Текст книги "Моя служба на Тихоокеанском флоте"

Автор книги: Александр Щербаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Получив все необходимое со складов береговой базы, мы смогли отойти от пирса. Выход подводной лодки требует отдельного описания, так как это непростая процедура. Наблюдая выход подводной лодки с берега, удивляешься тому, что лодка, отойдя от пирса, длительное время, стоя посредине бухты, то погружается, то всплывает. Лодка, отойдя от пирса, еще в бухте проходит дифферентовку, т.е. ставится на ровный киль. Дифферент (т.е. наклон на нос или корму) достигается перекачиванием воды в уравнительные цистерны, расположенные в носу и корме. В зависимости от загрузки корабля продуктами, топливом, пресной водой необходимо перед выходом в море дифферентоваться. Это позволяет с меньшими усилиями уходить на глубину и всплывать, маневрировать под водой. Командует этим процессом командир БЧ-5 и главный старшина трюмных. От их опыта, интуиции и чутья зависит, как быстро пройдет процесс постановки на ровный киль. Случалось, что некоторые лодки завершали это процесс, лишь погрузившись на дно. Это считалось ЧП. У нас такого не было. Обычно мы довольно быстро проходили дифферентовку и уходили в открытое море.

Почти месяц проходили ходовые испытания. Вместе с экипажем лодки на них выходили человек 15-20 рабочих завода, который проводил на лодке ремонт. Оперативно устранялись все неполадки в работе механизмов. Ажиотаж был страшнейший. Ведь сдать лодку надо было до 31 декабря 1971 года, тогда были премии и награды как рабочим, инженерам и руководству завода, так и руководству бригады, эскадры, флота. Так что на некоторые ляпы просто закрывали глаза. Так, из 10 цистерн, расположенных между прочным и легким корпусами лодки, 8 имели течь. Чтобы лодка не утонула возле пирса, эти цистерны постоянно продувались сжатым воздухом. А уж по мелочам было столько всего недоделанного! Например, что заполнить цистерну питьевой водой, её надо было предварительно прохлорировать. Это значит, что в заполненную водой цистерну добавляют определенное количество хлора, выдерживают нужное временя, потом воду выкачивают, опять заполняют свежей, снова выкачивают и только после это закачивают чистую, годную для употребления воду. Ну кто же это будет делать с такой тщательностью? Вот и плавали мы месяца полтора, употребляя пахнущую хлоркой воду. И в первых блюдах, и в чае, кофе. На жалобы командир отвечал, что здоровей будем.

Именно с плаванием на лодке рабочих завода произошло событие, которое установило между мной и командиром особые отношения. Однажды во время ходовых испытаний в море командир дал приказание привезти на лодку свежее мясо вместо надоевшей всем тушенки. На катере я поплыл на базу, но мяса мне не дали. Сказали, что надо было заранее дать радиограмму, чтобы приготовили. Я вернулся ни с чем. В центральном посту доложил командиру о неудаче. Он обрушился на меня с грубой бранью. Я молча вышел из центрального поста в свой отсек. Тут же за мной пришел заместитель командира по политчасти капитан-лейтенант Кудлаев. Спросил, почему я нарушил Устав и ушел без разрешения командира. Я ответил, что в Уставе запрещено оскорблять офицера в присутствии подчиненных. Кудлаев ушел и переговорил с командиром. Вечером в кают-компании за ужином командир извинился передо мной за инцидент. Сказал, что его очень расстроила только что случившаяся перед моим приездом серьезная поломка какого-то механизма. Так я впервые зарекомендовал на службе как уважающий себя офицер.

