Текст книги "Черный трибунал"

Автор книги: Александр Щелоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Александр Щелоков
Черный трибунал

Светлой памяти русских воинов —

лейтенанта Александра Шаповалова,

сержантов Евгения Поддубного, Олега

Юдинцева, рядовых Михаила Карпова и

Николая Масленникова, не пожелавших

отдать оружие армянским боевикам и

подло расстрелянных ими в армянском

городе Гюмри (бывшем Ленинакане) в

1992 году.

18 апреля. Четверг. г. Придонск

В этом южном городе пахло весной. Уже сняли зимнюю одежду горожане, перешли на летнюю форму военные. Природа рвалась к теплу и свету, но испепеляющая жара еще не наступила. По утрам с реки на жилые кварталы тянуло ветром, пропитанным запахами свежести. В домах широко распахивали окна, и тюлевые занавески, вырываясь наружу, плескались на свободе, как вольные паруса.

Весна звала к любви, доброте, примирению...

Большой серый дом на Садовой улице горожане именовали «генеральским», хотя сами обитатели называли его ДОСом. В переводе на общепонятный язык это читалось как «дом офицерского состава». Под таким сокращением в квартирно-эксплуатационных службах армии значатся дома, построенные военным ведомством для расселения семей офицеров. В ДОСе, как и в других домах города, текла жизнь, полная забот и тревог, лишений и трудностей, которые своему народу в эпоху «перестрйки» создали мудрые и проницательные правители Михаил Ничтожный и Прораб Борис.

Утром названного нами дня ДОС, как обычно, проснулся рано. В восемь часов сорок пять минут дверь одной из квартир третьего этажа открылась, и на лестничную площадку вышел моложавый, подтянутый полковник, невысокий ростом, крепкий.

– Дедуля, приходи побыстрее! – раздался сквозь открытую дверьтребовательный голос девочки.

– Костя, ты слышал? – спросила красивая полная дама в халате из зеленого тяжелого шелка. Она подошла к двери и улыбнулась мужу. – Не забудь, вечером нас ждут Лонжаковы.

– Мы же договорились, – сказал полковник, поцеловал жену в мягкую щеку, круто повернулся и легким, скользящим шагом стал спускаться по лестнице. Лицо его сразу приняло озабоченное выражение. День обещал суету и заботы, от которых ни убежать, ни уйти.

В зеленом дворике на чисто выметенной, посыпанной хрустящим песочком земле лежали светлые пятна солнца. За решетчатой оградой сквозь открытую калитку полковник увидел серую «Волгу» с армейскими номерами, которая ждала его.

Полковник на минуту задержал шаг, достал из кармана пачку сигарет. В это время из-за сарайчика в углу двора – там дворник хранил лопаты и метлы – вышел ленивой походкой и пошел поперек двора человек. Несмотря на теплую погоду, он был в длинном плаще и шляпе, надвинутой на глаза.

Полковник уже подходил к машине, когда пересекавший двор человек распахнул плащ и достал из-под полы израильский автомат «мини-узи» – тупорылое оружие диверсантов и террористов. Хотя глушитель и давил звуки, они прозвучали достаточно громко. Взметнулась с гнезда горлица, облюбовавшая для себя ветви платана, и, шумно плеская крыльями, умчалась прочь со двора.

Полковник, пораженный девятимиллиметровыми пулями в спину, упал на борт автомобиля, раскинув руки, будто хотел обрести опору, затем сполз на асфальт тротуара. Стрелявший побежал к воротам, обернулся, еще раз полоснул из автомата по лобовому стеклу, целясь в водителя. Не пряча оружия, бросился к зеленому «Москвичу», который стоял у перекрестка рядом с газетным киоском. Взревел двигатель, и машина стремительно укатила...

19 апреля. Пятница. г. Чита

Во втором раунде боксер первого полусреднего веса старший лейтенант Андрей Бураков проигрывал сопернику по очкам. Обмахивая мокрое лицо подопечного полотенцем, разминая его мощные плечи, тренер Лубенченко, в прошлом сам знаменитый армейский боксер, давал указания:

– Андрюша, да пойми же, ты его превосходишь. По всем линиям. Главное – проснись. Разозлись в конце концов! Нельзя же быть таким мягкотелым. Резче, резче! Не жалей его! Ну!..

