Текст книги "Сиреневый Кристалл (Художник Г. В. Калиновский)"

Автор книги: Александр Мееров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Кусты окаменевали.

Океанские отливы и приливы чередуются с еще большей точностью, чем в период дождей ясная погода сменяется плохой. Полсуток вода стремится убежать подальше от берега, полсуток она ведет свое неутомимое наступление на сушу, а затем снова обнажает дно. Местами вода остается. Бродя в ней по пояс или по колено, можно увидеть копошащиеся среди ветвистых кораллов огромные серые с красными кольцами голотурии, синие морские звезды, тридакны, мелькающие среди темно-багровых зарослей золотисто-голубые рыбки, прозрачные медузы, окрашенные в зеленоватый цвет сифонофоры и яркие губки.

В дни, когда удалось наконец оживить кусок метеорита, когда мы, забыв обо всем на свете, обуздывали резвящуюся после тысячелетней спячки силициевую плазму, Ханан Борисович исправнейшим образом отправлялся к лагуне Сеунора. Вставал он часов в пять и, запасшись огромным зонтиком, газетами и термосом с хорошенько охлажденным паутоанским питьем – имшеу, спешил к маленькой лодочке, привязанной к бамбуковой пристани. Вид он имел дачно-курортный. Загорелый, в пестрых трусиках и тюбетейке, профессор удобно располагался в тени зонтика, наслаждаясь созерцанием красот подводного царства. Худенький парнишка паутоанец, сидящий на веслах, очень умело лавировал среди выступавших то здесь, то там коралловых образований, направляя лодчонку по указанию Мурзарова в самые различные места лагуны. Время от времени Ханан Борисович, изловчась, вылавливал из воды губку, внимательно осматривал ее и выбрасывал за борт. Отливы были грандиозны, коралловый, будто усыпанный свежевыпавшим снегом, берег уходил далеко, лодочка Мурзарова покачивалась над теми местами, где во время прилива слой воды был весьма внушительным, но и здесь ему не удавалось найти глубоководную обитательницу, кружевную, словно сплетенную из тончайшего стекла, красавицу губку. Других ему не требовалось. Нужна была именно такая, образующая тонкие, изящные переплетения, какую ему удалось увидеть в руках ныряльщика за губками только раз. Мельком.

Губки не употребляет в пищу ни одно живое существо на свете. Губки, которые выискивал Ханан Борисович, – кремниевые, силициевые – не пригодны и в обиходе. И все же кремниевые губки вылавливают. Кому они нужны? Кто покупает их и зачем? При попытке достать такую губку Мурзаров натолкнулся на довольно неожиданное препятствие. Ныряльщики, беднейшие из бедных, за гроши проделывавшие трудную и опасную работу, шарахались от профессора как от прокаженного, когда он хотел купить у них губки. Вот тут-то Ханан Борисович и решил добыть их любыми путями, предполагая, что в самое ближайшее время они нам могут пригодиться в борьбе за овладение живой силициевой плазмой.

А овладеть ею было нелегко. С первого же момента, с той минуты, когда мы увидели извивающиеся у нашей лаборатории серо-зеленые пористые змейки, мы не имели ни минуты покоя. Радость открытия и ни с чем не сравнимая тревога, глубокая, хватающая за сердце, – вот, пожалуй, основные чувства тех дней. Опять, как и в древние времена, но на этот раз уже сознательно человек вызвал к жизни представителя иного, быть может враждебного, мира!

Представитель этот, нужно сказать, выглядел довольно невзрачно, однако в первые же часы после оживления начал проявлять себя агрессивно. Количество серо-зеленой массы увеличивалось со скоростью, которая вынуждала нас принимать решения неотлагательно.