Второе событие носит несколько другой характер и требует пояснения. Как я говорил, во время ходовых испытаний на лодке в море выходило довольно большое количество рабочих завода. Естественно, все они питались на камбузе лодки, на них тратились продукты из запасов экипажа. По правилам, все эти люди должны быть по списку вноситься в бортовой журнал, на них списывались продукты и потом завод компенсировал эти затраты бригаде подводных лодок. Но я этого не знал. Потом, когда ремонт закончился, лодка переходила из одной бригады в другую, командир приказал выгрузить из лодки все оставшиеся продукты и сдать их на склад. Вообще-то никто так не делает. Это и большие чисто физические затраты, и дополнительная возможность матросам что-то украсть из продуктов питания. Обычно при таких погрузочно-разгрузочных работах крадут примерно на полторы-две тысячи рублей. Вот и получилось, что когда все сложили, посчитали, получилась недостача около 3 тысяч рублей. И её хотели повесить на меня. А за что? Я возмутился. Кроме того, я случайно узнал от старпома нашей лодки, с которым оказался в море во время проведения банкета по случаю завершения ремонта, что деньги, который завод должен был перечислить бригаде ПЛ за кормежку рабочих во время ходовых испытаний, пошли на этот банкет. Я сказал об этом командиру. Он понял, что этот лейтенант медицинской службы так просто не отдаст свои деньги на компенсацию недостачи. Он поручил мне переговорить в продовольственном отделе бригады, и посоветоваться, как можно недостачу компенсировать. Взяв бутылку сухого вина, которое нам выдавалось во время выходов в море, я пошел к начальнику продовольственного отдела.

Был он старший лейтенант, но намного старше меня. Видимо, в лейтенанты попал из мичманов. Он спросил, знает ли командир о моей просьбе, и когда узнал, что я пришел по заданию командира, он дал очень дельный совет. Я уже писал, что каждое утро на лодке проводится проворачивание оружия и технических средств. Все действия экипажа записываются в вахтенный журнал. Он предложил вместо фразы «проворачивание оружия и технических средств» писать фразу «Боевая тревога, подготовка корабля к бою и походу». Оказалось, что эта фраза многое меняет. Действия экипажа те же самые, но вот в списании продуктов питания есть изменения. Вместо 1,5 рублей на члена экипажа по морскому пайку списывается 4,5 рубля по автономному пайку. Умножьте 3 рубля разницы на 65 членов экипажа, получится экономия за 1 день. Сколько надо дней для полной компенсации недостачи, посчитать несложно. А вечером вписать фразу «Отбой боевой тревоги». По каким причинам лодка не ушла в море, не пишется. Поэтому, когда я через пару месяцев сдавал свои дела по обеспечению продуктами вновь назначенному помощнику командира лодки, у меня были довольно большие излишки. Мне был открыт как бы «кредит доверия», и я всегда получал для питания в общежитии дефицитные продукты питания. А уж маленькие шоколадки я возил в Хабаровск семье целыми кульками. И не только потому, что мне их давали по блату, просто я не ел каждый шоколадки во время выходов в море, как и воблу. Неделю плавал – вот тебе 7 шоколадок и 7 вобл.

У меня установились очень хорошие отношения со многими сослуживцами. И не только потому, что некоторых угощал дефицитами. Я был хоть и довольно требовательным к себе и к окружающим офицером, старшинам, матросам, но справедливым и внимательным. Был человеком слова. Базировались мы во Владивостоке, вначале почти в центре города, а потом в бухте «Малый Улисс». Владивосток портовый город, там много как военных, так и гражданских моряков. Как во всех портовых городах, много представительниц древнейшей профессии. И многие офицеры заражались венерическими заболеваниями. Если об этом узнавали в политических органах, то минимум, что мог получить офицер, это задержка на год присвоения очередного звания. А могли и сослать куда-нибудь на отдаленную базу или понизить в должности, звании. Так что большинство заразившихся искали возможность для анонимного лечения. Я как-то еще в первые месяцы службы познакомился с проходившим стажировку в нашей базе врачом-дерматовенерологом из Находки. Он дал мне современный способ лечения гонореи и сифилиса. Я однажды пролечил по этому способу своего сослуживца на лодке, об этом стало известно другим, нуждающимся в таком же лечении. Все это было строго конфиденциально, только при наличии рекомендаций от лично знакомого мне офицера. Попасть в поле зрения политических органов мне бы не хотелось. Так круг моих знакомых расширялся. Расплачивались офицеры за лечение тем, что приглашали меня на ужин в ресторан. Обычно это был ресторан «Зеркальный» на площади Луговой во Владивостоке. Это недалеко от моего общежития по пути с базы в Малом Улиссе. Правда, иногда это были другие рестораны в центре города. Таким образом, я экономил деньги, которые почти все отсылал в Хабаровск жене.

