Текст книги "Дом на улице Овражной"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава девятнадцатая

Объявлять номера нам все-таки пришлось вдвоем с Лешкой. Он был очень доволен. А я каждый раз, выходя на сцену, с беспокойством посматривал в зал: не ушел ли Павел Максимович. Нет, девчонки из шестого «Б», кажется, держали его крепко.

Боясь, как бы у меня снова не сорвался голос, я теперь не орал; а объявлял нормально, не слишком громко. Но получалось как будто неплохо. Только, когда наступила Женькина очередь, голос у меня немного дрогнул. Правду сказать, я еще не был уверен, что мы с Женькой помирились по-настоящему.

– Стихотворение «Армия наша сильна». Прочитает Женя Вострецов!

Женька вышел на сцену и даже не взглянул на меня. Я почувствовал, как сердце у меня застучало тревожно. Ну конечно, Женька только для вида пожал мне руку. Да, может, и не сам пожал. Просто Павел Максимович нарочно покрепче сдавил наши ладони, а я решил, что это Женька сам, по своей охоте…

С горечью размышлял я об этом, уставясь в пол, пока Женька читал стихотворение. И так глубоко задумался, что не заметил, как он кончил. Но вдруг я увидел его прямо перед собой и даже отшатнулся от неожиданности. Но Женька был очень взбудоражен и не обратил на это внимание.

– Ну что? – спросил он прерывисто, словно запыхался от быстрого бега. – Ничего вышло?

Женька спрашивал, понравилось мне или нет, как он читал стихи!

Значит, мы и правда помирились, на самом деле! И хотя я не слыхал ни словечка из стихотворения «Армия наша сильна», но заговорил быстро-быстро, волнуясь и чувствуя, что краснею:

– Здорово, Женька! Еще как! Будто настоящий артист!.. Заслушаться можно!..

– Ну, вот еще… артист… – смущенно проговорил он, а потом не сильно, в шутку, стукнул меня кулаком в живот и сказал, как говорил всегда, грубовато и чуть насмешливо: – Эх ты, Серега…

И опять застучало у меня сердце. Но теперь не тревожно, а радостно, весело и счастливо. И от этой громадной радости стал я бормотать какие-то слова про нашу ссору, про драку с Васькиными ребятами, про то, что я убежал тогда не нарочно, а нечаянно. Но Женька махнул рукой и перебил меня:

– Ладно, Серега, будет тебе!

На сцене в это время выступало второе звено. Ребята выстраивались, взбирались друг другу на плечи, разбегались и сбегались снова. К нам подскочил Лешка Веревкин.

– Ты что же? – с обидой воскликнул он, увидев меня. – Заговорился! А я один за двоих объявляю!

– Беги, Серега, – подтолкнул меня Женька. – Когда перерыв будет, вместе пойдем у Павла Максимовича спрашивать про Ольгу.

В перерыве к Чугаю опять пришлось пробиваться с боем. Но вдвоем-то протиснуться легче.

– А, друзья-приятели! – заметив нас, улыбнулся Павел Максимович. – Ну как, не успели снова поссориться за это время?

– Что вы! – смущенно ответил Женька.

– Мы никогда больше не поссоримся! – подхватил я.

– В таком случае я готов вас выслушать.

– У нас дело такое… – проговорил Женька, нерешительно озираясь на столпившихся вокруг ребят. – Очень серьезное дело.

– Военная тайна, что ли? – хитро прищуриваясь, шепотом спросил Чугай, и все кругом засмеялись.

– Не тайна, а все равно… – насупился Женька. – Рассказывать долго.

– Ну вот что, – Павел Максимович посмотрел на часы. – Мне сейчас уже пора уезжать. Если можете отпроситься, то проводите меня. По дороге расскажете о своем серьезном деле.

Мы опрометью кинулись к Никите. Женька быстро объяснил ему, почему нам надо непременно уйти. Я бы так никогда не сумел объяснить. Наш вожатый выслушал его и удивленно спросил:

– Почему же вы раньше ничего об этом не говорили? – И добавил: – Ладно. Разнос я вам потом устрою. А сейчас идите. Я скажу Веревкину, чтобы он один вел второе отделение. Или помощника ему другого найду.

