Текст книги "Поиск надо продолжать"

Автор книги: Александр Мееров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Мееров Александр
Поиск надо продолжать

Александр Мееров

ПОИСК НАДО ПРОДОЛЖАТЬ

I

Нину Константиновну не вызывали к следователю. Аветик Иванович сам приехал в институт. Она встретила его сдержанно, даже несколько настороженно, стараясь понять, кому же доверено вести дело очень дорогого ей человека.

Молодой следователь, очутившись в незнакомой обстановке, не сразу нашел нужный тон. Однако присущая ему деликатность, умение расположить к себе собеседника помогли и на этот раз. Вскоре Нина Константиновна почувствовала, что следователь стремится доброжелательно и по существу разобраться в необычайных событиях. Ее ответы уже не были слишком сухими и порой на лице пожилой, уставшей женщины стала появляться улыбка.

– Нина Константиновна, когда вы узнали об исчезновении Вячеслава Михайловича?

– На прошлой неделе в пятницу.

– Вы тогда были в Новосибирске?

– Да, вернее, под Новосибирском, на нашей опытной базе.

– Как вы восприняли такое сообщение?

– Я просто сочла это каким-то недоразумением. Звонил заместитель Вячеслава Михайловича, говорил как-то сбивчиво, пугаясь, и тогда я поняла только одно надо поскорее ехать в институт. Вячеслава Михайловича я знаю давно. Больше двадцати лет. Отношусь к нему с глубоким уважением. Люблю в нем все, даже недостатки. В самолете, перебирая все возможные варианты, я так и не могла понять, что же могло произойти. В последние годы единственной привязанностью Вячеслава Михайловича был возглавляемый им институт. Он одинок, не увлекается ни охотой, ни автомобилизмом, казалось, что могло с ним приключиться?

– А вы не связывали исчезновение директора с Биоконденсатором?

– Нет. Версия эта возникла здесь, в институте.

– Но вы уже знали о несчастье с Назаровым?

– И об этом мне стало известно только здесь.

– Вы не навещали Назарова в клинике?

– В свое время на протяжении трех месяцев я "навещала" Назарова в его следовательском кабинете. На допрос меня водили почти каждую ночь. Память об этом не обязывает меня навещать Назарова.

– Простите, но мне казалось, что вы как специалист и член комиссии, созданной по случаю происшедшего в институте...

– Я физиолог, а не врач и тем более не психиатр. К тому же в институт ежедневно поступают бюллетени о его здоровье и все члены комиссии обстоятельно знакомятся с ними.

– Вы согласны с заключением комиссии о причине заболевания?

– Думаю, что состояние Назарова действительно связано с влиянием на него Биоконденсатора.

– Нина Константиновна, я буду откровенен с вами. Я добросовестно пытался разобраться в научной документации института, читал труды, отчеты, доклады. Но признаться, не уверен, что понял их сущность. Я ведь кончал юридический. Если вас не затруднит, растолкуйте мне, по возможности не уходя в математические и философские глубины, что же такое биополе?

– Постараюсь, но задача для меня трудная. Популяризатор я неважный. Тем более что ваш вопрос во многом определяет если не направление наших исследований, то во всяком случае отношение к ним. Должна подчеркнуть, что уже стал традиционным различный подход, вернее, различные требования, предъявляемые к представителям так называемых точных наук и к нам, естественникам. Физики и математики исследуют внутриатомную организацию, открывают законы небесной механики, и никто не называет их мистиками, несмотря на то что они и по сей день имеют довольно смутное представление о природе гравитации, земного магнетизма или, скажем, о силах взаимодействия элементарных частиц. Многие их выводы умозрительны. А вот в биологии выводы, не подтвержденные данными непосредственного анализа, считаются по меньшей мере несерьезными.

Чтобы понять меня, вам придется отвлечься от привычных взглядов на окружающую нас биологическую среду и попытаться взглянуть на нее как бы со стороны... Человеку, а ведь он тоже частичка огромного биологического единства, очень трудно думать в масштабе биосферы* Земли.