Хочу сказать, как у меня рассчитывалась заработная плата. Когда я поступил на службу, оплачивался должностной оклад и платили за звание. До августа 1971 года лейтенант получал за свои 2 звезды 50 рублей. Старший лейтенант получал уже 60 рублей. И так далее. С августа 1971 года стали платить лейтенанту 70 рублей. А с января 1974 года уже 90 рублей. Мой должностной оклад начальника медицинской службы большой подводной лодки (капитанская должность) был 140 рублей. На крейсерской лодке должность была уже майорская и оклад был 160 рублей. Потом, когда наша лодка завершила ремонт и стала плавать, нам стали начислять еще 30% к окладу морских и 20% подводных (мы называли их гробовыми). Так начислялись зарплаты. Когда я выходил в море в ту пору, когда наша лодка еще не была в строю, мне за каждый выход давали справку, которую я сдавал в бухгалтерию береговой базы для выплаты процентов по факту. Все офицеры штаба как бригады, так и эскадры, выходя в море, так же получали такие же справки и им так же начисляли проценты.

У нас, врачей-физиологов (а такую специальность я получил, сдав на самостоятельное управление медицинской службы подводной лодки) была еще одна возможность подзаработать. Это погружение в барокамере на глубину 100 метров. Конечно, никакого погружения не было, просто я барокамере поднимали давление до 10 атмосфер, что было равно давлению на глубине 100 метров. Мы должны были 2 раза в месяц спускаться на такую глубину, получая за это 25 рублей за каждый спуск. Правда, на такой глубине я был считанное число раз. Ведь спускались мы довольно быстро, примерно за полчаса. Зато поднимались очень долго, свыше 4-х часов, И чем больше было давление в барокамере, тем дольше мы находились в ней. Ни нам, ни персоналу, обслуживающим барокамеру, это было не нужно, поэтому мы доходили до глубины 60-70 метров и снижали давление. Правда, по документам проводилось все как надо. И лишь когда с нами спускался флагманский врач эскадры полковник Чистоклетов, мы спускались до 100 метров.

Я довольно плохо продувался (при изменении давления закладывало уши и могла порваться барабанная перепонка), поэтому я брал с собой жевательную резинку. И, кроме того, бумагу, карандаш и обычно колоду карт. Общаться друг с другом при давлении свыше 5 атмосфер можно было, только переписываясь на бумаге. Сидеть без толку 4-5 часов было тяжело, поэтому обычно мы подбирали в компанию врачей, которые играли в преферанс и за это время могли спокойно расписать пульку. Заработную плату мы получали по расчетной книжке 1 раз в месяц. Для всего Тихоокеанского флота таким святым днем было 14 число каждого месяца. А мы, моряки-подводники, получали деньги на день раньше, 13 числа. И в этот день во всех ресторанах Владивостока «гудели» лишь подводники. Потому что никакой уважающий себя офицер не имел за день до зарплаты денег на ресторан.

Очень важное значение в повышении заработной платы играет своевременное присвоение очередного воинского звания. Всем офицерам запаса после окончания ВУЗов (в том числе и женщинам) присваивается звание младшего лейтенанта. Нам, призванным на военную службу, сразу присвоили звание лейтенантов. Следующее звание старшего лейтенанта присваивается через 2 года службы. Но не календарных лет, а выслуги. На подводной лодке год идет за полтора. 2 года по календарю равны 3 годам выслуги лет. Поэтому я получил звание старшего лейтенанта (а его могли и задержать, если бы были наказания) не через 2 года, а через 1,5 года, раньше, чем многим моим однокурсникам. Встречаясь с ними в городе, видел их завистливые взгляды на мои погоны. Быстрее получали звания и мои однокурсники, которые проходили службу на Камчатке, в том числе и Борис Шевцов. Там была выслуга за отдаленность, те же год за полтора. А если бы он служил на лодке, то выслуга была бы год за два. Поэтому на подводных лодках, базирующихся на Камчатке, очень часто были офицеры в 30 и чуть более лет, имевшие звания капитанов 2 и даже 1 ранга. Только на Северном флоте были чуть меньше выслуги лет, чем на Камчатке.

