. Очень неприятная это была работа. Но кому-то её выполнять было необходимо. Однако, некоторые как могли от этой «работы» отлынивали, переходили в другие подразделения батальона, а кто-то с удовольствием выполнял порученную им «работу». Вот одним из них и был этот «косарь».

Сослуживцы хорошо знали эти особенности его характера и всегда по возможности отказывались в его пользу участвовать в допросах и приведении приговоров в исполнение. Он же от этого никогда не отказывался, а стремился к такой работе. Думаю, его психика изменялась со временем и, вскоре, настолько приспособилась, что он перестал отличать «работу» от «удовольствия». Я его даже где-то жалел, хоть и неприятно мне было с ним общаться, защищал от нападок других, за глаза осуждающих «косаря» за доставляющую ему удовольствие такую «работу».

В батальоне «косаря» не любили, но мирились с его присутствием: если не он, то кто? Пришлось бы расстреливать приговорённых к смерти самим. На войне приказы не обсуждаются, а выполняются. За их невыполнение они сами могли бы оказаться в роли приговорённых.

Непосредственно с «косарём» я дел никаких не имел до одного случая в сорок четвёртом году, уже после прорыва блокады Ленинграда, когда мне пришлось по приказу командира батальона участвовать в разбирательстве жалобы жителей одного посёлка, где квартировал наш батальон, на этого «косаря» по поводу его мародёрства. Особист провёл следствие и принёс мне на утверждение его результаты. Надо было решать, что делать: либо рекомендовать трибуналу штрафбат, либо расстрел. Командир подразделения, где служил «косарь», просил оставить его в батальоне, разжаловав в рядовые: кто ещё будет с таким желанием приводить приговоры в исполнение? Особист предлагал расстрел, как того требовал закон. Я был за штрафбат, так как мародёрство не было связано со смертоубийством.

Трибунал вынес решение: штрафбат!

Когда «косаря» вывели для объявления приговора на площадь перед штабом, где был выстроен батальон, неожиданно начался налёт немецкой авиации и на моих глазах несколько бомб упало в расположение батальона. Было много раненых и убитых. Я также был ранен и отправлен в госпиталь. Потом мне рассказали, что приговорённого очень тяжело ранило. Также передали мне от него конверт – он его оставил у медсестры, которая готовила раненых для транспортировки в тыловой госпиталь. В конверте был кусок какого-то минерала, похожего на осколок тёмно-зелёного бутылочного стекла с просверлённой дыркой для шнурка, чтобы носить его на шее, с запиской:

«Спасибо за человеческое ко мне отношение. Сохрани мой подарок. Тебе пригодится. Он меня хранил до тех пор, пока выполнял приказы, а не своевольничал. Этот оберег мне отдал дед перед тем, как я был призван в армию. Он не раз спасал меня от смерти. Я его тебе отдаю потому, что у меня началась гангрена и врачи сказали, что помочь мне ничем не смогут. Этот оберег работает только в случае, если его владелец с ним расстался добровольно по собственному желанию или снят с убитого владельца. При краже амулета или насильственном изъятии он работать не будет. Пусть он будет лучше у тебя, чем не знамо у кого после моей смерти.»

Больше я этого человека не видел, да и не хотелось мне с ним встречаться.

После госпиталя меня комиссовали, и я женился на твоей матери: она как раз вернулась в Ленинград из эвакуации.

Полученный от «косаря» минерал я не выкинул, а засунул в чемодан и забыл о нём. Недавно перебирал вещи из него, и он попался мне на глаза.

– Пап! Покажи его. Хочу посмотреть!

Отец сходил к письменному столу и вынул из него коробку, где хранил свои награды. Вынул из неё завёрнутый в газету кусок минерала и показал нам с матерью. Она смотреть его не захотела, я же с интересом повертел оберег в руках.

– Как этот минерал, похожий на стекляшку, мог оберегать человека? От чего? – спросил я отца.

– Не знаю. На войне и не такие амулеты люди хранили, верили в их чудодейственную силу. Правда, не всем эта вера помогала.

Потом отец опять спрятал минерал в коробку.

– Дай мне эту стекляшку. Я в свои «драгоценности» её спрячу и буду там хранить!

– Да возьми, мне она не нужна.  Не верю я в её силу.

Так этот оберег и оказался у меня.

