Текст книги "Когда я стану великаном"
Автор книги: Александр Кузнецов
Соавторы: Инна Туманян
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
– Извинись! – жестко, едва сдерживаясь, приказал Кристаллов.
Копейкин даже сначала не понял – но тон Коли его насторожил. Он, как всегда лучезарно, улыбнулся:
– Только – взаимно! Ты ведь на человека налетел!
– Не на человека, а на муху! – сказал Кристаллов ток, чтобы все слышали.
Ребята обомлели. Копейкин застыл, словно приготовился к прыжку.
– Белкин, кто это вафля на ходулях, которая еще раз подтверждает, что дураки бывают не только круглые, но и длинные? – тоже громко спросил он.
– Баскетболист из 8«а»! – мрачно вымолвил Белкин. – Кристаллов!
Копейкин смутился, прикусил губу, на лице его опять мелькнула беззащитная улыбка. Он молча смотрел на Кристаллова. Ребята не верили своим глазам…
Повисла пауза.
– Убери мусор и не выкаблучивайся! – опять приказал Кристаллов. – А то сгребу тебя и вместе с мусором на тачку!
Но Копейкин уже пришел в себя.
– Вот, ей богу, – начал он спокойно, – не люблю ссориться!.. Но если меня к этому вынуждают… Пойдем, поговорим!
– Мне – с тобой? – рассмеялся Кристаллов. – Мальчик с пальчик, ты что, серьезно?
– Пойдем вон в ту трубу! – еще громче и резче сказал Копейкин. – Слышишь? Очень серьезно! Серьезно – как никогда!
Кристаллов разозлился, лицо его залилось краской, он еле сдерживался.
– Ну смотри… – только и сказал он.
И мальчики вошли в гигантскую трубу.
Со всех концов площадки бежали ребята 8«б».
И компания Ласточкина тоже подходила. Они шли не торопясь, в вразвалочку, как будто их меньше всего все это интересовало.
Все застыли в ожидании. Никто не проронил ни слова. Молчали, прислушивались, пытаясь понять, что там происходит.
Их не было долго – Копейкина и Кристаллова.
А потом они вышли, но вышли с другого конца, пройдя трубу насквозь, – и оказались довольно далеко.
Потрясенные ребята не верили своим глазам: маленький Копейкин и огромный Кристаллов шли рядом и мирно разговаривали. Нет, они не просто мирно разговаривали: нужно было видеть, как Копейкин что-то говорил, держась, как всегда, независимо и уверенно, а Кристаллов… робко заглядывал ему в глаза и был какой-то виноватый, заискивающий.
Конечно же, ребята не могли слышать, о чем они говорили.
– Это правда, да? Правда? Ну, не может быть! Поклянись, а!
– Ну что одно и то же повторять! – снисходительно говорил Копейкин. – Я же не заезженная пластинка!
– Врежь мне как следует! – попросил Кристаллов.
– Зачем? – пожал плечами Копейкин. – Приходи вечером к нам во двор, что-нибудь сообразим!
– Тогда – прости! Я таким кретином себя чувствую!
– Да брось ты! Считай, что все забыто! Финита!..
Ребята готовы были ослепнуть, такого не могло быть: Копейкин и Кристаллов пожали друг другу руки!
А вечером, когда во всех окнах зажглись огни, а детская песочница опустела, во дворе встретились Коля Кристаллов и Петя Копейкин.
Взволнованный Коля терпеливо ждал, пока Петя пробежал глазами исписанный листок.
– Слушай, старый, это не годится! Это Пушкин. Можешь наколоться!
– Может, что-нибудь у Есенина посмотреть? – с надеждой спросил Коля, – вроде мы его не проходим, а?
Но Петя холодно оборвал его.
– Еще хуже. Есенин – ее любимый поэт!
– Так что же делать?
– Что-нибудь свое!
– Мое?! Я не пишу стихов!
– Значит, ты не понял. Нужны твоистихи! – ледяным тоном сказал Копейкин.
Коля Кристаллов подавленно молчал. Наконец сказал решительно и твердо:
– Я не буду писать стихи! Не умею! Встретимся и поговорим!
Копейкин презрительно фыркнул:
– Струсил? Не ожидал! Вот – посмотри! – Он протянул ему листок со своими стихами и какими-то рисунками.
– Что это?
– Стихи!
– Чьи? – Кристаллов все еще ничего не понимал.
– Мои. А что? О них никто не знает. Отдай их!
– Но… это же нечестно! – вспыхнул Кристаллов.
