Текст книги "Крысы в городе"

Автор книги: Александр Щелоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Приму с радостью. – Голос Рыжова был полон дерзости. Министр встал. Слова его звучали холодной сталью.

– Шутишь, капитан? И с кем?!

– Нисколько. Просто для меня выговор от министра будет почти что орденом. Тысячи таких, как я, капитанов даже в глаза вас не видали. А мне личный выговор. Из рук в руки. На всю жизнь память.

Министр захохотал, и, судя по всему, искренне.

– Ко всему ты, Рыжов, еще и нахал. Иди, служи. Смехом министра и закончилась встреча. Но самым забавным все же стало то, что никакого взыскания (а оно напрашивалось само собой) Рыжов не получил. В академии решили, что лучше выждать, когда капитану вломит министр, а тот, должно быть, счел, что достаточно вызова к нему на ковер: для мелкой сошки, какой был Рыжов, он послужит уроком.

Тем не менее где-то в таинственных недрах управления, которое коротко именуют «кадрами», где живые люди представлены только бумажными карточками и личными делами, перед фамилией «Рыжов» чья-то рука сделала особую пометку, перекрывающую капитану карьерный кислород. Многие его коллеги, даже те, что схлопотали по два-три взыскания за промахи, оплошности и недостатки в работе, продвигались по лестнице должностей и званий, а Рыжова удача обходила стороной. И тогда он ушел из милиции в прокуратуру. Ушел, так и не став человеком разумным в том понимании, которое ему старался привить могучий министр.

КАТРИЧ

Высокая квалификация часто становится проклятием для человека, если он выпадает или его выталкивают из дела, к которому он больше всего расположен и приспособлен. Капитана Артема Катрича, талантливого сыщика, смелого бойца, уволили из милиции после предупреждения о неполном служебном соответствии. Чашу терпения начальства переполнило интервью, которое Катрич самостийно дал газете «Голос Дона». Без всякой дипломатии капитан привел примеры подкупа стражей порядка криминальными элементами. Факты настолько взволновали общественность, что несколько сотрудников милиции попали под следствие, а с Катрича при первом удобном случае сняли погоны.

Теперь второй месяц капитан искал работу, но то, что ему предлагали, его не устраивало, а того, что бы устроило, не находилось.

Ранним утром, когда Катрич собирался в очередной раз отправиться на поиски вакансий, в его квартире зазвонил телефон. Событие это за последнее время было не частым. После увольнения некоторые сослуживцы, раньше считавшиеся друзьями, от опального товарища отшатнулись: демократия демократией, а узнает начальство…

Катрич снял трубку настороженно: плохие новости ему в последнее время сообщали чаще хороших.

– Здравия желаю, господин есаул! Катрич узнал голос Рыжова и обрадовался. Даже чужой веселый голос способен поднять настроение.

– Здра-жла, господин генеральный прокурор! Чем могу служить?

– Нужен совет. – Голос Рыжова стал твердым. Катрич насторожился. Отношения с «важняком», следователем прокуратуры по особо важным делам Рыжовым, у него всегда были сугубо деловыми, хотя внешне они почти всегда облекались в шутливую форму. Поэтому догадаться, была ли просьба Рыжова о совете серьезной или он снова хохмил, было непросто.

– Оплата консультаций по тарифу. Устроит?

– Принято. – Рыжов согласился без сопротивления. – Теперь скажи, если бы я нашел миллион в кошельке, какое мне положено вознаграждение за возврат?

– Ты не шутишь?

– Господин есаул! Стал бы я из-за шутки звонить человеку отставному, отовсюду изгнанному демократией?

«Шутит», – понял Катрич, и на душе стало легче. Но ответил серьезно:

– Закон считает, что владелец денег обязан возместить нашедшему транспортные расходы за доставку находки. Значит, больше двух тысяч – билет на автобус туда и обратно – вам не заработать.

– Знаешь закон, – сказал Рыжов. – Потому готовь две тысячи. Я нашел твой кошелек, а в нем «пол-лимона».

Катрич понял: Рыжов предлагает работу. Смутился и обрадовался одновременно. Оказывается, кто-то о нем еще помнил и заботился. Чувство благодарности не позволило отшучиваться.

– Иван Васильевич! Может, лучше мне к вам подъехать?