А спустя три дня отца не стало: по дороге с работы у самого дома его убили. Свидетели видели, что убийца что-то искал у него на груди. Следствие велось серьёзное: отец работал в «военном почтовом ящике» – занимался оборонными заказами. Мать рассказала о «косаре» следователям. Те съездили в Горцы, но «косаря» в живых не застали: на следующий день после убийства отца он повесился. Соседи рассказали, что последний год тот пил по-чёрному, вот и допился до самоубийства. Преступление так и не было раскрыто.»

***

Прошло шестьдесят четыре года. Володя превратился в Соколова Владимира Петровича, подполковника в отставке. Он, битый жизнью, отдавший много лет службе в пограничных войсках, начиная со службы рядовым в Карелии на границе с Финляндией и закончив её преподавателем в Голицынском военном институте Федеральной пограничной службы РФ, последние два месяца безвылазно сидел дома в самоизоляции в связи с пандемией коронавируса. Не вылезал из интернета. Поскольку с этой новой болезнью: «ковид 19» было очень много неясного, как лечить, как себя вести при тех или иных признаках и т.п., он, погуглив, начал тщательно просматривать информацию о случившейся в 1917 – 1921 годах пандемии гриппа, названного «испанкой». Миллионы умерших людей по всему миру. Болезнь то отступала, то, волнами возникала снова. Мир болел ею практически до начала 21 века, пока учёные не создали от неё лекарство под названием «тамифлю». Название было очень необычным и намертво врезалось в его память.

«В наше время все усилия учёных брошены на создание вакцин для прививок от «ковид 19», о лекарстве от этой болезни пока даже не говорят.»

Последние три года Владимир Петрович был не при делах: после отставки в конце девяностых возглавил службу безопасности в одном небольшом коммерческом банке, расположенном в Москве, где проработал до 2018 года, отметив там своё семидесятилетие. Последнее время не работал, занимался рыбалкой, сделав её своим хобби летом и зимой. Жил один в однокомнатной квартире в Одинцово: дети выросли, жена ещё пять лет назад покинула этот мир.

«Сколько же этот карантин будет продолжаться? Весной на рыбалке так и не побывал, а уже июнь наступил! Неужели в этом году опять всё лето дома просижу? Был бы моложе, меньше опасался бы коронавируса. Ведь и в семьдесят три пожить-то хочется. Хоть бы до восьмидесяти лет дотянуть, несмотря на проблемы с сосудами и сердцем. Вот как назло кашель уже два дня мучает: как бы в больницу с этим вирусом не угодить. Жаль, у меня вторая группа крови. Говорят, старики с этой группой крови и моими болячками оттуда только ногами вперёд выходят.»

Подозрения его подтвердились: температура поднялась неожиданно и очень быстро. Скорая помощь отвезла пенсионера в Коммунарку, где, несмотря на интенсивную терапию и недельное нахождение под аппаратом ИВЛ, сердце не выдержало, и подполковник скончался.

Единственное, что Владимир Петрович успел сделать перед приездом скорой помощи – это надеть на шею амулет, подаренный отцом в 1956 году.  Во время службы он всегда надевал его, когда намечались какие-либо особые мероприятия, могущие привести к тяжёлым последствиям. И никогда амулет ещё его не подводил. Оберегал.

Часть первая. Феномен оберега.

Глава первая.

Владимир Петрович открыл глаза: взгляд упёрся в серый дощатый низкий потолок с висящей посередине керосиновой лампой. Свет в комнату проникал из двух маленьких окон, расположенных под самым потолком. Он лежал на кровати лицом к ним. Комната, в которой страдалец находился, походила на больничную палату, поскольку там было не менее десяти кроватей с лежащими на них людьми в той или иной степени перевязанными бинтами. Однако тяжёлый дух, немытый пол и грязь на стёклах окон не позволяли это с уверенностью утверждать.

«Не понял! Ведь я лежал в отдельном боксе на двоих в Коммунарке под аппаратом ИВЛ и вдруг оказался здесь.»

Он пошевелил ногами и руками: всё работало, только правая нога в районе бедра сильно болела. Владимир Петрович откинул простыни: бедро правой ноги было забинтовано и на повязке расплывалось пятно уже засохшей крови. Бинты также были серые, неприглядного вида. Рана давно не перевязывалась.