Бураков, соглашаясь, кивал головой.

Прозвенел гонг. Бураков вскочил и пляшущим шагом выбежал на ринг. Провожая его взглядом, тренер пожаловался массажисту, который с пластмассовым ведерочком в руках стоял рядом:

– Ни черта с ним не поделать! Гуманист хренов! Добить соперника ему, видите ли, не по душе...

– Зато ты у нас, Степаныч, всегда был боец, – сказал массажист. – Не чета всем нынешним, вместе взятым.

Лубенченко довольно усмехнулся:

– Нас, Петрович, жизнь самих лупила и учила бить. А что видели эти? Сосунки, черт их подери!

Андрей начал бой спокойно, словно не жаждал победы. Его соперник повел себя иначе. Должно быть, он выполнял указания своего тренера и сразу бросился на Андрея с неожиданным напором и яростью. Белые вставки его красных перчаток слились в сплошной круг. Руки боксера заработали, словно крылья вентилятора.

Лубенченко со злостью пнул пластмассовое ведерко, которое массажист поставил на пол. Хотел даже отвернуться, но все же решил испить горечь унижения до дна.

Андрей под внезапным напором слегка промедлил и сразу пропустил два боковых удара. Это явилось ошибкой соперника. Тех, кто сильнее тебя, можно побеждать, но дразнить не следует. Слабые тычки не потрясли Андрея, не причинили боли, не замутили сознания. Зато они задели самое чувствительное место – обнаженный нерв самолюбия.

Все мог позволить Андрей сопернику. Готов был даже смириться с проигрышем по очкам – чего не случается в спорте! Но позволить сделать себя посмешищем он не мог.

«Бурак! Бурак!» – взвыли болельщики после пропущенных ударов. И тут же, перекрывая многоголосье зала, чей-то звонкий противный голос проорал: «Дурак! Дурак!»

Лубенченко, остро переживавший неудачи, яростно стукнул себя кулаком по открытой ладони. Именно в этот момент Андрей, рассвирепев, резко выбросил правую, словно стремился таранным ударом пробить защиту противника. Тот встретил удар уходом и глухим блоком. И тут же левая мелькнула в воздухе, почти невидимая, и достала челюсть соперника. Такие удары любителям бокса приходится видеть не часто: соперник буквально взлетел в воздух, подброшенный мощью чужого кулака, подошвы его сверкнули перед глазами зрителей и тело рухнуло на ринг всей своей тяжестью...

В раздевалке Лубенченко дал выход охватившей его радости. Он звонко хлопнул подопечного по голой спине и признался:

– Ну даешь, Андрей! Заставил меня поволноваться. А ради чего? Все то же самое мог сделать в первом раунде. В тебе же сила как в тракторе. Чего возиться? Поводил его по рингу, пригляделся и вложил все в один удар. Так нет, сидит в тебе эта интеллигентская доброта...

– Почему интеллигентская? – удивился Андрей. – По-моему, нормальная. Трудно мне просто человеку врезать. Я же знаю свою силу...

– На кой дьявол тогда полез в бокс? Здесь нужны бойцы. Жесткие, злые. Если хочешь выигрывать, соперника не жалей.

– Я ж не сам приволокся. Вы меня нашли и пригласили... – Андрей взял полотенце и ушел в душ. Зашумели струи воды.

Лубенченко подошел к массажисту:

– Вот ведь как бывает. По силе – медведь, по характеру – телок! Ударить соперника ему жаль! Тоже мне – боец!

– Бы-ва-ет, – философски протянул массажист. – У меня батя такой. Чтобы его достать, надо поработать как следует. Но уж если заведется, пеняй на себя... Когда Бураков в накинутой на плечи махровой простыне вышел из душа и стал неторопливо одеваться, Лубенченко вынул из кармана сложенный в несколько раз листок бумаги:

– Держи, победитель. Заслужил. Телеграмма...

Бураков вытер краем простыни распаренное лицо, разорвал бандерольку, скреплявшую края бланка, развернул его. Пробежал глазами и замер, ошеломленный:

«УБИТ ОТЕЦ. ПОХОРОНЫ ВО ВТОРНИК. ВЫЕЗЖАЙ. МАМА».