Первые попытки изучения механизма организации биологических систем были встречены враждебно. Сейчас уже стал достоянием истории период борьбы, недоверия, даже обвинений в невежественности, который пережили основоположники современной генетики и теории биологического регулирования. Но и после того как эти отрасли знания обрели права гражданства, все еще считалось просто несерьезным говорить о биосфере Земли как о самоорганизующейся системе. Удалось преодолеть и это. Стала очевидной необходимость познания сил, определяющих развитие биосферы Земли и, вероятно, любой другой планеты...

Для начала примите аксиому, что биосфера Земли обладает специфическими средствами связи-информации, буквально пронизывающими ее. Эти связи возникают в результате жизнедеятельности и взаимодействия множества самых различных организмов.

– Это и названо биополем?

– Да. Этот термин ввел Юрий Александрович Петропавловский. У многих даже теперь возникает вопрос: почему же современные приборы, улавливающие, например, радиоизлучение далеких звезд или биотоки одиночной нервной клетки, не способны обнаружить интенсивное поле, объединяющее все живущее на планете?

Для того чтобы открыть способы анализа биополя, потребовалась достаточная смелость, позволившая отвлечься от изучения более доступного частного и подойти к представлению об общем. Нужно было понять, что совершенные приборы, приспособленные для измерения уже известных людям видов энергии, оказываются непригодными для изучения сил еще не известных, но реально существующих и, может быть, наиболее однозначно действующих на все живое.

Люди подходили к решению проблемы биополя медленно, по крохам, начиная с фантазии и рискованных догадок. Многие задумывались, а что же это за сила, которая заставляет жить все живое? Жить во что бы то ни стало, жить в трудной, непрерывной борьбе вопреки закону энтропии? Жить, жить! Слабое растеньице разворачивает мостовую – жить! Зерно, пролежавшее тысячу лет в склепе, таит в себе жизненное начало и под влиянием какой-то силы, попадая в подходящие условия, начинает жить.

– Солнце!

– О нет, Аветик Иванович, дело не только в потоках солнечной энергии. Они изливаются и на неживую природу. В биосфере Земли действуют значительно более сложные процессы.

Биополе, возникающее в результате жизнедеятельности огромного количества живой материи планеты, определяет законы взаимодействия внутри биосферы. Юрий Александрович одним из первых сформулировал эти положения. Но особенно велика его заслуга в другом.

– Он нашел метод управления биополем?

– Во всяком случае, им было положено начало. Поиски пошли в двух направлениях: подбирались наиболее чувствительные, наиболее близкие к биологическим объектам индикаторы и изыскивались способы усилить биополе, сконденсировать его в каком-то ограниченном участке. Гипотезы Петропавловского многим ученым показались тогда не только умозрительными, но даже вредными, якобы подменяющими научную трактовку необоснованными экспериментами и философски не выдержанными рассуждениями. Некоторые просто предлагали запретить не только печатную, но и устную дискуссию, вызванную его статьей в "Успехах современной биологии" и в "Сайнс". Теперь эта статья стала классической, доказывает и подкрепляет наш приоритет, а тогда...

– Имя профессора Петропавловского полностью реабилитировано.

– Потеряна только жизнь создателя теории биополя.

– Что поделаешь, ведь в то время...

– Не надо, Аветик Иванович. Я намного старше вас и о том времени знаю не меньше. На себе ощутила его воздействия. Вернемся лучше к сегодняшним делам.

– Нина Константиновна, последний вопрос. Какой из практических итогов открытия вы считаете главным?

– Если удастся овладеть биополем, то можно будет проникнуть в самые сокровенные тайны жизни, научиться управлять многими процессами. Победить болезни, против которых мы бессильны. А это не только долголетие, но и долголетнее здоровье. Станет возможной направленная эволюция полезных человеку существ. Уже современный уровень знания свойств биополя позволяет нам менять время и пути перелета птиц, миграции грызунов и насекомых. Промысловым рыбам теперь в "плановом порядке" отводятся места нереста.

