Текст книги "Дом на улице Овражной"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Я не про Куйбышев спрашиваю, – уныло протянул Женька. – Это нашего Ивана Николаевича фамилия – Самарский.

– Вашего? – удивилась старушка. – Какого вашего? Да вы никак расстроились чем? – забеспокоилась она, заметив наши огорченные физиономии.

– Значит, вы в этом доме недавно живете? – без надежды спросил Женька.

– Да второй день как приехали. Видите, еще прибраться не успела.

– И не знаете, кто тут раньше, до революции, жил?

– Эка, милый! До революции. И перед нами-то кто жил, не знаю, и не видала прежних хозяев. Да мне-то и на что? Дом хороший, крепкий, сухо здесь. Печки небось только прошлое лето перекладывали. Если б еще сырость развели или мышей, тогда, понятно, я бы уж узнала, кто жил. Уж я бы до исполкома дошла, а пристыдила бы за такие беспорядки. А так чего ж мне? Никакого беспокойства. Да вам-то зачем понадобилось знать, кто тут жил?

– Учительницу мы одну ищем, героиню, – опустив голову, ответил Женька. – Она на этой улице в тысяча девятьсот пятом году жила.

– Батюшки! В девятьсот пятом!.. Да, может, переехала куда! Как же найдете вы ее? Родные мои! Неужто в школе такое задают?

– Нет, не в школе, – покачал головой Женька. – Это у нас так, другое задание. – Он посмотрел на меня и сказал виновато: – Пойдем, Сережка.

Надо было в ту минуту видеть моего лучшего друга Женьку Вострецова! С опущенной головой шел он к двери, в измятой, перепачканной сажей рубашке, с руками, исцарапанными спиралью электроплитки. Мне было так жалко его, что, когда мы вышли на улицу, я даже не стал напоминать, что все это случилось по его вине. А на языке у меня вертелись разные упреки. Так и хотелось оказать, что если мы везде будем топить печки и вешать на окна занавески, то и в десять лет не найдем учительницы Ольги. Но я молчал, шагая рядом с поникшим моим другом. Ведь со всяким может случиться такое!

Прощаясь с Женькой возле его ворот, я, чтобы совсем его успокоить, даже сказал:

– Ничего, Женька. Ты не расстраивайся. Ну, представь, будто никакие тимуровцы из двадцать девятой школы к ней не должны были прийти. Что, мы с тобой не помогли бы разве? Ведь бабушка-то старенькая совсем. Куда ей диваны двигать!..

После таких слов, неожиданных для меня самого, я показался сам себе ужасно умным и благородным. Но Женька только махнул рукой и с досадой дернул плечом.

– Выдумал тоже – не помогли бы! Конечно бы, помогли. И не из-за этой уборки вовсе у меня настроение плохое.

– А из-за чего же? – растерянно спросил я.

– Из-за того, что глупо подумал. Выпучил глаза! Обрадовался: так сразу все нам и расскажут. Нет, Серега. Еще ой-ей-ей сколько ходить придется!.. Но мы ее найдем все-таки, ту учительницу! – добавил Женька и уверенно тряхнул головой. – Вот увидишь, найдем!

Глава пятая

Несмотря на такую Женькину уверенность, нам не везло ни на второй, ни на третий день, хотя мы обошли восемь домов. Хорошо еще, что Женька, поразмыслив, решил ходить по квартирам вдвоем.

– Вместе, пожалуй, легче, – сказал он. – Один что-нибудь забудет – другой напомнит. Правильно?

– Конечно, правильно! – не задумываясь, согласился я.

Угловой трехэтажный дом мы обследовали вместе с Женькой от нижнего до верхнего этажа. Но ни в одной квартире не нашлось человека, который знал бы что-нибудь о неизвестной учительнице по имени Ольга. Не слыхали о ней и в соседних домах. Мы показывали судебную бумагу, странички из дневника подпоручика Альберта Вержинского, объясняли, расспрашивали. Кто в ответ пожимал плечами, кто просто удивлялся: как это так пропал человек и найти его невозможно, а иные попросту косились на нас с подозрением: не смеемся ли мы и не затеваем ли какую-нибудь проказу.