– Ну, жмот! – притворно возмутился Рыжов. – Даже транспортные расходы оплатить мне не хочет.

Они встретились в сквере на набережной. Предложение поработать Катрич принял с радостью. Рыжов рассказал о деле.

– Типичное заказное убийство, – определил Катрич. – Будем копать. – И тут же спросил: – Кто ведет дело?

– От прокуратуры студент юрфака Васильев. Стажер. От милиции – Дронов.

– Что у них есть?

Рыжов поскреб затылок. Ему не хотелось сразу отпугивать напарника полной безнадежностью следственных телодвижений. Катрич все понял сам.

– Ничего, верно?

Главное слово было произнесено, и терять Рыжову стало нечего. Он изобразил возмущение на лице.

– Ты уж совсем, Артем! Нашли гильзу.

– «Макаров»?

– ТТ.

– Что еще?

– Ну, если ты ставишь вопрос принципиально, – Рыжов ясным невинным взором посмотрел на Катрича, – признаюсь: больше нет ничего.

– Что станем делать? – Голос Катрича не прозвучал рас-строенно. Начинать сыск с голого места на асфальте, омытом дождем, ему приходилось не раз. Задавая вопрос Рыжову, он хотел лишь выяснить, насколько тот не боится риска. Судя по всему, тбт не боялся.

– Искать будем, Артем. Не в степи все происходило, а на проспекте Победы. Рядом магазины. Киоски. К дому Порохов приехал на машине. Поскребем по сусекам – мусора наметем с избытком. А в мусоре только искать улики.

– Жаль мне ребят из оперативной группы, – вздохнул Катрин притворно. – Поставим мы им фитиль, это как пить дать.

– Нэ кажи «гоп», есаул, – остановил его Рыжов, – лучше седлай коня. Кстати, нужен еще один розыскник. У нас есть вакансия. Найдется кто-нибудь?

– Уже нашелся.

– Кто?

– Георгий Петрович Лекарев.

– Способный?

– Обижаете, Иван Васильевич. Жора – мой двоюродный брат. Гены общие…

– И когда я эти гены увижу? Катрич на миг задумался.

– Через два дня. Он послезавтра уходит в отпуск и будет с нами.

– Отлично, казак, поскакали!

* * *

Это только кажется, что можно совершить преступление, не оставив следов. Другое дело, что найти их удается не всегда. Отыскать невидимое способен только сыщик, наделенный талантом. А талант сыщика – в наблюдательности и терпении. Этими качествами Артем Катрич обладал в полной мере.

Работу он начал с осмотра места происшествия. Вошел во второй подъезд. Поднялся по лестнице до пятого этажа. Пешком спустился вниз. Потом лифтом подъехал до самого верха. К своему удивлению, на последнем, восьмом, этаже обнаружил сквозной пожарный проход, соединявший лестничные клетки всех четырех подъездов.

Освещения в проходе не было. Пришлось зажечь карманный фонарик, который Катрич всегда носил с собой. Пыльный пол был истоптан следами. Судя по всему, люди здесь проходили в обе стороны. В уголке лежала большая стопка газеты «Экстра-П» – придонское рекламное издание. Газету бесплатно опускали в почтовые ящики вне зависимости от желания жильцов. Правда, делалось это только в центральных районах, где жили люди побогаче – потенциальные покупатели рекламируемых благ.

Катрич машинально провел пальцем по газете, лежавшей сверху. Пыли на ней не было. Взял один из номеров, посмотрел на дату. «Экстра-П» оказалась свежей, выпущенной за два дня до убийства Порохова.

Теперь предстояло опросить жильцов огромного дома, поскольку пожарный проход позволял преступнику попасть в любое место через любой вход.

Беседы с жильцами богатого дома – дело непростое. Из тридцати квартир второго подъезда девятнадцать имели стальные двери, и хозяева их, отгородившись-от мира броней, без особой охоты вступали в контакт с сыщиком. Потратив более двух часов, Катрич выяснил одно: никто выстрела не слышал и, естественно, свидетелем происшествия не был.

Ничего не дали беседы с гостями Порохова, которые в его квартире сидели за столом и ждали хозяина. Они ничего не видели, ничего не слышали.

Все же к вечеру удача улыбнулась. Дворник, махавший огрызком метлы во дворе, подсказал:

– А ты тетю Фаню спроси. Она завсегда больше всех видит и все знает.

