Текст книги "Непокорные (СИ)"

Автор книги: Александр Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава 20. Покушение

«Я против Сталина и против Гитлера. Я за Германию,» говорила Эльза Зиглер, нацеливая панцерфауст в приближающийся советский танк. Подруга ее семьи Аня Калошина стояла у другой бойницы, сжимая в руках штурмовую винтовку. Они находились в гостиной домика Зиглеров в Пенемюнде. Диваны с шелковой обивкой, несколько кресел, торшеры, розовый с позолотой рояль со стопкой нот, всевозможные столики, книги и журналы на полках и в шкафах составляли элегантное убранство комнаты, в которой главное место занимал портрет Бориса над каминной полкой. В форме полковника СС, но с траурной лентой в правом нижнем углу, казалось, что покойный с удивлением взирает на апокалипсис, сотрясающий его жилище. Окна в восточной стене были распахнуты настежь и превращены в боевые позиции; ковер отодвинут и на вощеном паркетном полу лежали ящики с боеприпасами. Одетые в обычную гражданскую одежду, блузки, юбки и скромные пальто, обе женщины ничем не напоминали солдат, за исключением черных повязок на их предплечьях с надписями «Deutscher Volkssturm» и пониже «Wehrmacht». Шел февраль 1945 года и война пришла в их поселок. Нацисты, которые выдали им повязки, объяснили, что эти кусочки материи делают их воинами фюрера. Скрываясь за мешками с песком, сложенными на подоконниках, подруги наблюдали картину боя. Под серым промозглым небом по заснеженной равнине, поросшей чахлым лесом, наступала цепь советских танков. Против них были старые да малые из фольксштурма и еще пулеметный взвод в составе 36 изнуренных солдат. Эльза и Аня, как и все другие, получили двухнедельную тренировку, устаревшее оружие и задание охранять свой участок обороны. Их дети сейчас находились в бомбоубежище под присмотром бабушки. Аня случайно оказалась в гостях у Эльзы, обычно они виделись два – три раза в год на семейных торжествах в Айнхаузен; в этот раз Аня сильно скучала; ее муж Никита запропастился в одной из своих командировок и она решила навестить свою подругу. Однако время оказалось неудачным; вчера Cоветская армия сделала неожиданный бросок, фронт был прорван и население мобилизовано, чтобы не допустить врага в свои жилища. Аня без колебаний защищала страну, ставшую ее родиной; здесь были ее дом и семья. Она отрицательно относилась к войне с самого начала и никогда не верила в победу. Эльза высказывалась более откровенно. «Мой муж отдал свою жизнь, чтобы остановить большевиков. Он всегда говорил, что Германия никогда не должна развязывать войну. Мир ополчится против нас. У нас недостаточно природных ресурсов и людских резервов, чтобы идти наперекор всем. Борис рассказывал, что в 1936 году Гитлер вызвал своих лучших генералов и, взяв с них подписку о неразглашении, объявил о своем намерении начать в скором времени блицкриг. Все трое были поражены и пытались отговорить его, предсказывая полный разгром Германии, но фюрер не послушал и отправил их в отставку. Теперь орды безбожников уже здесь. Я умру, как мой муж, но буду сражаться до конца». Бронированное чудовище подползло достаточно близко и она нажала спусковую кнопку. Фаустпатрон летел медленно, но его траектория закончилась в башне танка. Раздался взрыв и чудовище вспыхнулo как свеча. Несколько метров oнo продолжал катиться вперед, пока не остановилoсь. Уцелевших не было. Никто не пытался выбраться из его люкoв. Струя пороховых газов, вырвавшаяся из заднего конца ствола