Прежде всего здание нашей опытной установки было окружено охраной. Сперва она разместилась кольцом, проходившим метрах в десяти от установки, но уже к восьми часам утра ее пришлось передвинуть дальше. "Пена гнева", как и во времена Рокомо, наступала бойко. Зеленоватые гроздья уже свисали изо всех окон. Ноздреватая масса заполнила площадку возле нашего бетонного сооружения и ручейками, как бы отыскивая наиболее удобные пути для продвижения вперед, растекалась все дальше и дальше. В восемь двадцать рухнула дверь, а без четверти девять мы увидели, как исчезают стены. Это было похоже на удачный кинотрюк, когда зритель видит на экране, как оплывает, струится, словно тает, изображение, только сейчас бывшее четким, строгим, как расплываются его контуры, а оно переходит в нечто совсем другое, непохожее на только что виденное. За каких-нибудь пять минут гладкие бетонные стены опытной установки перестали существовать. Мы увидели, как из ровных, выбеленных известкой они превратились в шершавые, бугристые, стали серовато-зелеными, а затем осели и в какое-то неуловимое мгновение начали шевелиться и вскоре составляли одно целое с торжествующей пенящейся массой. Как на пожарище, на месте здания лаборатории теперь возвышались только металлические части наших установок и приборов, видневшихся через каркас из железных прутьев и проволоки, являющихся прочностной основой бетонных стен.

К этому времени мы уже были вооружены всем, чем только было мыслимо. Бинокли, фото– и кинокамеры, дюары с жидким воздухом, баллоны с хлором, бутыли с серной и азотной кислотой – чего только не было подтянуто к девяти часам на поле сражения! Непосредственно у цепочки охраны, теперь усиленной студентами старших курсов, была разбита палатка, и в ней, как верховный главнокомандующий, восседал ректор университета, доктор Ямш. Обстановка и в самом деле напоминала фронтовую. К доктору Ямшу все время поступали донесения с "линии огня" – с границы, где силициевая плазма дециметр за дециметром безостановочно отвоевывала для себя территорию университета; от палатки доктора Ямша, как по эстафете, в главное здание, к дежурившему у телефона сотруднику, шли распоряжения.

Кроме Юсгора, меня и заведующего химической лабораторией, в круг, созданный охраной, решено было никого не допускать. В непосредственное соприкосновение с противником входили только мы трое. Входили осмотрительно, стараясь действовать быстро, четко, но – что греха таить не все время мы были достаточно хладнокровны и спокойно-рассудительны. Перед нами стояли две основные задачи: не довести наш эксперимент до катастрофы и вместе с тем повести борьбу так, чтобы сохранить какую-то частицу силициевой жизни для дальнейшего изучения.

Не забывая о печальном опыте наших предшественников во времена Рокомо и Раомара, наблюдения за опять вырвавшейся на свободу "пеной гнева" мы вели, соблюдая всяческие предосторожности. Впрочем, в то утро мы еще ничего толком не знали ни о сущности вызванного нами явления, ни о его свойствах и "намерениях". В первое время мы даже не смогли разобрать толком, как же именно проявляет себя силициевая жизнь, в какой форме она существует, как взаимодействует с окружающей средой, чем питается, как размножается, да и вообще проявляет ли она себя как истинное, с нашей, земной точки зрения, живое существо или представляет собой еще невиданное, непонятное и непривычное для нас живое вещество.

Первые наблюдения дали нам немного. Мы с Юсгором, подойдя как можно ближе к пенящейся массе, решили, что она в некоторых местах удивительно напоминает кораллы. Довольно быстро затвердевающая пена была то ветвистой, то собиралась, как и некоторые кораллы, в шары с изрезанной поверхностью наподобие мозговых извилин, то образовывала какие-то стволы, грибы, змеевидные отростки, пузырчатые нагромождения. Двигалась только та часть, которая соприкасалась со зданием, почвой или растениями. Этот фронт пены как бы впитывал в себя все попадающееся на его пути и вскоре становился неподвижным, застывал.

Мы не могли понять, что же является действующим, активным началом, до тех пор пока не рассмотрели на губкообразной зеленоватой поверхности капельки. Прозрачные, легкоподвижные, они подобно росинкам покрывали всю поверхность переднего края, ту поверхность пены, которая и вела наступление, завоевывала все новые пространства. Капельки вбирали в себя песчинки, частицы земли, траву, проникали в ветки, в стволы кустов, в расщелины камней, превращая все это в пышную, быстро твердеющую пену. Перед тем как застыть, пена эта выделяла новые, ярко блестевшие на солнце росинки, и они продолжали все уничтожающую работу своих предшественниц.