Тетя Фаня работала подсобницей в универмаге, и огромная куча тары, загромождавшая двор, относилась к ее хозяйству. Найти тетю Фаню удалось без особого труда. Едва Катрич вошел в подсобное помещение универсама, путь ему преградила крупная ядреная баба того типа, который именуют деревенским. Такая, одень ее в жемчуга и шелка, не впишется в интерьер званого вечера, зато легко скрутит подгулявшего мужика, играючи перекинет с места на место куль сахара, а стаканчик самогона даже не замутит ее взора.

– Здравствуйте, – сказал Катрич. – Имею желание видеть тетю Фаню.

– А это я, племянничек, – ехидно отозвалась баба. – Только чой-то тебя не припоминаю.

– Может, к лучшему? Я из милиции.

– Тады садись, сердешный, – без особых эмоций предложила тетя Фаня и показала на ящик. Сама села рядом. Пояснила: – Нол-и гудут уже, намаялась с утра. И о чем говорить будем, племянник?

– Думаю, вы слыхали, что произошло во втором подъезде?

– Это где мужика зарезали?

– Застрелили.

– Надо же! А у нас говорили, будто ножом пырнули.

– Теперь можете всем объяснять – застрелили из пистолета. Прямо в лоб.

– Вот, паразиты, что делают! – Тетя Фаня возмутилась совершенно искренне. – Жалко, я его не знала, царствие ему небесное. Говорят, миллионщик был.

– Вы целый день между двором и магазином. Вот вчера, к примеру, сколько тары вынесли?

– Уж никак не мене десяти ящиков. Да, не мене.

– На какое время смены их больше приходится?

– Завсегда к вечеру.

– А в день убийства, когда выносили ящики, ничего подозрительного не заметили?

– Э, милок! Подозрительное для меня – это когда ханыга норовит в подсобку зайтить. А так во дворе люди ходют, мне какое до них дело?

– И все же подумайте. Может, что необычное видели? Постарайтесь вспомнить.

– Не-а, ничего не было.

– Что ж, тетя Фаня, на нет – суда нет. Катрич собирался встать^ но собеседница удержала его за рукав.

– Погодь, милый. Не знаю, может, это не подозрительно, но меня просто удивило.

– Ну, ну, – подбодрил тетю Фаню Катрич.

– Выносила я капустный срыв. Верхние гиблые листы, значит. Вижу, идет Жердяй с новым чемоданчиком. Меня это дюже удивило.

Катрич насторожился. Когда человека называют не по имени и фамилии, а кличкой, как собаку, это уже само по себе подозрительно.

– Кто такой Жердяй?

– А никто. – Тетя Фаня произнесла это голосом, полным презрения. – Как говорит Дуся Ярошенко, продавщица наша, он хмырь болотный.

– Она-то откуда знает?

– Вроде бы сперва он до ей подбивал клинья, как мужик, значит. Кадровал. Но она потом поняла – все дело в том, чтобы бутылку на халяву возыметь.

– И что Жердяй делал во дворе?

– Шел от второго подъезда с чемоданчиком. Я даже подумала – не спер ли у кого, оглоед.

– Он вышел из второго подъезда?

– Не видела, не знаю. Но шлепал с той стороны – точно.

– Значит, с черным чемоданчиком?

– Как сказано.

– А где мне найти Жердяя?

– Так он, милый, на «пьяной плешке» толчется. С утра. Как штык.

В проклятом тоталитарном прошлом на углу проспекта Победы и Пролазной улицы располагался книжный магазин «Радость познания». После победы демократии на волне гайдаров-ских реформ энергичный директор магазина Исаак Боровой оформил лицензию на торговлю спиртными напитками. Сперва бутылки заняли в торговом зале небольшой уголок. Любители книги с нескрываемой брезгливостью смотрели на тех, кто в темном закутке шуршал купюрами и торопливо прятал заветные пузырьки в карманы.

Известно, что молодое быстро набирает силы и легко побеждает слабеющее старое. Бутылки всех размеров, форм и цветов начали теснить книги, пока те не оказались в дальнем полутемном углу магазина. Теперь уже покупатели спиртного с презрением поглядывали на чудаков, которые тратили кровные деньги на чтиво. Книголюбы все реже входили в магазин, и «Радость познания» полностью стала пьяной.