23 апреля. Вторник. г. Придонск

С ночи на город обрушился дождь. Он изливался на землю сильными и равномерными струями, словно кто-то включил на полную силу душ да так и оставил его на весь день открытым. Текло с крыш, по улицам мчались пенистые грязные потоки; прикрываясь зонтами, люди спешили укрыться под крышами.

Полковника Буракова хоронили с казенной армейской скупостью. Бортовая машина с тентом, под которым стоял гроб, обитый дешевой красной тканью, автобус ПАЗ со взводом почетного караула – вот и вся траурная процессия. В Придонске подобного рода похороны событием запоминающимся стать не могли. Здесь обращали внимание на тризны, которые справлялись с показным размахом и выставляемой на обозрение роскошью. Например, когда на кладбище отбывал Жора Марчук, вор в законе и глава малого предприятия «К новой жизни», его роскошный дубовый гроб, крытый черным лаком и отделанный латунными молдингами, везли на крыше бордового «мерседеса», за которым на целый квартал растянулась череда шикарных автомашин всех расцветок и марок. Большие деньги меняли хозяина, и весь город высыпал поглазеть на это. На магистралях, что вели к кладбищу, застопорилось движение. Вот то были похороны! О них говорили недели две и помнят до сих пор!

Андрей стоял у открытой могилы, мрачный, с пустым, невидящим взором.

Мокрые комья тяжелой глины застучали по крышке гроба. Сухим треском разнесся залп автоматов. Потянуло едким пороховым дымом. Должно быть, так же пахло во дворе, когда убивали отца. Тугой комок слез перехватил горло. Андрей сжал кулаки, вонзая ногти в ладони...

А дождь лил и лил, монотонный, раздражающий...

Поддерживая мать под руку, Андрей подходил к воротам кладбища, когда их нагнал сухонький старичок в потертой плащ-накидке армейского образца. Протянул узкую костлявую ладошку. Дребезжащим голосом представился:

– Генерал-майор Хохлов. Степан Дмитриевич. Выражаю искреннее соболезнование. Надеюсь, вы меня посетите. Есть что рассказать сыну офицера, которого я искренне уважал.

Генерал резко кивнул, обозначая нечто похожее на поклон. Сдвинул каблуки с налипшей на них глиной.

– Честь имею! – И отошел, держа у бедра черную шляпу.

– Кто это? – негромко спросил Андрей у матери.

– Наш сосед. Они с отцом в нарды играли.

– Он служит?

– Нет, давно в отставке.

– Почему же он назвал себя генерал-майором?

– А ты видел офицеров, которые гордятся отставкой?

Они замолчали, погрузившись в свои мысли. Андрей вел мать под руку, держа ее твердо, но в то же время по-сыновьи нежно.

– Жаль, Колюшка не сумел приехать, – вдруг сказала она, когда они вышли с кладбища.

Колюшка – младший брат Андрея – учился в Серпухове в высшем военном училище ракетных войск и на похороны отца не прибыл.

– Ничего не поделать, – извиняюще объяснил Андрей. – Он на стажировке в войсках. Телеграмма пошла в училище, пока ему сообщат...

Мать всхлипнула, плечи ее дрогнули, затряслись.

– Какие мы невезучие, – прорвалось сквозь рыдания.

– Мама, – сказал Андрей успокаивающе, – не надо плакать.

– Все, сынок, все, – согласилась она и зарыдала сильнее. – Ах, Андрюша, я уверена: отец погиб из-за чудовищной ошибки...

– Почему ты так думаешь?

–А как думать иначе? Твой папа был человек честный. Если бы он даже кого-то задел, оскорбил, его могли просто ударить ножом. На месте, где это случилось. А стреляют сейчас, когда в деле замешаны деньги. Причем немалые. У папы их никогда не имелось. Сам знаешь, офицерская зарплата позволяет жить чуть выше грани нищенства. Не мне тебе объяснять...

– Если это ошибка, то с кем его могли перепутать? – спросил Андрей хмуро.

– Не знаю, – в голосе матери звучало отчаяние, – совсем не знаю. И теперь уже все равно – с кем, почему, по какой причине...