Теперь нам стало ясно, что все внимание следует направить на эти сверкающие подвижные частицы живого вещества.

Доктор Ямш, тучный, спокойный даже в подобной далеко не обычной ситуации, с лицом открытым, смуглым, с взглядом прямым и смелым, одним своим присутствием вселял в нас уверенность, вносил в наши действия упорядоченность и осмысленность. Выслушав рассказ о наших наблюдениях, он сам подошел к наступающей пене, легко присел на корточки и, вооружившись большой лупой, пристально начал рассматривать силициевые росинки.

– А ведь они, эти чужеродные бестии, могут довольно быстро пожрать архипелаг. Медлить нельзя!

И мы начали подготовку к сражению.

Севена получила автомобиль ректора, взяла трех студентов и умчалась в город добывать полиэтиленовую пленку. Ару и два аспиранта были допущены в окруженное охраной пространство.

Азотная и серная кислоты, казалось, не производили на живое силициевое вещество никакого впечатления. Отвердевшая пена, политая кислотами, реагировала с ними, частично разрушалась, изменяла свой внешний вид и цвет, но тотчас же из-под этого облитого химикатами участка выползали чистенькие, все такие же прозрачные росинки и, казалось, с удвоенным аппетитом продолжали жадно вбирать в себя все окружающее. Щелочи и хлор, спирты и ядохимикаты – словом, все, что только мы ни пробовали, или вовсе не мешало успешному наступлению врага, или подбадривало его чрезвычайно. Особенно понравилась маленьким силициевым разбойникам плавиковая кислота. Юсгор изловчился вылить содержимое пол-литрового парафинового баллона на самый тоненький ручеек пены, и она ожила, бурно задвигалась, мгновенно разрослась в целый холмик.

Теперь, когда окончательно исчезли стены нашей лаборатории, мы могли рассмотреть, что же утилизировано было живым веществом. Съедено было практически все, кроме стальных деталей. Впечатление было такое, будто алюминий и стекло они употребляли с особенным успехом.

В палящих лучах солнца мы сперва не обратили внимания на исходящий от развалин лаборатории жар, но вскоре поняли, что все это и в самом деле напоминает пожарище. Теперь уже явственно чувствовалось повышение температуры по мере приближения к клубящимся зеленоватым массам. За счет чего выделялось это тепло? Доктор Ямш распорядился доставить к полю сражения счетчики Гейгера.

В непосредственной близости от "пожарища" они показали несколько повышенную радиацию.

К "переднему краю" подтащили баллоны с ацетиленом и кислородом. Аспиранты размотали шланги, я вооружился щитком, надел рукавицы и пошел в наступление, оперируя мощной газовой горелкой.

Враг сдавался только на тех участках, где температура достигала полутора-двух тысяч градусов. Лихие упражнения с ацетиленовым пламенем пришлось оставить: возникала угроза разбрызгивания живых сияющих капелек сильной газовой струей, еще большего их распространения.

Пришла машина с полиэтиленовой пленкой. Доктор Ямш собрал человек двадцать студентов, и они, толково и быстро им проинструктированные, начали прикреплять пленку к стволам пальм, создавая вокруг "пожарища" высокий забор.

Доктор Ямш распорядился выделить еще два грузовика и отправить их за пленкой. Все готовилось к генеральной, решающей схватке. Мы вызвали грозные силы, сражение было неизбежно, и мне вдруг отчетливо, будто написанное на каком-то ярком фоне, представилось вудрумовское слово "рано!". Что, если и смола туароке не подействует, не подавит эту безумствующую, как бы наслаждающуюся обретенной свободой жизнь?.. Бетонный глубокий желоб, проходивший в нескольких метрах от установки, был наполнен водой, еще сохранившейся от ночного ливня. Поток пены продвигался через желоб особенно успешно, нисколько не смущаясь, действовал и под водой… Значит, поглотив один из островов Паутоо, силициевая пена легко проложит себе путь по дну пролива, переберется через него на другой, на третий остров, оденется камнем весь цветущий архипелаг и тогда…

В палатку доктора Ямша я вошел усталым, разбитым и сразу опустился в плетеное кресло.

