Текст книги "Ночь вампиров"

Автор книги: Александр Щелоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

6

Райцентр Кизимов

У Клыкова гудели.Стол ломился от напитков и разносолов. В центре застолья, на почетном месте, сидел прапорщик Лыткин – новый знакомый хозяина.

Слева от прапорщика сидел Топорок. Еще левее – Веруньша, разбитная бабенка с вокзальной площади, волею Клыкова изъятая на время из «горизонтального» бизнеса.

Прапорщик «долбанул» два полных фужера «Столичной», раскраснелся, повеселел. Вилка ему явно мешала. Он бросил ее и, подвинув к себе миску с соленой капустой, цеплял добрые порции пальцами, отправлял их в рот, запрокидывая голову, и при этом блаженно жмурился.

– Я думал, твой Лыткин гнилой интеллигент, – сказал Клыков Елизарову – негромко, но так, чтобы его услышал и прапорщик. – А он, оказывается, свой парень!

Прапорщик перестал жевать, повернулся к Елизарову.

– Это ты меня интеллигентом выставил?

– Что вы, товарищ прапорщик…

– Зови меня Леней, – прервал его Лыткин. – Мы на «ты».

Клыков опустил на его погон широкую ладонь.

– Это по-нашенски! – подмигнул Верочке. – Ты что, Веруньша, в одиночестве маешься? Обратила бы внимание на Леню. Или не нравится?

– Я их стесняюсь, – произнесла Веруньша кокетливо. – Они такие строгие…

– Откуда такое мнение? – взбодрился Лыткин. – Я в компании без закидонов…

– Вова, – попросил Клыков Топорка, – пересядь. Пусть Леня за девушкой поухаживает. Ты не против, Веруньша?

Пока они менялись местами, Елизаров поднялся, вознес вверх фужер.

– Предлагаю выпить за гостеприимного хозяина, – торжественно провозгласил он. – За Тимофея Васильевича. За его добрую и широкую натуру, умение сплотить вокруг себя хороших людей.

После того, как выпили и закусили, Веруньша придвинулась вплотную к прапорщику и капризным тоном спросила:

– Что делают мужчины без закидонов, когда женщине зябко?

Лыткин левой рукой обнял ее и притянул к себе. Она весело засмеялась, потом встала и увела прапорщика в другую комнату. Клыков проводил их глазами, хищно прищурившись. Когда дверь закрылась, он запрокинул голову, плеснул в глотку полный фужер водки. Закусывать не стал: налил в фужер боржоми и с удовольствием запил большими булькающими глотками. Он был доволен: пьеса шла по его сценарию.

Когда прапорщик и Веруньша вернулись, мужчины играли в карты «на интерес», а он, судя по куче мятых купюр, был достаточно крупным.

– Может, рискнешь? – спросила Веруньша. Она подвела кавалера к играющим, крепко держа его под руку.

Лыткин попросил сдать и ему. Банкомет – им был Топорок – выложил две карты.

– Очко! – возвестил Лыткин торжествующим голосом и швырнул на стол червового туза и трефовую десятку.

Топорок кинул карты себе и перебрал. Крякнул расстроенно, пододвинул выигрыш Лыткину. Сказал Веруньше с завистью:

– Везунчик твой прапор.

– Иных не держим, – весело отозвалась та и шутливо толкнула кавалера в бок локтем.

Вступил в игру Зотов. Бросил на кон сотенную.

– Люблю рисковать. Игра омолаживает нервные клетки.

– Ой, Иван Софронович! – сказал Клыков укоризненно. – Просадишь свои трудовые…

– Трус в карты не играет, – отозвался Зотов весело. – Поехали!

Он метнул карты рукой профессионала. Они легли перед игроками с металлическим треском.

Кон от кона игра обострялась. Топорок все время проигрывал, злился и увеличивал ставки. Прапорщик дрожащими пальцами сгребал со стола и совал в карманы деньги.

– Пятьсот на кон! – вдруг объявил Топорок и бросил на стол пять новеньких сторублевок.

– Иду, – согласился Лыткин.

– Я пас, – развел руками Зотов. – Уже все просадил.

– Все равно метни нам, – предложил Топорок, – мы тебе доверяем. У тебя рука твердая.