Во время проведения заводских испытаний случалось всякое, и хорошее и плохое. Тем не менее, мы их завершили и 31 декабря пришли к заводской стенке во Владивостоке, пробыв в море почти 3 недели. Сойдя на берег, я стал звонить в Хабаровск. Телефона на квартире у нас не было, но знал, что жена должна была вот-вот родить. Стал звонить в родильные дома № 1 и № 2, куда могли отвезти жену. И там узнал, что у меня еще 25 декабря родился сын весом 3900 г. Конечно, к телефону жену не пригласили, но то, что у меня родился доношенный и очень крупный сын, было приятно.

После завершения заводских ходовых испытаний лодку перевели в бригаду № 19 и у нас начались не менее важные испытания. Мы должны были выполнить задачи по боевой подготовке и войти в строй Тихоокеанского флота. Задачи включали в себя различные плавания в надводном и подводном положении, в том числе и под РДП, торпедные стрельбы, на УТС сдавали задачи по легководолазной подготовке. Готовили огромное количество бумаг чуть ли не на все случаи функционирования подводной лодки. Одна комиссия сменяла другую. Не все задачи выполняли с первого раза. Все же большинство членов экипажа до этого никогда реально не выходили в море. Поэтому были разные накладки, но со временем их становилось все меньше и меньше. Оставалось совсем немного, но вдруг непреодолимым препятствием стало прохождение размагничивание корпуса лодки. Мы почти неделю стояли у судна размагничивания, опутанные огромными кабелями вокруг корпуса. Но магнитное поле никак не хотело уменьшаться. Уж очень долго, почти 3 года лодка стояла в одном положении по меридиану и накопила большое магнитное поле. А командование торопило. И вот однажды вечером командир, взяв несколько бутылок спирта, прошел к командиру судна размагничивания. Обратно по трапу он полз, до такой степени был пьяный. Но акт, что наше магнитное поле в норме, был у него. Так мы и выходили в море с магнитным полем значительно выше допустимого, и если бы на нашем пути попалось магнитная мина времен второй мировой войны, её бы притянуло к нашей лодке. А там взрыв и конец. Но об этом никто не думал, главное было отрапортовать о своевременном вводе в строй флота еще одного корабля. Или ситуация с комиссией по организации службы, которую не пустили дальше кают-компании лодки, где был накрыт богатый стол. Пока члены комиссии стояли на ногах, их никуда не выпускали. А в это время лодка стояла у пирса, периодически продувая цистерны, которые из-за некачественного ремонта заполнялись заборной водой. Или не хватило черной краски, чтобы лодку покрасить в цвет в соответствии с корабельным Уставом. Наша лодка выходила в море очень долго покрашенная только суриком, т.е. темно-красная.

Вообще при том, что подводные лодки были элитными войсками Военно-морского флота, и много делалось для поддержания их высокой боеготовности, бардака и в нашей эскадре хватало. Чтобы корабль вышел в море, на нем должен был быть экипаж строго по штату. Если какой-нибудь офицер, мичман или даже матрос был в отпуске, болел, на выход брали моряка с другой лодки. Поэтому я так часто и плавал на других лодках. Но однажды меня, как лейтенанта м/с Щербакова А.К записали одновременно на выход сразу на 3-х кораблях – на своей и чужой подводной лодке, и на плавбазе. Хорошо, что выход был недлительный и ничего не случилось. А вот на «Курске» не обошлось. Читая об этой катастрофе современной атомной подводной лодки, я узнал о том, что некоторые мичманы, матросы и даже гражданские лица (с завода, выпускающего оборудование для подводных лодок) впервые вышли в море, не имея никаких навыков. Или гибель 20 человек при заводских испытаниях атомной лодки «Нерпа» в Японском море. По неосторожности старшины-сверхсрочника, пустившего фреон в отсек погибли в основном рабочие Комсомольского судостроительного завода. Так что и мы ходили по лезвию бритвы. Именно в те годы я понял, насколько тонка линия между жизнью и смертью, и надо радоваться каждому прожитому дню.