У подъезда школы Чугая ждала машина. Но он сказал шоферу, что пройдется пешком, и мы пошли втроем по улице: Павел Максимович в середине, я справа, а Женька слева.

– Ну, рассказывайте, – сказал Чугай, вынимая из портсигара папиросу и закуривая. – Видно, разговор у вас и правда ко мне серьезный, если вы даже с концерта ушли.

– Концерт что! – мотнул головою Женька. – Тут такое дело!..

И он принялся подробно рассказывать о нашем задании, о поисках, о судебной бумаге и дневнике Альберта Вержинского.

Я едва удержался, чтобы не перебить его и не сказать, что с этим самым Вержинским виделся и разговаривал всего неделю назад… Но подумал, что смогу преподнести эту невероятную новость после. Прерывать Женьку не стоило.

Потом Женька стал рассказывать уже о том, чего я не знал. После нашей драки с Васькиными ребятами он в воскресенье ездил на Калининскую, к старому мастеру Виталию Ильичу Купрейкину. Оказалось, что Чугай знает Купрейкина.

Но… – тут Женька вздохнул, – Виталий Ильич про Ольгу тоже не мог вспомнить. Зато он назвал фамилию человека, который жил в доме, где с 1942 года поселилась семья Михаила Михайловича Волкова, отца Володи и Светланки. До войны там жил хороший знакомый Купрейкина – Виктор Захарович Коростелев. В 1905 году он работал на Каратаевской мебельной фабрике и даже участвовал в революционных событиях: был дружинником в дни баррикадных боев. Но еще в сороковом году он уехал к дочери в Москву, и с тех пор Виталий Ильич его не видел.

– Я в Москву письмо написал, в адресный стол, – рассказывал Женька. – Виталий Ильич сказал, что там могут кого хочешь разыскать. А потом я получил ответ. Вот.

Он полез в карман и достал измятый конверт. На бумажке, которая оказалась в конверте, было написано коротко и ясно:

«На ваш запрос отвечаем: Коростелев Виктор Захарович, возраст примерно семьдесят два года, в городе Москве не проживает».

– Так, понятно, – прочитав бумажку, сказал Павел Максимович и возвратил ее вместе с конвертом Женьке.

Женька вздохнул, засунул конверт обратно в карман и проговорил печально:

– Всю улицу обошел. Два раза с мальчишками дрался. Ко всем пенсионерам заходил. Даже никто и не помнит такую Ольгу. – Он помолчал и с надеждой взглянул на Чугая. – Вот там, в дневнике у этого белогвардейца, у Вержинского, написано, что где-то в деревне южнее Бугульмы пленных взяли. И ее тоже. Может, она попадалась вам где-нибудь на фронте?

– Э, брат, – усмехнулся Павел Максимович. – Фронт-то ведь большой был. И на Бугульму наступали сразу четыре дивизии: с юга – двадцать шестая, с севера и северо-запада – двадцать седьмая, а с запада – в лоб – пятая и вторая стрелковые. Наша двадцать пятая дивизия обошла Бугульму с юго-востока…

– Так там и написано, – волнуясь, перебил Женька. – Там и написано, в дневнике этом: «Наш батальон занял позиции у реки Зай, южнее Бугульмы».

– Степной Зай… – сказал Павел Максимович. – А названия деревни там нет?

– Названия нету, – подумав, ответил Женька.

– Стой, Женька! – не вытерпел я. – Ведь название у самого Вержинского можно спросить!

– У кого-о? – вытаращив глаза, протянул Женька. – Ты что, Серега, с ума, что ли, сошел?..

– Ничего я не сошел! А я Вержинского видел. Дома у него был. Честное пионерское под салютом!..

Женька смотрел на меня так, словно я и в самом деле только что выскочил из сумасшедшего дома. Да и Чугай косился недоверчиво.

– Ну вот, не верите? А он на заводе работает. В конструкторском бюро! Живет на улице Клары Цеткин, дом сорок четыре! Я даже адрес специально запомнил.