Минувшей осенью, помню, у нас в классе решили собирать аптечные пузырьки от лекарств. Это было куда легче. Позвонишь в квартиру и спросишь: «У вас нет пузырьков?» Тебе сразу ответят: «Нет», или скажут: «Погоди-ка, как будто были». А тут приходилось по полчаса втолковывать, что нам надо. И, наверно, за всю свою жизнь я не увижу столько недоуменных и недоверчивых взглядов, сколько увидал за эти три дня. Конечно, попадались и такие жильцы, которые выслушивали нас внимательно, и я видел, что история пропавшей без вести учительницы их всерьез интересует. В доме номер 2, том самом, где жил сердитый Цыпленочкин, на втором этаже нас встретил толстый седой жилец, имени и отчества которого мы с Женькой так и не узнали. Он нам не сказал, а мы и не спрашивали. Этому человеку очень понравилось, что мы взялись за такие поиски. Он два раза перечитал наши бумажки и сказал, что узнать, куда исчезла такая замечательная женщина, – дело хорошее.

В пятом доме нас тоже встретили приветливо. Там жили, занимая небольшую комнатку, две сестры, обе немолодые, но, как нам показалось, очень добрые. Они напоили нас горячим чаем, выслушали и посочувствовали, что нам дали такое нелегкое задание.

Однако ни эти сестры, ни толстый жилец из дома номер 2 ничего не слыхали про учительницу по имени Ольга, которая когда-то давным-давно жила на Овражной улице.

На третий день безуспешных наших поисков, часов в пять, усталые, голодные и замерзшие, мы возвращались по домам. На площади Гоголя нам навстречу попался Лешка Веревкин из нашего класса. Он шагал, гордо поглядывая по сторонам. Пальто его было расстегнуто, чтобы все видели новенький, в кожаном футляре фотоаппарат «Смена», который к Новому году подарил ему отец, заместитель директора мебельной фабрики. Увидав нас, Лешка вприпрыжку побежал нам навстречу.

– Вот хорошо, что встретил вас! Поехали завтра утром за канал в Новый город! Я специально пленку зарядил… – Он похлопал ладонью по футляру. – Сто восемьдесят единиц ГОСТ… Особочувствительная. Поснимаем в парке!.. У меня даже экспонометр есть! – И он вытащил из кармана какую-то мудреную плоскую картонку с цифрами и надписями.

Я видел, что Женька с завистью смотрит на Лешкин аппарат. Но он все-таки отвернулся и сказал, что у нас ответственное задание и поэтому ехать с Лешкой в парк мы не можем.

– Подумаешь, ответственное! – фыркнул Веревкин. – Ну и не надо. Один поеду.

Он зашагал своей дорогой, а мы пошли дальше своей. Я злился на Женьку. Ну что случится, если мы пропустим завтра один день? Дом, который нам надо найти, все равно никуда от нас не убежит. А вот каникулы скоро кончатся, и тогда уж будет не до фотографии… Но я размышлял об этом про себя. Спорить с упрямым моим другом все равно было бесполезно.

И снова с утра мы пошли на Овражную и опять стучались к незнакомым людям, пока не очутились в куче рыжих, запорошенных снегом бревен, в тупичке между сараями напротив скрипучего крыльца дома номер 10.

Наверно, с полчаса сидели мы, дожидаясь неизвестно чего. Я здорово замерз. Наконец мне стало совсем невмоготу.

– Женька, – пожаловался я, – холодно. Ну чего мы сидим? Зашли бы пока в другой какой-нибудь дом. Так ведь можно до самого вечера прождать.

– Холодно! – передразнил Женька. – А мне, думаешь, жарко? – Он снял варежку и подул на пальцы. Они были красные, я видел, что он сгибает их с трудом. – Может, думаешь, Роберту Пири было легко, когда он к Северному полюсу шел? А дети капитана Гранта? Им всю тридцать седьмую параллель надо было пройти, и они все-таки нашли своего отца…

Удивительно, до чего Женька любил приводить всякие примеры. Он припомнил Георгия Седова и Амундсена, а заодно и капитана Кука, который сделал великие открытия, хотя его и съели людоеды на Гавайских островах. Тут Женька, конечно, перехватил. Историю капитана Джемса Кука я знал не хуже. Гавайцы его вовсе не съели, а только убили и разрезали на мелкие части. Но он сам виноват: не надо было притеснять туземцев, раз он приехал к ним в гости.