– Почему? – невинно спросил Петя. – Ты же не крадешь. Я тебе сам дарю.
Это показалось Коле убедительным и поставило его в тупик.
– А… потом? – почему-то задал он глупый вопрос.
– Что – потом? – беспощадно резал Копейкин. – Потом – суп с котом! Уже поздно, она ждет, и мне пора! Ну, пойми, она очень любит стихи. Очень. Ну и пусть будет, как она хочет. Что тут плохого?
Это окончательно доконало Колю. Он только и мог торжественно и растроганно вымолвить:
– Спасибо, Копейкин.
– Нормалёк!
Ночью, когда все уже спали, Горошкина в ночной рубашке, босиком тихо выскользнула из комнаты, взяла телефонный аппарат и направилось в ванную. Там она пустила воду, укуталась в махровую простыню, устроилась поудобнее прямо на полу и набрала номер.
Ока несколько удивилась, когда сразу же услышала голос Копейкина.
– Петь, ты спишь, Петь?
– Сплю!
– Петь, ты просто прелесть! Ну что мне для тебя сделать? – ворковала Горошкина.
– Дать мне спать! – грубовато отвечал Копейкин.
Он сидел в кухне, в темноте, горела одна конфорка, излучая слабенький синий свет. Он был одет и, видно, сидел так давно.
– Петь, а стихи хорошие, правда? Тебе нравятся?
– Обыкновенные.
– Ну что ты, Петь! – она даже захлебнулась в шепоте, и Петя дрогнул:
– Ну… есть пару строчек ничего!
– Ты пойми. Петь, это первые стихи, мне, первые настоящие! Не вообще какие-то стихи – а мне! Вот ты – хорошо пишешь, смешно… А это – про душу!
– Понятно.
Горячий шепот ее лился в трубку, и Петя улыбнулся.
– А рисунки? Петь, неужели тебе не нравятся рисунки? Кок Пушкин, на полях рисовал!
– Годятся на конфетные фантики!
– Ты чтоб позлить меня, да? Чтоб позлить, скажи? – она улыбалась, разозлить ее было невозможно. И Петя опять улыбнулся.
– Кристаллов – универсал! – сказал он тихо. – А я хочу спать!
– Петь, ну давай поговорим немножко еще, а?
– Ну давай…
– Я сижу в ванной, на полу! – Она тихо и счастливо рассмеялась. – Вода льется, слышишь?
– Ага! А я думаю, что это у тебя шумит?
– Пусть родители подумают, что в трубе шумит, если проснутся. Всегда ведь что-то где-то шумит, правда?
– Ну и хитрая ты, Машка!
– Петь, а расскажи еще про какие-нибудь стихи его, а?
– Горошкина, это же на анекдот, чтоб его рассказывать!
– Я думала, ты запомнил!
– Я и так слишком много запомнил, ты не считаешь? Спокойной ночи!
Копейкин и Кристаллов стояли в дверях балкона Петиной квартиры. Кристаллов смущенно озирался.
– Я думал – вы в разных подъездах…
– А мы в разных, а балконы рядом. Архитектура!
– А ты с кем живешь?
– С бабушкой и мамой. Мама в интернате воспитательница, мы её только на субботу-воскресенье забираем. А бабушка в больнице работает. Считай, тоже никогда нет дома.
Копейкин вышел на балкон, заорал во весь голос:
– Горошкина! Ты дома?
Ответа не было.
Копейкин прокричал еще раз:
– « Чтобы в море дни и годы не бывало непогоды!» Горошкина, на выход! Ты что делаешь?
И тут же дверь соседнего балкона скрипнула и возник тоненький голосок:
– « Чтоб весь год не знали драки ваши кошки и собаки!..» Сажаю лук! И пеку оладьи!
– Халдеев, Налдеев и Пепермалдеев
Однажды гуляли в дремучем лесу...». Уроки сделала?
– «…Халдеев в цилиндре, Налдеев о перчатках,
А Пепермалдеев с ключом на носу!..» Алгебра осталась! – пропела Горошкина стихи Хармса.
– Слушай, Петя, звонил Ласточкин. Юрский приезжает. Он билеты достал и меня пригласил. Ты представляешь, что будет твориться?
– Юрский – это прекрасно. А ты знаешь, кто у нас в гостях? У нас в гостях, – начал торжественно Копейкин, – прославленный баскетболист, рекордсмен и олимпийский чемпион, кавалер мяча и сетки Николай Кристаллов – Советский Союз!