И, путаясь, сбиваясь, перескакивая с пятого на десятое, я стал рассказывать о моей удивительной встрече с Альбертом Владимировичем.

– Как же так, Серега? – по-моему, еще не очень-то веря мне, воскликнул Женька. – Как же ты мне раньше не сказал?

– Я хотел… Помнишь, тогда… Ну, когда двойку по ботанике получил… А ты так огрызнулся, что у меня всякая охота пропала.

– Вот они до чего доводят, ссоры! – вставил Чугай и обернулся ко мне. – Ну, а название деревни-то ты почему у него не спросил?

– Эх ты, Серега! – произнес укоризненно Женька. – И адрес запомнил и про Надежду Ростовцеву узнал, а название деревни… Что ж ты?

– Ну, ведь мы можем хоть сейчас к нему вместе поехать, – сконфуженно оправдывался я. – Давай сядем в автобус и поедем.

– Конечно, съездить надо, – подхватил Чугай. – Поезжайте и все узнайте подробно: в какой части служил этот Вержинский – номер и название; как называлась деревня, где их батальон стоял. И вот… – он вытащил из кармана блокнот, автоматическую ручку, вырвал листок и что-то записал на нем. – Вот мой телефон. Когда все узнаете, сразу же мне позвоните. Дело это очень интересное и, вы сказали правду, серьезное. – Он приподнял рукав и посмотрел на часы. – Ну, а теперь мне пора. Желаю вам удачи.

Он широко, размашисто зашагал по улице. А мы, постояв с минуту и проводив его глазами, побежали к автобусной остановке.

Ах, как много мне надо было сказать Женьке! И о том, как хотелось с ним помириться, и каким я чувствовал себя виноватым за свое постыдное бегство во время драки, и о том, как болел и ждал, что он придет. И я говорил, говорил не переставая, пока мы ехали в автобусе к Вержинскому, на улицу Клары Цеткин. Я забыл о просьбе отца не слишком-то распространяться о Вержинском. Забыл об угрозе Кольки Поскакалова. Я поведал Женьке о страшных путешествиях за канал, к одинокому домику на пустыре. Но разве можно что-нибудь скрыть от лучшего друга?

– Так ты им, значит, помогал те мешки таскать? – настороженно спросил Женька.

– Помогал. А что мне делать? Этот Колька убил бы меня, если бы я не пошел.

– Ну, идти, конечно, надо было, – согласился Женька. – А знаешь для чего?

– Для чего?

– Чтобы потом пойти в милицию и сказать, куда ты ходил.

– В милицию! Хорошо тебе говорить. А они потом придут ко мне домой, и от меня только один пшик останется. Нет уж…

Никогда бы не подумал, что от таких обыкновенных слов Женька прямо-таки взбесится.

– Молчать? А они тем временем будут дальше воровать, да? А красный галстук у тебя зачем висит? Просто так, для красоты? Тогда сними его и отдай Кольке Поскакалову. Пускай он твой галстук продаст на рынке вместе с теми башмаками! Небось когда Павлик Морозов узнал, что его отец враг, он и отца не пожалел и смерти не испугался. А ты?.. Да этот Терентьевич!.. Думаешь, он не враг? Самый настоящий! Народное добро ворует. И тебя еще в свою шайку хочет затащить. Для этого, что ли, Чапаев погиб? Ольга, которую мы с тобой ищем, для этого пытки сносила?..

– Ну, Женька! – пытался я остановить не на шутку разошедшегося друга. – Ну, если хочешь, пойдем в милицию. Я и деньги туда принесу, которые от Петра Терентьевича получил. Они у меня в тумбочке лежат. Сто рублей. Жалко, конечно, отдавать… Я хотел фотоаппарат, как у Лешки, купить… Но такое дело…

– Аппарат! Лешке аппарат на честные деньги купили. А ты хочешь на ворованные? Да я бы плюнул на те сто рублей и в помойку бы выбросил! Завтра пойдем с тобой в милицию и все скажем. Понял?

– Улица Клары Цеткин! – закричала кондукторша.