В последнее время мы подошли к законам регулирования самого главного, самого сокровенного – человеческой психики.

Я глубоко верю, что дальнейшее развитие естествознания невозможно без разработки теории биополя. Мы гордимся таким итогом. И вместе с тем все с большей осмотрительностью предаем гласности результаты некоторых сторон изучения этой проблемы. Нас не испугали те трудности, та степень непознанного, с которой мы столкнулись. Заставляет быть осторожным и в то же время смелым другое...

– Неужели все открытия, даже такое... Не найду подходящих слов.

– А вы в таких случаях прибегайте к поговоркам. Кое-кто считает их штампами, чурается. Это неправильно. Хорошие поговорки только обогащают язык. Они, как хирургический инструмент в операционной, остры и всегда под рукой.

– Тогда скажу: неужели всякое открытие – это палка о двух концах?

– Юрий Александрович любил говорить: всякая палка о восьми концах. Он был осмотрительным и дальновидным человеком. Петропавловский предвидел широчайшие возможности в обуздании этой, пожалуй самой загадочной, силы природы. И он учил нас: чем мощнее оружие, тем достойнее должны быть руки, им владеющие.

– И как горестное подтверждение этого – несчастье с товарищем Назаровым.

– Вы меня плохо поняли. Или не захотели понять правильно. Я подчеркивала: оружие должно быть в достойных руках. То, что произошло с Назаровым, не злой умысел, а несчастный случай.

– Хочется думать и очень хочется верить в хорошее. Но знаете, если уж прибегать к пословицам, часто ветры дуют не так, как хотят корабли. Несчастный случай. А виновник этого несчастного случая? Дело осложнено множеством обстоятельств. Их можно рассматривать по-разному, Нина Константиновна. Вот и с Антоном Николаевичем Северовым в институте тоже произошел несчастный случай... Северов погиб... Скажите, он был другом Вячеслава Михайловича?

– Да.

– Назаров тоже?

– С ним Вячеслав Михайлович дружил в молодости.

– А затем, насколько мне известно, у них сложились отношения, которые можно назвать враждебными?

– Не так все это просто, Аветик Иванович.

– Согласен, но поймите, что создается по меньшей мере странная ситуация. Погиб друг Вячеслава Михайловича, который был очень близок с Назаровым. Правда, комиссией установлено, что он сам виновен в своей гибели. Северов в одиночку вел опасный эксперимент.

– Вопреки категорическому запрету Вячеслава Михайловича. В акте комиссии записаны эти обстоятельства.

– Согласен, записаны. Но последующие события заставляют взглянуть на это дело по-новому.

– Какие же, позвольте спросить?

– Мне известно, что Назаров не был удовлетворен выводами комиссии и заключением следственных органов. Он старался узнать первопричину случившегося с Антоном Николаевичем. Прошу учесть, Нина Константиновна, этим Назаров занимался не по долгу службы. В его компетенцию вообще не входили дела подобного рода. Очевидно, Назаров не располагал материалом, позволяющим возбудить дело официально, и стал настаивать на встрече с директором. Отмечу, что Вячеслав Михайлович всячески старался уклониться от этой встречи, закончившейся несчастьем для Назарова.

Нина Константиновна, я рискну задать вам неприятный вопрос. Скажите, ваше отношение к Вячеславу Михайловичу не мешает вам объективно судить о случившемся?

– Нет.

– Тогда еще вопрос. Вячеслав Михайлович в самом деле испытывал неприязнь к своему бывшему другу – Назарову?

– Да.

– Это было связано с тем, что Назаров участвовал в следствии по делу Петропавловского и вашему?

– Пожалуй, так. Отношение Вячеслава Михайловича к делам, которые беззаконно творились в те времена, совсем иное, чем... чем у меня, например. Но он... Впрочем, нет... Вы, вероятно, все равно не сможете понять...

– Я постараюсь, Нина Константиновна... Сделать это, пожалуй, легче, чем вникнуть в существо процессов, происходящих в биосфере. Я ведь тоже принадлежу к людям, которые не забывают зло, не оправдывают его.