Раньше у магазина толпа собиралась в дни, когда проходила подписка на собрания сочинений Толстого, Лескова, Шолохова, Джека Лондона. Теперь «Радость познания» ежедневно привлекала мужиков другими названиями – «Смирновской», «Распутиным», «Жириновской»;… Нс менее трех-пяти десятков алкашей, жаждавших, но не имевших средства на удовлетворение желаний, толклись вокруг магазина, оставляя после себя в подъездах ближайших домов стойкие запахи мочи. И это место в городе получило название «пьяной плешки».

В тот день Катрич решил бесед с жильцами дома не продолжать и побрел на Пролазную. Алкаши, как всегда, кучковались у «Радости познания». Артем подошел к толпе, думая, кого из нее выхватить для беседы. Случайное счастье быстро решило проблему. Кто-то взял его самого за плечо.

– Артем! Здорово!

Катрич обернулся. Кто же это? Лицо незнакомое. Дряблые щеки, покрытые седоватой щетиной. Фиолетовые мешки под глазами, туповато-унылый взгляд. Потрескавшиеся губы. Сальные плети волос, падающие на плечи. И все же через это просвечивало нечто знакомое. Коля Рудин… Они вместе учились в школе. Точно, он…

Николай был способным, удивительно веселым и подвижным малым. Науки давались ему играючи. Все-то он схватывал на лету. Когда другие еще зубрили «их бин, ду бист, эр ист», Коля спокойно заговаривал с иностранцами на улицах, получая в подарок то пачку дефицитной в те времена жвачки, то заграничные безделушки. К десятому классу Николай писал хорошие стихи. Можно было только удивляться, откуда такая глубина чувств у парнишки, толком не знавшего жизни:

Как мне увидеть тебя – Подскажи. Ты для меня – Перепелка во ржи. Рядом всегда, А поймать не могу. Ты для меня – Как иголка в снегу…

Коле пророчили большое будущее. От стал душой всех компаний, тамадой на школьных встречах и вечеринках, поражал умением произносить красивые тосты, рождавшиеся экспромтом.

Но большое будущее не состоялось. Перейти вброд реку спиртного Коле не удалось. Поток подхватил его, поволок, смял, превратил поэта-мечтателя в заурядного городского ханурика.

Катрич не видел Рудина по меньшей мере три года.

– Привет, портвейнгеноссе! – Катрич протянул Коле руку. Тот уныло опустил глаза.

– Твой портвейнгеноссе потерпел полную фетяску. На бутылку не дашь?

Тут же к ним подвалил третий – доходяга в майке-безрукавке, некогда желтой, а теперь грязно-бурой. Глянув на Катрича, доходяга сказал:

– Ты, Руд я, гляди! Не того…

Доходяга качнулся и оперся спиной о ствол акации. Обретя устойчивость, стал еще смелее.

– .Это же мент. Наколет он тебя, поверь мне… Катрич вплотную придвинулся к доходяге, оглядел его сверху вниз. Тощий, похожий на мумию человечек со скулами, обтянутыми коричневой нездоровой кожей, с глазами, запавшими чуть ли не до затылка, нагло скалил желтые зубы. На толчке алкашей он играл роль сороки, громким стрекотом предупреждавшей о появлении стражей закона. При этом ничем не рисковал: с до,ходягой уважающий себя мент связываться не станет. Вокруг все хорошо знали: начнется представление -крик, стоны, изображение бурного припадка на потеху окружающим.

– Эх, кореш, – тяжело вздохнул Катрич, – не хочется из тебя дух выбивать, а придется.

Он взял доходягу левой рукой за грязное горло и прижал к дереву.

– Мент имеет право врезать тебе от души и прилюдно?

– Ты что? – сдавленным голосом прохрипел доходяга. – Не имеешь права.

– Мент не имеет. Я – другое дело.

Катрич легонько, лишь для науки ткнул доходягу пальцем под дых. Тот утробно, словно его потянуло на рвоту, охнул и сполз по стволу акации на землю.

– Еще? – спросил Катрич.

– Не! – заверещал доходяга. – Прости, не признал крутого! Алкаши, начавшие собираться вокруг, с разочарованием стали рассасываться. Постоянные клиенты «Радости познания», изнывавшие от сухости в глотках и утробах, только с лохами ведут себя нагло, а с крутыми стараются дел не иметь.

