Текст книги "Сиреневый Кристалл (Художник Г. В. Калиновский)"

Автор книги: Александр Мееров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Интересы пайщиков фирмы затронуты не будут.

Очередная выплата дивидендов будет произведена полностью и в надлежащий срок.

Население призывалось к спокойствию.

Спокойствия Ритам не ощущал и поспешил в Пропилеи: ему не терпелось позвонить Карту, хотелось как-то унять охватившую его тревогу, поскорее все выяснить.

Когда художник прошел буковую рощицу и, как всегда, окинул взглядом всю Анфиладу, его охватил ужас. Средневековье исчезло. Даже отсюда, издалека, было видно, что на его месте теперь стоит стройное, блестящее на солнце сооружение.

С тех пор как Ритам потерял ногу, он никогда не передвигался с такой скоростью. Всю Анфиладу – а это не меньше двухсот метров – он пробежал, если можно назвать бегом ускоренное до предела ковыляние на металлической ноге, и уже через несколько минут очутился перед пустырем. Да, у него не помутилось сознание, он не грезил. Средневековья не было. На его месте возвышалась изумительной красоты постройка, как бы выделанная из превосходного перламутра, переливавшая нежными полутонами всех цветов радуги. В теневой стороне постройки стены мягко светились. Впрочем, это были даже не стены. Скорее это было скопление колонн, составленных вплотную друг к другу. Коротких и более длинных. Колонн большего и меньшего диаметра, колонн стройных и величавых в своей непонятности.

Только тот, кто в ясном небе видел сверкание молний, кто видел, как вода превращается в песок, а камни в хлеб, может понять состояние Ритама. Он не мог даже вскрикнуть, не говоря о том, чтобы пошевелиться или тем более предпринять что-либо.

Из охватившего его оцепенения вывела черепаха. Только теперь, немного придя в себя после потрясшего его впечатления, он обратил внимание, что от сияющей постройки шла дорога. Там, где еще вчера были навалены камни и буйно разрастался чертополох, репейник и вереск, теперь сверкала, как стекло гладкая, углубленная в землю полоса. В конце этой полосы, поближе к тому месту, где стоял Ритам, виднелся полутораметровый холмик, который медленно двигался, приближаясь к римской балюстраде. Позади него, как позади дождевого червя, проползшего по мокрой земле, оставалась стекловидная дорожка. От холмика, как от трансформатора, исходило гудение, поверхность его тела пульсировала, и весь он, как гигантская, сплющенная под своей тяжестью капля ртути, перекатывался, приближаясь к тому месту, где стоял художник.

"Черепаха" выросла в холм.

Чем ближе она подвигалась к Ритаму, тем яснее он мог различить шестиугольные маленькие щитки или выпуклости на ее теле, тем лучше мог ее рассмотреть. Ни головы, ни конечностей видно не было. Чудовище передвигалось всей массой, очевидно обладая способностью перемещать центр тяжести внутри своего тела. По мере его приближения Ритам, как загипнотизированный, не в силах оторвать глаз от невиданного отступал по выложенной полированными плитами площадке.

Как только "черепаха" оставила позади себя пустырь и передним краем своего огромного тела, напоминавшего круто замешанный ком теста, коснулась гранитных плит, она стала двигаться быстрее. Расстояние от пустыря до статуи Августа она прошла минуты за две.

Ритам, отступая, приблизился к ступеням балюстрады, споткнулся о них, упал и продолжал лежать, не в силах шевельнуться.

А тем временем "черепаха", встретив на своем прямолинейном пути препятствие в виде постамента статуи Августа, стала вытягиваться. Из овального холмика она превратилась в длинную колбасу, один конец которой стал огибать постамент. Другой конец некоторое время оставался в покое, но вот тоже зашевелился и быстро сомкнулся с первым. Не прошло и полминуты, как холм-черепаха превратился в бублик, окруживший творение великого скульптора. Гул усилился. Увеличилось самосвечение все время вибрирующего кольца, и оно стало расти. Оно плотнее смыкалось вокруг статуи, утончалось и за счет этого тянулось вверх, превращаясь в огромный стакан. В две-три минуты постамент и статуя были окружены выросшей вокруг них стеной и уже стали невидимы все еще лежавшему на ступенях художнику.