– Нет, не все равно, – возразил Андрей. – Я это так не оставлю. Во всем еще предстоит разобраться.

– Андрюша! – Мать не скрывала отчаяния. – В чем разбираться? Ты не веришь в честность отца?

– Как ты могла такое подумать?! – возмутился он искренне. – Я просто не верю в ошибку. Тут что-то другое. Сегодня иду в милицию. Меня обещал принять начальник уголовного розыска.

– Милый, тебе нельзя уходить, сегодня поминки...

– Придется, мама. Мне почему-то назначили именно сегодня. В двадцать один час.

– В девять? – переспросила она. – Что так поздно?

Андрей пожал плечами.

– А к Хохлову ты зайдешь? – спросила мать озабоченно. – Не стоит его обижать.

– К генералу? Зайду, только завтра. Ладно?

Два квартала до управления внутренних дел Андрей одолел пешком. Тускло светили фонари. Под ногами хлюпали лужи. Навстречу брели унылые люди с опущенными головами. Таким свой город Андрей раньше никогда не видел. Ни смеха, ни звона гитар в скверах. Все спешили оставить неуютные улицы, добраться до своих квартир, безразлично проходили мимо магазинов и лавочек с идиотскими пояснениями, что они «коммерческие». Андрея уже давно удивляла глупость этого определения. Во всем мире коммерция – это торговля. Коммерческий магазин – такой же абсурд, как промышленный завод или лечебная больница. Но у нас никто не обращает внимания на глупости словесные, потому что все по горло увязли в глупостях бытия, куда народное стадо загнали пастухи-демагоги.

Начальник управления уголовного розыска полковник Георгий Анзорович Джулухидзе, красивый мужчина в возрасте чуть за сорок, с орлиным носом, седыми висками, одетый в прекрасный костюм, из-под которого выглядывали ослепительно белые манжеты рубашки, схваченные золотыми запонками с розоватыми топазами, встретил Андрея широким приглашающим движением руки, державшей сигарету:

– Проходите!

Полковник сидел за полированным огромным столом и беседовал с кем-то по телефону.

– Садитесь. – Он приветливо кивнул Андрею и, прикрыв микрофон ладонью, доверительно сообщил: – Начальство. – И пожал плечами: мол, ничего не поделаешь с неизбежным злом.

Андрей опустился на стул и огляделся. Еще недавно этот кабинет соответствовал высшим меркам советского канцелярского уюта: деревянные панели на стенах, полированная мебель, ряд телефонов на тумбочке у рабочего стола. Отсутствовал только главный элемент канцелярской советской икебаны – портрет очередного мудрого вождя и учителя на стене. Правда, за спиной полковника выше его головы просматривалось светлое пятно. Там, должно быть, до недавнего времени красовался лучший немец истерзанной России – Михаил Горбачев, на портретах которого художники, несмотря на свое воспитание в духе сурового социалистического реализма, никогда не обозначали родимое пятно, цвета запекшейся народной крови, осенявшее чело неудавшегося правителя. Ельцин чести быть помещенным в кабинете начальника уголовного розыска почему-то не удостоился. Скорее всего из-за отсутствия демократического парткома в управлении, который бы проявил заботу об обеспечении всех нужными портретами в нужное время. Впрочем, отсутствие президентского лика за спиной таило определенные удобства. Уйдет в тень временщик – от него будет легче откреститься, как он сам некогда открестился от тех, под чьими портретами просидел большую часть жизни, вкушая мед и пиво, которые по усам текли и в рот непременно же попали.

Окончив телефонный разговор, полковник демократично вышел из-за стола и сел на стул напротив Андрея.

– Насколько я понимаю, вы сын полковника Буракова? – спросил Джулухидзе. – Приятно, когда у смелого человека такие дети...

– Благодарю вас, – сказал Андрей и вежливо склонил голову. – Я к вам в надежде узнать что-либо новое по делу отца...