Пока Зотов сдавал, Лыткину все время везло, и он поддержал предложение:

– Метайте, Иван Софронович! У вас рука счастливая.

Зотов перемешал колоду, дал снять игрокам, сперва Топорку, потом прапору. С треском бросил. И снова фортуна улыбнулась Лыткину.

– Везет тебе, Леня, – сказал Клыков удивленно. Он наблюдал за игрой из-за плеча Зотова. – Третий банк на очке. Я такого что-то не могу припомнить. Право слово – везунчик…

Прапорщик самодовольно ухмыльнулся.

– Помилуй бог, говорил Суворов, не все же везенье, кое-что и сами могем!

Он с явным наслаждением стал складывать деньги. Потом выхватил сторублевку, бросил ее на стол.

– За труды, Иван Софронович!

– Забери, – поморщился Зотов брезгливо. – За такое и по морде можно схлопотать.

– Ты чего? – удивленно воскликнул Лыткин.

– А того. Что подумает Володя? Тебе, может, все равно, а мне – нет. Выходит, ты меня купил, и я сбрасывал тебе фартовую карту.

– Прости, не сообразил, – сразу повинился Лыткин. – Вот ведь дурень!

Топорок сидел растерянный, вытирая потный лоб ладонью.

– Давай контровую! – вдруг предложил он хриплым голосом.

– Деньги на кон, – сказал Лыткин. – На так не играю.

– Тимофей Васильевич! – взмолился Топорок. – У вас моя тысяча…

– Ой, Володя! – укоризненно бросил Клыков. – Без штанов сидят не те, кто проигрывает, а те, которые хотят отыграться.

– Тимофей Васильевич…

Клыков вышел в спальню, через минуту вернулся с пачкой в банковской упаковке. Бросил ее на стол перед Топорком.

– Ладно, дуйся, беспутный! Дуракам, как говорят, закон не писан.

Зотов долго и старательно тасовал карты. На ладони протянул их прапорщику. Тот небрежным движением пальца сдвинул часть колоды. Зотов переместил разрезанные карты, сложил их, с хрустом прошелся по корешкам, стал сдавать.

К Лыткину пришли пиковый туз и девятка бубей. Скрывая довольную улыбку, он объявил:

– Хватит.

Топорок перевернул первую пришедшую к нему карту. Это была шестерка бубей. Сказал спокойно Зотову:

– Открывай, Иван Софронович.

Тот метнул. Пришла семерка пик.

– Еще, – разрешил Топорок.

На стол упал трефовый король. Прапорщик замер, ожидая, какое решение примет Топорок. Тот долго думал, морщил лоб, наконец произнес:

– Еще…

На стол упал король пик.

– Очко, – констатировал Топорок. – Вот так тебе, Советская Армия!

Лыткин со злостью открыл и швырнул свои карты.

– Двадцать…

– Риск – благородное дело! – злорадно произнес Топорок, загребая выигрыш.

– Не тушуйся, Леня, – сказал Клыков, кладя руку на плечо Лыткину. – Невелик проигрыш – одна косая. Да и деньги ли важны? Мы здесь ради удовольствия кидаемся…

– Давай контровую! – пьяно заупрямился прапорщик. – Трус в карты не играет. Тимофей Васильевич, будь другом, ссуди!

– Оставь, Леня. К Володе поперла карта. Он тебя обдерет.

– Ты друг или нет? – обиженно прогудел прапорщик. – Отыграюсь!

Клыков пожал плечами.

– Смотри сам, не пожалеть бы. Сколько тебе?

– Тысчонку, – лихо заломил Лыткин. – Вот увидишь…

– Дам, дам, только учти: придется писать расписку. Денежки счет любят.

– Тогда две, если можешь. На всякий случай.

– Ой, Леня, какой ты зажигательный! – возбужденно взвизгнула Веруньша и чмокнула прапорщика в щеку. – Обожаю азартных мужчин!

– Погоди, – отстранил ее Лыткин. – Пошла игра…

– Проходи, прапор, – сказал Клыков и отступил в сторону, пропуская Лыткина в дом. – Принес долг? Ах, нет… Плохо это. Плохо. Ты пойми верно, Леонид, я к тебе отношусь с доверием, но обстоятельства требуют отдачи. Ты думаешь, у меня в тот вечер деньги лежали для того, чтобы ты спустил их с кона? У каждого из нас свои долги. Ведь я тебя предупреждал: к Топорку поперла карта. Ты глаза выкатил и свое: дай косушку! Взял две. Потом еще три… Это большие деньги, Леня.