– Тогда тем более жаль, что вы не знали Вячеслава Михайловича. В то время Вячеслав относился к Назарову... Словом, тогда у них вообще не могло быть контакта. Но шли годы, сказывался возраст, все стало восприниматься менее обостренно... Поймите, Аветик Иванович, какими бы ни были отношения Вячеслава к Назарову, Вячеслав не мог умышленно причинить ему вреда.

– И тем не менее самым главным сейчас было бы узнать, что произошло в институте во время приезда Назарова. Лучше всего, конечно, от самого Вячеслава Михайловича.

– Это возможно.

– Я не понял вас, Нина Константиновна, вам известно, где находится директор?

– Нет, думаю, это не известно никому из сотрудников. Просто я решила ознакомить с одним важным документом в первую очередь вас, а не членов комиссии. Я говорю о магнитофонной пленке, которую оставил для меня Вячеслав Михайлович.

– Когда?

– Еще до того, как он исчез. Я получила пакет по приезде сюда.

– И он у вас?

– Да, но, прежде чем передать пленку, я скажу еще несколько слов о Вячеславе Михайловиче. Вы должны все время помнить, что когда такому человеку, как он, настоящему ученому, экспериментатору, приходится вдруг сталкиваться с явлением необычайным, резко выходящим за рамки предполагаемых результатов опыта, то естественной реакцией является крайняя осторожность выводов. Чем безумнее идеи, тем тщательней проверка опытом и логикой. Прослушайте эту запись, Аветик Иванович. Только, пожалуйста, не здесь, а дома. После этого мы, конечно, снова встретимся. А теперь... Извините, я очень устала.

II

До позднего вечера медленно вращались бобины магнитофона. Вновь и вновь Аветик Иванович прослушивал пленку, и постепенно у него возникало довольно четкое представление о случившемся.

Поначалу голос Вячеслава Михайловича звучал как-то неуверенно, иногда вдруг замолкал. Видимо, нелегко ему было собраться с мыслями, освоиться с непривычной формой разговора, когда вместо собеседника микрофон, когда приходится лишь угадывать, в каком месте глаза слушательницы потеплеют сочувственно или, наоборот, станут строгими, осуждающими.

... Нина Константиновна, вероятно, эта пленка попадет к вам в то время, когда я уже ничего не смогу, как говорится, "добавить к изложенному"... Сидя наедине с магнитофоном, не надеюсь воспроизвести хотя бы подобие той удивительной атмосферы откровенности, которую вы умели создавать при наших беседах в малой аналитической... Рассчитываю на одно: с присущим вам тактом и прозорливостью вы дополните сказанное... Кажется, я и в самом деле настроился на нечто среднее между исповедью и завещанием, если чуть ли не в первый раз "выдаю" вам столь откровенные комплименты...

Чем дальше, тем с большей свободой, порой увлекаясь и, очевидно, совсем забывая о магнитофоне, Вячеслав Михайлович продолжал "исповедь", стараясь, чтобы Нина Константиновна представила все подробности события, так неожиданно ворвавшегося в его жизнь.

... Верю, все будет хорошо! Мы еще поработаем, поспорим, как бывало. А пока... Пока предвижу, как много трудностей появится у вас в результате моего решения, но уже ничего поделать не могу. Иду на эксперимент и не сожалею. Так надо.

Самое тягостное, что даже вам, старшему товарищу, человеку, мнение которого мне дороже дорогого, я не рассказал о наблюдении, сделанном давно, еще в июне пятьдесят пятого года. Тогда вы были далеко, а написать почему-то показалось невозможным. Сказывалась привычка, что написанное сразу же приобретает характер документальности и ко многому обязывает. Речь же шла о явлении, которое трудно увязать с повседневной реальностью.