– Хорошо, что вы зашли, – обратился ко мне доктор Ямш. – Время сейчас горячее, нельзя терять ни минуты, но все же я попрошу вас просмотреть вот это. Юсгор уже читал. Надо обсудить текст телеграмм, которые я заготовил для отправки в Организацию Объединенных Наций и в Советский Союз президенту Академии наук и директору Института космической химии.

Я быстро прочел и одобрил написанное ректором, затем спросил:

– Доктор Ямш, правительство уже осведомлено о происходящих у нас событиях?

– Разумеется. Я звонил министру. Он должен скоро приехать. Надо подготовить ему материал для доклада президенту республики. Алексей Николаевич, как вы думаете, начнем окуривание, до того как ребята установят защиту от ветра, или можно рискнуть, подождать еще немного? Мне только что звонили из порта. Пленку перегружают прямо из трюма "Интернейшнл" в наши машины. Она должна быть здесь через полчаса.

– Думаю, следует подождать. Рискованно, конечно, все рискованно. Опасно ждать и боязно начинать без защиты от воздушных потоков. – Я говорил сбивчиво, волнуясь, все еще не в силах избавиться от предупреждающего вудрумовского "рано!". – У нас, я считаю, слишком мало смолы туароке, и если дымки разнесет по всей округе, если они не в достаточной концентрации войдут в соприкосновение с активными капельками… А может быть, смола и не подействует…

– Посмотрим. Будем надеяться. Это наш главный шанс.

– А если?..

– Не будем терять выдержки и спокойствия, а пробу… Первую пробу давайте начнем!

У палатки Ямша меня ждал Ару. В руках у него была большая фарфоровая кювета, покрытая стеклянным колпаком, под которым поблескивали на жарком солнце тигли.

– Это платиновые и золотые, Алексей Николаевич. Мне удалось у биологов достать маленькую ложечку. Если ее взять щипцами, то совсем не будет опасно. Можно собрать довольно много росинок.

Я посмотрел на Ару так, будто видел его впервые. Немного скуластое, смуглое, улыбчивое лицо его было спокойно и приветливо, только черные глубокие глаза блестели не то встревоженно, не то нетерпеливо. Подтянутый, хорошо тренированный, умеющий всегда, как только требовалось, быть под рукой и всегда исчезать вовремя, он ничего не забывал. Казалось, не могло быть такой ситуации, в которой он мог растеряться.

– Молодец, Ару! Спасибо. Пойдемте. Мы вместе с вами займемся этим довольно рискованным делом.

– Со мной? – радостно воскликнул Ару.

– Да, с вами.

Мы стояли на коленях у самого края надвигающейся массы и собирали с нее подвижные, быстро размножающиеся капельки в золотые и платиновые тигельки. Сотни движений, а тигельки наполнены едва наполовину. Жара, душный, предгрозовой воздух, сознание, что одно неловкое движение – и чистая, казалось, такая безобидная росинка, только коснувшись тела, превратит тебя в быстро каменеющий труп, а ты все носишь и носишь капельку за капелькой в небольшие металлические сосудики. Сотня, еще сотня движений…

Юсгор в это время оперировал с приспособлением, напоминающим мехи для раздувания горна. Мне хотелось раздвоиться: не терпелось как можно больше набрать росинок и в то же время неудержимо влекло поскорее стереть большое, застрявшее в сознании "рано!". Я не выдержал, оставил Ару продолжать сбор и подошел к Юсгору.

Из горловины меха тонкой струйкой вырывался душистый дымок. Там, где он обволакивал подвижные блестки живого вещества, оно мутнело, росинки из прозрачных становились опаловыми, а затем жемчужными, отваливались от питавшей их пены, падали и уже больше не шевелились.