Мы опять молча уставились на крыльцо десятого дома. И вдруг на ступеньки этого крыльца взбежала какая-то девчонка в серой меховой шубке и синей шапочке. Она потопала ногами и сунула руку в карман, наверно за ключом.

– Быстрей, Серега! За мной! – крикнул Женька, и мы ринулись с бревен.

Женька первым очутился на крыльце, когда девчонка уже вставила ключ в замочную скважину. Услышав грохот наших заледенелых башмаков, она испуганно обернулась и, растопырив руки, прижалась спиной к двери.

– Вы что? Что вам надо?.. Мама!..

– Ты погоди, не ори… – задыхаясь, шипел Женька. – Мы тебя не тронем.

Но девчонка ничего не слушала. Она орала, барабанила в дверь ногами, и глаза у нее были такие, словно мы с Женькой собираемся ее растерзать, как гавайцы капитана Кука.

Внезапно я почувствовал такой крепкий толчок, что шапка слетела у меня с головы и сам я полетел с крыльца носом в снег. А когда, побарахтавшись, наконец, выбрался из сугроба и отфыркался, то увидел на крыльце высокого парня в полушубке и мохнатой шапке, сбитой на затылок. Женька, так же как и я, выбирался из сугроба, только с другой стороны крыльца. Парень глядел то на него, то на меня, хмуря светлые брови.

– Не имеете права драться! – обиженно крикнул Женька.

– Давай, давай отсюда! – пригрозил парень. – А то еще и не так влетит!

– Мы по важному историческому делу, а вы деретесь!

Девчонка осторожно тронула парня за рукав.

– Они не дрались, Володя. Это я, наверно, сама испугалась. Они, может, и не из Васькиной компании…

– Погоди, Светланка, – сказал парень. Он сошел на две ступеньки пониже и спросил: – По какому, говоришь, делу?

– По такому! – шмыгая от обиды носом, хмуро ответил Женька. – Мы тут, около дома, два часа сидим – ждем, а вы деретесь…

– Ладно, не хнычь, – примирительно сказал Володя. – Бывают ведь ошибки. Тут на нашей улице такие бедовые ребята живут…

– Я и не хнычу, – отвернулся Женька. – А только раньше, чем драться, спросить надо.

– Ну, заладил одно – драться да драться. Понятно ведь, нечаянно вышло. Что же, хочешь, чтоб я прощения у вас просил?

– Не надо нам ваше прощение.

– А что же вам нужно? Ну-ка, давайте, заходите в дом и рассказывайте. Дай-ка им, Светланка, веник. Пусть отряхнутся.

По-моему, Женька забыл о том, что у человека должна быть гордость. Я на его месте и разговаривать бы не стал, а просто повернулся и ушел. А он вместо этого взял у девчонки короткий обтрепанный веник и стал деловито отряхивать снег с пальто и башмаков. Что мне оставалось делать? На улице холод, мороз до костей пробирает. Я нахмурился и вместе с Женькой вошел в дверь, которую отпер парень в полушубке.

За дверью в прихожей было темно. Но девчонка повернула выключатель, и под потолком вспыхнула тусклая лампочка.

– Раздевайтесь, вот сюда вешайте, – хлопотала она. – Проходите… Сюда, сюда, в эту дверь…

Она бестолково суетилась, наверно все еще чувствуя себя виноватой оттого, что из-за нее нам попало.

В комнате, где мы очутились, было очень тепло. В углу, у окна, стоял письменный стол, заваленный книгами и тетрадями. Книгами был набит и большой шкаф со стеклянными дверцами. Книги валялись на подоконнике, на стульях и даже на кровати, застеленной коричневым одеялом.

– Это папин кабинет, – сказала девчонка. – Днем папа на заводе, и здесь занимается Володя. У него скоро сессия.

Я не знал, что такое сессия. И названия у книг были непонятные: «Сопротивление материалов», «Организация производства»… Девчонка, бегая по комнате, убирала со стульев книги.

– Садитесь. Сейчас Володя придет. Только умоется…

Женщины в цветастом халате, которая встретила нас первый раз, когда мы постучались, не было видно. Наверно, она ушла, пока Женька спорил со мной на бревнах. Приглядываясь к Светланке, я заметил, что она похожа и на эту женщину и на Володю. Такие же, как у него, светлые волосы, брови – острыми уголками, такая же, как у него, морщинка над переносицей, когда она хмурилась. Без своей меховой шубки и синей шапочки она оказалась худой и длинноногой.