Гудение усилилось до нестерпимо пронзительной, давящей ноты и мгновенно стихло. Завеса, только что закрывавшая статую, опустилась – и статуи не стало.

Груда тонкого порошка возвышалась на том месте, где еще несколько минут назад стояла высеченная в позапрошлом тысячелетии фигура Августа.

Ритам закричал. Дико, неистово, закричал так, как кричит насмерть испуганный зверь.

15. ГОСПОДИН ФУРН

В метрополии и на островах Паутоо я пробыл в общей сложности не менее двух лет. За это время я познакомился с многими людьми, так или иначе имевшими отношение к силициевой проблеме. Но Пита Фурна, сыгравшего такую значительную, хотя и неблаговидную, роль в силициевой эпопее, мне повидать не пришлось. Он был неуловим и предпочитал действовать незаметно, зачастую выступая под чужим именем.

В обширной литературе, посвященной истории этого вопроса, о Фурне практически нигде не упоминается, а его роль в событиях, приведших к бомбежке Таркора, старательно замалчивается. Ничего не сказано о деяниях Пита Фурна и в отчете Международной комиссии по силицитам, проводившей расследование в столице метрополии Западного Паутоо. Уже значительно позже, и то благодаря обстоятельствам не совсем обычным, мне удалось узнать, что поведала о событиях в Таркоре абстрактная скульптура, стоявшая в кабинете Отэна Карта.

Месяца три назад, уже готовя эти записки к печати, я разговорился с Асквитом и признался, что для меня так и остались непонятными причины, вызвавшие катастрофу в Таркоре. Ответ был чисто асквитовский:

– Трудно судить: клюнет или не клюнет, если удочка закинута не тем концом. Вы все ручки боитесь замарать, чистюли и праведники, а мне вот немало пришлось повозиться с пакостью, повидать в разведывательной ченспепповской системе людишек подлейших, но и презанятных, право. Дело прошлое. Могу вам сказать, что о причине, вызвавшей бомбежку, мы узнали только благодаря Низэму.

Я мучительно вспоминал, откуда мне знакомо это имя. Низам?.. Низэм?..

– Да ведь это личный секретарь Отэна Карта!

– Он самый. Я его знал еще паршивым прожорливым галчонком. У Карта он превратился в большую раскормленную птицу.

– Понятно. Кормился он из рук одного и другого.

– Вы делаете успехи. Да, Низэм. Вот он-то и подсунул Отэну Карту эту дикую нержавеющую скульптуру, и подсунул, нужно сказать, ловко. Вы знаете, Алексей Николаевич, я люблю пройдох. Они занятны. Если не очень противны, конечно.

Я вовремя прикусил язык. Асквит был очень занятный и не очень противный, да и о Таркоре мне хотелось узнать как можно подробнее. Асквит в то время уже порвал с Ченснеппом, работал, как и я, в Объединенном силицитовом институте и, следовательно, мог быть более откровенным, чем прежде.

– Так что же это за скульптура? – подталкивал я Асквита.

– Вы были у Карта, помните его ультрасовременный кабинет? Ну так вот, увлечение Карта абстракционистскими творениями давнее и, пожалуй, еще более нелепое, чем увлечение Анфиладой Искусств. Вы, наверное, обратили внимание на огромную, в полстены, картину "Торжество неизбежности"? С нее-то увлечение и началось. Затем он приобрел эту, с позволения сказать, скульптуру, при виде которой с покойным Антонио Ульмаро неизбежно случился бы инфаркт. Всучили Карту эту скульптуру не без участия Низэма. Как я говорил, Низэм жил в этом кипучем мире трудно. Человек он, несомненно, способный, знающий, но безрассудно алчный и рассудительно подлый. Бедовал он, терзаясь от несоответствия между "хочу" и "могу" до тех пор, пока не освоился с довольно простой, распространенной и практичной истиной: "Все покупается, и все продается". Низэм, покупавший для Карта сотрудников моего бывшего шефа, вскоре запродался сам. Ченснепп заполучил его со всеми потрохами, рассчитывая, между прочим, что он поможет узнать хотя что-нибудь о Фурне, этом сущем дьяволе. Однако не тут-то было. Даже Низэм, уже будучи личным секретарем Карта, не имел доступа в кабинет, когда Отэн оставался наедине со своим Питом.