Когда, охая и стеная, доходяга отвалил в сторону, Рудин спросил:

– Артемчик, родной, на бутылку, а?

– Заработай. – Катрич знал, что с алкашами надо обходиться сурово.

– Что тебе?

– Любопытство мучает. Поможешь?

Рудин страдальчески проглотил слюну, скривил лицо.

– Не тяни, и так сгораю…

– Ты был на «пьяной плешке», когда убили Порохова?

– Назови точно время.

– Неужели не слыхал?

– Слыхал, но ты скажи сам. А то потом залупишься: откуда узнал, когда убили?

– Детективы смотришь? – Катрич усмехнулся. – Убили его в прошлую субботу.

– Значит, я был здесь.

– Точно помнишь?

– Артем! Считаешь, я уже совсем? Как забыть, если каждый день тут?

– Жердяя знаешь?

– Знаком.

– Как его фамилия?

– Баринов. Егор. – Рудин явно не понимал, куда клонит Катрич.

– Ты его видел в тот день на «плешке»?

– Видел. Мы как на работе.

– Где он сейчас? Покажи. Рудин пожал плечами.

– А х… его знает. Он уже который день здесь не кучкуется.

– Почему? Заболел?

– Говорят, богатым стал, но точно не знаю.

– Что значит «богатым стал»?

– Кто-то из наших видел. Он новый костюм справил. Кроссовки.

– Где его можно найти?

– На бутылку будет? – Рудин снова страдальчески сморщился: его крутило.

– Будет, говори.

– У него кореш есть. Миха Говендяй, он точно знает.

– Где искать Говендяя?

– В сквере. Это его территория.

Катрич достал из бумажника десятитысячную бумажку, потряс ею и протянул Рудину. Тот задрожал всем телом, схватил купюру и, не прощаясь, бросился к универсаму.

Словом «сквер» придонцы обозначали зеленый уголок, расположенный неподалеку от речного вокзала. Когда-то здесь была неплохая детская площадка: бревенчатая крепостная башня, покрытая светлым лаком и оттого радостно сверкавшая на солнце. Стояли русские витязи в кольчугах и шишаках, вырезанные из дерева. Они стерегли многочисленные качели и качалки. Можно было взбираться на плечи витязям и сидеть там, свесив ноги на богатырские груди…

Новые порядки в первую очередь обрушились на самых бесправных и безответных членов общества – детей. В сквере поднялись торговые точки, витрины которых заполнили банки с пивом и водочные бутылки всех цветов и размеров. Киоски обступили детскую площадку со всех сторон, сжали, сдавили тисками. Родители стали с опаской приводить сюда малышей: на витринах рядом с сигаретами и упаковками жвачки красовались некие изделия из пластика и резины размером с батон вареной колбасы – для непонятливых их снабжали этикетками «Интим».

Однажды ночью некто чрезвычайно предприимчивый спилил деревянных витязей и увез их на свою дачу, за высокий деревянный забор. Чуть позже такая же судьба постигла и крепостную башню. На обломках детского городка возник стихийный бомж-клуб, в котором велась постоянная борьба за благосклонность лавочников. Периодически, когда санитарная инспекция начинала обращать внимание на обилие мусора вокруг торговых точек, кто-либо из владельцев бросал бомжам клич:

– Превратим наш сквер в образцово-капиталистический!

И сразу к ларькам кидалась толпа, начинавшая схватку за хозяйскую метлу. Тому, кому удавалось ее схватить, доставалась работа и бутылка пива.

При отсутствии дела на бортиках чудом сохранившегося ящика с песком сидели ханурики, похожие на грифов, жаждущих падали, – большие черные нахохлившиеся птицы с опущенными до земли крыльями.

Прежде чем попасть к месту, где они кучковались, Катричу пришлось пролезть узкую щель между домами, забитую мусорными контейнерами. Под одним из железных ящиков, согнувшись крючком, лежал тощенький и хилый мужичонка. На нем было грязное пальтишко, сшитое из тонкого старого одеяла. Из-под коротких брючин наружу торчали босые черно-синие ноги.