гранатомета Эльзы, зажгла предметы в гостиной и женщинам пришлось уходить, прихватив боеприпасы. Впереди них у искареженного моста через мелкую речку были отрыты окопы и навалены бетонные надолбы и невысокие ежи, сваренные из обрубков рельс. Они вовремя cпрыгнули в траншею. Начался артиллерийский обстрел. В отместку за подбитый танк снаряды разворотили домик до основания. С ужасом Эльза смотрела на гибель своего семейного гнездышка. Но ненадолго. Хрустнув зубами, она повернулась спиной к прошлому и, взвалив новый фаустпатрон на плечо, стала выискивать следующую цель. Вслушиваясь в отдаленный лязг гусениц и хруст снега под сапогами красноармейцев, она была все внимание. Поле перед ней было в подпалинах рваных воронок, рубцах от колес машин, измазанных кровью трупами солдат, и клочьями едкого дыма, ползущими там и сям. Эльза выбрала Т-34, направляющийся в ее сторону, и стала следить за ним через прицел. Стальная громадина ползла прямо на них и ее пулеметчики метко стреляли. Рои пуль свистели над головами подруг; ударяясь o край окопа, они выбивали фонтанчики грязного снега. Одна из них угодила Эльзе в левую скулу, пробороздив щеку наискосок. Тихо вскрикнув, она упала навзничь и застыла, упершись лбом в бруствер. Аня бросилась к ней, перевернула и подняла ее лицом к небу. Кровь струилась из раны, стекая на землю; она не приходила в сознание. Аня перевязала подругу как cмогла. Отчаяние охватило ее. Одна в этой щели, с раненой Эльзой на руках и в смертельной опасности, она чувствовала себя в западне. Аня услышала приближающиеся голоса, топот ног, возбужденные крики и раскатистое Ура. Она будет биться до конца! Схватив винтовку, Аня начала стрелять – один, другой, третий, пятый – перезарядила опустевшую обойму и возобновила огонь. Она стреляла, перезаряжала и опять стреляла, пока у нее не кончились патроны. Тогда она уселась на корточках на дне, бесполезная винтовка брошена в угол и, обхватив голову руками, громко заплакала. Юркий и прыткий красноармеец подползший с тыла, ловко бросил ей на колени противотанковую гранату. Эффект был замечательный. Вспышка огня, грохот, чад и смрад горелого мяса волной прокатились по окрестности. Аня и Эльза больше не существовали.

Народный Коммисариат Внутренних Дел. Из протокола допроса арестованного Калошина, Никиты Трофимовича. Вопрос: Назовите имя, фамилию и отчество вашей жены. Ответ: Калошина, Анна Илларионовна. Вопрос: Где она сейчас находится? Ответ: Дома с детьми; по адресу Берлин, Бундесштрассе, 32–87. Вопрос: Это она втянула вас в антисоветскую организацию РОВС? Ответ: Нет. Не впутывайте ее. Она простая домохозяйка, ничем кроме мужа и детей не интересующаяся. Вопрос: Когда и где вы познакомились? Ответ: В 1925 году на вечеринке у Кравцовых в Айнхаузен. Вопрос: Расскажите о подрывной деятельности Сергея Павловича Кравцова. У нас есть сведения, что вы его хорошо знали. Ответ: Сергея я редко встречал. Он не был в числе моих друзей. Знаю только, что он горный инженер по образованию и в детстве с семьей переехал в Германию из Финляндии. Мне неизвестны его политические взгляды. После разговоров с ним у меня сложилось впечатление, что Кравцов равнодушен к политике и занят исключительно своей частной жизнью. Пометка начальника следчасти НКВД СССР капитана госуд. безопасности Щелканова: Побольше бы таких! Вопрос: Где Сергей Кравцов работает и проживает? Ответ: Не знаю. Пометка капитана госуд. безопасности Щелканова: Бить пока не посинеет! Тогда вспомнит!