– Новое у нас тут каждую минуту, – сказал полковник и развел руки в стороны, словно старался показать, как много этого нового. – Вот только что вернулся с операции. Брали торговцев наркотиками. Отлучился на два часа, а здесь... – Он выдвинул ящик стола, вынул оттуда бумагу, положил перед собой, прикрыл ладонью. – Вот, сводка происшествий за сутки. Пять убийств. Два раза с применением огнестрельного оружия. Десять угонов автомобилей. Нанесения тяжких телесных повреждений. Изнасилования. Разбой... Симфония преступности, если угодно…

Андрей машинально кивал головой. Он вдруг понял: полковник готов говорить о чем угодно, только не о том, что его интересовало.

– Что-нибудь удалось установить по делу об убийстве отца? – спросил он, невежливо прерывая Джулухидзе.

– Почему нет? Собрано достаточно много сведений. Мы уже знаем, что убийца использовал девятимиллиметровый автомат «узи». Баллистическая экспертиза показала, что до этого в преступных акциях оружие не применялось. Скорее всего оно прибыло с Ближнего Востока одним из последних транспортов. Преступникам удалось скрыться до того, как была объявлена операция «Перехват». Обнаружить их машину мы пока не сумели.

– Как я понимаю, у вас по нулям, – подвел итог Андрей.

– Отрицательный результат – тоже результат. Уже очевидно, что организовали нападение профессионалы. В их планы не входило попадаться на месте или быть обнаруженными какое-то время спустя. Работали чисто.

– Значит, ни фактов, ни версии?

– Версия – самое дешевое, чем в любых случаях располагает следствие. Мы отрабатываем их сразу несколько. Впрочем, наиболее вероятно, что вашего отца убили по ошибке. Охотились за кем-то другим, а вот не вышло...

– Мафия? – спросил Андрей. Полковник иронически хмыкнул.

– Мафия – модное слово. Мы избегаем такого определения. Более точно говорить об организованной преступности.

– Если ошибка, то за кем же они охотились?

Полковник поджал губы и посмотрел на Андрея пристально.

– Вы исключаете возможность ошибки? – спросил он. – У вас на этот счет какие-то сведения?

– Никаких. Просто стремлюсь выяснить, за кого они могли принять отца?

– Такая версия у нас есть. Служит в гарнизоне полковник Родионов. Насколько нам известно, он раньше проходил службу в Карабахе, в Степанакерте. Там шла война между азерами и армянами. Кому-то из них он не угодил. Потому именно бандиты одной из сторон и могли в него целить. А попали в другого... Вы служите на Дальнем Востоке?

– В Забайкалье.

– Для меня это почти одно и то же, – признался Джулухидзе и улыбнулся. – Почти на краю света... А вам, я думаю, лучше всего не брать в голову наши заботы. Спокойно возвращайтесь на службу и оставьте все дела нам.

– Я хотел бы задержаться, – сказал Андрей. – Чтобы присутствовать...

– Это ваше личное дело, – перебил его полковник. – Только учтите: я бы не хотел, чтобы вы как-то влияли на следствие. Найдем концы, возьмем виноватых – вам сообщат без промедления...

Андрей вдруг понял: за внешней доброжелательностью полковника, за его показным участием скрывалось лишь естественное желание чиновника, на котором повисла масса дел, отделаться от любого просителя, сплавить его подальше.

– В любое время, – заливался полковник, – приходите ко мне... Проинформирую лично... Сделаем все возможное... Главное – верить в успех.

Андрей встал:

– Благодарю за внимание, товарищ полковник. Что касается веры – не обещаю. Я – атеист...

Андрей шел по коридору к выходу, опустив голову и покусывая нижнюю губу. Ощущение собственного бессилия привело его в состояние безысходного отчаяния. Он готов был взорваться и крушить подряд все, что подвернется под руку. Навстречу ему двигался высокий мужчина в серых брюках и голубой безрукавке. Проходя мимо Андрея, он вдруг толкнул его плечом.

– Извините, – сказал Андрей машинально, подумав, что столкновение произошло по его собственной неловкости. Но тут же последовал новый, достаточно ощутимый толчок. Андрей резко обернулся, готовый сказать резкость, и встретился с парой серых улыбающихся глаз.

– Владик?! Черт! – сказал он растерянно и распахнул руки. – Ты как здесь очутился?

С Владиком Кольцовым они учились в школе с пятого по десятый класс и потеряли друг друга из виду, когда Андрей уехал в военное училище.

– Капитан милиции Кольцов, – представился Владик с нарочитой серьезностью.