Мы не успели сесть, как вошел Володя, крепко потирая руки.

– Ну, пескари, – весело сказал он, сдвигая книги на кровати в кучу и усаживаясь, – докладывайте, какие такие у вас важные дела.

Женька достал из кармана порядком уже потрепанные бумажки, которые мы переписали в архиве. Я привык, что в каждом доме, куда мы входили, эти бумаги разглядывали с недоверием, будто бы мы кого-нибудь собрались обмануть. И поэтому нисколько не удивился, когда Володя, повертев так и эдак листок судебного дела, с недоумением спросил:

– Это что же за ребус такой?

В который раз приходилось Женьке объяснять, что нам надо. Но на этот раз долго растолковывать не пришлось. Володя слушал, не перебивая, только изредка поглядывая то на меня, то на Женьку, то переводил взгляд на Светланку, будто бы хотел ей сказать: «Ну и дела! Ты только послушай!» Она стояла у печки, заложив руки за спину, и молча кивала ему в ответ.

– Занятная история, – сказал Володя, когда Женька кончил рассказывать. – Так вы, значит, разыскать собрались эту учительницу? Здорово! – Он принялся перебирать наши бумаги, потом встал и прошелся по комнате. – Да, нелегкое у вас дело.

– Сами знаем, что нелегкое, – ответил Женька и вздохнул. – Нам бы только найти хоть одного человека… Хотя бы одного, кто ее видел, эту Ольгу…

– Вот это-то и трудно. Шутка ли, сколько лет прошло! Верно, Светланка?

Девчонка опять молча кивнула.

– Ведь этой учительницы, может быть, и в живых-то уже нет, – продолжал Володя. – А впрочем, – перебил он сам себя, – не буду вас заранее разочаровывать. Ясно одно: поиски вам надо продолжать. – Он помолчал, задумавшись о чем-то. – Если я правильно понял, вы хотите знать, кто жил в этом доме в те годы? Так ведь? К сожалению, я этого не знаю. Я еще вот какой был, когда мама со мной приехала в этот город в сорок втором году, в эвакуацию. Отец тогда на фронте воевал. Потом, уже после войны, приехал он за нами, да так здесь и остался. Работает сейчас на алюминиевом заводе. Мама знает, кто перед нами жил. Только ждать ее долго придется. Она в филармонию ушла, вернется, наверно, поздно.

Вероятно, Женьке, так же как и мне, не хотелось опять встречаться с неприветливой хозяйкой дома.

– Не надо, – поспешно замотал он головой. – Вы лучше сами у нее узнайте, а мы потом еще зайдем.

– Погодите, погодите! – удержал его Володя и, подумав, сказал: – Может быть, дедушка Виталий знает.

– Правильно! – подхватила Светланка. – Дедушка Виталий сам бывший красногвардеец. Помнишь, Володя, он рассказывал, как телеграф захватили!

– Конечно, должен знать! – решил Володя. – Вот что, ребята. Посидите, а я сейчас отцу на завод позвоню.

Он быстро вышел в коридор, где я, еще входя, заметил на стене телефон. Мы остались втроем: я, Женька и длинноногая Светланка.

– Дедушка Виталий тоже на заводе работает, – объяснила Светланка. – Он уже старый, а на пенсию идти не хочет. Раньше он рядом с нами жил, в доме четырнадцать. А в прошлом году ему квартиру на Калининской дали, недалеко от завода. – Она замолчала, а потом сказала потише, виновато теребя юбку: – Вы на меня не сердитесь, ладно? Тут в Купавинском переулке такие мальчишки! Колька Поскакалов, Петька Чурбаков… А главный у них Русаков Васька. Вы его знаете, наверно.

Еще бы нам не знать Ваську Русакова! Мне не раз приходилось спасаться от него, когда я шел в Дом пионеров на занятия кружка. Васька никому на улице не давал проходу. И дружки у него были такие же, как он сам, драчуны. Они жили в Купавинском переулке, а сам Васька – на Овражной, где-то в конце, возле Дома пионеров. Позапрошлой весной, когда я только записался в кружок, Васька так ловко швырнул мне под ноги палку, что я хромал потом целую неделю. И как это мы с Женькой до сих пор ни разу его не встретили?

Светланка продолжала оправдываться. Она говорила, что ни за что не испугалась бы, если бы не приняла нас за мальчишек из Васькиной компании, но я слушал ее рассеянно.