– Ой, – смутилась Маша от неожиданности. – Ну, Петь, что ты валяешь дурака? Коля – новый человек, что он подумает?
А Коля, большой Коля – весь сжался и покраснел…
Маша была вся внимание: чутко ловя каждое движение за стенкой, она вслушивалась, а ее перепачканные в муке руки застыли у груди.
– Ну что он подумает? Что? Коля, вот что ты думаешь? – спрашивал Копейкин. Он взял этакий лихой тон и потому говорил чуть громче обычного, двигался чуть развязнее, словом, ему было море, по колено, и на всю эту игру он смотрел снисходительно, как игрок, знающий десять ходов вперед.
– Я думаю, что… Я ничего, собственно, не думаю, – проговорил Коля едва слышно и еще больше смутился.
– Вот видишь, Горошкина, он ничего не думает! Ты, между прочим, могла бы задать ему кучу оригинальных вопросов – как он стал мастером, например, или сколько лет он занимается спортом, или какие его любимые пирожные, и видит ли он цветные сны, и какое это имеет значение для современного баскетбола!
– Но я ничего не понимаю в баскетболе! – игриво сказала Маша.
– А мне показалось, что ты каждый день ходишь на игры в Дом пионеров! – но удержался и съязвил Копейкин.
Горошкина чуть покраснела, но тут же нашлась:
– Ну и что? Хожу и смотрю – и ничего не понимаю! Бросают мяч туда-сюда – и все! – рассмеялась она. – Что в этом такого?
– «Бросают мяч»! – простонал Копейкин. – Коля, это невозможно! Зрители тоже бывают бездарные, Коля!
– Что вы! – оживился вдруг Кристаллов. – Баскетбол, как ни один вид спорта, требует координации движений, вырабатывает чувство ритма, развивает реакцию! А по дриблингу и взрывной стартовой скорости может сравниться разве только с хоккеем!
Но за стенкой было гробовое молчание.
– Ты поняла что-нибудь, Горошкина? – крикнул Петя.
– Нет, – холодно сказали Горошкина. – Особенно про дриблинг ваш, извините меня… Это правда, наверное, великолепный спорт. Я со временем, надеюсь, научусь понимать, – она милостиво улыбнулась и сказала чуть теплее. – Во всяком случае, приятно, что вы так разносторонне… Что вы такой… универсал! – вспомнила она Петино выражение. – Скажите лучше, Коля, вам нравится Хармс?
Коля беспомощно захлопал глазами, он совершенно не понимал, о чем идет речь, и вопросительно глядел на Копейкина. А тот, давясь от смеха, сделал серьезное лицо и закивал, подсказывая, что нужно ответить.
– Да! – тихо, но решительно сказал Коля. Он все еще пожимал плечами, жестикулировал, вопрошал, пытаясь все-таки понять, что это такое.
– Хармс – любимый Колин поэт, Горошкина!
– Правда? – обрадовалась Маша. – И я его с детства очень люблю! Он прелестный, да? Что вам больше всего нравится?
Коля опять захлопал глазами.
– Будь тактична, Горошкина! В присутствии одного поэта неудобно хвалить другого. Это же элементарно!
– Да? – проворковала Горошкина и спохватилась. – Ой, у меня там все сгорит!
И умчалась.
Коля в ужасе смотрел на Копейкина, не зная куда деваться, а тот, как ни в чем не бывало, с удовольствием намазывал бутерброд.
– Кто это, Хармс? – наконец прошептал Коля.
– Хармс? – глаза Копейкина смеялись. – Хармс – это… Хармс! Это поэт, Коля.
– Коля, а вы давно пишете стихи, да? – послышался опять голос из-за перегородки.
– Да с самого детства! – Копейкин даже не дал Коле раскрыть рот. – А ты что, незнакома с ранним периодом его творчества?
– Нет, я знакома только… с поздним! – засмеялась Горошкина. – Может быть, мы уговорим его что-нибудь почитать, а, Петь?
– Это мысль! Конечно, уговорим! Коль, ты нам что-нибудь почитаешь? Он почитает, если ты принесешь нам оладьи!
– Ой, ну конечно! С медом или с вареньем?
– И с медом и с вареньем! – Копейкин гулял, разошелся и едва ли его можно было остановить.
Едва Горошкина скрылась, Коля набросился на Копейкина.
– Ты с ума сошел! – выдохнул он.
– А что? – невозмутимо спросил Копейкин.
– Да с этими стихами! Что делать?
– На! – Он вынул из кармана листок. – Посмотри.
– Что это?