Итак, мы приняли эстафету, через века переданную нам древними паутоанцами. Людской опыт, первооснова всех и всяческих знаний, помог нам одержать победу над силой космоса, и это произошло только потому, что объединились усилия людей, разделенных почти тысячей лет. Неужели мы не сможем объединить для борьбы всех живущих на земле сейчас.

– Юсгор! – Я вышиб, кажется, у него мех, бросился к нему на шею, и он крепко прижал меня к себе. Нас обоих обнял доктор Ямш.

– Поздравляю, друзья. Теперь я уверен… архипелаг уцелеет… Впрочем, борьба только начинается!

11. ГОСПОДИН АСКВИТ

Кончился очередной паутоанский ливень. В этот день он был особенно неистовым. Как потоп, обрушился на «пожарище», порвал в нескольких местах наше заграждение из пленки, но на силициевую плазму не произвел никакого впечатления. Ее победоносное наступление продолжалось, аппетит нисколько не умерился, она съедала все попадавшееся ей на пути, угрожая распространиться к утру до ближайших университетских зданий. Времени терять было нельзя, и мы приготовились к бою.

Раскатывались последние рулоны пленки, к нашей боевой площадке поднесли заготовленные запасы смолы туароке. Еще с утра, как только мы убедились в неизбежности сражения, не меньше сотни студентов выехали за город рубить крепкий колючий кустарник. Теперь туароке, наваленный в кузова грузовых автомашин, начал прибывать к университету, пополняя наш аварийный запас. Мы заботились о резерве на тот случай, если нам не хватит смолы.

Разогретые жаровни расставлены большим полукругом. Теплятся угли под ними. На жаровни насыпают щепотки драгоценной золотистой смолы. Она плавится на железе, и легкие ароматные дымки плывут в спокойном влажном воздухе полиэтиленового загона, окружающего силициевого противника.

Быстро темнеет. Вот в последний раз вспыхивает вершина Себарао. Еще белеют запрятанные в зелени университетские постройки, а здесь, в толпе пальм, обступивших площадку, завоеванную силициевой плазмой, уже ложатся густо-лиловые тени. Оранжевыми теплыми пятнами, мягко, обнадеживающе светятся жаровни, чуть розовеют спасительные душистые струйки.

Теперь остается одно – ждать! Что-то делается там, на месте нашей установки, меньше суток назад вызвавшей к жизни это непонятное явление? Совладают ли с ним дымки, такие безобидные, пахучие, вовсе не схожие с едкими кислотами, не обладающие силой огня и холода? Справятся ли, тихо обволакивая росинки, таящие неизвестное людям могущество? Сейчас там, на участке земли, взятой в пластмассовое кольцо, дымки смиряют прозрачные капельки, подчиняют их воле людей так, как и тысячу лет назад в священной роще возле коленопреклоненного Раомара.

Никто из нас на колени не становился, но никто в течение долгой черной ночи не оставался спокойным, не покидал поле сражения. В штабной палатке доктора Ямша жизнь била ключом, не утихая ни на минуту. Отсюда шли указания, как отражать атаки корреспондентов, сюда приносили телеграммы, здесь составлялись первые донесения, просматривались только что отпечатанные фотоснимки и листки с результатами анализов, набрасывались и обсуждались планы овладения силициевой плазмой. В палатке, освещенной наскоро подвешенной на стойках лампочкой, шум не смолкал до утра, а утром, как только начало светать, мы двинулись к "пожарищу".

В розоватом отсвете первых солнечных лучей мы увидели бесформенную серо-зеленую массу. Она была неподвижна, а плазма мертва.

Вот тогда-то и начались самые горячие денечки. Немало сил мы потратили на уничтожение (соблюдая все меры предосторожности) пемзообразной массы, облепившей каркас нашей лаборатории, но еще больше пришлось затратить на создание новой установки. Из Института космической химии прилетели в Макими ученые различных специальностей. Из Паутоанского химико-технологического института к нам в группу влились химики-аналитики и химики-органики. Специальным решением Министерства высшего образования Паутоо в наше распоряжение были отданы дополнительные помещения. Оживление чувствовалось во всем.