Вернулся Володя.

– Все узнал, – сказал он, присаживаясь к столу и придвигая к себе листок бумаги. – Вот адрес. Виталий Ильич Купрейкин. Калининская, двадцать шесть. Лучше всего к нему зайти в выходной.

Женька взял бумажку с адресом, сложил и спрятал ее в карман. Я понял, что настала пора уходить, и встал.

– Вы приходите, – провожая нас к двери, говорил Володя. – Интересно узнать, найдете вы эту Ольгу или нет.

– Приходите обязательно! – крикнула нам вслед Светланка. – Придете?

– Придем, – пообещал Женька и махнул рукой.

Мы снова были на улице. Все так же уходила она вдаль, прямая, с голыми деревцами, словно нарочно воткнутыми в громадные сугробы. Но теперь, когда я вспомнил о Русакове, она казалась мне чужой и опасной. Чудилось, что из каждой подворотни могут выскочить Васькины ребята, наброситься на нас… Ой, как туго тогда придется нам с Женькой!..

– Жень, – произнес я, плохо скрывая страх. – А что, если на нас Васькины ребята нападут?

Женька пожал плечами, подумал с минуту и ответил:

– Ну и что же? Мы возьмем да и расскажем им, для чего мы ходим.

– Они тебя и слушать не станут! Надают по шее, и все.

– Эх ты, трус! – с презрением сказал Женька. – Ваську испугался! Я вот книжку читал про Шерлока Холмса. Так там бандиты пострашнее Васьки. Не то что по шее надавать, а запросто в любую минуту убить могут… Связался я с трусом!.. Если боишься, сиди дома. Я один буду искать.

Он повернулся и зашагал по тротуару, не оборачиваясь.

Я смотрел ему вслед. Конечно, страшно, очень страшно было встретиться с Васькой и его ребятами, но еще хуже было слышать от Женьки такие обидные слова.

– Постой, Жень! – крикнул я. – Подожди!

Он остановился.

– Чего тебе?

– Ладно, Женька, я с тобой буду. Искать уж, так вместе. Может, и правда мы Ваську уговорим.

– Конечно, уговорим! – просиял Женька. – Что же Васька, не человек, что ли? Не поймет, какое у нас задание?..

Мы свернули в переулок и пошли к Ленинской.

– Жень, а что такое сессия? – спросил я, вспомнив непонятное слово.

– Это у студентов экзамены так называются, – объяснил Женька. – У нас сосед, Игорь, тоже в институте учится. Там у них каждую зиму и каждое лето экзамены.

– Два раза? – не поверил я.

– Ага!

– А сопротивление материалов что такое? – снова спросил я.

– Это я не знаю, – признался Женька. – Надо будет спросить у Игоря.

Мы попрощались на перекрестке. Я торопился домой. Хотелось есть. К тому же мать вчера ругала меня за то, что каждый день пропадаю неизвестно где.

– Ну, я пошел, – сказал Женька, протягивая руку. – Завтра утром за тобой забегу.

Я опять вспомнил про свои опасения. Что, если как раз завтра мы и встретимся с Васькой Русаковым?.. Но сказать об этом Женьке не решился, да и он уже зашагал прочь, сунув руки в карманы.

Глава шестая

Что такое сопротивление материалов, я вечером узнал у отца. Он сказал, что есть такая наука о прочности разных строительных материалов, деталей машин и всяких конструкций.

– Вот видишь мост? – спросил отец, подведя меня к окну. В окно, сквозь морозную дымку, был виден мост через Тойму. По нему шли пешеходы, тянулись бесшумной вереницей грузовые машины, автобусы и легковые автомобили. – Чтобы построить такой мост, – сказал отец, – тоже надо знать эту науку.

Потом отец объяснил, что в технике все должно быть точно рассчитано. Без расчета нельзя построить ни дома, ни плотины, ни доменной печи. Без расчета не поднимется в воздух самолет и быстро сломается заводской станок.

– Да тебе-то зачем понадобилось это знать? – вдруг удивился отец, на полуслове прервав свои объяснения. – Ты что, инженером, что ли, собираешься стать?

– А что! Может, и инженером буду, как ты, – ответил я. – А то еще моряком или летчиком…

– Ну ладно, моряк, – засмеялся отец. – Спать тебе уж пора. Да, постой-ка! Мать говорит, гоняешь ты где-то целыми днями. Смотри, не поплыви на уроках, когда каникулы кончатся.