– Я понимаю, – в голосе Лыткина звенела нотка, взывавшая к жалости. – Но я сейчас не при деньгах. Ты понимаешь…

– Хорошо, – сказал Клыков сурово. – Ящик патронов, Леня. Автоматных. Один.

Он поднял мизинец, как бы подчеркивая этим мелочность сделки.

– Тимофей Васильевич! – воскликнул прапорщик. – Во-первых, у меня на складе и патронов-то нет. Во-вторых, даже будь они – из зоны не вынесешь. Если бы ты знал, какая там охрана!

– Ты расскажи, – вкрадчиво предложил Клыков.

Прапорщик рассмеялся.

– Я, между прочим, всерьез спрашиваю, – сказал Клыков. – Конечно, если ты меня за иностранного шпиона принимаешь – тогда молчи. А если нет, то расскажи, как на духу. И тогда я подумаю, как нам с тобой из долгов выбраться. Может, даже с прибылью будем. А?

– Что тебе интересно?

– Вот ты сказал, что на складе твоем нет патронов. А что там есть?

– Гироскопы, тебя устроит?

– Гидро… Это что-то с водой связано? Насосы какие?

Лыткин снисходительно улыбнулся.

– Не в дугу. Гироскопы – это от систем управления ракетами. Детали такие.

– Так продай один. Покупателя я тебе отыщу.

– Ты в своем уме? – Лыткин сразу помрачнел. – Знаешь, как такое предложение называется?

– Ну-ну, просвети.

– Предательство, вот как!

– Дурак ты, Лыткин!

– Почему же – сразу и дурак? – обиделся прапорщик.

– Потому, милый мой, что сейчас каждый, у кого на плечах голова, делает деньги, собирает капитал, чтобы не остаться завтра в глубокой дупе. Потому, что уже завтра хозяином жизни станет тот, кто сегодня не постесняется отщипнуть от общего пирога кусок побольше и пожирнее. И никого, учти, прапор, никого не будут спрашивать, откуда он взял свой капитал. У хозяев жизни не спрашивают, как они стали хозяевами. Ты к такому повороту дел еще не готов. В тебе социалистическая закваска бродит: кто не работает, тот не ест. А вся наша жизнь уже семьдесят лет отвергала эту дурацкую истину. Не ел тот, кто мало зарабатывал. А тот, кто имел деньги – правые или неправые, – без харча никогда не маялся. Теперь лозунги надоели людям. Они хотят жить по-иному. Ваши генералы, например, гонят за границу танки. Полковники из разведки бегут на Запад. Почему? Да потому, что понимают: приватизация – это справедливый передел достояния. Умные будут богаче, у ослов хороший шанс отрастить уши подлиннее. Вот и выбирай, а я потом погляжу, как ты их под кепку укладывать станешь…

– Кончай, Васильич, – попросил Лыткин тоскливо, поднимаясь со стула.

– Мне кончить проще, чем тебе начать. Ты поинтересуйся, о чем твое начальство думает. Не знаешь? Вот и береги свои склады. Потом генералы на них бизнес сделают. А тебя под зад коленкой. И вообще, если на то пошло, катись ты… Я тебе помочь хотел заработать тысяч так тридцать-сорок. Не надо? Тогда давай плати долг. Завтра поеду к вам и пройдусь по начальству с твоими расписками. У меня все на месте.

– Зачем же так? – всполошился Лыткин, не в силах скрыть испуга. – Я же не…

– А я – да. За тобой должок. Чтобы его покрыть да еще подзаработать на молочишко, тебе предложили выгодное дело. А ты кочевряжишься. И потом… А, да ладно…

– Нет уж, говори. Что потом? Давай, договаривай, раз начал.