«Дышится мне свободно, кашля нет. Температуры – тоже. Аппарат ИВЛ и капельницы у кровати не стоят. Что же случилось с ногой? И что за место, где я оказался?»

Владимир Петрович провёл рукой по голове и вздрогнул: на ней были волосы! И огромная шишка на темечке, отдающаяся сильной болью при касании. Только сейчас обратил внимание на свои руки: это были не его руки. Совершенно без выступающих перекрученных вен, покрытые густыми чёрными волосами и со шрамом на правом предплечье, которого у него ранее не было. Пальцы длинные с хорошо ухоженными ногтями.

Лицо тут же покрылось испариной: он всё вспомнил!

– Любезный, – обратился поручик к больному, только что завершившему бритье, – не одолжишь мне на минутку зеркало.

«Не так уж и плохо! Бледноват, щёки ввалились, мешки под глазами, волосы давно не мыты … Но лицо симпатичное, глаза голубые, нос тонкий и прямой, уши не оттопыренные, волосы чёрные, зубы все на месте, белые. Даже щёточка усов над верхней губой. Что ж, будем жить!»

*   *   *

«В августе 1916 года через Архангельск на кораблях конвоя поручик Северцев Владимир Павлович в составе третьей особой пехотной бригады Российской армии, которой командовал генерал-майор В.В. Марушевский, оказался во Франции. Особенно сильно часть, в которой служил поручик, была потрёпана в боях весной 1917 года в так называемом «наступлении Нивеля». Она понесла большие потери и была отведена на отдых и переформирование в военный лагерь Ла-Куртин в районе Лиможа. Однако революционные настроения из России уже охватили русские войска во Франции, и они требовали возвращения на родину и прекращения войны. Вместо этого местные власти приказали им вернуться на германский фронт. Произошёл бунт, который был жестоко подавлен. Русским солдатам и офицерам было предложено либо войти в состав французских частей и вернуться на фронт, либо трудиться на французских предприятиях. Ещё можно было отправиться на каторгу во французские колонии в Северной Африке. О возвращении в Россию пока речи не было.

Выбор был невелик. Поручик Северцев был сыт войной «по горло». Даже получив «Военный крест республики Франции» и медаль «За ранение» на фронт не рвался. Да и в России ничто хорошее его не ожидало. В 1914 году он окончил университет в Санкт-Петербурге, стал дипломированным экономистом-финансистом, но вместо деятельности на гражданском поприще оказался на офицерских краткосрочных курсах, с которых был выпущен подпоручиком. Хоть и числился дворянином, но ни поместий, ни фабрик и заводов в собственности не имел. Возвращаться в революционную Россию ему категорически не хотелось. Тем более участвовать в Гражданской войне, о которой был отлично осведомлён. Поэтому поручик примкнул к тем военнослужащим, которые хотели бы трудиться на французских предприятиях. Даже сумел получить направление на завод, выпускающий патроны и расположенный в пригороде Нанта.

Но добраться туда не успел: французские власти быстро переиграли свои же решения и отправили эту категорию военнослужащих в Алжир на работу в каменоломнях, так как боялись, что русские солдаты взбунтуются и поведут за собой французских военнослужащих, выступая за скорейшее окончание войны с германцами.

Конечно, отправлять на работу в каменоломни русского офицера, награждённого орденом и медалью за военные заслуги, невместно – это хорошо понимали французские власти, поэтому его поставили во главе двухсот солдат, теперь ставших гражданскими и отправляемых в Алжир, поручив ему руководство этим отрядом. Поручик долго отказывался от такой чести, но в итоге всё же согласился: предложенные бонусы были весьма весомы. Ему положили приличный оклад и намекнули, что никто не будет особенно расстраиваться, если русские солдаты сбегут из Алжира и вернутся в Россию самостоятельно. И как вишенка на торте также ему было обещано французское гражданство после завершения миссии в Алжире.