– Обскакал! – воскликнул Андрей. – Извините, товарищ капитан, я с вами так фамильярно...

– Хорошо понимаете службу, товарищ Бураков, – в тон ему ответил Владик. Они порывисто обнялись, стиснув друг друга по-медвежьи сильно и горячо.

– Вот, был у вашего Джулухидзе, – сообщил Андрей.

– Почему у нашего? – удивился Владик. – Начальик УВД – достояние общенародное. – И тут же с другой, скорбной интонацией: – Знаю, что тебя сюда привело. И даже догадываюсь, что тебе сказал Джу-Джу.

– Даже так? – удивился Андрей. – Значит, результат нашего разговора можно было спрогнозировать?

–Сомневаешься?

– Нет, но все же... В чем дело?

– Это не коридорный разговор, – сказал Владик. – Зайдем ко мне, поговорим.

Он подхватил Андрея за талию и повлек за собой. У одной из дверей достал из кармана ключ, отпер замок и пропустил гостя в стандартный кабинет – с двумя столами, двумя шкафами, с массивным сейфом, разделенным на два этажа – верхний и нижний, и с одним окном, забранным мощной решеткой.

– Садись, – предложил Владик, выдвинул стул и смахнул с него рукой невидимую пыль. – Гостем будешь.

Андрей устало опустился на стул.

– Почему же мне Джулухидзе не сказал напрямую, что надеяться не на что?

– Ха! – Владик обозначил взрыв скептического смеха. – Кто же в нашей конторе рискнет расписаться в собственном бессилии? И Джу-Джу на такое тоже не способен.

– Почему?

– Да потому, дорогой, что он сейчас не столько служит, сколько балансирует на тонкой проволочке над пустотой.

– Не понял.

– А что понимать? Союза не стало. Границы открыты. Человеку нерусскому сейчас у нас трудно определиться, кому служить, что делать. С одной стороны, он вроде бы служит России, но что это за страна? Есть ли в ней власть, которая защитит его принципиальность и преданность державе? Может, выгоднее сочувствовать своим землякам, которые помаленьку скупают Россию, присваивают все, что можно, и одновременно стараются с ней окончательно порвать связи...

– Ты против грузинской самостоятельности? – Вопрос Андрея прозвучал испытующе.

– Нет, почему, пусть катятся куда хотят. Только чтобы была строгая определенность. Мне не нравится, когда словами о самостоятельности прикрывают повышение цен на самые кислые мандарины в мире и самое кислое вино.

– Понял. И что же полковник?

– Джу-Джу? Главное – он боится высказывать свое мнение столь же определенно, сколь я. И потому в сложных делах крутится как уж на лопате. С одной стороны, вроде служит закону. Обязан служить, во всяком случае. Потому как получает деньги. С другой стороны, закон сейчас настолько ослаб, что не защищает ни граждан, ни тех, кто ему служит. Это заставляет Джу-Джу опасаться копать глубоко. Чтобы не накликать на себя беду.

– Что ты имеешь в виду?

– Эх, Андрюша! Вспомни ростовскую историю...

– Убийство полковника Блахотина?

– Именно. Следствие тогда сработало четко. Выявили участников и пособников. Убийц даже удалось арестовать в Ереване. Но вывести их в Россию для следствия и суда армянские боевики не дали...

– Ты говоришь, будто и здесь та же компания.

– Не исключено.

– Предполагаешь? – спросил Андрей с подозрением. – Или есть основания?

– Или есть...

– Значит, надо гнать прочь таких деятелей, как ваш Джу-Джу! Сраной метлой! На кой черт занимает место?

– Как на кой? – шумно высказал удивление Владик. – Что ты понимаешь, скептик несчастный! Таких, как наш Джу-Джу, один-два на всю страну! Он лучший тамада в мире...