Через несколько дней мы уже смонтировали новую установку, точную копию той, которую недавно съела силициевая плазма, однако вновь воспроизвести опыт нам так и не удалось. Мы самым тщательным образом копировали условия и наконец израсходовали все остатки метеорита. Стало ясно: наши усилия бесполезны. Может быть, и не в ливнях было дело. Что-то неуловимое, не схваченное нами, какие-то особенные сцепления обстоятельств оказались благоприятными и помогли нам тогда вызвать к жизни неведомое. Какие это были обстоятельства, какие именно условия помогли – мы так и не выяснили. Загадка осталась загадкой.

В те дни внимание нашего уже довольно солидного коллектива ученых было сосредоточено на четырех маленьких тигельках, в которых хранилась собранная мной и Ару легкоподвижная, чуть зеленоватая жидкость.

С тех пор прошло несколько лет. Об исследовании плазмы уже написаны десятки книг, каждый шаг, сделанный учеными в направлении познания ее свойств, описан в сотнях отчетов и диссертаций, в тысячах официальных документов. Здесь я хочу рассказать лишь о том, как мы ее тогда спасали. Да, было время, когда мы поняли, как трудно сохранить живое силициевое вещество. Легко представить, как мы были взволнованы, когда убедились, что еще раз повторить "подвиг Рокомо" невозможно, а плазма начинает погибать. В платиновых сосудах она вообще вскоре потеряла всякую активность и держалась только в золотых. Но и в них она становилась не такой деятельной, как прежде, начала терять свои свойства. Было ясно: все живое независимо от того, вещество это или существо, надо кормить.

Но как?

Попытки поддержать жизнедеятельность плазмы в тигельках ни к чему не привели. Создавшееся у нас впечатление о ее неприхотливости, неразборчивости в пище оказалось ложным. В предлагаемом нами широком ассортименте ей явно чего-то не хватало. По-видимому, перемалывая все встречавшееся ей на пути, она очень тщательно выискивала себе что-то абсолютно ей необходимое. Не желая питаться в тигельках, она, видимо, не просто была привередлива, а не получала самого нужного. Как найти то единственное, что поддерживает ее существование, как не допустить плазму до гибели в тигельках-тюрьмах?

Можно было, конечно, дать ей свободу, пустить ее охотиться за земными растениями, камнями и постройками, но рисковать не хотелось, да и не представлялось удобным вновь и вновь собирать ее по капелькам. Словом, нам нужна была плазма в чистом виде, чтобы изучить ее повадки, свойства, определить, чем она питается, как размножается, каковы ее состав, структура. Встал вопрос: как сохранить плазму? Мы понимали трудности задачи, но не считали ее безнадежной, памятуя, что еще в древности, в паутоанском Веке Созидания, она была уже решена.

Вот тут-то историк Мурзаров снова помог биохимикам. Знание древних обрядов и обычаев народа Паутоо позволило ему сделать важное открытие. Происхождение обычая собирать и хранить священную губку теряется в веках. Уже никто, даже жрецы уцелевших храмов, не знает, как возник этот обычай, для чего нужны губки, и все же во многих селениях верующие добывают со дна океана или покупают у ныряльщиков кремниевые губки и раз в году, в праздник пришествия Небесного Гостя, относят их в ближайший храм. Профессор Мурзаров прав был, считая, что традиции оказались более живучими, чем силициевое вещество. Давно утерян жрецами секрет, известный на Паутоо в Век Созидания; семь столетий назад паутоанцы разучились создавать храмы и дворцы сказочной красоты и величия, применяя силициевую плазму, а губки все еще добывают, выращивают и хранят. Ханан Борисович предполагал, что кремниевые губки, и не какие-нибудь, а именно те, которые с таким трудом и в наши дни еще выискивают в океане ныряльщики, нужны были древним паутоанцам для поддержания жизнедеятельности плазмы, хранившейся в золотых храмовых сосудах.