Два бродяги сидели неподалеку на деревянных ящиках, взятых со свалки возле ближайшего магазина. Между ними стоял еще один ящик, покрытый мятой газетой. На ней лежала растерзанная буханка черного хлеба, валялись две обсосанные до костей вяленые рыбы и стояли пустые пивные бутылки. На Кат-рича пирующие бродяги внимания не обратили. Их увлекала перепалка:

– Иди, Козел, знаешь куда?!

– Я те морду мало полировал? Могу еще!

– Пошел ты, блендомед с флористатом! Катрич шагнул к спорящим, поставил ногу на ящик с остатками харчей. Такое мог себе позволить далеко не каждый. Один из бомжей поднял глаза.

– Чо надо?

– Кто это? – спросил Катрич, кивнув в сторону лежавшего у мусорного ящика тела. – Почему здесь валяется?

– Тот? – Бродяга наморщил лоб, вспоминая. – Вроде бы Митюха Чифирь. В загиб ушел.

– У^ер, что ли? – Катрич взглянул на бродягу ошеломленно.

– Как есть, командир, мертвей не бывает. Отгулял свое. Все там будем.

– Что ж вы не заявите?

– Зачем? Приедет мусорка – разберутся.

– Почему он босой?

– Снял кто-то корочки. На кой они мертвяку? Никогда за всю свою жизнь Катрич еще не видел такого пренебрежения к мертвому, который, возможно, еще вчера приставлял здесь третий ящик и составлял компанию двум остальным, пил с ними пиво, обсасывал леща. Все шло по присказке:

«Умер Максим, ну и хрен с ним!» Да и в городе, по правде говоря, уже стали привыкать к виду трупов на улицах. Раньше такого не было. Тех немногих, кого убивали ночами, видела только милиция. Теперь бомжи и другие отверженные, считавшие, что жизнь на юге попроще и полегче, умирали на улицах, и дозваться тех, кто мог их забрать, было не так-то просто.

Одному из бомжей вопросы неизвестно откуда объявившегося интеллигента надоели. Куражась, он взял пустую бутылку за горлышко, отбил ей дно. Покрутил в руке, приспосабливаясь. Посмотрел на напарника:

– Ну чо, Миха, может, объяснить товарищу за права человека? Чо он тут огинается?

Катрич в таких ситуациях сперва действовал, потом объяснял, что и почему. Он взмахнул ногой. Бутылка, выбитая из руки метким пинком, отлетела в сторону. Резко шагнув вперед, Артем перехватил бомжа обеими руками за поясницу, приподнял и сунул головой в мусорный контейнер. Повернулся ко второму.

– Ну чо, Говендяй, объяснил я твоему корешу за права человека?

– Во, Козел, достукался! – Бомж поддержал Катрича. – Блендомед хренов! Говорил я ему…

– Все, кончили. Мне нужен Баринов. Жердяй. Где он? Говендяй посмотрел на задницу напарника, который все еще не мог выбраться из контейнера.

– Не знаю я. Давно не видел.

– Я не спрашиваю, видел ты его или нет. Мне нужно знать, где его найти.

Катрич сделал шаг в направлении Михи. Тот сразу встал со своего ящика, отряхнул с брюк хлебные крошки. В глазах его легко читался испуг.

– Он у Гаврилихи кантовался. Теперь не знаю, там или нет.

– Где живет Гаврилиха?

Из контейнера выбрался Козел. Лицо его было залито кровью.

– Е-мое! – испуганно воскликнул Миха. – Во заработал!

– Ладно, заткнись! Умоюсь. – Напарник не тушевался. – Этот гад меня мордой в кетчуп сунул. Шуток не понимает…

– Повторить? – спросил Катрич.

– Да скажи ты ему, Миха, – всполошился Козел, – где живет эта сука. Пусть отвалит. Он же психованный…

Жердяя Катрич нашел без труда. Он ютился на окраине города в собственном доме мадам Гавриловой, уборщицы частного магазина «Флагман». Как потом оказалось, сердобольная женщина разрешила беспутному двоюродному брату поселиться в деревянном сарайчике рядом с домом. Когда Катрич открыл дверь и вошел в пристройку, Жердяй «кайфовал». Он лежал на голом матрасе, брошенном на железную ржавую кровать, и, высоко подняв пивную банку, тонкой струёй лил желтоватую жидкость в глотку.