– Твои новые стихи…
И тут выглянула наконец Горошкина. В руках у нее была сковорода с оладьями.
– Ну, берите же… – она смотрела прямо о глаза Коле, и он тоже не мог отвести своих, – так и застыл.
– Берите. Они горячие…
Горошкина держала в руках горячую сковородку с оладьями, она жгла ей руки, но это сейчас было не важно, потому что их глаза наконец встретились, и они забыли про оладьи, про стихи и, уж конечно, про Копейкина…
А он стоял в углу своего балкона, было ему совсем невесело, да он и не скрывал этого – он знал, что его сейчас никто не видит.
С того самого дня что-то изменилось… Теперь каждый раз, встречаясь на балконах, о чем бы они ни говорили, разговор неизменно возвращался к одной и той же теме.
Как обычно, каждый из них сидел на своем балконе. Петя помогал Горошкиной чистить картошку, кидая её в кастрюлю, которая как раз стояла «на границе».
– Петь, он умеет так смотреть, понаблюдай за ним, вроде бы никого не замечает… А это оттого, что он в себе сосредоточен. У него свой мир. Татка Травкина права…
– Татка Травкина твоя – большая умница! – мрачно заметил Копейкин, делая вид, что занят картошкой.
– Ну почему ты так? У нее свои сложные переживания…
– Тоже мне – княжна Тараканова!
– Во всяком случае, если человек красивый, он во всем красивый! Хотя… Ты знаешь, даже если бы он был некрасивый – не важно! Ведь в мужчине… – она тут же поправилась, – в человеке внешняя красота не главное… Главное – ум. Характер. Честность. Мужество. Правда ведь?
– Элементарно, Горошкина! – усмехнулся Копейкин. – Хотя я в этом не разбираюсь.
– А это потому, Петенька, – лукаво и снисходительно отвечала Горошкина, – что вы, мальчики, отстаете по развитию от девочек! Я в «Науке и жизни» читала!
– Конечно, отстаем, – покорно согласился Копейкин.
Всю ночь перед концертом он протолкался у билетных касс. Собственно, «протолкался», пожалуй, сказать нельзя. Здесь шла другая, доселе незнакомая ему жизнь. Молодые ребята студенческого возраста расположились прямо на площади. Они пришли сюда с подстилками, рюкзаками, едой, гитарами и весело устраивались на ночь в ожидании счастливого везения. Все были с фонариками, которые, единственные, горели в ночи; ребята пили чай из термосов, разговаривали о предстоящим концерте, отгадывали кроссворды, тихо пели. Было в них какое-то братство, что-то будто связывало их, словно они все давно и близко знакомы.
Пете приятно было смотреть на них и слушать свою любимую песню из фильма «Белорусский вокзал», особенно слове: «мы за ценой не постоим».Он сначала только слушал, а потом стал тихо подпевать. О чем он думал в ту долгую длинную ночь – кто знает? Но передумал он этой ночью многое…
А на другой день возле концертного зала собралась большая толпа; то тут, то там спрашивали, нет ли лишнего билетика.
Чуть в стороне, у большой освещенной афиши, стоял Ласточкин со своей компанией. Они ждали, напряженно вглядываясь и каждого прохожего.
– Осталось пятнадцать минут! – сказал Лёлик Стулов. – Держу пари: она не придет. И эти билеты сжуешь при нас, как договорились!
– Вот они! – чуть не крикнул Славка, да Ласточкин уже и сам увидел: Копейкин, Белкин, Кристаллов и Горошкина появились у входа.
Едва завидев Ласточкина, Копейкин стал махать ему – в руках у него были четыре голубенькие бумажки – билеты!
Ласточкин все еще не мог поверить в то, что случилось…
– Лишнего билетика не будет? – спросила какая-то полная дама, перехватив их взгляд, Ласточкин только отмахнулся, а Славка, зло сплюнув, гаркнул:
– Десять рублей!
И тут же несколько человек словно прилипли к ним.
– Что? Есть?
– Можно надеяться?
– Уголовники! – ахнула толстуха.
– Что? Спекулянты? – подозрительно переспросил мужчина, весь отутюженный, приглаженный. Но толстуха исчезла.
И тут из толпы вынырнул Копейкин.
– Может, кому нужен лишний билетик? Могу уступить… – дружелюбно обратился он к Ласточкину. Но не выдержал, вежливо улыбнулся, сказал с притворным сожалением:
– Сэры, мисс Горошкина просила принести вам нижайшие извинения за причиненное беспокойство!