Мы вылезли из автобуса и побежали к уже знакомому мне дому. Я запомнил и парадное и номер квартиры. Мы взбежали по лестнице, и я громко постучал в дверь.

Отворила нам какая-то женщина в косынке, из-под которой, словно громадные блестящие гвозди, вбитые прямо в голову, торчали бигуди. Она с удивлением посмотрела на наши разгоряченные лица и спросила, кто нам нужен.

– Альберт Владимирович дома?

– Альберт Владимирович? Нет. Он уже неделю, как лежит в больнице.

– В больнице? В какой?

– Во второй городской.

– Едем! – решительно потащил меня за рукав Женька. – Едем в больницу.

– Стой, Женька! А как же в школу? Там ведь концерт идет.

– Обойдутся без нас. Концертов ты не видал!

Наверное, Женьке не терпелось поскорее своими глазами увидеть Вержинского. Кажется, он мне только теперь поверил, что я не выдумал про Альберта Владимировича.

Вторая городская больница находилась недалеко от зверинца. Нам снова пришлось полчаса ехать на автобусе.

В больнице у окошечка справочного бюро мы постояли в очереди и, наконец, оба разом всунулись в полукруглое отверстие.

– У вас тут больной один лежит… – обратился я к молодой девушке в белом халате. – Вержинский Альберт Владимирович.

– Нам к нему пройти надо, – добавил Женька.

– А в каком отделении он лежит?

Мы озадаченно переглянулись.

– Сердце вроде, – неуверенно сказал я.

Девушка сняла телефонную трубку и набрала номер.

– Тетя Маша?.. У вас лежит больной… Как фамилия?

– Вержинский, – хором подсказали мы.

– Вержинский, – повторила девушка в трубку. – Что? Давно? А-а…

Она осторожно положила трубку и взглянула на нас.

– А вы кто ему будете? Родные, что ли?

– Нет, так, знакомые… Но нам очень, очень нужно к нему!

Девушка перелистала какие-то бумажки, для чего-то переставила с места на место чернильницу и сказала:

– Больной Вержинский вчера вечером, в двадцать три часа, скончался…

Глава двадцатая

Мы вышли из больничных ворот ошарашенные и подавленные. Вержинский умер!.. Умер!.. Это слово, нелепое и страшное, стучало у меня в ушах. Умер вчера, в двадцать три часа. Это значит, в одиннадцать вечера. А я в это время уже спал. И утром проснулся как ни в чем не бывало. Завтракал, собирался в школу. Беспокоился, сумею ли вести программу концерта. Потом – в школе. Была контрольная по алгебре. Все время не получался один пример, и я сдал свою тетрадку Дмитрию Петровичу последним… А Вержинского уже не было на свете!..

Ветер стал как будто бы сильнее. А может быть, мне просто так казалось. Но было холоднее, чем полчаса назад, когда мы вышли из автобуса у больницы. Я поплотнее надвинул шапку, поднял воротник и засунул руки в карманы. И вдруг пальцы мои наткнулись на какую-то бумажку. Я вытащил ее. Что за цифры: «22–68»?.. Вспомнил: телефон Чугая.

– Женька, – сказал я, первый нарушая молчание. – Может, Павлу Максимовичу позвоним?

– Что ж теперь звонить? Что мы ему скажем? – Женька помолчал и проговорил вздохнув: – И отчего это люди умирают не вовремя!..

Невесело попрощались мы возле Женькиного дома. Он меня к себе не позвал, да я и сам бы не пошел: не хотелось.

Долго я в этот день не мог заставить себя сесть за уроки. Лезли в голову разные неприятные мысли. Но в конце концов все-таки стал заниматься.

На заводе уже знали о смерти Альберта Владимировича. Для отца это не было новостью. Когда он пришел с работы и я стал рассказывать о том, что мы узнали в больнице, у него только брови нахмурились.

– Знаю. Что ж, ничего не поделаешь. Старый был человек и больной очень… Жалко, конечно. Одинокую жизнь прожил. И всю жизнь не давала ему покоя мысль, что сделал он в молодости первые шаги не по верной дороге, против народа пошел, против справедливости…

– Папа, – тихо позвал я. – А почему он тогда мне спасибо сказал? Что я ему сделал?