Заставить Биоконденсатор повторить случайно возникшую ситуацию не удавалось, хотя я и пытался это сделать. Ложный стыд уже не позволял признаться, что утаил от вас такое, а потом стали мешать сомнения. Было ли все эго? Может, сказалось мое состояние, некоторая моя неуравновешенность, излишняя впечатлительность... И вот совершенно неожиданно случай с Антоном...

Впрочем, лучше всего начну по порядку. Считаю необходимым очень подробно рассказать вам все относящееся к встрече с Назаровым...

Мне очень запомнился давнишний разговор с вами и Колесниковым в Хосте. Возможно, именно после этого вечера у меня несколько изменилось отношение к Назарову. Я стал терпимее, хотя, конечно, он не мог быть для меня тем, кого я любил в юности, кому изо всех сил старался подражать, в ком ценил удаль, сноровку и мальчишескую честность. И теперь, когда Назаров стал настаивать на встрече со мной, я постарался учесть полученный у вас урок. Я не отказал ему. Правда, он мог явиться в институт и без моего согласия.

Назаров пришел точно в назначенный час. Минута в минуту. Я знал, что он человек пунктуальный, обязательный, но в то утро даже это вызвало во мне раздражение. Он начал разговор с чего-то несущественного, приветливо заулыбался, и мне вспомнился рыжеволосый парень. Веснушчатый, задорный, смелый. Вожак и кумир нашей улицы. Это мешало, и потому я держался, вероятно, суше и строже, чем следовало бы.

– Ты, кажется, по делу? Надеюсь, мы не начнем с традиционного "А помнишь?".

Никак не могу восстановить в памяти ответ Назарова. Он сумел не заметить моего тона, продолжал говорить обтекаемо и внимательно рассматривал мой кабинет. Подумалось: смотрит оком наметанным, не упускающим никаких уличающих деталей. Назаров не подал никакого повода к тому, чтобы я слишком неучтиво с ним обходился, однако на языке было другое:

– Итак, ты хотел что-то выяснить?

– Послушай, Вячеслав, твоя настороженность вызвана тем, что я тогда вынужден был, понимаешь, должен был участвовать в следствии по делу Петропавловского и Нины Константиновны? Ты все еще не можешь понять...

– Прости, я перебью тебя, скажи, пожалуйста, желание поговорить об этом и привело тебя в институт?

Назаров оставил вопрос без ответа, затем встал. Как-то рывком подошел к окну и снова заговорил:

– Не думал, что мне будет так тяжело... С тобой тяжело разговаривать.

Грешный человек, я обрадовался этой неожиданной его слабости.

– Тебя прислали сюда как лицо официальное? Опять о гибели Антона?

– Нет. Ты ведь знаешь, дело за отсутствием состава преступления прекращено. – Назаров быстро, легко, совсем по-молодому отошел от окна, приблизился к пульту и спросил:

– Это Он и есть?

– Нет, это не Он. Это выносной пульт. Сам конденсатор биополя теперь внизу. В бетонном подземелье.

– Почему его пришлось отправить вниз?

– Стала непроизвольно расти напряженность. Угрожающе, помимо нашей воли, и мы сочли за благо упрятать его поглубже, метров на пятнадцать. – Я начал подробно объяснять Назарову, как "переселяли" Биоконденсатор в специальный бункер, и злился на себя все больше и больше. Я никак не мог найти приличный случаю тон и тему. Проще всего было говорить о технике, и я пошел по линии наименьшего сопротивления.

– Это пульт наблюдения. Сюда выведены приборы, датчики которых расположены там, глубоко...

Назаров прервал меня.

– В марте наблюдалась очередная интеграция. После этого не было неконтролируемого увеличения активности биополя?

Вопрос меня удивил. Он, видимо, знал об институтских делах больше, чем я предполагал. Внезапной мыслью было: "Врет, значит, послали его официально". Возможно спокойнее я спросил:

– Откуда тебе это известно?

– Я ознакомился с материалами института. – Ответ был весьма уклончив, но я не настаивал на более полном. – Ты не боишься, Вячеслав, спонтанного эффекта?