Приятели Ласточкина переглянулись. Славка откровенно криво усмехнулся, и Лёлик, но скрывая своей беспощадной иронии, глядел на Ласточкина. Ласточкин молчал.
А Копейкин продолжал измываться:
– Я слышал, у вас сегодня великолепный ужин… Желаю приятного аппетита!
– Я согласна за десятку! – подоспела толстуха. – Вот, – и она стала отсчитывать деньги.
– Вон они, эти спекулянты! – гремел мужчина, подходя с двумя дружинниками. – Видите?
Ребята еще не успели сообразить, что происходит, как вдруг вокруг них стали собираться люди. Славка первый понял, в чем дело, и сорвался, увлекая за собой приятелей.
Еще секунда – и Копейкин оказался в цепких руках дружинников.
– Вас бы тоже надо привлечь! – не унимался мужчина, – обращаясь к толстухе. – За поощрение спекуляции!
– Пустите! – Копейкин уже опомнился. – Вы что? С ума сошли?!
– Спокойно! – только и сказал дружинник. – В милиции разберемся! Это рядом, за углом.
И растерянного, подавленного Копейкина поволокли в милицию…
Было уже совсем темно, когда Копейкин наконец добрался до своего дома. Праздничная белая рубаха его обвисла поверх штанов, он что-то совсем невесело насвистывал…
Во двор он вошел с противоположной стороны от ворот, с самой темной его части. Выйдя из тени подъезда, Ласточкин и его дружки пошли ему навстречу.
– Мне надоело! – вызывающе сказал Ласточкин.
Ребята расступились, и Копейкин вошел в их «кольцо».
– Не понял… – наивно произнес он.
– Мы должны с тобой раз и навсегда решить в честном споре… в общем, я буду с тобой драться! Сам!..
Копейкин даже повеселел.
– Если я правильно понял, – он откровенно ёрничал, – ты меня вызываешь на поединок?
– Правильно понял!
– Тогда по всем правилам! Ты вызываешь – я выбираю оружие!
– Выбирай! – резко сказал Ласточкин. – Только учти, я твоими самбо и каратэ не владею! И если ты честный человек…
Копейкин не дал ему договорить:
– Так, если я честный человек, мы на пинг-понговых шариках, что ли, будем драться? Ласточкин, я почему-то не люблю, когда слишком много говорят о честности…
– Всё… Значит, будем драться!
– А я не собираюсь драться! – спокойно сказал Копейкин. – Если я выбираю оружие, – медленно продолжал он, – то считай, что я его выбрал… И пусть наши дороги разойдутся раз и навсегда.
Не оглядываясь, он вошел в подъезд.
И вот он опять сидит в темной кухне, где горит одна газовая горелка. Зазвонил телефон.
– Петь, ты куда делся? – услышал он тихий, взволнованный голос Горошкиной. – Что еще за шутки? Мы тебя ждали-ждали и мороженое тебе купили!
– Я не смог… – только и сказал Петя. – Потом расскажу.
– А-а… – посочувствовала Маша. – А мы уж не знали, что думать, знаешь, как волновались!
– Извини!
– Ну что ты, Петь, ладно!
– Как Юрский?
– Хорошо. Жалко, что Колины стихи не послушали, правда?
– Он их оставил. Я тебе завтра их отдам.
– Ой, завтра Петь?! Я не доживу! – капризничала Горошкина.
– Доживешь!
– Петь, а Петь, почитай хоть, а?
Пеги молчал. Потом сказал покорно:
– Ладно.
И после паузы начал читать, безразлично, как чужие слова:
Я хочу, чтобы время бежало.
Словно быстрые-быстрые лыжи.
Проживу я тогда очень мало,
Но зато очень много увижу!..
Меня ведут, как горные спирали,
Дороги жизни бесконечно ввысь
Я не хочу, чтоб люди повторяли:
Потише лезь, смотри не оступись!
Петя замолчал. Молчала и Горошкина.
– Ты что, спишь, Горошкина? – спросил он тихо.
– Нет, Петь, не сплю… Я думаю…
– О чем?
– Какая я счастливая!..
– А-а… А хочешь теперь наши детские почитаю?..
« Когда я вырасту и стяну великаном,
Я кем разбитые копенки излечу...» – начал он, но Горошкина его остановила:
– Это мои любимые! Петь, это я наизусть знаю, я сама тебе их почитаю, хочешь? Только завтра… Спасибо тебе за все. Петь… Спокойной ночи…
Копейкин молча повесил трубку.
Был ранний час, под утро, уже светало. На море штормило, казалось, вот-вот пойдет дождь.