– Ты-то? А ты, Сергей, помог ему поверить, что не все в прошлом у него было черно. Ты пришел таким светлым пятнышком и убедил его, что и в те годы, в те трудные годы все-таки оставался он человеком и не опустился до конца. Ясно?

Нет, мне это было не очень ясно. Но спрашивать больше я не стал.

Лег я в тот вечер рано, без конца ворочался, засыпая, вспомнил, что не рассказал отцу ни о примирении с Женькой, ни о том, что завтра мы с ним решили пойти в милицию.

Отец теперь уходил на завод гораздо раньше, чем я просыпался. И когда я встал, его уже не было дома. Зато, подбежав к окну, я увидел Женьку, который топтался на тротуаре напротив.

– Иди сюда! – крикнул я ему, открыв форточку.

Конечно, мать только так, в сердцах, грозилась, будто больше не пустит Женьку к нам на порог. Она у меня добрая. Только любит поворчать. А если рассердится, то отходит потом быстро. Наверно, она даже сама забыла о своей угрозе, потому что встретила Женьку приветливо и усадила его пить чай вместе со мной.

В школу мы, как и прежде, бежали вдвоем. В раздевалке, увидав нас, Костя Веселовский удовлетворенно сказал:

– Наконец-то! Я уж думал, ребята так, зря говорят, что вы помирились.

Лешка на меня дулся. Еще бы! Ведь вчера я удрал с концерта, ничего ему не сказав. А сегодня пришел вместе с Женькой. К тому же еще Женька снова пересел на свое старое место, за мою парту. Я чувствовал, что Лешка был прав, обидевшись на меня. Все-таки когда мы не разговаривали с Женькой, Веревкин был мне хорошим товарищем. А теперь…

– Ты, Лешка, не дуйся, – сказал я ему. – Ну, подумаешь, нашел за что. Мы ведь помирились с Женькой. А теперь втроем дружить будем.

– Правда? – обрадовался Веревкин. – А я уж думал, что ты со мной раздружиться хочешь.

На ботанике Анна Ивановна вызвала меня к доске. Но теперь я сразу услышал свою фамилию и, схватив дневник, уверенно пошел отвечать.

– Расскажи, Кулагин, все, что ты знаешь о моркови, – проговорила Анна Ивановна и что-то пометила в классном журнале.

– Морковь – очень распространенное овощное растение, – немного волнуясь, начал отвечать я. – Растение это двулетнее. В первый год морковь образует корнеплод, а на второй у нее появляется цветоносный стебель. Он дает плоды и семена.

Анна Ивановна кивала головой. Это был хороший признак. Она всегда так, молча, кивала, если отвечали правильно.

– Морковь любит рыхлую почву, – приободрившись, продолжал я. – Но свежее навозное удобрение для нее не годится. В таких условиях корнеплод у нее становится ветвящийся и уродливый…

Анна Ивановна не отпускала меня долго. Она велела мне рассказать и о посеве моркови, и о появлении всходов, и об отрастании листьев. А когда я все это рассказал, она приподняла руку над столом.

– Хватит, Кулагин. Ты хорошо знаешь урок. Ну, а как насчет капусты? Ты до сих пор уверен, что кочан образуется из кочерыжки?

– Нет, Анна Ивановна, – смущенно ответил я. – Кочерыжка – это капустный стебель. Когда капустную рассаду высаживают в открытый грунт, у нее продолжают отрастать листья. После поливки, окучивания и подкормки из почки, которая находится наверху у стебля, и образуется кочан.

– Вот теперь верно, – сказала Анна Ивановна. – Дай мне свой дневник.

Скосив глаза, что было силы, я увидел, как она аккуратно поставила в дневнике отметку, и сразу же, обернувшись, показал всему классу, а в особенности Женьке всю пятерню с растопыренными пальцами.

– Молодец, Серега! – похвалил меня Женька, когда, гордый и красный от счастья, я сел на свое место.