– Хорошо, слушай. Потом, ты держишься со мной так, будто тебе предлагают великую измену. А большим предателем, чем Меченый Миша, тебе, Лыткин, никогда не стать. Миша продал всех – друзей, партийцев, государство, и все для того, чтобы иметь свой кусок хлеба с твоим маслом. Сколько лет, прапор, ты кидал ему взносы со своих старшинских грошей? Сколько он на твои рублишки для своей мадам шубок купил? А теперь он всем вам, верным слугам Отечества, шишку в лузу вкатил – радуйтесь, солдаты, сержанты и офицеры! Так что любое твое дело в своих интересах никогда не позволит тебе дотянуться до прорабов перестройки…

Клыков махнул рукой и с презрением бросил:

– Надо же, Веруньше поверил. Она все гудела: ах, прапор, мужик рисковый! Тьфу!

Все время, пока Клыков произносил свой монолог, Лыткин обдумывал названную им сумму – тридцать-сорок тысяч рублей. Нули, образовавшие ее, выглядели впечатляюще. Это столько, сколько он смог бы заработать, служа в армии еще лет десять! Привлекательность цифр усиливала неопределенность перспектив. Президент, чье имя назвал Клыков, обходился с Советской Армией как Гудериан – ломил, трепал, раскидывал, крушил. История скорее всего не припомнит случаев, когда бы глава государства в таком безжалостном стиле расправлялся со своими вооруженными силами. Поэтому загадывать, что с тобой станет завтра, где и как будешь искать пропитание для себя и семьи, военный человек не мог. А сорок тысяч – сумма серьезная.

Наконец прапорщик принял решение.

– Говорил ты, Васильевич, красиво. А насколько серьезно? В отношении тех больших тысяч?

Вместо ответа Клыков спросил:

– Выпить хочешь? – он сходил к буфету, принес бутылку и рюмки… Под мужской разговор жидкий фундамент крепче бетонного…

– Послушай, Елизар, – сказал Клыков лениво. – Сколько тебе до дембеля?

– Месяца полтора. Время летит…

– А мы его ухватим, – засмеялся Клыков. – Как кота за хвост. Армянин с прапором порешили по-мирному…

– Не сохранил, значит, целку Лыткин?

Они сидели на веранде за накрытым столом, пили чай. Солнце лежало на деревянном полу светлыми полосами. За верандой в кустах сирени копошились и громко чирикали возбужденные воробьи.

– Сколько ему пришлось дать?

– Полсотни, – ответил Клыков. – Больших, понятно…

– И что дальше?

– Теперь все только от твоей готовности зависит. Прапор ждет, когда ему назовут время. Так что точи нож. Я проверю, как ты им работаешь.

Елизаров нервно скребыхнул ногами по полу.

– Он у меня и без того острый.

– Штык? – спросил Клыков и покачал головой отрицательно. – Нет, милый, мы тебя вооружим как следует.

Он скрылся в комнате и, вернувшись, протянул руку к сержанту. Из сжатого кулака, сверкнув на солнце, как змеиное жало, вылетело узкое острое лезвие. Елизаров даже отшатнулся от неожиданности.

– Держи, – усмехнулся Клыков.

Елизаров взял нож в руку, примерился. Пряча кривую усмешку, сказал довольно:

– А что, пойдет!

– Не кажи гоп, – охладил его Клыков и подошел к двери. – Володя! Подкинь-ка нам досочку…

Топорок, загоравший во дворе, поднялся на веранду, держа в руках толстую короткую плаху. Положив ее между двух табуреток, сел в плетеное кресло-качалку, с любопытством ожидая экзамена.

– Доска дюймовая, – сказал Клыков. – Если пробьешь с одного удара, значит, по ножичку у тебя соперников не будет. А делается все так…

Он взял у Елизарова нож, сжал сильные пальцы на рукоятке, потом нанес удар по доске. Лезвие пронзило доску насквозь.

– Вынь и попробуй сам, – сказал Клыков, ухмыляясь.

Елизаров стал тянуть нож, но он не поддавался.

– Ты, Елизар, покачай, – посоветовал Топорок, – Клык садит знатно, ни один врач не отлечит…

Лишь на шестом ударе Елизарову удалось наконец пронзить плаху.

– Молоток, – похвалил Клыков и взял его под руку. – Теперь топай за мной.

Они спустились с крыльца и двинулись к загончику на задах двора, где сыто урчал кабан весом пудов на шесть. Клыков протиснулся внутрь, подошел к животному, почесал его за ухом. Хряк довольно захрюкал, поднимая вверх розовый плотный пятачок.