Здесь, на пустынном берегу, на холмах, собрались ребята – обе компании.
Герои стояли в стороне, не глядя друг на друга, погруженные в свои мысли. Копейкин бросал камешки в море, Ласточкин закидывал в рот вишни и сплевывал косточки.
Ребята установили два больших ящика метрах в двадцати друг от друга.
Когда все было готово, Копейкин, круто повернувшись, сказал:
– Посигнальте!
И разом отсигналили несколько фонариков.
– Вот фитиль! – сказал Копейкин и показал на огромный; белый шнур. Он сложил шнур пополам и разрезал посередине – все видели, что половины одинаковые.
– Условия такие: мы сядем на ящики и зажжем фитили. Кто первый встанет, тот проиграл. Судья отсигналит фонарем – это сигнал победителю.
Мальчишки притихли.
Ласточкин и Копейкин разошлись каждый к своему ящику. Они сели спиной друг к другу, так, что шнура никому из них не было видно. Они видели только судью. Судья отсигналил, и фитили зажгли.
– Всем отойти! – приказал Копейкин.
Ласточкин сидел и с безразличным видом глядел на темное небо.
А Копейкин… Копейкин взял газету «Советский спорт», развернул ее и принялся читать, хотя непонятно было, что он там видел…
Зрелище было жутковатое. Два ярких огонька медленно съедали шнур. Ребята замерли. Ребячьих лиц не было видно – только два пламени и силуэты двух мальчишек, сидящих на ящиках.
Огонь подбирался все ближе и ближе. Ласточкин уже не смотрел на небо, а куда-то перед собой, стараясь угадать по отражению, насколько близко был огонь. Копейкин по-прежнему сидел, заложив ногу на ногу, и читал…
Теперь фитиль укорачивался с катастрофической быстротой. В напряженной тишине было слышно, как шуршал шнур и шипел огонь.
И тут Ласточкин не выдержал и… встал, стараясь сохранить спокойствие и достоинство. Движения его были спокойны, размеренны и осмысленны. Было похоже, что он вдруг решил, что все это просто глупо…
Судья мгновенно отсигналил фонарем – и двое ребят тут же бросились тушить огонь.
А Копейкин… Нет, он встал не сразу. Он свернул газету, засунул ее в карман и только потом встал.
Никто не видел, как он был бледен.
– Бертолетову соль верните в химический кабинет! – спокойно сказал он.
Ласточкин сделал несколько шагов к нему навстречу и протянул пачку сигарет.
– Хочешь закурить? – предложил он, стараясь сохранить достоинство.
– Я не курю! – Копейкин отвернулся и пошел не оглядываясь.
Тихое воскресное утро обещало прекрасный день. Листья на деревьях едва шевелились от легкого ветерка.
Горошкина, еще сонная, в халатике, вышла на балкон и сладко зажмурилась от солнца.
Копейкин на своем балконе делал разминку с гантелями.
– С днем рождения!
Горошкина счастливо рассмеялась:
– Спасибо! Что ты мне желаешь?
– Исполнения всех желаний, какие у тебя есть!
Она опять засмеялась:
– Но у меня их миллион!
– Ну и пусть весь миллион!
– Петь, – она высунулась на его половину. – Я боюсь…
– Чего? – Копейкин перестал махать гантелями.
– Сколько народу будет!.. Целый класс! У меня никогда не было столько.
– Чудачка! Плохо, что ль!
– Я не к тому… Ты мне поможешь?
– Что за вопрос?
– Как ты думаешь, Коля танцует?
– Коля? Прекрасно танцует!
– Сколько сразу всего кончается и начинается, правда?
– А что? – не понял Петя.
– Кончились мои пятнадцать лет… Кончился учебный год… Разъезжаются ребята… Завтра уедет Коля на сборы… А начинается – пето, каникулы!..
– Так что, мне в магазин идти, что ли? – Петя перешел к делу.
– Я тебе список дам, ладно? Не запомнишь ведь!..
В то же раннее утро на опустевшем школьном дворе можно было увидеть двух мальчишек. Это были Федя Ласточкин и Коля Кристаллов.
– Я это давно знаю, – спокойно говорил Федя Ласточкин. – Только никому не говорил. Тебе – первому…
У Коли передернулось лицо.
– Этого не может быть! – сказал он в отчаянии.
– Вот. Смотри… – И Ласточкин протянул бляшку-медальон с фотографией Маши Горошкиной. – Он это на поясе носил!.. Всегда с собой!
Коля взял фотографию, долго смотрел на неё.