Настроение в этот день у меня было замечательное. Но на последней перемене Женька мне его испортил.

– Уговор помнишь? – спросил он. – В милицию пойдем сразу после школы.

Весь урок английского языка я просидел хмурый и беспокойный. А когда отзвенел последний звонок и мы вышли на улицу, я сказал Женьке:

– Может, все-таки не пойдем, а? Может, лучше я сперва отцу скажу?

Но Женька посмотрел на меня так грозно, что я с упавшим сердцем махнул рукой.

– Ладно, пойдем.

– А деньги у тебя с собой?

– Какие деньги?

– Которые тебе Петр Терентьевич давал за помощь.

– Нет, дома забыл!

– Эх ты, растяпа! Пошли за ними.

Дома, к счастью, мы не застали матери. Она, наверно, еще не вернулась из магазина. Быстро отыскав среди хлама в моей тумбочке две запрятанные пятидесятирублевки, я сунул их в карман, и мы бегом пустились вниз по лестнице.

Отделение милиции было недалеко, за углом. Женька втолкнул меня в дверь, и я наткнулся на бравого плечистого милиционера, который не очень-то приветливо спросил:

– А вы куда направляетесь?

– Нам к начальнику надо, – выступая вперед, объяснил Женька.

– Это зачем к начальнику?

– По срочному делу.

– По срочному делу вон к дежурному обращайтесь.

Мы прошли в просторную комнату, где за деревянной загородкой сидел, облокотившись на стол, человек в синем кителе с погонами старшего лейтенанта. Перед ним, навалившись грудью на загородку, плакал пьяными слезами какой-то детина в ватнике и рваной шапке.

– Товарищ начальник… – жалобно тянул он. – Ну, отпустите вы меня. Ей-богу, слово даю, никогда это больше не повторится. Ведь на заводе узнают – стыд на весь цех! Я и ножку-то подставил нечаянно. Все водка проклятая, чтоб ей сгореть!..

– Сгореть или не сгореть, вам лучше знать, – строго отвечал старший лейтенант. – А на заводе действительно узнают. И перед судом за хулиганство предстанете по всей справедливости. Ну, а до расследования мы вас должны задержать. – Он обернулся к нам и спросил:

– Вы что, ребята?

– Нам к самому главному начальнику надо, – сказал Женька.

– К главному? А что у вас к нему за дело?

– Рассказывай, Серега, – подтолкнул Женька.

– Ты лучше сам расскажи. У меня не получится.

Женька оглянулся и проговорил таинственно:

– Мы хотим про жуликов рассказать, которые ботинки воруют. Вот он… – Женька кивнул в мою сторону. – Он тем жуликам помогал. Он знает, куда они носили.

– Стоп! – вдруг остановил его старший лейтенант. – Подождите минуточку, – и он быстро вышел из комнаты.

По тому, как встревоженно нахмурились брови дежурного, я понял, что к начальству мы все-таки попадем. И действительно, минут через пять старший лейтенант вернулся.

– Пройдите к начальнику. Он вас ожидает. Сазонов, проводите.

В чистом и светлом кабинете, куда мы вошли, за широким столом, к которому был приставлен другой, накрытый зеленой скатертью, сидел пожилой седоватый человек в простом темном костюме. Он взглянул на нас пытливо и с любопытством.

– Садитесь.

Мы сели, и я отчего-то сразу оробел.

– Ну, рассказывайте, что у вас такое, – проговорил начальник, закуривая папиросу и разгоняя ладонью дымок. – Не смущайтесь, не смущайтесь.

Голос его звучал ободряюще, и я вдруг торопливо стал рассказывать этому человеку все: и как возле домика Петра Терентьевича встретили мы незнакомца, который назвался Никифором Витольдовичем, и как я бегал в универмаг, как забеспокоился старый продавец, узнав о письме от Нионилы Спиридоновны. Я рассказал, как передал Никифору Витольдовичу в гостинице то, что поручил мне сказать Петр Терентьевич. Потом я принялся вспоминать, как мы шли через канал на пустырь, к домику, где встретил нас Цыпленочкин, и как вместе с Колькой Поскакаловым и Петькой Чурбаковым возвращались потом на Овражную.