Пока все эти дела решались, подошёл к концу 1918 год. Отряд Северцева прибыл в Марсель, где погрузился на старенький сухогруз и отбыл в Алжир. Перед самым прибытием в порт Оран отряд взбунтовался. Главную роль в этом сыграла эпидемия «испанки», болезни, которой заболела часть матросов и пассажиров сухогруза. Корабельный врач сам заболел гриппом, поэтому больные оказались предоставлены сами себе: их никто не лечил. Русские были убеждены, что все рано или поздно также заболеют, а сколько их останется в живых – одному Богу известно. Несколько солдат-французов, охранявших бывших русских солдат, и большинство матросов, оказавших сопротивление, было убито, остальные – заперты в трюме. Северцев, также заболевший «испанкой», во время бунта был ранен в бедро и получил сильный удар по голове, от которого временно потерял сознание.

Позже поручик в группе вместе с несколькими оставшимися в живых матросами и штурманом, во главе с капитаном сухогруза, а также офицером-французом, командовавшим охраной, пользуясь темным временем суток спустили шлюпку, завели мотор и добрались до берега. Сухогруз же взял курс на Гибралтар. Кто там им управлял и куда он в итоге приплыл Северцев никогда не узнал: про корабль больше никто ничего не слышал.

На берегу французский офицер обвинил поручика в способствовании бунту чтобы обелить себя. Часть матросов и капитан вступились за Северцева и не дали случиться неправедному суду. Но всё равно местными властями он был взят под стражу, как и офицер-француз, и началось расследование. Болезнь и ранение Северцева оказались для него серьёзным испытанием. В связи с полуобморочным состоянием из-за «испанки», большой потерей крови и начавшимся воспалением раны, он был помещён в местную больницу. Самочувствие поручика резко ухудшилось, врачи не верили, что он выживет, но случилось неожиданное: душа Соколова Владимира Петровича подселилась в нЕмощное тело поручика, где благополучно прижилась в то время, как душа прежнего его хозяина, предварительно поделившись всей имеющейся у неё информацией о прежней жизни поручика, его покинула. Как это физически произошло – неизвестно. Но Владимир Петрович считал, что без феномена оберега: пресловутой стекляшки – дело не обошлось.

Таким образом, Соколов, сохранив собственную память о своей прожитой жизни, превратился в Северцева со всеми знаниями того и умениями, памятью, достоинствами и недостатками, а, самое главное, стал молодым человеком двадцати семи лет.

«Что ж, неплохой задел на будущее. Только надо побыстрее выздоравливать, возвращаться во Францию, реализовать обещания французов о гражданстве и приспосабливаться к новой жизни. Понятно, что это будет непросто, придётся потратить много нервов и собственных сил, но положительный результат окупит все затраты.

Чем же в материальном плане я в настоящее время обладаю? Имею счёт в банке Societe Generale в Париже, куда переводилось моё жалование французами за службу в армии и участие в войне с немцами. Какую-то часть денег я потратил, но большая часть осталась. Конкретные цифры сейчас я не знаю. Кое-какие трофеи также сохранились. Они хранились в моём саквояже. Кстати, он находится в камере хранения больницы. Заперт на замок. Ключ висит на шнурке на шее. Надеюсь, из него ничего не пропало. Это надо проверить не откладывая. Там же хранился мой диплом об окончании Санкт-Петербургского университета, выданный в 1914 году.

Необходимо заметить, что оберега, до перехода моей души (души Соколова) в тело Северцева, висевшего на моей шее в больнице, после перехода не оказалось. Соответственно неизвестно, что с ним произошло: то ли попал в руки санитаров, отвёзших его тело в морг, то ли он просто самоуничтожился.

Кстати, Северцев владел немецким и французским языками. Я – английским и испанским. Так что теперь – почти полиглот. К сожалению, ничего материального из моего мира в этот не перенеслось. Даже не имею документов об окончании Алма-Атинского высшего пограничного училища, да и зачем мне они? Кому показывать в начале двадцатого века диплом, полученный в 1971 году? Но знания и опыт военной службы и работы в службе безопасности банка со мной остались! Этим надо воспользоваться!