Черноволосый и сухощавый мужчина лет тридцати с кавалерийскими усами согнулся за письменным столом в накуренной подвальной комнате. На нем была форма офицера государственной безопасности, на плечах блестели погоны майoра. Сквозь полукруглое зарешеченное оконце под потолком просачивались розоватые лучи восходящего солнца. В левой руке его была зажата изжеванная папироса, в правой химический карандаш. Настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром освещала лежавшее перед ним раскрытое дело задержанного врага народа Калошина, схваченного при расклеивании листовок в Ленинграде. Майор потер виски. Коричневые тени залегли под его глазами, голова трещала от похмелья, курева и бессонных ночей на допросах. «Какое совпадение,» подумал он и с ужасом обернулся. Он был один в этом каземате следственной тюрьмы и никто не мог подслушать его мысли. «Выходит, что брат мой Сергей Кравцов живет и действует где – то неподалеку. По агентурным сведения он борец против Советской власти.» Вывод был неприятен и грозил осложнениями вплоть до ареста. «Ничего,» успокоил себя Павел. «Кравцов фамилия нередкая и никто, кроме меня и жены не знает, что у меня есть родственники за границей.» Невольное воспоминание о семье пронзило егo щемящей болью. Четыре года назад они погибли в Таллине под немецкой бомбежкой и Павел никак не мог привыкнуть к их отсутствию и к пустоте в своем жилище. Пьяный разгул, бесконечная череда женщин и жестокость к арестованным не могли смягчить его душу и утолить звериное чувство одиночества. Он превратился в исчадие ада, в грозу обвиненных в сотрудничестве с фашистами и пособничестве врагам, а уж если в его кабинет попадал настоящий немец, румын или венгр, то пощады им ожидать не следовало. Изощренные пытки и побои, бесчеловечные допросы, круглосуточные издевательства становились их Голгофой и прибывали они в лагеря со сломанной психикой и физически покалеченными. Усердие и энергия в раскрываемости «преступлений» прославили Павла среди его коллег, заслужили одобрение начальства, принесли ему повышение в звании, медали и ордена. Однако с Павлом не все было так просто. Когда в 1945–1946 годах через его ведомство стали проходить сотни освобожденных из немецкого плена советских солдат, чтобы, осужденными на 25 лет каторги, оказаться в плену советском, его охватил праведный гнев. «Ктo виноват в этом? Один Сталин?» Этот вопрос застрял в его смятенном сознании уже без того замутненным табаком и водкой. Его пальцы дрожали, сердце колотилось и во рту была сухость неимоверная. «Виноват не только один вождь. Весь его класс коммунистов ответственен за нищету, бесправие и голод в моей стране,» вывел он. «И я один из его помощников,» с горечью он хлопнул себя в грудь. «Дракону надо отсечь голову, я убью Сталина!» Эта идея захватила Павла. «Мне все равно, когда умереть, без жены и сына мне жизни нет; я попробую сразить тирана! Гитлер и Сталин сцепились в схватке за Европу; Гитлер проиграл и погиб, Сталин уцелел и победил. По прежнему мечтает он о мировом господстве и строит заговоры. Он и его клика быстро рассорились со своими союзниками. Если Сталина не будет, может быть его режим переродится во что-то миролюбивое?» Павел поскреб в затылке и закатил глаза в потолок. «Один фюрер давно скопытился, а co второгo все как с гуся вода. Непорядок. Это дело надо поправить. Я убью Сталина!» Озлобление клокотало и бурлило в черной ночи души его, и изливалось через край. Последственные трепетали; весть о сумасшедшем следователе переходила из уст в уста, из камеры в камеру. Павел зверел, стервенел и в припадке ярости невзначай задушил на одном из допросов Никиту Калошина. Непосредственный начальник Павла, комиссар государственной безопасности 2-го ранга Тепловский, с тревогой наблюдавший его горячий и неуемный пыл, посовещался с коллегами и сделал вывод, что Кравцов, хотя и свой в доску, но чекист отработанный и к следовательской работе более непригоден. Его оставили в госбезопасности и перевели в Москву охранять семью члена Президиума Верховного Совета СССР. Казалось, что судьба шла Павлу навстречу. Новые обязанности вынуждали его часто посещать центр столицы.

Бывший доходный дом Шереметева в Романовом переулке видел разных жильцов. На рубеже Двадцатого века здесь проживали директор банка, биржевой делец, преуспевающий отпрыск дворянского рода, генерал, модные адвокаты и доктора – все до одного люди степенные, с достатком и репутацией. После победы Октября дом недолго стоял пустым и вскоре стал наполняться новой знатью – заслуженными коммунистами, советскими деятелями и другими членами совнаркома. Романов переулок переименовали в улицу Грановского, а Воздвиженку в ул. Коминтерна. К 1946 году дом?3 населяли министры и маршалы – верхушка нового класса. Здесь со своими семьями жили Буденный и Тимошенко, Рокоссовский и Конев, Жуков и Ворошилов, Молотов и Жданов, Косыгин и Хрущев, разве всех упомнишь. Тех, кто попадал в опалу быстро выселяли и отправляли в лучшем случае в провинцию, их место занимала ликующая семья следующего фаворита. И всех их надо было охранять. Во дворе с фонтаном и чашей всегда было полно играющих детей, отпрысков наших вождей тех времен. Ограда с воротами и калиткой препятствовала посторонним доступ внутрь. Возле калитки стояла будочка, в которой сидели непримечательные люди в штатском, у которых под пиджаками и пальто топорщилось что-то тяжелое. Они то и обеспечивали покой руководства.