Сдав все задачи боевой подготовки, лодка вошла в состав флота и стала активно участвовать во всех учениях эскадры и бригады подводных лодок. Помню одно из них – организацию завесы подводных лодок по типу немецкой «волчьей стаи». Три лодки должны были перехватить надводный корабль и по очереди произвести по нему торпедный залп. Роль наживки выполнял артиллерийский крейсер «Александр Суворов», на борту которого был штаб КТОФ. Это тяжелый и по тому времени современный корабль водоизмещением около 12 тысяч тонн. Задача перехвата была успешно выполнена, торпеды условно попали в крейсер, но потом произошло ЧП. Торпеды после залпа должен был поднять на свой борт торпедолов, специально построенный корабль. Торпеды были секретными, они не должны были попасть в руки американцев. Две торпеды подняли, а одну не нашли. Тогда поступила команда всем лодкам и вместе с торпедоловом организовать поиск торпеды. На борту нашей лодки находился комбриг Бекетов, который пообещал 10-днейный отпуск моряку, который первый увидит торпеду. Все находящиеся на мостике сигнальщики внимательно всматривались в бинокли. В это время наступило время обеда, и основная масса моряков спустилась принять пищу. А кок, который приготовил эту пищу, вышел в рубку покурить и подышать свежим воздухом. Вот он-то первый и увидел торпеду, которая торчала из воды и мигала огоньком на конце. И получил обещанный комбригом отпуск. Заслуженно. Но дело в том, что это был его первый выход в море после его отпуска. Так что пришлось отпускать его снова в отпуск на родину.

На моей памяти есть несколько памятных событий, связанных с ношением формы военно-морского флота. Обычно уважающие себя офицеры старались сшить себе форму в специализированных ателье. И не только парадную, но и повседневную, и обязательно фуражки. Это у сухопутных была фуражка всепогодной, военно-морской офицер имел фуражки – повседневную с белым и черным верхом и такие же парадные. Правда, можно было получить на складе три фуражки и на парадную фуражку с черным верхом натягивать белый чехол. Но уважающий себя моряк был выше этого. Так же как и обычную кокарду (краб) делали комбинированным – на большую кокарду гражданского моряка прикрепляли центральную часть кокарды офицерской со звездой и якорем. Поэтому пижонистый офицер обязан был иметь сшитый по фигуре китель или тужурку, щегольскую фуражку с большим и натянутым верхом. Когда я начал службу, весной 1972 года для офицеров флота ввели еще одну форму одежды – плащ для ношения весной и осенью. Плащ носился только с белым кашне и сидел намного наряднее, чем обычная шинель с черным кашне. В Хабаровске, куда я приехал на кратковременную побывку, о нововведении в форме еще не слышали, и меня в аэропорту задержал патруль за нарушение формы одежды. Пришлось пояснить офицеру патруля, что он отстал от жизни. Когда я щеголял в таком плаще и белым кашне по Хабаровску, редко кто не обращал внимания на франтоватого офицера. Украшением парадной формы военно-морского офицера был кортик. В конце 60-х годов новый Министр обороны маршал Гречко решил украсить парадную форму сухопутных офицеров вместо сабли кортиками, и поэтому наша промышленность наклепала кортиков с сухопутными символами. И такие кортики стали выдавать выпускникам военных училищ 1971 года. Все мои сослуживцы имели именно такие сухопутные кортики. Но я, имея возможность дать кому надо на складе вещевого имущества спирт, получил настоящий военно-морской кортик, с якорем и парусником на ножнах кортика в качества символов. Мне очень завидовали молодые офицеры и неоднократно просили обменяться, обещая приплатить за обмен. Но я не пошел на него. Честь военно-морского офицера дороже денег.

Ношение парадной формы по Уставу очень ограничено. Её можно надевать на День Советской армии и Военно-морского флота (23 февраля), на 1 мая, на день Победы (9 мая), на День Военно-морского флота (последнее воскресенье июля), а также на Празднование Великой октябрьской революции (7 ноября). А так же во время смотров формы одежды и на праздники (как правило, юбилеи военно-морских гарнизонов и частей). Для повседневного ношения были другие формы одежды – тужурка с кремовой рубашкой, китель и на подводной лодке синяя куртка с погонами и надписью у кармана с должностью офицера. Мне больше всего нравился китель. Под него можно было одеть что угодно, в том числе даже теплую жилетку. Подворотничок на кителе обычно шили из куска старой простыни или наволочки каждый, подложив тонкую гибкую проволочку. Поэтому белый кант подворотничка шел строго по воротнику кителя и очень хорошо смотрелся.