– И скульптура решила этот вопрос?

– Да, Низэму в нужный момент оставалось только нажимать кнопку и вовремя менять ленты магнитофона. Но все это наладилось поздно. Намного позже, чем было нужно. Дьявольщина! До сих пор не могу простить: не будь я тогда на Паутоо, а Нум Ченснепп в Ницце, мы бы раньше узнали о проделке Фурна. Впрочем, у меня девиз: "Сделав глупость, не жалей, но не делай снова".

– Очень хороший девиз. Интересно, каким образом вы умудряетесь прятать магнитофончики здесь, в Объединенном институте?

Асквит рассмеялся от души. В излишке искренности его обвинять не приходилось, но похоже, что в это время он лукавил меньше, чем когда-либо.

– Знаете, Алексей Николаевич, с вами иногда бывает интересно. Хотите узнать, что же произошло в ту ночь в Таркоре? – Вероятно, я посмотрел на него, как мальчишка, у которого спрашивают, хочет ли он получить в подарок пугач. – Приезжайте сегодня ко мне. Послушаем, какими голосами говорила скульптура. Но это чепуха, главное – к столу будет имшеу, привезенный на самолете из Макими.

Я, конечно, поехал к Асквиту. Подробный разговор с ним, прослушанные пленки – и я в новом свете представил себе таркорские события.

Долго Отэн Карт бесполезно тратил время и деньги, пытаясь узнать о работах Асквита и Родбара. Все его попытки были безрезультатны до тех пор, пока на помощь не пришел случай.

Уже давно "дело Родбара" Карт поручил Питу Фурну, который, пожалуй как никто другой, подходил для этой цели. Довольно толковый химик-синтетик и вместе с тем страстный любитель приключений, человек с неиссякаемой энергией и весьма своеобразными взглядами на такие понятия, как честь, совесть и порядочность, он с азартом завзятого игрока вел порученное ему "дело". Не будь у Фурна этого азарта, Отэн Карт не рискнул бы доверить даже ему "дело Родбара". Именно в этом азарте Карт видел залог успеха. Зная, что Фурн занялся распутыванием тайны скорее из "спортивного" интереса, чем из желания нажиться, можно было меньше опасаться, что он продастся противнику. Отэн Карт не имел привычки доверять целиком кому бы то ни было, даже Фурну, с которым у него были близкие, почти приятельские отношения. На первый взгляд эта дружба казалась странной. Фурн был значительно моложе Карта, не принадлежал к числу богатых людей, однако умел держать себя так, что шеф никогда не тяготился близостью с ним. Секрет их дружбы объяснялся, пожалуй, тем, что, всегда настороженный, вынужденный почти всем выказывать недоверие, Отэн Карт по существу был человеком очень одиноким. Главное, конечно, заключалось в том, что Карт многим был обязан Фурну, умевшему ловко и не очень-то разбираясь в средствах вершить на Паутоо такие дела, которые давали возможность каучуковому магнату укреплять свои позиции даже в тех местах, где прочно обосновался его конкурент Ченснепп.

Чем дольше Родбар оставался недосягаем, тем больше распалялись страсти неугомонного Пита и тем настойчивее он шел к цели. При всем при этом Фурн не был горяч безрассудно. Он не сделал ни одного неверного шага и, несмотря на свою экспансивность, умел выжидать случай. Месяца за полтора до бомбежки Таркора Фурн порадовал Карта, заявив о случае, который наконец подвернулся.

– Чепуха, старина, я уже теряю терпение и не верю ни вам, ни случаю. Выпьем лучше.

– Что? Не верите мне?!