А Ласточкин нарочито спокойно продолжал:
– Да ты на него обижаешься, что ли? Брось! Мне лично его жалко… маленький, уродливый… Все из кожи лезет, самоутверждается… Я-то его с детства знаю – его били все! Вот он и стал тренироваться, чтоб не обижали… И отец пьяница… А он шута из себя строит… Как будто все это мало его трогает! Горошкина, конечно, не подозревает… Она просто привыкла к нему… как… к ночному горшку!
– Подлец! – прошипел Коля. – Какой же ты подонок! Я даже не мог представить себе, какой ты… – Он резко повернулся и побежал.
– Отдай фотографию! Слышишь? – крикнул Ласточкин. – Нечестно!
– Никогда! – крикнул Коля, едва скрывая свое презрение и ненависть.
Раздался звонок, и, весело что-то насвистывая, ничего не подозревавший Копейкин пошел открывать дверь.
Коля почти ворвался в квартиру, так что Петя от неожиданности даже шарахнулся в сторону.
– Я все знаю! – губы его дрожали. И он протянул бляшку. – Вот! Мне дал Ласточкин!
Петя побледнел. Опять что-то беззащитное мелькнуло в его лице, он снова стал похож на маленького беспомощного мальчика.
– Я давно догадывался! – горячо говорил Коля. – Все это выдумки твои идиотские! Вот ответь мне прямо: зачем ты затеял это? Для меня? Я не понимаю! Ради чего ты старался? Глупо! Нравиться ты ей не можешь, это ясно, ну уйди в сторону, если у тебя есть самолюбие! А ты!.. А стихи твои… Подумаешь! Без стихов можно обойтись. Надо пойти и все честно ей сказать.
– Хорошо. Давай пойдем и скажем, – тихо сказал Копейкин.
– А я при чём? – удивился Коля. – Я вообще тут ни при чём! Это твоя затея, ты и скажешь! Так будет справедливо! Да… в идиотское положение ты меня поставил!
– Хорошо… Я пойду и все скажу сам…
– Что? Что ты скажешь? – крикнул он. – Опять что-нибудь?
Петя молчал. Сейчас, вот сейчас он что-то решал для себя, очень важное. Потом сказал, как приговоренный говорит свое последнее слово:
– Я скажу… Я скажу: прости меня, Горошкина. Это я придумал всю эту дурацкую затею со стихами! Я хотел, чтобы всё-всё сбылось, что ты хочешь! Я думал как лучше, а вышло хуже… Нечестно получилось… Ну их к черту, эти стихи! И будь они прокляты! Никому они не нужны! И даю честное слово, что вообще никогда… ничего… никаких фокусов и никаких стихов!.. Хватит. Я ухожу в сторону… Забудьте про меня!.. Так? – спросил он тихо и робко.
– Так! – облегченно вздохнул Коля. – Очень складно. И честно и прямо.
– Только… – виновато сказал Петя. – Я скажу это завтра, ладно? У неё сегодня такой день… Она так ждала его…
– Ой, Петь, я совсем забыл! – воскликнул Коля. – Ты прав, давай завтра! А завтра… я уеду… А ты скажешь. До осени тыща лет! Все позабудется! Правда?
– Пошли в магазин. – Копейкин разглядывал список, который держал в руках, как будто это было самое важное в его жизни. – Значит, так: надо купить семь банок майонеза. Миндальных пирожных – двадцать штук. Сыру – семьсот граммов. И хлеба.
Ребята и не подозревали, что за балконной перегородкой замерла Горошкина, которая так и осталась стоять с веником в руках – неподвижная, потрясенная…
Вечером того же дня квартира Горошкиной наполнилась шумом, смехом, суетой. Ворвалась ватага ребят с большой гроздью цветных воздушных шаров, разрисованных рожами-масками. Визг, вопли, поздравления.
На кухне мальчишки открывали консервы, а девчонки резали салаты, красиво укладывая их на тарелки.
В комнате, прямо на полу, ребята слушали музыку, разглядывая новые пластинки.
– Отличная пластинка! – с удовольствием рассказывал Кристаллов. – Совсем не запилена. Кстати, этот Бобби Фаррелл и аранжировщик и продюсер!
В коридоре толстый добродушный Пайкин, стараясь переорать шум, смех и музыку, кричал в телефон:
– Джульетта Ашотовна! Мы без вас не садимся! Мы все вас ждем! Умоляю, не нарушайте традицию!
– Скажи, что Ленка её любимый салат сделала! – подсказывали девочки.