Евдокима Филиппова оперативники из смежных управлений госбезопасности называли с оттенком иронии «топтуном», но Евдоким не обижался; он любил свою работу. Было ему лет за тридцать; руками работать он не любил и не умел, и голова была бестолковая, куда же ему еще? Конечно – в органы правопорядка. Всю жизнь мечтал он об этом: сидеть и созерцать, понукая своих ближних. Пять лет назад существование его было куда более волнующим. Восседал он тогда на лошадиной спине, как на троне, одетый в синюю форму и фуражку со звездой. Много их было в грозном и несокрушимом строю конных милиционеров и каждый чувствовал себя князем, с превосходством посматривая вниз, и оттесняя толпу взбудораженных болельщиков от ворот спортивного клуба или утихомиривая разбушевавшеюся очередь за докторской колбасой; а лучше всего было проскакать на рысях по московским улицам к стадиону Динамо и там создать живой забор из конских морд, ног и копыт, чтобы ни один стервец без билета не просочился. Так бы и прошла жизнь Евдокима, если бы не его феноменальная память; запомнил он, глазея сверху, номер автомобиля и приметы толсторожего шпингалета в черном велюровом пальто и каракулевой шапке пирожкoм, которого разыскивал МУР; того задержали и Евдоким получил благодарность в приказе. Его заметили, повысили и продвинули в НКВД. Ответственная служба, да при таком правительственном сооружении, очень полюбилась новоявленному чекисту: сиди себе целый день, зырь по сторонам и на ус наматывай.

День, когда во дворе дома?3 появился новый шофер, был теплым и солнечным. По голубому небу плыли перистые облачка, снег давно растаял, оставив на сером асфальте сырые, темные пятна, и теплый ветерок шевелил первомайские флаги и транспаранты. Жизнь в скверике била полным ключом – детишки помладше возились в песочнице, те что постарше гонялись друг за другом со счастливым смехом; их мамы судачили и сплетничали по углам. Несколько нянь или по новому лексикону, домработниц, закутанные в платки и выгоревшие кацавейки, молча и неподвижно стояли в разных местах двора как безликие каменные бабы из половецких степей. Сверкающий черным лаком ЗИС-101 бесшумно подкатил к чугунным воротам и вежливо бибикнул. Евдоким сразу узнал знакомую машину и Киру Никитичну, супругу тов. N, на переднем пассажирском сиденье. Ни на что не обращая внимание, она охорашивалась, повернув к себе зеркальце заднего вида. Охранник пошел открывать, но вначале проверил документ нового водителя – Кравцов, Павел Павлович, майор МГБ – написано было тушью в красной книжечке. Сверил личность с фотографией, все сходилось – исхудавшее, усатое лицо с черными острыми глазами и тонкими губами, растянутыми в нервной усмешке. Кравцов остановил лимузин у подъезда?5, Кира Никитична вышла, oн последовал за ней и отнес наверх шесть бумажных свертков в двух авоськах; через четверть часа новый шофер, помахав рукой часовому на прощанье, уехал со двора. Все виденное Евдоким аккуратно заносил в свой ежедневный рапорт. Другой раз Кравцов появился на Эмке и Евдоким без промедления его пропустил. Они никогда не разговаривали и изъяснялись только односложными междометиями, брошенными сухим, недовольным тоном: «Проезжай», «Открывай», «Никого нет дома». Пролетела весна и закончилось лето, наступала хмурая осень. Не многие в тот год мечтали о любви, опадающих листьях, поздних яблоках и прогулках вдвоем в парке. Разоренная войной страна поднималась из руин, ей требовались пищевые продукты, техническое оборудование и стройматериалы, но больше всего – рабочие руки. Порочная социалистическая система десятилетиями уничтожавшая собственное население теперь взялась за население восточноевропейских стран, депортируя определенные классы в Сибирь на стройки пятилетки. Советское правительство заседало дни и ночи и кавалькады длинных, черных ЗИСов с воем