– Но, но, Пит, здесь не джунгли. Я серьезно говорю: давайте выпьем. Упоминаний о джунглях Фурн, по-видимому, недолюбливал: Карт знал о его похождениях в колонии больше, чем Фурну хотелось. – Рассказывайте, какие у вас появились надежды. Какой случай вы имеете в виду. Пит?

– Несчастный.

– Точнее можно?

– Отчего же. Несчастный случай, который произошел на днях с одним человеком, только что приехавшим из-за границы.

– Пока непонятно, но уже интригует. Если это имеет отношение к Родбару, то выкладывайте подробнее.

– Имеет. Вчера позвонил полицейский комиссар и попросил моей консультации. Речь шла о химике, позавчера приехавшем из-за границы. При выходе из метро, как только он направился по шоссе, идущему в Пэм, на него налетела машина. Через час он скончался в больнице "Святой Анны", так и не придя в сознание. Полиции удалось установить, что он снял номер в скромной гостинице и вещей почти никаких не имел. Найденные в номере документы оказались в полном порядке. Из них видно, что он совсем одинок.

– История, конечно, трогательная, но какое все это имеет отношение к интересующему нас делу?

– Прямое. При нем было рекомендательное письмо.

– О, я, кажется, начинаю вас понимать. Пит.

– Мы у цели, Отэн!

– Не будем спешить, но будем надеяться. Давайте разберемся как следует, главное, спокойно. Прежде всего причем тут полицейский комиссар и почему он обратился именно к вам?

– Это и есть случай. Все остальное зависит от того, как мы этот случай используем. В рекомендательном письме не назван адресат. Письмо было найдено без конверта. Комиссар, немного знающий меня, попросил: не могу ли я по содержанию определить, к кому из ученых мог направляться погибший?

– И вы определили?

– Разумеется. Я заверил комиссара, что письмо, несомненно, адресовалось нашему профессору Нэмиту. Сказал, что профессор будет, наверное, очень расстроен, узнав о гибели протеже своего друга, и взялся сам подготовить старика к этому печальному известию.

– А письмо?

– Вот оно.

Письмо начиналось просто и сердечно:

"Дорогой друг!

Уже давно не имею вестей от тебя, и это начинает меня тревожить. Я продолжаю трудиться над проблемой, которая тебя интересует. Думаю, близок к успеху. О результатах сообщу, как только смогу, а сейчас рад исполнить твою просьбу и направляю тебе верного человека. Это сын нашего покойного П., и этим уже много сказано. Он, несомненно, талантлив, натура увлекающаяся и честная. На него можешь вполне положиться.

Верю в успех и силу Разума.

С приветом, твой А."

Отэн Карт несколько раз перечитал коротенькое малопонятное для постороннего человека письмо и задумался. Случай и в самом деле выпадал исключительный.

Карт и Фурн засели за разработку "плана вторжения", и, когда план был выработан, Фурну представилась возможность проявить свои таланты. Прежде всего следовало позаботиться о том, чтобы репортеры, зарабатывающие свой хлеб на так называемой полицейской хронике, не слишком много расписывали о несчастном случае на шоссе Пэм. Репортерам было заплачено во много раз больше, чем они могли получить в своих редакциях, и в результате только в одной мелкой газетенке появилась короткая строчка, которая, вероятно, не должна была попасться на глаза какому-то А., рекомендовавшему химика профессору Родбару. Справившись с этим, Фурн выехал за границу.

В старинном университетском городке, из которого прибыл погибший химик, было не так уж трудно узнать, кто скрывался под скромной подписью. Как и предполагал Фурн, это был знаменитый профессор Арнольде, давнишний корреспондент Куана Родбара. Фурн разведал все возможное о человеке, которого Арнольде рекомендовал Родбару, и решил, что теперь можно рискнуть.