– Ленка ваш любимым салат сделала! Не «может быть», а обязательно! Хорошо!.. Копейкин за вами заедет!
Они ворвались я столовую с криками:
– Ура! Джульетта приедет!
В это время Джульетта Ашотовна в передней собственной квартиры, запутавшись в рулонах с обоями, что-то говорила. Копейкин был ко всему безучастен.
– Вот эти тебе нравятся? Настоящий цвет само! Но я лично люблю зеленые. Зеленый – это цвет надежды! Это я хочу к себе в комнату. А вот эти… – Она развернула следующий рулон. – Эти очень похожи на старинный штоф! Серое с серебряным. Это я хочу я гостиную. Еще есть чудные… Вот… Я Галке хочу… Кораблики, морячки и собачки! Там еще были изумительные сиреневые обои… Сиреневый цвет любил Байрон. Идеально для кухни, но дорого!
Джульетта Ашотовна вдруг замолчала, удивленно заморгала – она поняла, что мальчик ее не слушает.
– Давайте я телевизор посмотрю. Чего у вас там! – безразлично сказал Копейкин.
– Да… Сейчас… Там Галочка что-то крутила…
Они прошли в комнату, и Копейкин остановился на пороге.
– Тебя что-то удивляет? – улыбнулась Джульетта Ашотовна.
– Книги…
Комната была буквально завалена книгами. Книги лежали на полу, на рояле, на окнах, стопками, связками.
– Книги? – как будто удивилась Джульетта Ашотовна. – А вазочки? Ты где-нибудь видел столько вазочек? А почему? Потому что я – учительница! Каждый праздник мне дарят по вазочке! – засмеялась она.
В дверь позвонили, звонок был громкий, долгий, настойчивый Джульетта Ашотовна открыла дверь, да так и замерла.
В дверях стоял молодой здоровенный мужчина в распахнутой куртке, в руках он вертел цветочек и улыбался во весь рот.
– Привет, свояченица! Войти-то можно? – и он, не дожидаясь ответа, прошел в прихожую.
– Коля, у меня денег нет! – сказала она тихо, но твердо.
– А я Галочку хочу повидать! Просто повидать дочку. Это можно?
Он без церемоний прошел прямо в туалет, ни на минуту не прерывая разговора.
– Ты почему не на работе? – строго спросила Джульетта Ашотовна.
– Кто не на работе? Я на работе! В ночь. Вон машина внизу. Поехали кататься? И Галочку заберем! « Поедем, красотка, кататься!» – напел он и закружил Джульетту Ашотовну.
– Галку ты не получишь!.. Пьянь? – вдруг выпалила она.
– Учуяла! – расхохотался он. – Прямо ГАИ! Да все нормально! Увидишь, все в норме!..
Коля ходил по кухне, шаря по кастрюлям.
– Мне юрист знаешь, между прочим, что сказал? – Он понизил голос.
– Что? – дрогнула Джульетта Ашотовна.
– Что дочку я могу в любое время от тебя забрать! – Ссориться ему явно не хотелось, он лишь вздохнул как-то устало. – Ладно… Ну чего мы с тобой собачимся? Ну, неужели как люди нельзя?
Он широко улыбнулся:
– Раз кататься не желаешь, угости хоть чем-нибудь… А то я обедал знаешь когда! Перехвачу и… исчезну… Слово даю! Испарюсь!
– Господи! Ну конечно!
Джульетта Ашотовна засуетилась в кухне, а свояк поудобнее устроился за столом.
– Ты колбасу будешь? Вот еще немного пюре…
– Давай колбасу! Огурчиков солененьких! Яишенку бы сообразить!..
Джульетта Ашотовна торопливо накрывала на стол.
Коля вдруг задержал ее руку:
– Слушай, а стопаревича не сообразишь?
– Ты же знаешь, у меня не бывает… – оправдывалась она. – И потом, Коля, извини, но тебе хватит!
– А пятерочки не найдется? Пятерочку!
– Боюсь, что нет…
В кухню заглянул Копейкин.
– Отвертку бы… Где можно взять?
Джульетта Ашотовна видела, что Копейкин мрачен, она поспешила в комнату, сказала извиняясь:
– Я быстро… Ты не торопишься? Подожди!.. И пойдем… Это муж моей покойной сестры. Галочкин папа…
Вернувшись на кухню, она спросила с надеждой:
– Все? Наелся?
– Вот сейчас чаю выпьем и поедем кататься! – куражился Коля. Он был в хорошем настроении. – Галка! Поедешь кататься?