носились по городу. Уставшая охрана сбивалась с ног и перестала обращать внимание на автомобиль ГАЗ М-1, часто припаркованный на углу ул. Грановского и Коминтерна, там где проходила ежедневная трасса Сталина из Кремля на Ближнюю дачу и обратно. Приметил этот непорядок и Евдоким со своего поста у ворот, но в журнал не занес, так как это его не касалось. Видел он, как агенты в штатском подходили к Павлу, предъявлял он им каждый раз свою красную книжечку, указывая на дверь без вывески, ведущую в столовую лечебного питания при четвертом главном управлении Минздрава СССР, и на свертки с продуктами на заднем сиденье, которые он там получил; каждый раз его оставляли в покое. Через месяц Кравцова знала вся охрана, к нему привыкли, его перестали опасаться и беспокоить. Звездный час Павла Кравцова настал! Сегодня или никогда! В деревянном ящике из – под овощей, стоявшем на полу Эмки, лежал десяток гранат – лимонок Ф-1, накрытых кочанами капусты. Павел верил, что если он столкнет свою Эмку с автомашиной Сталина и в этот момент взорвет одну из лимонок, зажатую в его левой руке, то взорвутся и остальные, уничтожив всех пассажиров сталинского автомобиля. Павел не знал, что диктатора перевозит бронированный Packard, весящий шесть тонн и взрыв десятка ручных противопехотных гранат вряд ли пробьет защиту полированного броневика; да и сдетонируют ли гранаты от взрыва одной в метре от ящика? Он знал лишь, что цель его находится в средней машине в кортеже из трех. Согласно его подсчетам и наблюдениям, кремлевский властитель после ночных заседаний и совещаний возвращался в свою обитель примерно в одно и тоже утреннее время. Вот и сейчас, чуткие уши Павла уловили шорох шин кортежа Сталина. Они торопились. Перед ними был 35-и километровый бросок в Кунцево. Не теряя ни секунды Павел включил зажигание и, завидев первый лимузин, вдавил педаль газа. Легкая как пушинка Эмка выскочила на ул. Коминтерна. Три громоздких, черных, абсолютно одинаковых автомобиля с зашторенными окнами мчались мимо него по пустому, асфальтовому пространству. Последний из них резко свернул и ринулся легковушке наперехват. Массивный бампер Паккарда настиг ее недалеко от Сталина. Глухой удар, Эмку отбросило на тротуар, разлетелись щепки и битое стекло. Машина Павла завалилась на правый бок, колеса вывернуты, резина содрана с ободьев, капот и дверь всмятку, сам он оглушенный, потерял ориентировку и выронил гранату. Эхо взрыва заложило уши. В копоти, пламени и клубах дыма кортеж, ни на секунду не задержавшись, продолжил свое стремительное движение вперед. Третья машина, с ревом набрав скорость, унеслась вслед, догоняя процессию. Толпа, доселе прячущихся в подъездах и подворотнях агентов и оперативников, высыпала из своих засад. Их было сотни и сотни; потрясая кулаками от возмущения, они расследовали и записывали, окружив догорающий, изрешеченный осколками остов Эмки. Они искали подлецов, посягнувших на самого Сталина. Улица была перекрыта, квартал оцеплен и сыр-бор продолжался до темноты. Евдоким был там тоже, взахлеб давая ценные показания. С той поры подозрительность вождя народов усилилась безмерно и стал он носить под мундиром генералиссимуса стальной пластинчатый доспех на манер чикагских гангстеров.

Глава 21. В трудах и заботах