Начальник слушал молча, только время от времени затягивался папиросой и разгонял ладонью дымок.

– Я сперва думал, они шпионы, – говорил я, решив открыть всю правду до конца. – А потом пощупал, там, в мешке, ботинки лежат. Наверно, они просто жулики. Хотя вот я читал в одной книге, будто у шпионов специальные ботинки есть. Он вроде ботинок обыкновенный, а каблук у него пустой. И в этот каблук можно чего хочешь спрятать…

Вокруг глаз начальника паутинкой легли веселые морщинки. Не знаю, отчего ему вздумалось смеяться. Мне-то самому было вовсе не смешно.

– Ну, вот и все, – сказал я и вдруг испугался.

А что, если сейчас этот начальник встанет и скажет: «Вот что, гражданин Кулагин. Ты помогал ворам и шпионам. И до расследования мы тебя должны задержать…»

Он и правда встал, вышел из-за стола и прошелся по кабинету. Я замер. От страха даже руки вспотели.

– Так, ребята, – серьезно, больше не улыбаясь, проговорил начальник. – Вы нам очень, очень помогли. Большое вам спасибо.

Он подошел к столу и снял телефонную трубку.

– Перышкина ко мне. Немедленно.

Через минуту отворилась дверь, и в кабинет вошел невысокий и плотный человек в пальто и кепке. Где-то я уже видел это простое, широкоскулое лицо, эти пристальные изучающие глаза! Но где?

– Уходить собрались? – спросил начальник.

– Так точно. Хотел съездить на завод, с бригадмильцами там побеседовать.

– Придется вашим бригадмильцам подождать, – сказал начальник и с силой вдавил папиросу в пепельницу. – Раздевайтесь. Будете составлять протокол. Вот ребята пришли по делу номер двести четырнадцать. Интересные у них сведения.

Ни словом не возражая, Перышкин снял пальто, кепку, и тут я вспомнил. Ну, конечно! Я видел этого человека в универмаге, когда разговаривал с Петром Терентьевичем. Сначала у прилавка, а потом на втором этаже, в толпе… Так, значит, милиция и тогда уже следила за хитрым продавцом!..

Наверно, Перышкин меня тоже узнал. Во всяком случае, взгляд его задержался на мне дольше, чем на Женьке.

– Ну, рассказывайте, – кивнул он и подвинул к себе несколько листков бумаги.

Мне пришлось повторить всю историю с начала до конца. Перышкин слушал и записывал. А когда все было записано и начальник попросил меня поставить под протоколом свою подпись, я спросил с любопытством:

– А их теперь заберут всех, да?

Лицо у начальника стало строгим.

– Вот что, мальчики, – негромко, но твердо сказал он. – О том, что вы у нас были, не должна знать ни одна живая душа: ни товарищи ваши, ни родные. Поняли? Никто. Тайны хранить умеете?

– Умеем, – заверил Женька.

– Ну, так знайте: это очень большая и важная тайна.

– А мы никому и не скажем, – сконфуженно проговорил я.

– Договорились.

– А если они опять меня позовут мешки таскать?

– Если позовут, пойди с ними. Но постарайся ничем себя не выдать. Сумеешь?

– Не знаю… Может, сумею.

– Не «может», а так надо, – сказал начальник, взглянув на меня, и опять улыбнулся. – Ну, а теперь идите. Еще раз спасибо вам.

Он крепко пожал мне и Женьке руки, и, когда мы выходили, я услыхал, как он крикнул в телефонную трубку:

– Начальника ОБХСС!

Только в комнате, где сидел дежурный, я вспомнил, что не отдал начальнику деньги.

– Погоди, Женька, я сейчас!

Кинувшись назад, я постучал в дверь, из которой мы только что вышли, и ворвался в кабинет.

– Что, забыл что-нибудь? – удивился начальник.

– Забыл!.. Деньги вот… Я их от Петра Терентьевича получал два раза. Возьмите…

И я положил на стол две сложенные четвертушками зеленые пятидесятирублевки.