Так под именем погибшего химика в Таркор, в лабораторию профессора Родбара, направился Фурн. Родбар принял Фурна на работу, как будто не усомнился ни в чем и ничего не заподозрил, но для планов Отэна Карта это мало что дало. Все сотрудники Родбара, даже те, которые были допущены внутрь двора, стоявшего особняком на территории ченснепповского института, не знали, что делается в совершенно засекреченных отделениях лаборатории. Родбару помогали там два человека. Они никогда не выходили из лаборатории, там работали и там жили, отдав себя в полное распоряжение паутоанскому ученому вплоть до окончания намеченных им работ. Остальные сотрудники ничего не знали об этих людях, никогда их не видели, и только сам Родбар осуществлял для них связь с внешним миром.

Это было неожиданно и порядком обескуражило Фурна. Он проклинал Куана Родбара, злясь, что тот с восточной мудрой предусмотрительностью так ловко оградил свою тайну от непрошеного вторжения, но поделать ничего не мог. Как европеец, Фурн был нетерпелив и уже хотел было уйти от Родбара, но, как человек, немало проживший на Востоке и научившийся выжидать, он понимал: нужно терпение.

По заданиям, которые давал своим химикам и биологам Родбар, нельзя было составить представление о творящемся в святая святых, но уже и эти задания говорили о том, что Родбар, казалось, работает над чем-то не имеющим прямого отношения к деятельности ченснепповского института, и это было уже интересно, хотя и мало приближало Фурна к цели. Его кипучая натура едва мирилась с необходимостью усидчиво день за днем проводить кропотливую, требовавшую недюжинных знаний работу. Пришлось вспомнить все, чему его учили в университете, и забыть все, что так помогало на плантациях. Пришлось засесть за книги и вечерами, после напряженного дня, – в ченснепповском институте хорошо платили, но и умели спрашивать работу учиться и учиться, чтобы не показать себя профаном. Фурн был сметлив, изобретателен и находчив. Там, где у него не хватало знаний, он брал смекалкой и, главное, энергией.

Порой он увлекался порученным ему делом настолько, что забывал, зачем пришел сюда, а порой ему нестерпимо хотелось окунуться в привычную жизнь прожигателя жизни, кутилы и интригана, однако надо было играть роль рядового химика, хотя и получающего приличное содержание, но не имеющего права жить не по средствам. Самое неприятное было сознавать, что какая-то особенная, тщательно оберегаемая тайна здесь, за стеной, и не иметь возможности ничего предпринять. Впрочем, кое-что Фурн предпринимал. Осторожно, не увлекаясь, но и ничего не упуская, он пробирался к заветному.

Он сумел завоевать если не полное доверие, то расположение к себе профессора. Родбару нравилась живость и предприимчивость нового химика, его способность не уставать и настойчиво преодолевать трудности. Видимо, все эти черты были свойственны самому Куану Родбару, и, как знать, может быть, профессор не раз подумывал: не приблизить ли Фурна, поручив ему часть самой секретной работы? Понимая, что опаснее всего быть слишком любопытным, Фурн никогда не задавал вопросов, которые могли бы насторожить Родбара, и старался зарекомендовать себя человеком положительным, и умеющим быть деликатным в необычной ситуации. Но Фурн не мог рассчитывать только на то, что Родбар когда-нибудь наконец посвятит его в тайну; как всегда, он больше всего уповал на подходящий случай, стараясь не упустить его.

Но на этот раз выждать не удалось.

В середине апреля стало известно, что в Таркор должен приехать Арнольде. Не совсем понятно, почему проделка Фурна до сих пор оставалась незамеченной. Очевидно, Родбар в свое время написал Арнольдсу, что рекомендованный им человек принят, вполне его устраивает, и уже больше не заботился об этом деле. Теперь, когда приезд Арнольдса мог привести к разоблачению, рушились надежды Фурна и Отэна Карта. Надо спешить, не дожидаясь провала, и Фурн решился на отчаянный шаг. Даже Карту он не изложил подробно свой план, много пил, пожелтел еще больше и лихорадочно готовился к атаке. Вскоре Фурн исчез из поля зрения Карта. Фурн опасался, что за ним следят, решил быть начеку и вместе с тем не терять ни минуты: приезд Арнольдса ожидался со дня на день.

Карт не имел никаких вестей от своего лазутчика, а утром 27 апреля началась бомбежка Таркора.