– Созданное нами биополе, микробиополе, как мы говорим, пока вне нашего контроля.

– Меня заинтересовало: сколь серьезны могут быть последствия спонтанного эффекта, возникающего время от времени в переменных полях?

– Извини, мне не известно, в какой мере ты допущен к проблеме, и потому... В общем, позволь мне не отвечать на этот вопрос, раз ты не являешься в данный момент лицом официальным.

Он прекратил атаку и снова заговорил о ненужных мелочах. Or мелочей перешел к более важному, стал расспрашивать о тех днях, когда Юрий Александрович только принялся за экспериментальную проверку гипотезы и вы, Нина Константиновна, пришли к нему в лабораторию. Какой-то непрошеный холодок подобрался к сердцу. Я совсем замкнулся, вспомнив о мрачных временах, когда вы и Юрий Александрович должны были отвечать на вопросы, на которые отвечать отвратительно. Назаров опять не выдержал:

– Как тяжело, Вячеслав, когда ты так насторожен, недоверчив. Ершишься все – и вот... Не получается у нас дружеский разговор. А ведь мы с тобой....

Тут я потерял выдержку:

– Мы с тобой очень разные люди, а юношеские годы... Знаешь, чувствами тех лет не стоит спекулировать!

Сейчас, Нина Константиновна, я еще раз вспоминаю тот вечер, прибой, Хосту, Колесникова. Ваш разговор со мной о тяжком времени и временных в нем людях. Вспомнил я ваши хорошие, очень человечные слова. И в тот момент, когда сидел с глазу на глаз с Назаровым, когда боролись во мне противоречивые чувства, хотелось бы обладать вашим умением быть терпимее к людям, которых порой и переносить-то трудно.

А Назаров все же продолжал о Петропавловском. Исподволь, не нажимая:

– О физической природе информационных потоков биополя вы, ученые, и сейчас знаете не так-то много. Правильно?

Я согласился.

– А во времена Петропавловского не знали почти ничего. Но из его заметок, датированных 1941 годом, видно, как исчезла неуверенность первых попыток, как была создана модель, а затем и основная схема конденсатора биополя. Так?

– Правильно, работа продолжалась даже во время войны. Война ведь тоже оказалась своеобразным конденсатором творческой деятельности таких людей, как Юрий Александрович. Война отвела на задний план все житейские хлопоты, устранила надобность заниматься необходимыми мелочами. Она оставила в чистом виде то, что в человеке является главным,– его дело.

Я не удержался и хотел продолжить, напомнив Назарову, как и кем была прервана замечательная деятельность Петропавловского, но не успел. Назаров уже спрашивал, не давая себя перебивать:

– Явление люминесцентной индикации было открыто еще в тридцатых годах. Верно?

Я опять кивнул. Почти машинально. Если бы он сказал, что в тридцатые годы был открыт эффект Тананеева, я бы тоже кивнул утвердительно. Меня занимало другое – к чему все это? Я ушел в мыслях далеко и прослушал, о чем говорит Назаров. Моя физиономия, вероятно, выражала крайнюю растерянность, и он терпеливо повторил все вновь, стараясь не вызвать во мне раздражения.

– Вячеслав, поверь, я не ищу ничего предосудительного. Я далек от мысли приравнивать себя к тебе, но и я начал некое исследование, когда занялся конденсатором биополя.

– Ты, конденсатором?

Назаров усмехнулся, и в этой усмешке, немного горькой, грустной и чуточку застенчивой, было больше человеческого, чем во всех его предыдущих словах.

– Да, я.

– По долгу службы?

– Нет, по долгу любви.

– Значит, все же Антон?

– Да, Антон! Понимаешь, я увлекся. По складу мышления, по характеру и приобретенным знаниям я не мог да и не стремился глубоко вникнуть в биофизические проблемы. Я заинтересовался лишь историей вопроса и стал отыскивать все, даже отдаленно относящееся к нему. Вскоре я набрел на неясный, загадочный период. Желание узнать, как же все происходило на самом деле, и привело меня...