Когда я был в Хабаровске на День Военно-морского флота, со мной обычно ходила гулять моя двоюродная сестра Наташа Прохорихина (потом стала Ленчик). Уж очень ей хотелось покрасоваться рядом с военным моряком с кортиком. А так я парадную форму одевал довольно редко. Но один раз мне её пришлось снять, не дожидаясь вечера. Случилось это 9 мая 1972 года во Владивостоке. Я в парадной форме прогуливался в центре города, когда ко мне подошел военный патруль и, проверив документы, предложил прибыть в кратчайшие сроки на корабль. По флоту была объявлена готовность № 1. Мне пришлось приехать в общежитие, переодеться в повседневную форму и ехать в бухту Малый Улисс, где стояла наша лодка. Там выяснились причины, почему всем морякам испортили праздничный день. Оказалось, что накануне США расширили действия в продолжавшейся уже насколько лет войне с Вьетнамом. Было заминированы все порты Северного Вьетнама и тем самым были нарушены перевозки стратегических грузов, в том числе и вооружений. СССР должен был как-то ответить. Вот тогда и были предприняты соответствующие меры. Не исключалось применение оружия, в том числе ядерного. Поэтому наша лодка, только недавно завершившая ремонт и введенная в первую линию флота, была подготовлена к выходу в море с ядерной торпедой. Уже 10 мая была привезена снаряженная ядерным зарядом торпеда и загружена в подводную лодку.

Вообще загрузка торпед в подводную лодку довольно сложная процедура. В первый (носовой) отсек торпеды загружают через специальный торпедопогрузочный люк. Они помещаются или прямо в торпедный аппарат, или кладутся на специальные стеллажи.

Кстати, для многих членов экипажа лодки торпеды в носовом отсеке служат в качестве лежанок. На торпеды ложится тюфяк (матрац) и на него устраивается матрос. В кормовые торпедные аппараты загрузить торпеду несравненно тяжелее. Там нет специального люка, поэтому торпеду устанавливают прямо в торпедный аппарат. Но аппараты находятся ниже ватерлинии и открыть наружные крышки аппаратов, это пустить воду в лодку. Поэтому лодке придают большой дифферент на нос (заполняют носовые и продувают кормовые балластные цистерны) и корма лодки появляется из воды. Открывают крышки и взад кормой торпеды загружают её прямо в аппарат. Хорошо, что даже учебные стрельбы из кормовых торпедных аппаратов производятся очень редко, поэтому такая процедура загрузки торпед довольно редкая.

В первые месяца службы, когда я еще не успел пошить себе щегольскую форменную фуражку (а лето было осенью, когда верх должен быть белый), чтобы быть в моде, у меня на фуражке был гриб. Он получается, когда круглая пружина, придающая жесткость верхнему краю фуражки, спускается чуть ниже и белый чехол, одеваемый на фуражку, принимает форму шляпки гриба. Это является хоть и небольшим, но нарушением формы одежды. И вот однажды на мою фуражку во время утреннего построения всей бригады обратил внимание её командир, капитан 1 ранга Бекетов (известная среди военных моряков во Владивостоке личность своей строгостью и принципиальностью). Он наказал меня, приказав направить в патруль. Но я не был строевым офицером, и по Уставу в патруль меня не могли послать. Я об этом хорошо знал и поэтому категорически отказался (правда, не перед командиром бригады, а перед комендантом гарнизона береговой базы). Меня могли направить на гауптвахту, но во Владивостоке была очень маленькая гауптвахта, и, чтобы туда посадить за серьезные нарушения дисциплины, нужно было еще и бутылку спирта послать. Но кто будет давать спирт за такое незначительное нарушение формы одежды? Так что мне лишь погрозили пальчиком, и сказали, что при повторении точно попаду на «губу». Но к этому времени была объявлена зимняя форма одежды и я одел уже пошитую к этому времени пижонскую фуражку.