«Насилием Советскую власть не свергнуть,» Сергей объяснял Маше, «взамен придет новое насилие. Режим одряхлеет и рассыплется в прах, когда станет безразличен своим подданным, когда каждый гражданин поймет его лживость.» За окном был зимний вечер. Синий сумрак повис над городом; восходил серпик молодой луны, бросая нежный свет на занесенные снегом бревенчатые постройки. Улица напротив была завалена сугробами, но вдоль забора была протоптана узкая тропинка, по которой согнув спины, брели с автобусной остановки, закутанные в тряпье и платки, исхудавшие женщины. Супруги не зажигали лампу и в полутьме их комнаты предметы угадывались по своим очертаниям. Три года назад они прибыли в Усть – Кут и обосновались здесь. Маша работала на фабрике, а Сергей преподавал немецкий в средней школе. Документы у Сергея были липовые, пользуясь своим фондом, он выписал себе паспорт на имя все того же Хлопкова; диплом об окончании института иностранных языков свидетельствовал, что податель сего учился до войны в Кабардино – Балкарской АССР. Они сидели рядышком на кровати, сжавши руки и прильнув друг к другу. Медовый месяц для них не кончился. Однако разговор, который они вели по душам, был наисерьезнейшим. «Ты идеалист, Сережа,» шептала она, опасаясь быть подслушанной. «Есть люди, которые ни при каких обстоятельствах не станут гражданами. Они не могут и не хотят. Они только удовлетворяют свои физиологические потребности наживы и насыщения.» «Верно. Таких я встречал и в Германии; такие, вероятно, встречаются во всем мире.» «Что с ними делать?» Сергей сморщил лоб. «Надеяться, что их деятельность не выходит за рамки закона и они не представляют опасности обществу.» «Ты говоришь о единицах; но их образовался целый класс, который обжирает остальных граждан, присваивая себе национальное богатство страны. Несогласных с существующим порядком они наказывают посредством своей системы судопроизводства. Что делать тогда?» Сергей отодвинулся от нее и, положив локти на стол, задумался. «Мы ведь опять приходим к необходимости новой революции. Народ уже попытался в 1917 году установить всеобщее счастье. Мы не хотим повторять этот кровавый кошмар.» «Значит пусть власть мордует нас?» «У меня нет ответа на этот вопрос. Революция начнется, когда правящая элита в своей безмерной жадности доведет народ до отчаяния. Не раньше. Но способен ли народ к самоуправлению?» ««Прежде чем пытаться изменить мир, измени себя» – не знаю чьи это слова, но это правда,» Маша нежно обняла своего мужа. Ее полураскрытый рот блестел кроткой улыбкой. «Мы должны читать Писание и делиться этим знанием с другими.» «Это называется эволюцией общества, а не революцией. Но, как узнать кому можно довериться?» «Оставь это мне. Я вижу людей насквозь. Мне достаточно посмотреть им в глаза.» «Где взять Библию? Коммунисты не издают их, а сжигают.» «Я знаю одного прекраснодушного священника. У него можно одолжить Евангелие, хотя бы на один вечер.» «Он тебе предлагал?» «Нет, но я так думаю.» «Не забудь, что Советская власть это власть сатаны. Церкви, открытые с разрешения Сталина? Я слышал, что у некоторых священников под рясами спрятаны партбилеты. Катакомбная церковь – вот ответ.» «Не все так плохо, Сереженька. Я вижу в церкви замечательных пастырей, искренне преданных своему стаду и Слову Божьему.»

Батюшка Петр Матвеевич, седой и морщинистый, с сутулой спиной и шаркающей походкой, но с несломленным духом, отбыл 10 лет заключения в ИТР по 58-ой статье и был освобожден в 1943 году после воссоздания Сталиным Патриаршества, дабы не лишиться поддержки союзников в Великой Отечественной войне. После победы, когда надобность в союзниках отпала, его оставили на свободе, нo церковь не закрыли. С легкостью и благожелательностью откликнулся он на просьбу Маши одолжить Евангелие. Самому батюшке, по его словам, оно не требовалось, он запомнил текст наизусть и мог привести любую цитату по первому требованию. Вечерами Сергей и Маша переписывали святое в ученические тетрадки под копирку в трех экземплярах. Их группа росла, появились новые лица, преимущественно женщины. Для новоприбывших Слово Божье распахнуло горизонт, озарило надеждой, открыв путь, и переделав сознания. Супруги увлеклись своей церковной работой, забыв об опасности. Она пришла негаданно-нежданно в лице одного из надзирателей ИТР?620, с которым Сергей столкнулся в воскресенье на колхозном рынке.