– Ко мне?

– Разумеется. Но до этого я проделал немалый путь, изучая все досконально. Мне очень не хотелось ошибиться.

– Ну что же, спрашивай.

– Позволь листок бумаги.

Я оторвал длинную полоску от катушки с осциллографической лентой и подал ему.

– Как хорошо, что она длинная и уже с сеткой. Спасибо. Вот смотри, Назаров уверенно, твердой рукой, словно по лекалу, нанес кривую (чувствовалось, он уже не раз изображал ее). Кривая сначала шла плавно, потом обрывалась. Другой отрезок ее становился круче, линия шла прямо вверх, а затем переходила в пунктир.

– По оси абсцисс отложим время. По ординате – все сделанное в области изучения биополя. Мне кажется, картина получится такой, – Назаров пододвинул свой график так, чтобы мне было лучше видно, и, взяв из стаканчика красный карандаш, поставил жирный крест в том месте, где сплошная линия переходила в пунктирную. – Вот здесь наши дни, когда решается судьба открытия, и вы, ученые, берете на себя ответственность перед всеми живыми существами Земли. Но об этом, если позволишь, потом. Сейчас давай посмотрим начальную ветвь кривой. Это период, когда возникали только первые догадки, появились первые сообщения о практических работах Петропавловского.

Назаров поверх тонкой линии, нанесенной черным карандашом, провел в начале кривой красным и продолжал:

– Впервые в мире он сделал проверку опытом. Маленькую, робкую, но уже ощутимую, – красный карандаш прошелся дальше по кривой, но не коснулся разрыва на ней. – А вот здесь, – карандаш снова уверенно заскользил по взбирающейся вверх линии и пополз все выше, к пунктиру, к жирному кресту, – здесь работы твоего института и создание конденсатора биополя. Правильно?

Я уже стал догадываться для чего начерчена кривая. Я смотрел на нее, вернее, на ее пустой участок и думал: кажется, Назаров ищет в нужном направлении. Как же быть? Неужели придется рассказать о в с т р е ч е ? Ему? Ему первому?

– Вот в этом месте, – Назаров провел резкую вертикальную черту, – решение проблемы, связанной с изоляцией биопространства. Открытие эффекта Кси. Год одна тысяча девятьсот пятьдесят пятый. Так?

– Так.

– Вячеслав, ведь именно это открытие обеспечило успех и позволило создать Биоконденсатор?

– Ты прав.

– Тогда снова обратимся к истории, – карандаш Назарова стал бродить по начальной ветви кривой, не доходя до разрыва. – Профессор Петропавловский, это видно из архивных документов, работал над проблемой изоляции биопространства. Долго ему это не удавалось.

– И все же удалось?

– Я думаю, Вячеслав, ты об этом знаешь лучше меня. Архивы института сохранились, ты ими пользовался. До июня 1941 года во всех документах упоминается только о поиске. Письма, доклады, отчеты – всюду можно увидеть настойчивое: "нужно решить проблему изоляции". Это стало главным, над этим, и только над этим, билась вся группа Петропавловского. А в июне первое упоминание: эффект получен, проблема решена. Но вместе с тем нигде, ни в одном документе мы не находим описания эффекта. Открытие сделано, и открытие погибло.

Красный карандаш стал выводить аккуратные вопросики в том промежутке, где обрывалась кривая. Назаров провел вертикальную черту и внизу, под линией абсцисс, поставил "июнь 1941 года".

– Как ты думаешь, Вячеслав, почему такое могло произойти?

– Не знаю.

– Ответ странный. Я ожидал другого.

– Любопытно. Какого именно?

– Я считал, что ты, зная вопрос во сто крат лучше меня, станешь утверждать, что эффект Кси не мог быть открыт Петропавловским в июне 1941 года. Ты же знаешь, что сделать это невозможно без решения уравнений, описывающих бета-стабильность изолированного пространства. А они были решены Кутшом только в 1953 году.

– Но вместе с тем... Да, я утверждаю: эффект Кси был получен в июне 1941 года.