– Не поплыву. А гоняю, потому что у меня дело есть. От нашего исторического кружка задание.

Уже засыпая, я услышал, как ко мне за занавеску тихо заглянул отец, наклонился, поправил одеяло.

– Пап, а пап, – сонным голосом проговорил я, – а почему называется сопротивление? Ведь в этой науке про расчеты только.

– Не только про расчеты, Сергей. Чем больше материал испытывает нагрузки, тем больше он этой нагрузке сопротивляется, не хочет уступить и разрушиться. Конечно, каждый материал сопротивляется по-разному. Дерево, например, меньше выдержать может, чем железо, а железо – меньше, чем сталь…

Снилась мне в эту ночь какая-то неразбериха. То громадные мосты, по которым мчались с грохотом и свистом тяжелые поезда, то самолеты, взмывающие в высокое синее небо. А под утро приснилось, будто Женька стоит надо мной и говорит: «Пойдем, Серега, к подполковнику Белецкому. Я его взял в плен, и он сейчас нам скажет, где у него спрятаны красноармейцы». Потом Женька куда-то исчез, словно растаял, а вместо него появилась громадная стена. И сам я стою у этой стены в разорванной красноармейской гимнастерке и гордо смотрю в глаза белым. А они уже подняли винтовки, целятся в меня. Но я так смотрю на них, что они отворачиваются от моего взгляда и отводят черные дула винтовок. А где-то за стеной грозно гремят копыта лошадей. И вот прямо через эту высоченную стену летят на головы белым горячие кони, развеваются рыжие гривы, сверкают так, что больно глазам, острые кавалерийские шашки… И на переднем коне, в кожанке и курчавой кубанке, мчится девчонка. Лихо врезается она в кучу бегущих белогвардейцев, и улыбается мне, и машет рукой. И вижу я, что она точь-в-точь похожа на Светланку. Такие же, как у нее, синие глаза и русые волосы выбиваются из-под кубанки, такие же – острыми уголками – брови и косая морщинка над переносицей… А рядом с ней, откуда ни возьмись, Женька. Соскочил с лошади и ко мне. Теребит, толкает, рад, видно, что подоспел на подмогу…

Когда я открыл глаза, надо мной стояла мать, в окно светило ослепительное солнце.

– Ну и разоспался! – говорила мать. – Не добудишься тебя. Брыкаться даже стал. Вставай, десятый час. Да и дружок твой полчаса под окнами свистит.

Я вскочил и босиком кинулся к окну. Женька стоял на тротуаре напротив и, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, глядел на мое окошко. Я показал ему, чтобы он не стоял, как дурак, на морозе, а шел бы в дом. Женька быстро сообразил, что означают мои знаки, и побежал через улицу. А я поспешно стал натягивать рубашку и брюки.

Одевшись, я выбежал из-за занавески. Отец уже давно ушел на работу. Вот это я поспал!

Женька вошел сердитый.

– Ну и соня! Договорились в девять. Знаешь, сколько жду?!

– Ничего, Жень, я сейчас, быстро.

Если бы мать отпустила меня, я бы ушел с Женькой, не дожидаясь завтрака. Но она заставила и меня и его сесть за стол, поесть жареной картошки и выпить чая.

– Опять шляться пошли! – недовольно заметила она, увидав, что я торопливо напяливаю пальто и шапку. – И где вас только носит! Ну, Сергей, смотри: если жаловаться на тебя придут, так и знай – уши надеру.

– Да никто, мам, тебе жаловаться не будет. Мы же задание выполняем.

– Знаю я ваши задания. Расколотишь где-нибудь окно – мне штраф платить.

Она еще ворчала, гремя на кухне посудой, когда мы выскочили на улицу.

Солнце сияло в небе, как начищенный до блеска медный колокол. Казалось, весь город наполнен до края веселым солнечным звоном. Звенели подковы лошадей на мостовой, звонко гомонили воробьи, звеня, падали капли с бородатых сосулек, дворники деловито звякали скребками, счищая с тротуаров наледь. Но когда мы свернули с шумной широкой Пушкинской улицы в узкий переулочек, сразу все переменилось. Пешеходов здесь было мало, а машин и лошадей – почти ни одной. И воробьи как будто щебетали тут не так громко. Даже дворники не стучали скребками, а словно для того, чтобы не нарушать тишины, просто посыпали тротуары песком.