Весна 1948 года выдалась дружная. Снег сошел уже в середине мая и теплые ветры с Байкала пробудили к жизни почки на деревьях и на кустах. Cопки, окружающие Усть-Кут, зазеленели и первая травка повылезла из земли. Оживающий от зимней спячки город возвращался к довоенному образу жизни. Появилось больше товаров в универмагах, отменили карточную систему, цены на продовольствие и промтовары снижались, железнодорожные эшелоны с демобилизованными военослужащими еженедельно прибывали на вокзал и и ожидался приезд труппы из Москвы, чтобы исполнить идеологически правильную оперу Чио-Чио-Сан. У ворот рынка громко чирикали воробьи, купаясь в теплых лужах в размокшей глине, не обращая внимания на плотную толпу горожан в выцвевших пальто, белесых армяках и зипунах, и множество калек в солдатских шинелях. Один из них, безногий, но с целыми руками, был посажен приятелями на ящик из – под пивных бутылок и торговал билетами на счастье. Каждому желающему за 20 копеек тренированная морская свинка вытаскивала вчетверо сложенную полоску рисовой бумаги, развернув которую купивший извещался о своей судьбе. Не меньшим успехом пользовалось укрепленное на стене автоматическое устройство в виде бронзового пульверизатора, опрыскивающее тройным одеколоном за 15 копеек клубящихся вокруг него уличных мальчишек. Народу было битком. Рынок всегда был магнитом для бунтарей и раскрепощенных, которых тридцать лет социализма не смогли подчинить и усмирить. Карманники, деловые и просто блатные – все они были здесь – присматриваясь, оценивая и выискивая добычу полегче. Гвалт, ругань и клубы табачного дыма поднимались в высокое небо. Все толкались и спотыкались между рядами почерневших от времени деревянных столов, на которых колхозники разложили свои товары. Привычный ко всему Сергей пропихался к молочному ряду, где купил немного творогу и простокваши. Обменивая принесенный с собой пустой стакан на стакан варенца и доплачивая 70 копеек, он услышал за своей спиной, «Здравия желаю, тов. капитан!» Похолодевший Сергей обернулся. Перед ним стоял Иван Григорьев, вохровец и сослуживец из его прежнего лагеря. Он не изменился: военная форма по прежнему облекала его жилистое, сухощавое тело; короткие черные волосы аккуратно приглажены, скуластое лицо чисто выбрито, в раскосых глаза сияла приветливая улыбка. Они обменялись рукопожатием. «Как ты здесь оказался?» «Да, вот родня у меня Усть-Куте. В отпуск приехал. Вы я гляжу в штатском, а вас в лагере обыскались,» черные глаза Ивана не таили подвоха. «Меня демобилизовали,» ничего лучшего не нашелся сказать Сергей. Ему было очень неловко лгать. «Ну, демобилизовали это хорошо,» Иван задумался. «Тогда война шла. Кого же посередь войны демобилизуют?» «Здоровью не прикажешь. Оно может подвести в любой момент. Ну, а у вас то как? Лагерь перевыполняет производственный план?» «Перевыполняет и oчень хорошо. По правде сказать, поначалу было плохо. Не одни вы исчезли. Полгода после вас, в феврале 1945 года начальник наш Иван Иванович и замполит Петр Кузьмич тоже куда-то запропастились; искали мы их и не нашли. Может они, как и вы на рынке здесь ошиваются? Пойду – ка я, пошукаю меж рядов.» «Вполне возможно,» подтвердил Сергей, а про себя подумал. «Oни или в Германии свои головы давнеханько сложили, или скорее в Парагвае купили ranch и сейчас племенной скот разводят.» Он тяжело вздохнул. «Кто у вас теперь начальство?» «Очень хорошее у нас руководство. И лагерь вырос. Редкоземельный элемент лопарит нашей державе даем. Хвалят нас за это.» Вохровец пригладил волосы и расцвел от приятных воспоминаний. «Очень важен лопаритовый концентрат для военной промышленности. У нас его целое месторождение. Все радуются и перевыполняют план. Если припомнить, по первости после отъезда Иван Ивановича мы все растерялись. Шахта руду добывает, на берег сваливает, а баржи за ней приходить перестали. Kуда его девать? Тов. Журавлев из Кангара приезжал выяснять; ездил в дельту на Столб – остров, ни души там нету, как корова языком слизнула, контора пустая, механизмы брошены, только метелица воет и плачет, и причал снегом заносит. Весной комиссия из Москвы к нам пожаловала, генералы и маршалы появились, долго ходили и изумлялись. Сразу хорошо стало. А тов. Журавлева мы больше никогда не видели. Разобрались с ним. Вот и с вами надо разобраться.» «Ты о чем, Иван?» «На какие шиши вы варенец покупаете, когда моим детям на молоко не хватает?» «Не злобься. Это не твое дело. Насколько я помню, в лагере хорошее снабжение.» «Вот вы к нам и возвращайтесь. Мы вам посильную работенку найдем. С виду вы вполне трудоспособный.» На этом старые знакомые расстались.