– Вячеслав, не будь упрям, не старайся...

– Я еще раз говорю тебе: в июне. Если хочешь, то точнее: десятого июня 1941 года.

– Ну, допустим. Значит, эффект был открыт, исчез и вдруг появился в 1955 году. В отчете твоей лаборатории?

– В отчете не написано, что эффект Кси открыт мною.

– А кем? Может быть, его сформулировал кто-нибудь из твоих сотрудников и ты почему-то не захотел упомянуть имя открывателя?

– Этого не было!

– Как, и этого не было? Тогда позволь тебя спросить, где же именно ты лжешь?

Мы долго смотрели в глаза друг другу. Назаров не выдержал и перевел взгляд на пульт.

– Включен?

– Да.

– Пульсации учащаются?

– Нет.

– А напряженность защитных каскадов не вызывает...

– Перестань! Садись к столу.

Ну вот, Нина Константиновна, я и подошел к самому трудному. Никому, даже вам, я не говорил о встречах и уж, конечно, никогда не думал, что Назаров первым узнает о столь необычайном, интимном. Как это произошло? Не знаю. Уличил меня Назаров? Заставил оправдываться, дабы не сочли меня способным присвоить чужое? Нет. Меньше всего я боялся таких обвинений. Просто, я думаю, уж очень неожиданным был для меня весь ход его довольно ловкого профессионального приема. И еще одно. Озорство какое-то. Подумалось: "А пусть, скажу ему, посмотрим, как такой ортодокс воспримет сообщение о невероятном, еще не подвластном науке, мне самому представляющемся малообъяснимым!"

Начал я о Петропавловском, напомнил еще раз, как велико сделанное им, и подчеркнул, что обычно мы мало думаем о преемственности, редко умеем перебросить надежный и полезный мост из прошлого и еще реже активно заглядываем в будущее...

– Петропавловский умел брать нужное из прошлого, творить в настоящем и всегда какой-то стороной своего существования находиться в будущем. Это только одна причина его успеха. Была и другая. Профессор Петропавловский первый имел дело с конденсатором биополя.

– И сумел использовать конденсатор для того, чтобы соприкоснуться с будущим?

– Не спеши. Теперь уж слушай. Ты хотел узнать, в чем же загадка открытия эффекта Кси, и ты узнаешь. Это началось там, во флигеле, где Петропавловский до войны работал с Артоболевским и Кромовым. Северная часть флигеля, которая поближе к липовой аллее и выходит в парк, теперь восстановлена. Туда попал фашистский снаряд.

– Это когда погиб Кромов?

– Да, не перебивай. В 1955 году конденсатор, вернее, его прототип, еще не оснащенный всем тем, что нам дало открытие эффекта Кси, стоял там. В середине года работа в институте фактически прекратилась. В июне отпускное время, ремонт всех лабораторий. В отпуск, как правило, уходили почти все вместе. Так удобней. Я же решил никуда не ехать и все дни и вечера проводил в комнате, где когда-то вел свои опыты Юрий Александрович.

Я не работал. Не мог и не хотел. Никогда я еще не ощущал такой опустошенности и вместе с тем какого-то злого упорства. Я понимал: все рухнет, если мы не найдем способа изоляции биопространства. Поиск нужно было продолжать во что бы то ни стало. Но я к тому времени уже истощил все свои силы, выдумку. Мысли все чаще возвращались к работам Петропавловского... Ты только недавно узнал об утрате документа. Я знал об этом еще тогда, в пятьдесят пятом, и никак не мог понять, почему мы обнаруживаем в архивах все, кроме описания эффекта Кси.

В комнате Петропавловского рядом с нашим конденсатором стоял первый прибор, хранимый как реликвия. Немного кустарный, но так остроумно и просто сделанный! Мне доставляло особое удовольствие смотреть на флюоресцирующий, слегка подрагивающий кусочек биополя в глубине прибора. Навсегда останется чувство хорошей гордости от мысли, что мне довелось увидеть его одним из первых!