И ещё важное обстоятельство: в 1912 году, побывав в родном доме в Новгороде и последний раз пообщавшись с матерью перед её смертью Северцев узнал, что происходил из семьи, члены которой обладали некоторыми особыми необычными способностями. Мать считала сына оккультистом. Якобы, наследственные способности отца должны ему обязательно передаться, но Северцев ничего особенного никогда не ощущал. Что это такое конкретно – мне неизвестно, только общие рассуждения на тему эзотерики. Более привычное для меня название -экстрасенс. Правда, что мне это даёт и чем грозит в будущем – ясности не прибавило, так как серьёзно к этому сообщению поручик не отнёсся, а благополучно выкинул из головы, и только сейчас я почему-то вспомнил. Тем более, что мать Северцева была «повёрнута» на Блаватской, посещала тайные спиритические сеансы, читала книги по эзотерике … Так что особой веры её словам у меня нет. Да и откуда взяться в семье Северцевых экстрасенсам? Мать поручика то уж точно на ведьму никак не тянула, а отца он не помнил: погиб на охоте, когда сыну было всего два года. Хотя мать часто вспоминала, что отец был очень хорош в роли медиума или «призывателя духов» на спиритических сеансах. Когда он выступал в этой роли – сбоев не бывало и всегда духи отвечали на его призыв и активно выполняли просьбы участников сеансов. Очень мне любопытно, если Северцев действительно был сыном сильного медиума, то я, получив все его знания, умения и способности по наследству, сохранил ли и эту? И, если сохранил, как скоро она может у меня проявиться, каким образом и что надо для этого сделать? Кстати, всякая магия – шмагия ещё два столетия назад была официально запрещена в этом мире, то есть России, да и в большинстве стран Земли, так что официально заниматься экстрасенсорикой не получится.»

Соколов задумчиво потёр ладонью подбородок, и снова стал перебирать нахлынувшие воспоминания.

«Буквально за месяц до окончания офицерских курсов я чётко осознал, что вскоре окажусь на фронте, а это – война и там, бывает, убивают. Родных у меня не осталось, близких людей – тоже, поэтому стоило правильно распорядиться некоторыми финансами, оставшимися у меня после кончины матери. Они в виде вклада находились в Московском торговом банке. Очень не хотелось, чтобы ими распоряжался кто-то чужой после моей смерти.

Отличную идею я почерпнул в одной из жёлтых газетёнок, написавших об одном мошеннике, хранившем свои накопления в виде алмазов, зашитых в собственном теле. Идея мне понравилась своей неординарностью: «всё своё ношу с собой, при этом не на виду и в случае необходимости это «всё» можно быстро извлечь из «тайника». Конечно, пришлось подсуетиться, но в итоге на фронт я отправился со шрамом на левом бедре, в котором были спрятаны четыре бриллианта по шесть каратов каждый. Операция по их закладке в «тайник» была проделана на моих глазах под местным наркозом и обошлась мне не очень дорого.»

Непроизвольно Соколов тут же провёл рукой по шраму на левом бедре дабы убедиться в сохранности «тайника».

«Что-то я всё время продолжаю себя считать Соколовым, а это неправильно: чем быстрее я смогу себя ассоциировать с Северцевым, тем меньше у меня возникнет проблем в будущем. Всё! С этого момента я – поручик Северцев Владимир Павлович.»



Теперь поручик быстро пошёл на поправку. Решающую роль в этом процессе, по его мнению, сыграло вселение души Соколова и помощь оберега.

 В течение последовавших за этим пяти дней произошло несколько очень важных событий, прямо повлиявших на его дальнейшую жизнь и позволивших считать, что удача начала к нему возвращаться:

– во-первых, следствие полностью сняло с него вину за бунт на сухогрузе, признав, что в этом виновата охрана. Он даже получил на руки от полиции протокол расследования, всецело подтверждающий этот факт;

– во-вторых, проверка саквояжа показала, что в нём никто посторонний не рылся и все вещи оказались на месте;

– в-третьих, врач, лечивший его, высказал мнение, что дней через пять поручика можно будет выписывать из больницы: симптомы «испанки» пропали, рана на правом бедре затянулась, воспаление исчезло. Сотрясение мозга от удара по голове тоже практически прошло без всяких последствий;

– в-четвертых, посетивший его в больнице бывший капитан сухогруза сообщил, что через неделю – двадцатого января 1919 года – из Орана отходит пароход в Нант, на котором они со штурманом собираются в качестве пассажиров отправиться во Францию и могут захватить поручика с собой, так как зафрахтовали трёхместную каюту и пока одно место свободно. Владимир Павлович конечно согласился и обещал оплатить им приобретённый для него билет сразу после посещения банка по выходе из больницы.