Владик встал, вознес вверх правую руку, словно держал в ней рог с вином:

– Благородный рыцарь Дон Алонзо собирался в крестовый поход. Он надел на свою верную супругу Донну Алисию пояс целомудрия, чтобы уберечь от соблазна измены, запер замок на поясе, а ключ отдал Дону Альварецу, своему другу. И сказал, садясь на коня: «Если не вернусь из похода, откроешь замок и освободишь плоть Алисии». Дав коню шпоры, Дон Алонзо поскакал к войску. Вдруг у ближних холмов его остановил громкий крик. За рыцарем вдогонку скакал Дон Альварец. «Мой друг! – возглашал он и махал рукой. – Ты оставил нам не тот ключ!» Так выпьем, друзья, за крепкий мужской союз, за мужскую верную дружбу!

Андрей скупо усмехнулся.

– Когда потребуется тамада, я буду иметь полковника в виду. Сейчас нужен хороший сыщик.

– Ха! – сказал Владик. – Ты хочешь, чтобы у каждого было по нескольку талантов? Это, друг мой, чересчур!

– А ты тут чем занимаешься, Влад?

– Всем понемногу, только не сыском. – Кольцов явно не собирался говорить о своей работе, и Андрей это понял. – Так что помочь не могу...

– Спасибо. Ты мне помог...

Андрей вышел из управления, прислонился к чугунной ограде бульварчика, тянувшегося к вокзалу. Полез в карман, достал сигареты, заглянул в пачку, ничего не обнаружил, с ожесточением смял и резко швырнул в урну. Ударившись о ствол липы, комок точно попал туда, куда и положено.

Дождь перестал. Промытое небо отливало густой синевой. Светили оранжевые уличные фонари. Ночь обещала быть прохладной и тихой.

Поправив фуражку, Андрей собирался идти, как кто-то взял его за руку выше локтя. Андрей резко обернулся.

– Извини, старлей...

Рядом стоял кряжистый, крепкий мужчина, метр в плечах, два – ростом. Из-под копны темных волос на Андрея смотрели блестящие глаза, холодную остроту которых нисколько не смягчала радушная улыбка, растягивавшая полные губы.

– Слушаю, – сказал Андрей и резко стряхнул чужую ладонь со своей руки.

– Это ты сейчас был у Кольцова?

– А ты кто такой? – ответил Андрей вопросом, намеренно нажимая на «ты», чтобы показать нежелание вести какие бы то ни было разговоры.

– Я?! – В голосе незнакомца прозвучало искреннее удивление, словно бы артиста Папанова, выходившего с сеанса «Бриллиантовой руки», не узнал восторженный кинозритель. – Я капитан милиции Катрич. Артем Катрич, если угодно.

– Слушаю вас, товарищ капитан, – не принимая предложенного обращения, сказал Андрей.

– Ты к остановке? – поинтересовался Катрич. – Я провожу. Есть разговор.

– Я уже заметил, что у вас тут полно мастеров разговорного жанра, – недовольно буркнул Андрей.

Они медленно двинулись навстречу освежающему ветерку, который благодатной свежей струёй тянул с реки.

– У меня жанр не разговорный, – сказал Катрич, отвечая на реплику. – Я сыскарь. Вот увидел тебя в коридоре и понял – ты Бураков. Так?

– Что дальше? – сухо спросил Андрей.

– Тебе нужна помощь, верно? Ты же за этим приходил в управление?

– Вы что, всем помогаете?

– Просто мне показалось, что мы можем стать союзниками.

– В чем?

– У вас убили отца. У меня – друга. Я подозреваю, что все это работа одних рук. За такое следует отомстить.

– Я ищу не мести, а правосудия.

– Блажен, кто верует, – сказал Катрич и хмыкнул, усмехаясь. – Разве оно есть сегодня? На суд обывателю надеяться не приходится...

– Слово-то какое вы выбрали, – недовольно сказал Андрей. – О-бы-ва-тель...

– Что в этом зазорного? Обыватель – обычный житель, облеченный заботами о доме, семье, заработке. Так вот, таких суд не защищает. Ты сходи в наш районный, старлей. Облупленные стены, слепые окна, протертый линолеум. Среднее между рыгаловкой и вокзалом. А судьи? Сидят и дрожат. Боятся всех. Преступников, которые угрожают расправой, представителей власти. И радуются тем, кто оплачивает нужные приговоры наличными...

– Насколько я знаю, телефонное право отменено.