– Скоро каникулы кончатся, – сказал Женька, глядя на синее, без единого облачка, небо.

– Кончатся, – ответил я и тоже поглядел на небо. – До конца каникул, пожалуй, всю улицу пройти не успеем.

– Ничего, – тряхнул головой Женька. – Хоть на полчаса, а будем сюда приходить. Настоящие открытия никогда без труда не делаются. Тут упорство нужно.

– Жень! – вспомнил я вдруг. – А отец мне вчера сказал, что такое сопротивление материалов. Это наука такая. Прочность изучает. Из какого материала что строить надо, как рассчитывать…

– Я тоже вчера у Игоря спрашивал, – отозвался Женька. – Только он не знает. Говорит, у них, на литературном отделении, это знать не надо.

– А на кого учится ваш Игорь?

– На учителя.

Я немного удивился. Я думал, что учителя должны все знать. Но поделиться с Женькой своими размышлениями я не успел: переулок кончился, и мы вышли на Овражную.

– Так, – сказал Женька, оглядываясь. – Вчера в десятый заходили. Может, сегодня до пятнадцатого успеем.

– Если нигде комнаты убирать не заставят да печки топить, то, наверно, успеем, – поддел я его.

– Ладно уж, – хмуро буркнул Женька. – Печки! Мало ли какие ошибки бывают!

Мы перешли улицу и остановились возле приземистого одноэтажного домика. Два низких окошка выжидательно глядели на нас из-под приподнятых уголками вверх карнизов. Вход в дом, вероятно, был во дворе, за воротами.

– Сегодня тебе первому стучать, – напомнил я.

Женька кивнул и толкнул калитку.

Дверь в дом, точно, оказалась за воротами. Поднявшись на две каменные ступеньки, Женька постучал. Никто не ответил. Он постучал снова.

– Ну-ка, Серега, посмотри в окно. Может, спят там?

Я выбежал на улицу и, привстав на цыпочки, заглянул в одно из окон. Но оно было завешено плотной синей шторой, и ничего увидеть я не смог. Штора была и на втором окошке. Я уже собрался возвратиться к Женьке, как вдруг кто-то легонько стукнул меня по плечу. Вздрогнув от неожиданности, я обернулся.

Передо мной стоял незнакомый человек и внимательно смотрел на меня. Он был немолод. Из-под каракулевой, пирожком, зимней шапки выбивались пряди седых волос. В руке незнакомец держал небольшой кожаный чемоданчик.

– Ты, мальчик, не к Петру Терентьевичу пришел? – спросил этот человек, продолжая все так же пристально меня разглядывать.

– Не-ет… Я не знаю… – в растерянности протянул я.

В воротах показался Женька.

– Ну, Серега, ты что же? – нетерпеливо крикнул он, но, увидав незнакомца, запнулся.

– Ага, – проговорил тот. – Вас, оказывается, целая компания. Послушайте, вы не знаете, когда придет Петр Терентьевич?

– Нет, не знаем, – ответил Женька, подходя ближе. – Нам самим кто-нибудь из этого дома нужен.

– Вот как? Прекрасно. Значит, он нужен нам всем. В таком случае вот что. Пусть один из вас сейчас пойдет на Пушкинскую улицу. Знаете такую?

– Конечно, знаем.

– На Пушкинской, в доме пятьдесят восемь, находится универсальный магазин…

Должно быть, этот незнакомец был приезжий. Кто же у нас в городе не знает универмага на Пушкинской!..

– Нужно подняться на третий этаж, в секцию обуви, и попросить Петра Терентьевича… Запомните?

– Давай, Серега, пойди ты, – сказал Женька. – А я пока зайду в дом двенадцать и в тринадцатый тоже.

– Теперь так, – продолжал незнакомец, обращаясь уже только ко мне. – Память у тебя хорошая?

– Хорошая, – ответил я.

– Так вот. Когда увидишь Петра Терентьевича, скажи ему: «Приехал Никифор Витольдович и привез письмо от Нионилы Спиридоновны», Запомнишь? Ну-ка, повтори.

Хотя имена были трудные, я повторил их без запинки.