Появление незнакомого человека привело Жердяя в ужас. Он вскочил с кровати и поднял обе руки вверх:

– Все, начальник, сдаюсь! Только учти, я не убивал! Испуг сидел в этом человеке и не давал покоя, несмотря на его поддатость.

– Сядь! – приказал Катрич. – Кому сказано – сядь! Жердяй не сел, а рухнул на кровать.

– Не убивал, значит? И чемоданчика не брал?

– Голову мне открутить мало, начальник! Взял чемоданчик.

– Все уже промотал?

– Нет. Там восемьсот долларов было. Я только сотню потратил.

– Ай молодец! Где чемодан?

Жердяй нагнулся и вытащил из-под кровати черный кейс.

– Как же ты, гусь лапчатый, так вовремя оказался у богатого чемодана? Или все же стукнул мужика?

– Не трогал я его. А в подъезд зайти меня наняли.

– Наняли? Ну-ка расскажи все как было…

Баринов, с которого почти весь хмель сошел, рассказал о событиях рокового Дня, сделавшего его владельцем восьмисот долларов.

Катрич понимал: спрашивать Жердяя о том, как выглядел нанявший его мужик, какие у него глаза, уши, лоб, не имело смысла. И потому начал выяснять то, на что ханыга мог невольно обратить внимание. Люди этого круга, старающиеся где только можно перехватить на бутылку, не физиономисты, как цыгане. Они чаще всего ориентируются на одежду. Чем приличнее одет человек, тем больше шансов, что он интеллигент. А интеллигент редко отказывает. И не из сочувствия к ханыгам, а из робости.

– Какие у него ботинки? – задал Катрич первый вопрос.

– Шузы? – Жердяй демонстрировал причастность к новой лексике. – Знаешь, начальник, коричневые. На толстой подметке. Во! – Он показал пальцами предполагаемую толщину. – Фирма!

– На шнурках?

– Ну! При больших доходах гнуть спину из-за шнурков – себя не уважать.

– Почему решил, что у него большие доходы? Пообещать двадцать штук и я могу.

– Не, начальник! Костюмчик у него, я тебе скажу! Ты на такой не потянешь. Шерсть английская. Цвет черный, полоска белая. Однобортный. В натуре.

– Почему решил, что шерсть обязательно английская?

– Безошибочно. Если о водке или о тряпках речь – меня спрашивайте, Баринова Егора. Я это секу как надо. На нюх беру. До того как перейти на подсос, я был закройщиком в ателье первого разряда. Шили…

– Рубашка? Может, и ее запомнил?

– Обижаете. Бобочка и костюм – это композиция. Одно без другого не пляшет. Можно костюмешник на баксы сбацать, а ежели бобочка не та – извините, не джентльмен.

– Так какая рубашка?

– Голубая. Ткань типа рогожки. Рельефная.

– А лицо?

– Ну, командир! Портрет – это не мое дело. Помню одно – очки черные. И все. Другого не углядел – жажда мучила. – Ба-ринов взялся за горло. – Горел я…

– Эх, Жердяй! Ты хоть соображаешь, как тебя подставили? Сделали дешевым гарнирчиком при дорогом мясе?

Катрич нисколько не сомневался – Баринов не был и не мог быть убийцей. Алконавт-профи в минуту пересыхания внутренностей из-за отсутствия денег может спонтанно пырнуть кого-то ножом или шилом. Но Порохова по всем признакам «сделал» опытный специалист – чисто и бесшумно. Акция была продумана до мелочей. Если так, то о роли, которая в ней отводилась ханурику, случайно выхваченному из толпы алкашей, кучкующихся возле винного магазина, стоило подумать особо.

Забрав у Баринова кейс с тем, что в нем оставалось, Катрич поехал в прокуратуру.

– На коне? – увидев его, заинтересовался Рыжов.

– Нет, Иван Васильевич. Пока На своих двоих и, судя по всему, на развилке трех дорог. Одного фигуранта нашел, но общего рисунка не вижу. Сумрак.

– Ты о ком?

– О Баринове – Жердяе. Мне кажется,, он во всей этой истории был вторым хвостом у одной собаки.

– Объясни.