– Конечно, но телефоны остались. И если звонит судье руководитель демократической администрации и говорит: «Валентин Павлович, ты там повнимательней разберись с этим делом. Пусть тебя не сбивает давление, которое создает пресса. Сам понимаешь, сегодня на демократов готовы свалить все грехи...» – и поверь мне, старлей, что Валентин Павлович уловит в рокоте демократического совета нужные нотки.

– Какой же выход? – спросил Андрей резко.

– Самый простой. Когда рыжих бьют, рыжие должны объединяться. Когда государство перестает защищать своих граждан или защищает их ненадежно, граждане получают право на самозащиту. Именно это я и предлагаю.

– С точки зрения закона звучит сомнительно.

– О каких законах вы говорите, Бураков?

– Вы явно недовольны властью...

– О власти судят не по тому, сколько и каких законов она написала, а по тому, как выполняется в государстве самый малый закон. Было время, Сталин говорил: «Нашим противникам пущено крови на десять процентов меньше, чем предусмотрено планом». И в тот же миг носители власти – члены политбюро, наркомы, секретари обкомов, горкомов, союзов писателей, художников, архитекторов, композиторов – разъезжались по стране проливать недопролитую до нужного процента кровь. И добивались перевыполнения плана. А теперь? Важно план принять, потом хоть трава не расти…

– Выходит, предлагаешь проливать кровь ради выполнения обещаний?

– Тебя смущает наше право давать этой швали отпор? Наказать тех, кто виновен в убийстве твоего отца?

– Найти и передать милиции – это одно, а затевать войну – другое.

– Все, старлей. Вот тебе моя рука – и давай разошлись по-хорошему. Снаружи ты парень ничего, а изнутри, оказалось, так, ни с чем пирог. Прощай!

– Что так сразу? – спросил Андрей удивленно. Неожиданное решение Катрича задело его. Несмотря на остроту, с которой капитан предлагал дело, в его позиции было нечто привлекательное. В самом деле, почему не попытаться сделать то, на что у милиции нет ни сил, ни желания? Во всяком случае стоило поторговаться...

– А то, что твоя неуверенность мне не по душе. Учти, даже если мы с тобой соберем в милиции всю сволочь до единого и передадим правосудию в мешке, долго в нем сидеть никто не будет. То ли побег, то ли зачет примерного поведения, амнистия, наконец, и они снова возьмутся за ножи и автоматы. Меня лично такое не устраивает. Эту сволочь надо просто давить.

– Давить людей мне не по душе, капитан. Пусть в исполнение приговоры приводят те, кому по штату положено.

– Значит, черкес Билю Дударов. Он у нас в кустовой тюрьме исполнитель. Такой мужичок – метр с кепкой и с пистолетом.

– Вот он и пусть исполняет, – согласился Андрей.

– Того, кого к нему приведут, он шлепнет. Но приводят к нему немногих. Теперь приговоры гуманные. Не такие, какой они твоему отцу вынесли. Поверь моему опыту. А мы с тобой свой трибунал образуем. Справедливый и честный.

– И черный, – усмехнулся Андрей.

– Цвет меня не пугает. Все дело в неотразимости возмездия. Кольцов тебе его никогда не обеспечит, будь уверен.

– Вы в контрах?

– Мне с ним делить нечего. Просто он человек не моего вкуса. Ландскнехт по найму. Сильный, умный, беспринципный. Готов служить тому, кто больше даст. Сейчас считает выгодным сидеть в управлении. Сидит. Спокойно, уверенно. Капканы ставит. Знает – начальству нужен. И ждет, когда Джулухидзе рухнет. Тогда займет его место. Короче – верхолаз. Пока на макушку не заберется – не успокоится.

– Раньше за ним такого не замечал, – удивился Андрей.

– Другая была эпоха. Кто высовывался, того пристукивали по кумполу. И осаживали. Теперь кто выше подскочит, тот и выскакивает. Хоть в депутаты, хоть в президенты...

– Лучше объясни, капитан, – спросил Андрей отрешенно, возвращая разговор к вопросу, который его терзал, – почему берешься за это дело?

– Потому, старлей, что я служу. И мне душу рвет, когда бандит ходит по городу хозяином, а честные люди лезут в щели, как тараканы, только бы ему на глаза не попадаться. И потом, я должен найти тех, кто положил Николая Шаврова...