– Молодец. Подожди, – остановил он меня, видя, что я уже собираюсь бежать. – Передай еще, что Никифор Витольдович остановился в гостинице, в номере двести тридцать шестом.

– В двести тридцать шестом! – повторил я, крепче нахлобучивая шапку. – Все скажу.

– И не забудь спросить насчет учительницы! – крикнул мне вслед Женька, когда я уже мчался по Овражной в сторону площади Гоголя.

Только на Пушкинской я вспомнил, что мы не уговорились с Женькой, как нам потом встретиться. Но бежать обратно все равно было поздно. Я с разбегу влетел в сверкающую дверь универмага и понесся на третий этаж.

В магазине, как всегда, было полно покупателей. Гремела музыка. Иногда она умолкала, и громкий голос объявлял: «Граждане покупатели, в нашем магазине вы можете приобрести новые пальто, костюмы, посуду, изделия из хрусталя и фарфора…»

В отделе обуви было много народу. Я с трудом пробился к продавцу, который доставал с полки желтые, на каучуке, ботинки, и крикнул:

– Дяденька! Позовите, пожалуйста, Петра Терентьича!.. Дяденька!..

Продавец обернулся, и я узнал Цыпленочкина. Он, наверно, не запомнил меня, потому что, равнодушно взглянув, сказал:

– Петр Терентьевич на контроле.

У отгороженного прилавка контроля покупателей было мало. Небольшого роста седенький человечек ловко заворачивал и перевязывал бечевкой коробки с башмаками и туфлями.

– Вас Петр Терентьич зовут? – спросил я.

– Да, Петр Терентьевич. А ты кто же такой?

– Меня Никифор Витольдович послал.

Я увидел, как у него беспокойно забегали глаза под старомодными, в серебряной оправе, очками.

– Катерина Ивановна! – позвал он, уронив на пол круглый клубок бечевки. – Катерина Ивановна, будьте добры, смените меня ненадолго.

– Да нет, я только на минутку, – объяснил я ему. – Никифор Витольдович…

Он быстро выскочил из-за прилавка, схватил меня за руку и потащил к окну, где сидел, верно дожидаясь кого-то, мальчишка лет пяти с новеньким игрушечным ружьем в руках. Здесь, прижав меня в угол, Петр Терентьевич, поминутно оглядываясь по сторонам, зашептал:

– Тише, молодой человек, тише. Ну, говори скорее, что передал Никифор Витольдович.

– Он сказал, что приехал и привез письмо от этой… от Нионилы Спиридоновны, – в точности повторил я просьбу седого незнакомца, удивляясь, почему упоминание о нем так разволновало Петра Терентьевича.

– А сейчас он где?

– Остановился в гостинице, в номере двести тридцать шестом.

– Остановился в гостинице… в номере… – над чем-то задумавшись, пробормотал старичок. – Так-так… А ты-то его откуда знаешь?

– Он нас с Женькой случайно встретил возле вашего дома, – сказал я и вспомнил Женькин наказ. – У нас, Петр Терентьевич, задание из Дома пионеров. Мы учительницу одну ищем…

– Какую учительницу?

– Ольга ее зовут. Мы имя знаем, а фамилию нет.

– Ольга? Какая Ольга? – озадаченно переспросил продавец. – Не знаю.

– Петр Терентьевич! – позвали из-за прилавка. – Петр Терентьевич! Подойдите сюда. Тут в чеке что-то напутано…

– Сейчас иду, сейчас! – Он обернулся ко мне. – Послушай, дружок, уж сослужи мне службу до конца. Гостиница рядом. Сбегай туда и найди двести тридцать шестой номер. Никифору Витольдовичу скажи, что вечером я пришлю к нему племянника тети Вари. Найдешь?

– А меня пустят?

– Конечно, конечно. Скажешь двести тридцать шестой, по делу. Кто же тебя может не пустить? Иду, иду, – откликнулся он, потому что его опять позвали из-за прилавка. – А тебе вот за расторопность… – Продавец вытащил из кармана смятую пятирублевку и сунул ее мне в ладонь.

– Что вы! – Я отдернул руку и даже оглянулся: не видит ли кто-нибудь. Мне показалось, что невысокий плотный человек в черном скромном пальто и обыкновенной, неприметной кепке, разглядывавший возле прилавка башмаки, как-то странно посмотрел на меня и на Петра Терентьевича. – Что вы, – повторил я. – Не надо. Я и так, без денег…