– Пора колоть, – сказал Клыков. – В магазинах ни хрена нету, а он вон какой хоботок наел. Попробуй заделать, Елизар. Почешешь его, потом ударишь. Вот сюда…

Он ткнул пальцем в щетину под левой лопаткой.

– Вы серьезно, Тимофей Васильевич? – удивился Елизаров. – Я не мясник…

– Надо, милый, надо, – мягко, но настойчиво сказал Клыков. – Доска – это доска. Надо уметь резать живое. – Он ласково похлопал сержанта по спине. – Ты, мальчик, просеки и подумай. Допустим, тебя прихватит аппендицит. Надо пороть брюхо. А тебе говорят: есть у нас лепило, готов оперировать, но раньше никого не резал. Такое тебе понравится?

Елизаров шевельнул плечами, давая понять, что ласка ему неприятна.

– Что молчишь? – спросил Клыков, убирая ладонь. – Пошел бы ты к такому за помощью?

– Дурак я, что ли?

– Тогда не тяни. Почеши его и бей. Вот сюда…

– Знаю, – сердито сказал Елизаров. – Ударю, куда надо.

– Ты не залупайся, милок, – одернул его Клыков. – Ударить может каждый. А вот убьет только умелый. Промахнешься – визгу будет… Нам только этого не хватало.

Елизаров нанес удар с неожиданной для себя яростью. Нож вошел в спину кабана по самую рукоятку. Животное упало на подогнувшиеся колени, ткнулось пятачком в землю.

– Хорошо, – сказал Клыков одобрительно. – А сейчас опрокинь его на спину. Распори брюхо и вынь печенку…

– Может, Топорок сделает? – нерешительно предложил Елизаров.

– Слушай, ты мне надоел! – зло оборвал его Клыков. – Я тебе не прапорщик, не лейтенант. Меня положенослушать с первого раза, ясно?

Выполнив задание, Елизаров встал, растопырив окровавленные руки. Посмотрел на Топорка, сказал повелительно:

– Слей.

Тот послушно взял алюминиевую кружку, зачерпнул из бочки. Елизаров сложил руки ковшичком и с видимым удовольствием принялся смывать липкие сгустки.

– Верка! – крикнул Клыков. – Где ты там, кобыла? Пожарь нам печеночки! – Он дружески ткнул Елизарова в бок. – Молоток! Сейчас выпьем, закусим свежатинкой…

– Не хочу, – Елизаров поморщился. – Не пойдет.

– Что так?

– Я же резал его. Жрать будет тошно.

– Будешь. Надо эту бабью слабость бороть. Иначе я на тебя и гроша не поставлю.

Они ели жареную печенку, запивали шикарным пивом из банок и весело хохотали. Топорок рассказывал смачные анекдоты, смешил всех до слез. Веруньша сидела рядышком с Елизаровым, прижималась к нему, заглядывала в глаза.

После обеда она крепко взяла его под руку, улыбнулась обещающе.

– Пошли в сад…

Они уединились в беседке, густо обвитой виноградом. Там стояли топчан, застланный серым шинельным сукном, и круглый стол, на котором громоздился эмалированный таз, полный краснобоких яблок. Веруньша подошла к топчану, на ходу расстегивая молнию юбки, едва прикрывавшей колени. Аккуратно, как дрессированная цирковая лошадка, подняла сначала одну, потом вторую ногу и вышла из упавшей на пол юбки. Елизаров увидел ядреные ягодицы, туго обтянутые нейлоном, судорожно сглотнул слюну. Он сделал шаг, как слепой, вытянув руки. Веруньша схватила его за кисти и потянула к себе.

– Погоди, вот так… – лихорадочно шептала она, уверенной рукой помогая действию. И вдруг заголосила громко, страдальчески: «О-о-у-у…» – и забилась лихорадочно, как бьются больные, впадая в приступ эпилепсии.

Потом они лежали на топчане, оглушенные, обессиленные, медленно возвращаясь к нормальному мироощущению.

– Ты психическая? – спросил Елизаров, облизывая с укушенной губы солоноватую кровь.