"Что там? – недоумевал Карт. – Что делает Фурн, почему от него нет никаких вестей, что предпринять?"

Люди, посланные Картом в Таркор, вернулись ни с чем: войска, окружавшие лесопарк, не пропускали никого. Об официальном сообщении муниципалитета он узнал еще до того, как оно было передано по радио, но и от этого было не легче. Карт уже собирался отправиться в муниципалитет сам, но в этот момент с шумом, отбиваясь от загораживавшего ему дорогу Низэма, в кабинет ввалился пожарный. В измазанном грязью брезентовом костюме он плюхнулся в низкое мягкое кресло и хрипло сказал:

– Виски, Отэн! И велите подать поскорее.

– Фурн? Вы откуда?

– Считайте, прямо из преисподней.

– Не терзайте. Пит, говорите поскорее, что в Таркоре?

– Поскорее? – Фурн рассмеялся. В его смехе слышались нервные, диковатые нотки. – А вы не испугаетесь?.. Нет, лучше начну с начала. Мне все казалось, что за мной следят. Может быть, и следили, не знаю. Во всяком случае я старался не провалить дело и был осторожен. Приходилось спешить: со дня на день мог приехать Арнольде, и тогда все полетело бы к черту. Не без труда мне удалось снять слепок и изготовить ключ от первой двери. Тысячу раз я продумывал, как буду ее открывать, стараясь не вызвать тревоги, и… и, когда я пошел, дверь оказалась не запертой.

Знаете, Отэн, это скорее огорчило меня, чем обрадовало: ведь я столько сил потратил на изготовление ключа! Но я забегаю вперед. Прежде всего я должен кое-что рассказать о Худжубе. Я как-то говорил вам о нем, но тогда я не знал, что он сыграет такую роль в нашем деле. С первых же дней пребывания у Родбара я обратил внимание на этого несколько экспансивного, порывистого, но волевого и вдумчивого человека. Общительный, приветливый, он пользовался всеобщим уважением, хотя и не занимал положения, ставящего его выше других. Родбар, правда, поручал ему наиболее ответственные работы, но никогда не выделял его, всегда обращался с ним так же, как и с остальными сотрудниками. И тем не менее я всегда чувствовал в Худжубе что-то ставящее его выше других. Что, если Родбар держит среди нас своего человека – паутоанца?

С тех пор как мне это пришло в голову, я стал внимательнее к Худжубу и вскоре понял, что он наблюдает за мной. Почему? Или как соглядатай Родбара, или он сам стремится проникнуть в тайну и, почуяв человека, задумавшего то же самое, насторожен? С того времени как мне удалось заполучить ключ, мне показалось, что Худжуб начал следить за мной еще пристальнее. Я не стал выходить из коттеджа, в котором жил при институте, боялся хотя бы чем-то навлечь подозрение. Выдержка никогда не покидала этого парня, однако я изучил его настолько, что от меня не ускользнули некоторые детали, показавшиеся мне подозрительными. В среду 25-го он нервничал. Вряд ли это заметил кто-нибудь, кроме меня. Внешне он был все так же весел, шутил, смеялся, но я уже знал его больше, чем кто-либо из окружающих. Я решил идти. Больше откладывать было безрассудно.

В этот вечер я не мог выдумать никакого предлога, чтобы задержаться в лаборатории попозже, и отправился к себе в коттедж. В полночь я пошел в лабораторию. В комнате, где работал Худжуб, горел свет. На его столе все было оставлено в беспорядке, чего с ним не бывало, когда он уходил домой. Халата его тоже не было на месте, горели газовые горелки, кипятился сокслет. Все говорило о том, что он не покидал лабораторию. Может быть, он у Родбара? Неужели именно в такое время, ночью, они встречаются и Худжуб получает наставления? Я решил это проверить. В конце коридора была стальная дверь. Из нее к нам выходил Родбар и в нее уходил, скрываясь в своем недоступном убежище. Ключ у меня был, но что было там, за этой первой дверью? Еще несколько дверей, сигнальная система? Признаться, Отэн, я был в более выгодном положении, чем Худжуб, если он не сотрудничал с Родбаром, конечно: я знал, что он пошел, а тревоги не было. И я решил пойти.