Полученное нами силициевое вещество нуждалось в поддержке, и немедленной. Оно умирало у нас на глазах. Плазма или хотела питаться только на свободе, или требовала специальной пищи. Оставалось одно испробовать губки и, если это не поможет, опять рисковать.

Достать у верующих губку было практически невозможно: никто не решался на такое святотатство, как продажу храмовой жертвы неверующим. Тогда в ход были пущены акваланги. Это привело в немалое смятение бедных ныряльщиков, опасавшихся, что люди, обладающие хитроумными приборами и подводными ружьями, отобьют их скудный хлеб. Но этого не случилось. Насколько я знаю, они и теперь, как и сотни лет назад их предки, продолжают свой трудный промысел, вылавливая для верующих священные губки. Верующие все так же возлагают на жертвенники губки, и они там постепенно засыхают. Выловленные аквалангистами обитательницы подводных долин нашли у нас несколько иное применение.

Эксперимент был обставлен тщательно. Мы действовали, как говорится затаив дыхание. Ведь если не придутся нашей плазме по вкусу губки, задача наша усложнится стократно.

Губка плазме понравилась. Осторожно опущенный в золотой тигелек маленький кусочек губки – и уже слегка помутневшая жидкость становится прозрачной, подвижной. Бросаем еще и еще крохотные кусочки. Плазма вокруг них вспенивается, они нацело растворяются в плазме, и объем ее начинает увеличиваться. Мы переливаем плазму в другой сосудик, она и там, питаясь этим кормом, совершенно несъедобным для всего земного, растет, ее можно размножать, сколько это угодно экспериментаторам. Они уже расхватывают плазму по капелькам, разносят по лабораториям, исследуют ее свойства и повадки, Физиологи вводят ее животным – и животные мгновенно погибают (но не окаменевают!). Химики изучают ее состав, физики определяют физические свойства, биохимики… Впрочем, всего не перечесть. Как только мы убедились, что с соблюдением необходимых предосторожностей живое вещество можно транспортировать, несколько граммов его с приложением губок на специальном самолете было отправлено в Институт космической химии для всестороннего изучения.

В это же время появились публикации о сделанном открытии, и в это же время в Макими приехал из Пога профессор Асквит.

Асквит производил в общем приятное впечатление. Узкое, умное лицо, породистый с горбинкой нос и глаза, окруженные мелкими морщинами, казалось, всегда смеющиеся, то вдруг ясные до наивности, то колючие и озорные. Подвижный, складный, выглядевший намного моложе своих лет, он, видимо, обладал завидным здоровьем. Седина не старила Асквита, а делала его моложавое лицо привлекательным и значительным. Все в нем, от элегантного платья до интонации голоса, было прилично, солидно, и только руки с большими неспокойными пальцами, казалось, принадлежали не ему, а какому-то другому, не очень располагающему к себе жадному человеку. Скептик, откровенный циник, человек незаурядного ума, находчивый, изворотливый и вместе с тем бесцеремонный, он одновременно располагал к себе и настораживал. Асквит предложил нам совместно разработать план решения силициевой проблемы. Однако предлагаемое им сотрудничество показалось уж слишком однобоким: Асквит хотел как можно скорее получить у нас силициевую плазму, но не спешил поделиться информацией о проводившихся им и Родбаром работах. Он охотно и подробно рассказывал о неудачных попытках оживить заключенные в осколке метеорита (добытого в храме Буатоо) силициевые микровключения, но для нас это уже был пройденный этап. Нас интересовало другое – зародыши. О том, как идут работы с ними, Асквит умалчивал, предпочитая пространно описывать историю поисков тайника Вудрума.

По его словам, все началось с того, что Нум Ченснепп, разбирая документы, оставшиеся от отца, обнаружил записи, сделанные Ширастом, его дневники, отчеты вудрумовской экспедиции и шкатулку с Золотой Ладьей. Наследник Гуна Ченснеппа по традиции уделял самое пристальное внимание островам Паутоо и, естественно, заинтересовался найденным после отца. Золотая Ладья упорно, как и много лет назад, указывавшая на архипелаг Паутоо, особенно заинтересовала Нума Ченснеппа: значит, таят еще острова загадку, видимо, никуда не делись Сиреневые Кристаллы.