А вот многие мои однокурсники, служившие на надводных кораблях, ходили в патрули по Владивостоку, я с ними неоднократно встречался. Почему, вы спросите? Дело в том, что на надводном корабле есть каюты для всех членов экипажа. Это на подводной лодке, особенно дизельной, есть спальные места на 2/3 экипажа, даже не на всех офицеров. В море треть команды несет вахту и после неё ложится на место, которое только что освободил его товарищ. Лодка, придя в базу, оставляет на борту вахту, а остальные матросы идут на береговую базу, где для всех экипажей есть свои казармы. Офицеры, кроме дежурных, расходятся по домам или в общежитие, как было со мной и еще двумя молодыми офицерами из экипажа лодки. А на надводном корабле увольнение на берег получают матросы только в выходные дни, а из офицеров сход на берег дают лишь треть. В эту треть входит командир, замполит, командиры боевых частей (штурманской, артиллерийской, торпедной, радиотехнической, электромеханической). Поэтому молодой начальник медицинской службы надводного корабля, особенно без семьи, месяцами не ступает на твердую землю, даже если корабль не стоит на рейде, а возле причальной стенки. Вот и идут нестроевые офицеры медицинской службы в нарушение Устава патрулировать улицы города, чтобы поглазеть на красивых девушек и походить по твердой земле, а не по качающейся палубе. А что делать?

Когда я пришел на службу, то имел около 10 кг лишнего веса. Я вообще склонен к полноте, а тут подготовка к государственным экзаменам, приезд тещи с тестем и родителей, приготовление ими очень вкусной пищи дорогому Саше перед уходом на службу, сыграли свою роковую роль. Поэтому, когда мои заботы по устройству в общежитии и началу службы закончились, я задумался о приведении себя в приличную физическую форму. Оказалось, что на базе подводных лодок 4-й бригады есть неплохой спортивный зал, и там даже есть отвечающий за его работу матрос, вернее старшина. Он сам из спортсменов, гандболист, играть в волейбол может. Вот я и стал наведываться к нему в спортзал каждый день и по два часа тренировался с ним. Так что через месяц сбросил 8 кг и привел себя в хорошую спортивную форму. С 1 октября на флоте начинается новый учебный год. Это и политзанятия, занятия по специальности, а также занятия по физической подготовке. Все по расписанию, только выходы в море влияют на посещения их некоторыми членами экипажей бригады. Учеба, или боевая подготовка – святое дело. Однажды я зашел в спортзал, когда там занимались спортивной подготовкой старшие офицеры – командиры подводных лодок, работники штаба бригады, политработники. Играли в волейбол. В одной из команд оказалось свободное место и меня пригласили занять его.

И я показал класс игры в волейбол. Наша команда выиграла, меня тут же заметили и пригласили играть с ними в другие дни занятий по физподготовке. Так я стал уже не просто лейтенантом медицинской службы, а знакомым лейтенантом да еще хорошим партнером по игре в волейбол. И если строевые офицеры, встречаясь со мной, на мое приветствие козыряли, то политработники здоровались со мной за руку. И это замечали другие офицеры. А тут еще случился случай, который выделил меня из массы молодых лейтенантов. На базе была объявлена форма одежды для офицеров – китель. А у меня этого самого кителя не было, не выдали при обмундировании. Ну не ходить же мне голышом, хотя меня предупреждали, чтобы вообще никуда не ходил. Но так невозможно. Вот иду я как-то по территории базы, а навстречу мне начальник штаба бригады капитан 1 ранга Людмирский. Видит офицера с нарушением формы одежды. Подозвал меня, я представился. И на вопрос, почему нарушаю, честно ответил. Людмирский вначале удивился, но узнав, что я из профсоюзников (так говорили об офицерах, призванных из запаса), только махнул рукой. Так я и ходил несколько дней белой вороной, на фоне офицеров в кителях со своей кремовой рубашкой под тужуркой именно так и выглядел. Правда, не очень долго – выдали мне китель по размеру, на вещевом складе уже не флота, а нашей бригады.