– И там? – нетерпеливо спросил Карт.

– Там было не самое страшное, Отэн, страшное было потом… Я имел с собой микролокатор и потайной фонарик. Бесшумно я приоткрыл дверь и очутился в маленьком коридорчике. В него выходили четыре двери. Думаю, это были двери в жилые помещения Родбара и его помощников. Несколько шагов с затаенным дыханием – и я в большом высоком зале. Осторожно шарю фонариком, осматриваюсь. Через весь зал проходят рельсы, на них тележки с металлическими ящиками. Тележки устроены так, что их вместе с ящиками можно вдвигать в аппараты, стоящие вдоль длинного зала. Сообразите, Отэн, что здесь можно понять? Аппаратура совершенно мне незнакомая. Нечто вроде печей на хлебозаводе, в которые вкатываются тележки с тестом. Уже забываешь, что тебя могут накрыть каждую минуту, и чертовски хочется узнать, что же здесь выпекают. Но аппараты трогать боюсь. Боюсь даже пустить в ход микролокатор – мало ли что могут вызвать его лучи. Заглядываю в ящики – пусто. Прохожу весь зал. В конце его такой же коридорчик, как и в начале, и вдруг мой фонарик освещает Худжуба. Вы знаете, Отэн, вот это и было самое страшное.

Не удивляйтесь, потом было такое, от чего стынет кровь в жилах даже у человека, стоявшего безоружным против тигра в джунглях, но это потом. Потом уже все притупилось, нервы сдали. Здесь как с болью – когда она слишком велика, то ее уже не чувствуешь: наступает шок. Но в тот момент… Вы понимаете, Худжуб бился между двух толстенных стекол, как муха между рамами. Я потушил фонарик и, как только немного опомнился, сообразил, что совсем недавно, проделав такой же путь, он вошел в этот коридор и, когда уже подходил к концу, спереди и сзади него быстро задвинулись стеклянные стенки. Теперь было ясно: Худжуб был против Родбара. Меня охватила радость – я мог, я должен был сделать его нашим сообщником! Я осветил его фонариком. Мы долго молча смотрели друг на друга, наконец он что-то сказал мне, но я ничего не мог разобрать: стекло было органическим и настолько толстым, что не пропускало звуки. Дай не до разговоров было: я хотел делом показать, что заодно с Худжубом, и решил попробовать высвободить его. Я рискнул пустить в дело микролокатор, исследуя им, как проходят заделанные в стену провода, управляющие этой чертовой ловушкой. Я возился не меньше часа и наконец, как мне показалось, разобрался в схеме. Отэн, поймите, положение было таково, что стоило рискнуть, и я нажал рычаг.

– И что же?

– Худжуб исчез.

– Фурн!

– Я говорю вам: Худжуб исчез. Обе стенки отошли в сторону, проход освободился, но вместе со стенками уволокло куда-то и его. Я до сих пор не знаю, к чему это привело. Я перепробовал все рычажки, тыкал локатором куда попало, забыв об опасности вызвать тревогу, но я вызвал в миллион раз худшее… В поисках кнопок управления ловушкой я обшаривал каждый метр стены и сам не заметил, как прошел коридорчик и очутился в другом зале. Это был какой-то уж слишком мрачный зал. Сперва я ничего не мог толком разглядеть, да мне было и не до того: я все еще старался понять систему управления этой дьявольской штукой. Конечно, можно было уйти, оставив все как есть, можно было… Нет, Отэн, несмотря на все, что произошло, я не жалею… Я рассказываю подробно, и это необходимо. Нужно, чтобы вы знали все доподлинно. Итак, о проклятых кнопках. Я чувствовал, что мой мозг уже мечется в черепе, как Худжуб между этими стеклами. Все еще не теряя надежды вызволить его, я нажал какую-то кнопку, в мрачном зале опустилась одна из стальных дверей, и оттуда выползло что-то круглое, слегка светящееся, издающее тихое гудение.