– Просто я ужас какая страстница, – сказала Веруньша и засмеялась довольно. – Ты тоже озорной. Мне подходишь…

Она встала, поправила прическу и только потом надела юбку. Взяла из таза яблоко, с хрустом надкусила и блаженно зажмурилась.

– Кто вкуснее, я или Ромка?

– Ты-ы, – сказал он, понимая, какой она ждет ответ. – Конечно, ты.

– То-то. Вот и брось ее…

– А Лыткин? – спросил он лениво. – Куда ты прапора денешь?

– А ну его, слюнявого. Тыр-пыр – и дух вон.

– Что ж ты его сразу не бросила?

– Попробуй, брось, – сказала Веруньша простодушно. – Ты что, Клыка не знаешь? Он приказал завлечь, и вот… А ты мне нравишься просто так, по любви. С первой встречи. Брось ты эту дуру, пока она тебя не продала…

Сказала и испуганно прихлопнула рот ладонью.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Елизаров встревоженно.

– А ничего, – Веруньша явно замкнулась.

– И все же? Между нами…

– Ты спроси о ней у Топорка. Вроде случайно…

Елизаров так и поступил, когда они вернулись в дом.

– А что, Ромка сегодня не появлялась?

– Ожидал приглашения на проводы? – поинтересовался Топорок.

– Какие проводы? – удивился сержант.

– Уезжает твоя Ромка.

– Куда?!

– Угадай кроссворд. Первая часть слова – буква русского алфавита, вторая – часть тела еврейской женщины. В целом – город на Волге.

– Причем тут еврейская женщина? – разозлился Елизаров. – Не знаю. Я не отгадчик.

– Че – бок Сары, – сказал негромко Клыков. Он вошел в комнату босиком, в одних брюках, без рубашки и майки. Сел на диван, стал стричь ногти на ногах. – Чебоксары. Клевая загадка, верно?

– Чего ей там надо? – спросил Елизаров.

– Жених у нее там. Под венец прицелилась.

– Су-у-ка-а! – выругался Елизаров. – Ну, сука!

– Я думал, ты знаешь, – пожал плечами Топорок. – Если нет, действительно сука.

– Убью! – Елизаров стукнул кулаком по столу.

– Это не причина, чтобы убивать, – сказал Клыков. – Баба с возу – мужику облегчение. Уедет – Веруньшу потискаешь. Она по тебе млеет, и телом помягче Ромки. Но вот то, что Ромка может завалить все наше дело, это серьезно. За такое…

Клыков громко пощелкал ножницами, как парикмахер над головой клиента.

– Чик-чик, – ухмыльнулся Топорок. – Тут уж, Елизар, тебе не открутиться. Твоя баба – тебе ее мокрым узлом вязать. А я свои бабки из-за такой сучки терять не согласен.

– Где ж мне ее искать? – спросил Елизаров озабоченно: над гонораром, маячившим в отдалении, нависала угроза.

– Послезавтра едем на озеро, – сказал Клыков. – Закатим небольшой пикничок. Там на месте все и порешим…

Последнее слово прозвучало, как приговор.

На озеро Самородное приехали на трех машинах. Голубая даль открывалась перед ними во всей первозданной красе. Вода играла бирюзой там, где ее освещало солнце, и казалась черной под тенями леса, стоявшего густой стеной по берегу. На гладкой поверхности – ни одной морщины, словно по ней прошлись утюгом, в ней отражалось небо, плывшие по нему белые облака.

Выбрали удобное место – метрах в двадцати от берега – и разложили брезент, на него выгрузили припасы. Зотов и Топорок отправились собирать хворост для костра. Клыков подозвал Елизарова, сказал ему, щеря зубы в улыбке:

– Уведи Ромку подальше. Сделаешь– вернешься. Зотов и Топорок все уберут. Они умеют…

– Я сам, – сказал Елизаров упрямо. – Сам!

– Опять споришь? – спросил Клыков. – Когда научишься слушать? В этом деле мы все повязаны, и работать надо вместе. Понял, дура?

– Понял, – сказал Елизаров. До него наконец дошло, что круговую поруку Клык вяжет мокрым делом.

Ромка стояла неподалеку, не скрывая нетерпения. Щеки розовели нервным румянцем, глаза лихорадочно поблескивали.

– Пойдем? – спросил Елизаров.