– Если вдуматься, киллеру Жердяй не был нужен ни по каким причинам. Профессионалы свидетелей не терпят. А здесь все наоборот. И вычислить Жердяя не составляло большого труда. И раскололся он без особого нажима. Короче, похоже, что киллер нанял Баринова лишь для того, чтобы тот дал о нем показания. Тогда вопрос: был ли киллером наниматель? Вам не кажется?

– Ты прав. – И Рыжов стал думать вслух: – История весьма подозрительная. Взять первого попавшегося на глаза алкаша, привязать к делу, заставить войти в подъезд сразу после акции – глупость несусветная.

– Видимо, не такая уж глупость. У вас есть сводки происшествий последних дней?

– Зачем тебе?

– Мысля осенила.

– Ну, ежели мысля…

Рыжов сходил в секретариат, принес папку с подшитыми в ней сводками за неделю.

– Читай.

Катрич погрузился в изыскания. Минут двадцать спустя он поставил карандашом метку рядом с одним из сообщений:

«На улице Причальной взорвана машина „ауди“. Машину разнесло на части. Водитель погиб. Госномера транспортного средства фальшивые. Фамилия владельца машины не установлена».

– Вот, – подвинув папку Рыжову, показал карандашом Катрич. – Как бы нам посмотреть материалы по этому делу?

– Это и есть мысля, которая тебя осенила?

– Она самая. Глядите на время и дату. Иномарка взорвалась почти сразу за убийством Порохова. Что, если ее водитель был как-то связан с этим делом?

– Давай проверим.

Через полчаса Катрич получил документы, составленные на месте происшествия по горячим следам. Помимо тоненькой папочки с актами Рыжов передал ему плотный конверт, набитый оперативными фотографиями.

Нетерпеливо открыв клапан конверта, Катрич вынул из него снимки. Движением опытного картежника рассыпал их по столу. И тут же громко выругался.

Что бы там ни говорили о богатстве языка, о целительной силе прекрасных стихов, подлинный стресс, тяжелую боль, которые ударяют внезапно, в самый неподходящий момент, снимает только мат. И чем он грязнее, чем гуще нецензурщина, рвущаяся из души, тем большее напряжение она позволяет снять, тем большую боль утихомирить.

Рыжов даже привстал с места, любопытствуя, что там узрел Катрич. Взглянул и ужаснулся. То, что с неизвестным водителем сделал взрыв, трудно поддавалось нормальному восприятию. Фотограф-криминалист снимал все, что когда-то было человеком и ему принадлежало.

Оторванная от туловища, обезображенная до неузнаваемости голова была похожа на кровавый мяч без носа и ушей. Нога с раздробленной голенью…

Катрич сгреб фотографии в кучу, перевернул их изображением вниз.

Взял акт осмотра места происшествия, стал читать. Красным карандашом подчеркивал слова, казавшиеся ему важными. «На погибшем был черный в белую полоску костюм с этикеткой „Рико Понти“… „Рубашка голубая…“ „Ботинки фирмы „Клем-бар“ на толстой подошве“… „У бетонной стены котельной обнаружен пистолет 43-52 („ческа збройовка“). Ударом о бетон ствол пистолета согнут пополам“…

Отложив акт, Катрич снял трубку телефона и набрал номер. Ждать пришлось долго: гудки будто проваливались в пустоту. Наконец ответили.

– Борис, это Катрич. На спор: 43-52 – какой калибр? Семь шестьдесят два? Патроны? ТТ? Ты выиграл. Бутылка за мной. Повесив трубку, обратился к Рыжову:

– Иван Васильевич, есть просьба. Надо провести баллистическую экспертизу пистолета, который нашли возле взорванной иномарки.

– Ты же сам сказал: оружие согнуть в дугу.

– Да, но, я надеюсь, боек цел. Пусть пробьют им две или три гильзы и сравнят с той, что найдена в доме Порохова.

– Хорошо, попробую.

– Иван Васильевич! Да это ж надо, как говорят медики, цито цито. Быстрей быстрого. Рыжов взглянул на часы.

– Результат будет утром. Тебя устроит?

– Вполне.

Рыжов, как часто бывало, проявил излишний оптимизм. Акт баллистической экспертизы ему прислали только на следующий день после обеда. В нем черным по белому указывалось, что гильза, обнаруженная на лестнице дома Порохова, не имеет никакого отношения к пистолету 43-52, который найден на месте взрыва иномарки.