В несколько секунд я очутился под потолком. Как я мог разглядеть идущую вверх по стене наподобие пожарной железную лестницу – я сам не понимаю. Вы знаете, Отэн, я не из робкого десятка, и, когда мне приходилось сталкиваться со зверьем, которое водится на нашей планете, я чувствовал себя человеком, то есть таким существом, которое сильнее любого зверя, но здесь… Если бы у чудища были свирепые глаза, смертоносные когти, зубы, какие-нибудь огромные клыки, наконец, это было бы не так страшно. У него не было ничего. Поймите, ни-че-го! Ни глаз, ни конечностей – ничего. Но оно двигалось, светилось, гудело, и я чувствовал: это было живое существо. В первые минуты встречи с ним я ощутил, что оно обладает чем-то таким, что выше нашего понимания, чем-то совершенно непостижимым. Животный страх прижал меня к лестнице. Руки впились в холодные прутья, и это немного успокаивало… Отвращение, как при виде какого-то гада, – вот, пожалуй, что я испытывал, глядя на это медленно перекатывающееся, все время пульсирующее тело.

Но побороть отвращение, видимо, легче, чем что бы то ни было. На верху лестницы я был как будто в безопасности, и вскоре любопытство, страсть охотника взяли верх над всеми другими чувствами. Я уже подумывал, как бы приблизиться к диковинному существу, рассмотреть его получше, узнать его нрав и повадки. Стало светать, и это придало мне еще больше смелости. Теперь мной овладело только одно желание: узнать все до конца, затаиться где-нибудь и следить, следить. Я осмотрелся. Свет проникал через застекленную крышу, и мрачный зал немного повеселел. Половина таинственности ушла из него вместе с ночью. Лестница, на которой я все еще висел, вела к какой-то дверце. Я освоился со своим положением настолько, что стал подумывать о путях отступления.

Согласитесь, узнать о таком и не иметь возможности рассказать преступление. Дверка была не заперта, я вышел на балкон, который обегал весь зал-лабораторию. Теперь я по желанию мог находиться то в одном, то в другом помещении. Балкон висел на высоте четыре-пять метров. Отсюда мне было видно все. Гул, испускаемый питомцем Родбара, усилился. Чудище продвинулось на несколько метров и в бетонном полу выело след в виде желоба. Как только оно приблизилось к стене, разделявшей оба зала, гул стал сильнее. Минуты две – и оно исчезло в стене.

– Послушайте, Пит, если бы я не знал вас как человека…

– Отэн, у нас слишком мало времени. Прошу, не перебивайте. Скоро вы сами сможете убедиться, что я не сумасшедший. Вы понимаете, что это значит – исчезло в стене! В толстую бетонную стену оно вошло, как в масло, и через каких-нибудь две-три минуты уже было в соседнем зале. Оно стало передвигаться с большей скоростью, ни на миллиметр не уклоняясь от взятого направления. Метлахские плитки, которыми был выложен пол, будто испарялись в том месте, где проползало чудовище. Казалось, оно вбирало их в себя и увеличивалось в размерах, теперь уже достигая в диаметре не меньше метра. По балкончику я подбежал поближе к тому месту, где оно орудовало, и убедился, что для него не существует препятствий. Один из огромных аппаратов, о которых я вам говорил вначале, был целью путешествия этого адского создания. Оно коснулось сплошного бетонного цоколя, на котором возвышался аппарат, и стало входить туда, будто там было отверстие. Гул усилился до высокой, ноющей ноты. Гул оглушал, давил на барабанные перепонки, и все же я услышал крик. Это кричал Родбар.

Он выскочил на шум и звал своих подручных. Я совсем забыл, что мое присутствие на балконе может возмутить Родбара больше, чем проказы его питомца, но тогда мне было плевать на все: я должен был знать, чем это кончится. Это-то меня и спасло. Попытайся я бежать тогда, меня бы заметили, но в тот момент им было не до меня, а чуть позже я нашел себе подходящее убежище и мне удалось разведать многое.