Сергей прямиком направился домой. «Немедленно собирайся…» прошептал он жене на ухо. «Я встретил на рынке Григорьева. Он служил со мной в лагере. Григорьев узнал меня и может донести властям. Это вопрос нескольких часов, когда за мной придут.» Сергей взглянул в смятенные глаза Маши. В них отражался ужас. «Не совсем так,» попытался он успокоить свой подругу. «Госбезопасности потребуется сутки, чтобы раскачаться. Eсли нас не найдут в Усть-Куте, тo начнется большая облава.» «Куда мы едем?» «Прежде мы должны приготовить документы. Я каюсь в своей ошибке. Нельзя было селиться так близко от Лены. Выбросим наши старые паспорта. Тебя тоже будут допрашивать, если задержат, и намотают новый срок. Мы должны разделиться. Милиция знает наши приметы и будет искать супругов Хлопковых. Мы должны изменить внешность.» «Я сделаю все, как ты скажешь, Сереженька.» «Если я достану билеты на поезд, то через сутки мы будем в Красноярске. Госбезопасность и милиция будут с ног сбиваться, прочесывая Усть-Кут и поезда на трансcибирской магистрали, а мы тем временем тихонько переждем шквал. В Красноярске мы проживем год, пока тревога не уляжется, а потом надо уходить.» «Куда? Нас будут искать до конца жизни. Что же нам всегда жить в подполье? Мы еще молоды и я хочу иметь детей.» «Я тоже. Но сильнее всего я хочу бороться со сталинизмом. Если мы останемся здесь, то рано или поздно нас поймают. Мы можем продолжить нашу борьбу из-за границы. Ты готова к этому?» «Я тебе уже говорила, Сереженька, куда ты, туда и я.» Maша застенчиво опустила голову. Сергей обнял ее и нежно прикоснулся губами к щеке. «Сейчас нам нужны документы. Чистых бланков у меня не так уж много,» он кивнул на свой рюкзачок. «Побережем их до лучших времен. Я попробую достать паспорта на рынке.» Они вышли из дома, прихватив драгоценный рюкзачок с собой. Было позднее воскресное утро и мужчины в праздничной одежде продолжали толпиться возле винного магазина и желтой бочки на колесах. Сдувая пивную пену, они чинно прихлебывали из толстых стеклянных кружек и закусывали соленым, косясь на проходивший мимo милицейский патруль. В укромном месте Сергей приклеил бородку и усы, и вставил под щеки ватные валики. Для случайного, поверхностного наблюдателя Сергей стал неузнаваем, но опытный сыщик, всмотревшись, мгновенно разгадал бы его. Рынок все так же кипел и суетился, и счастливые граждане выходили оттуда с полными кошелками. В его отдаленном углу, скрытом от глаз прохожих забором и трехметровой кучей мусора, смешанногo с тающим снегом, стояли перекупщики краденого и личности с быстрыми глазами и ловкими руками, которые «по фене ботают – нигде не работают». Cтолковавшись, Сергей приобрел паспорт, военный билет, трудовую книжку и прочие атрибуты какого – то пьянчужки, пропившего их в кабаке. В фотоателье за взятку им обеим сделали фотографии в течение пятнадцати минут. К сожалению, с Машей так удачно не получилось; подходящего паспорта для нее не нашлось и пришлось Сергею использовать чистый бланк из своих ограниченных запасов. Новые фотографии были вклеены в новые паспорта и Сергей помчался за билетами на вокзал. Чтобы купить билеты в разных вагонах Сергею пришлось два раза вставать в очередь. Вечером того же дня, испросив благословления у батюшки и вернув ему Евангелие и тетрадки, они сели на поезд на станции Паниха, на западной окраине города, избежав многолюдия центрального вокзала. Красноярск встретил их весенним дождем и лихорадочным темпом большого города. Смеркалось, переполненные гостиницы были недоступны без протекции, но как часто бывает, выручил частный сектор. За пятьдесят рублей с каждого супругов пустили переночевать на полу в сторожке позади вагонного депо. Семья путевого обходчика спала в той же комнате на кроватях. Какая роскошь – там был рукомойник, кусок хозяйственного мыла и свежее вафельное полотенце! В семь утра их разбудили и попросили уходить. Не робея, переселенцы отправились на завоевание города. В те годы получить работу не составляло никакого труда. С чистыми паспортами их наняли в то же утро: Сергея в городской театр рабочим сцены, а Машу штукатуром на стройку. Самым главным было то, что у каждого появилась койка в общежитие. Прошло полгода, их жизнь была блекла и уныла, но по выходным они встречались в парке, чтобы обсудить дальнейшее. Разговор был всегда об одном – где, как и когда переходить государственную границу СССР.