Ченснепп поручил профессору Асквиту заняться силициевой тайной, выделил для этого специальную лабораторию, пригласил в институт профессора Куана Родбара. Родбар превосходно изучил летописи Паутоо и материалы русской экспедиции, верил, что древним паутоанцам, как это утверждала легенда о Рокомо и Лавуме, удалось использовать силициевую жизнь для целей созидательных, и считал необходимым повторить их опыт. Концерн к этому времени уже широко производил силициевые каучуки, клеи, эластомеры. Органические силициевые производные входили в практику повсеместно, промышленность нуждалась в них все больше и больше. Стало известно, что они незаменимы для оболочек космических ракет. Ученых не покидала мысль о возможности использовать плазму для проведения синтеза. Что, если с ее помощью, мечтал Асквит, удастся производить не сказочные дворцы и храмы, а силициевые материалы, необходимые промышленности. Такой подход к делу устраивал Нума Ченснеппа, и он щедро финансировал лабораторию энергичного и предприимчивого профессора. Главной задачей Асквит и Родбар считали исследование органических форм, заключенных в куске метеорита Себарао, оживление их, получение живого силициевого вещества. Но оживление не получилось. Повторить "подвиг Рокомо" им не удалось. Однако Асквит не унывал. Чтобы поддержать заинтересованность Ченснеппа в работах лаборатории, он решил отправиться на Паутоо.

К этому времени на архипелаге положение несколько стабилизировалось: образовалась свободная, независимая республика, но часть территории Западный Паутоо – все еще принадлежала метрополии. Гражданская война то утихала, то вспыхивала с новой силой. Однако Асквит рискнул вылететь в Пога. Здесь Золотая Ладья указывала на остров Себату, где, судя по описаниям профессора Вудрума и по дневникам Шираста, находился Верхний Храм. Несмотря на то что остров Себату все еще переходит из рук в руки, Асквит со своим паутоанским помощником Дагиром ухитрился опуститься на вертолете вблизи развалин Верхнего Храма. Где-то неподалеку идут бои, рвутся снаряды, но Дагир, посланный Асквитом, как змея, пробирается к развалинам и вынимает "глаз божества".

Так Сиреневый Кристалл оказался в метрополии еще задолго до того, как мы с Мурзаровым прилетели в Макими.

Асквит, прибыв для переговоров в Макими, держался уверенно, словно дипломат могущественной державы, и настаивал только на одном – на выделении институту Ченснеппа небольшого количества плазмы.

Ситуация была сложной. Доктор Ямш считал необходимым выяснить, согласится ли Асквит на обмен информацией, расскажет ли о работах секретной лаборатории в Таркоре, пойдет ли на то, чтобы поделиться зародышами, и решил созвать совещание.

На совещание кроме ученых, непосредственно занимающихся силициевой проблемой, были приглашены руководители кафедр университета и директор Химико-технологического института. Доктор Ямш сделал все, чтобы совещание не носило официального характера, а представляло собой встречу ученых, на которой должен произойти обмен информацией, интересующей обе стороны. Собрались мы не в кабинете Ямша, а в небольшом прохладном холле главного корпуса и расположились вокруг стола, уставленного бутылками с охлажденной минеральной водой и вазами с фруктами. Асквит, видимо, готовился к выступлению более официальному, однако быстро сориентировался и в этой обстановке, сразу приняв ее как нечто само собой разумеющееся. Он не развернул принесенные с собой рулоны каких-то таблиц, а только поставил на стол коробочку с Золотой Ладьей. Совещание действительно поначалу напоминало непринужденную беседу людей, занимающихся увлекательными, имеющими огромное значение вопросами, но не желающих превратить обмен информацией в спор трудный и неразрешимый уже потому, что слишком различны цели, намерения и подход к вопросу у каждой стороны.