Как и предсказывал врач, Северцева выписали из больницы на шестой день. В эпикризе, полученном поручиком при выписке, были отмечены и выздоровление от «испанки», и пулевое ранение бедра, и сотрясение мозга, а протокол расследования следователей полиции Орана подтверждал их причину. Северцев рассчитывал, что наличие этих документов как-то поможет ему при переговорах о скорейшем получении обещанного ранее гражданства Франции. До него дошли слухи, что между Россией и Францией заключено соглашение о депортации остатков экспедиционных корпусов на родину, и он совершенно не горел желанием попасть в это число «неудачников».

По выходе из больницы поручик сразу посетил филиал парижского банка Societe Generale, расположенный в Оране, в котором у него был открыт счёт, и наконец узнал точное количество франков на нём: восемь тысяч пятьсот тридцать, что по курсу золота того времени было эквивалентно немногим более пятистам граммам золота.

«Конечно, это немного, но полгода безбедно прожить на эти деньги можно. А если ещё повезёт, то и замутить какое-нибудь собственное дело или можно попытаться вступить в чьё-нибудь предприятие, внеся их как долю в его уставный капитал. Не зря же я имею диплом экономиста– финансиста.»

*   *   *

Владимир Павлович встретился со своими попутчиками до Нанта и рассчитался за билет на пароход. Также выяснилось, что питаться пассажиры должны на пароходе во время рейса сами. Поэтому они решили столоваться все вместе и перед отплытием посетили местный рынок, где закупили необходимые продукты в дорогу.

Рейс должен был продолжаться неделю, поэтому при посадке на пароход кроме личных вещей они несли ещё две корзинки с продуктами, водой и спиртным.

Учитывая ранение поручика, штурман уступил ему нижнюю полку, чему тот был очень рад: с раненой ногой забираться наверх было проблематично. Как водится, перед отплытием было решено устроить небольшой пикник на природе со спиртным и получше познакомиться, поскольку раньше такой возможности не было. Оказалось, что капитан родом из Лилля, а штурман – парижанин. Пришлось и Северцеву рассказать о своих приключениях в России и во Франции. Посидели хорошо. Даже подружились, чему поручик был очень рад: находиться в каюте неделю с недружелюбно настроенными людьми было бы не просто.

Конечно, много было разговоров о свирепствующей в мире ужасной болезни – гриппе, называемой «испанкой». Пришла она в Европу из Америки, но быстро разошлась по всему свету. Пострадали все страны, но особенно сильно «зацепило» Англию: от этой болезни скончалось более тридцати процентов населения этой страны. В результате ранее богатая и сильная Англия из-за эпидемии сильно ослабла, а народ – обнищал.

«Странно, но в мире, из которого я попал в этот, мне было известно про эту болезнь, прошедшую по Земле в 18 – 22 годах XX века, но ничего особенно ужасного, отличного от других стран, происходившего в Англии в результате её распространения, я не слышал. Похоже, я точно нахожусь в каком-то другом параллельном мире Земли, очень похожим на мой бывший, но с определёнными отличиями, о которых я буду узнавать всё больше и больше с течением времени.»

Северцев попытался узнать у штурмана о районах Парижа, где находились наиболее дешёвые съёмные квартиры. В Париже он жил только в гостинице перед вояжем в Алжир, когда с ним вели переговоры представители МВД, уговаривая возглавить отряд русских солдат. Именно тогда он понял, что приличная гостиница ему не по карману.

– Видишь ли, я уже давно в Париже не живу, так что обстановкой по жилью владею плохо. Но лучше всего холостяку устроиться в пансионе с завтраками и ужинами. По сравнению с гостиницей, по моим довоенным впечатлениям, это будет в половину дешевле. Поселишься в отдельной комнате, которую регулярно будут убирать и менять бельё. Кроме тебя в пансионе будут жить ещё несколько человек, так что от скуки не умрёшь. А, если устроишься на работу, то в пансионе тебе и общаться то ни с кем не нужно будет: так наговоришься за день на работе, что придёшь домой – и сразу в койку. В отношении района Парижа, где лучше всего жить… Что могу посоветовать: восьмой и девятый районы считаются наиболее привлекательными для жизни. Но мой тебе совет: лучше всего жить поблизости от работы. Париж – большой город. Пока от пансиона до работы доберёшься может и полтора, и два часа пройти. Поэтому, лучше всего подбирать жильё по факту близости к работе.