– Наконец догадался, – упрекнула она и протянула ему трепетную руку.

Они пошли вдоль берега, направляясь к двум плакучим ивам, видневшимся в отдалении. Плотный песок приятно поскрипывал под босыми ногами. Ромка вдруг вырвала у Елизарова руку, крикнула: «Догони!» и припустилась бегом. Елизаров словно не слышал – он даже не ускорил шага. Когда он подошел к деревьям, Ромка уже успела раздеться. Она стояла нагая, бесстыжая, запрокинув голову и подняв руки, наслаждалась горячим солнцем. Грудь ее, крупная, тяжелая, светилась матовой белизной, тогда как все тело отливало бронзовым загаром.

Елизаров кинул на песок покрывало, захваченное из машины. Ромка легла на него, раскинув руки.

– Ну, иди же, Алеша…

Страсть захлестнула их, обожгла и смяла…

Потом Елизаров долго смотрел в голубизну неба, где беззвучно парил коршун. Левой рукой он перебирал шелковистые волосы Ромки. Та блаженно затихла, положив голову на его живот. Глаза ее были полузакрыты, длинные ресницы подрагивали.

– Уезжаешь? – спросил он вдруг ласково.

– Откуда знаешь? – в голосе ее прозвучало искреннее удивление.

– Слыхал, – ответил он неопределенно.

Ромка повернула голову и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Куда? – спросил Елизаров, помолчав.

– Далеко, – ответила она задумчиво.

– В Чебоксары? Зачем?

– Если знаешь куда, то знаешь и зачем…

Она могла бы сказать, что Клыков поручил ей съездить в далекий волжский город и отвезти туда важную посылку. Но при этом наказал, чтобы ни единая живая душа не знала о цели поездки. Особенно Елизар. Она хорошо понимала, чем грозит ей откровенность.

– Знаю, – сказал он.

– Зачем же спрашиваешь?

– Хочу, чтобы сама сказала.

– Не скажу.

– Как хочешь…

– Ты же знаешь, какя хочу, – сказала она, переводя разговор на совсем другой предмет, и засмеялась беспечно. Ее руки скользнули по его телу, пальцы пробежали по груди, животу. Потом она встала на колени, шелк ее волос потек вниз щекоча и возбуждая, упал на его бедра. Он обеими руками сжал ее голову, закрыл глаза, притянул к себе.

Отдышавшись, Елизаров сел. Ромка лежала рядом, закрыв глаза и улыбаясь.

– Ты знаешь, – сказала она тихо, словно в дреме. – Я тебя люблю… По-настоящему. Ты такой свежий, крепкий, чистый…

– Ага, – проговорил Елизаров лениво и протянул руку к брюкам, которые лежали рядом. Нащупал в кармане нож.

Лезвие выскочило почти бесшумно. Ухватив рукоять поплотнее, как показывал Клык, он резко размахнулся и вонзил острие под левую грудь Ромки, которую еще мгновение назад гладил ладонью…

Выдернув нож, он два раза воткнул его в песок, очищая от крови, потом собрал вещи и вернулся к костру. Клыков, сидевший на раскладной скамеечке, надевал на шампуры маринованное мясо: они доедали кабанчика. Увидев сержанта, Клыков вопросительно вскинул брови. Елизаров утвердительно кивнул.

– Молоток! – сказал Клыков одобрительно и громко крикнул: – Иван Софронович! Будь добр, займись бабой. Ей что-то поплошало…

В тот вечер Елизаров положил в карман пачку в полсотни сторублевых купюр – аванс Кесояна в счет предстоявшего дела.

Спустя два дня в Кизимов, на имя технического распорядителя малого предприятия «Экомастер», пришло заказное письмо.

«Подготовка и заключение сделки полностью предоставлены вашей самостоятельности. За 32 часа до подписания документов сделайте звонок по известному вам телефону. Спросите Мухина. Если последует ответ: «Вы ошиблись номером», подписание документов отложите до выяснения обстоятельств. Если ответ будет: «Мухин вышел», – право на окончательное решение судьбы сделки лежит на вас и препятствия к ее заключению могут быть только местные. В случае переноса срока подписания необходимо повторить звонок по тому же телефону, на тех же условиях.

Грачев».