Текст книги "Когда я стану великаном"

Автор книги: Александр Кузнецов

Соавторы: Инна Туманян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Смятение ее не ускользнуло от Копейкина. Но тут прозвенел звонок.

Копейкин развел руками, сказал с сожалением, кротко, как только мог:

– А я как раз собирался перейти к Лермонтову!

Утренний густой туман застилал все вокруг.

Горошкина торопилась в школу. Может быть, оттого, что в тумане всегда есть что-то завораживающее, или оттого, что сейчас её никто не видел, она шла и тихо читала стихи. Иногда она замедляла шаг, осматривалась, прислушивалась…

Прохожие возникали где-то совсем уже рядом и тут же исчезали. Машины шли в молочном мареве, пробивая дорогу ярким светом, – не ехали, а ползли. И все – люди и машины – двигались медленнее, чем обычно, и чаще, чем обычно, слышались гудки. Промчался невидимый поезд метро, вынырнувший на поверхность…

Ома пересекла трамвайную линию и свернула в переулочек.

Ее обогнал велосипедист с ярким фонарем у руля. Она сразу узнала эту красную куртку и мелькнувшее лицо: это был новичок из 8 «а». Он промчался мимо, и, казалось, не заметил, как она остановилась и посмотрела ему вслед.

Но когда она свернула в следующий переулок, где было совсем мало прохожих, велосипедист возник вдруг где-то сзади – она невольно обернулась на яркий фонарь и снова увидела красную куртку.

Маша замедлила шаг – велосипедист замедлил движение, она прибавила шаг – то же самое сделал велосипедист.

Он ехал следом, сохраняя некоторое расстояние. Сомнений быть не могло: он освещал ей дорогу.

Она сворачивала то в один переулок, то в другой, петляла, переходила на другую сторону мостовой – велосипедист точно следовал за ней и все время держал её в луче фонаря.

Федя Ласточкин свернул в пустынную подворотню. Здесь его ждали весьма подозрительные парни.

Они о чем-то шептались, но, видя, что никого нет вокруг, стали говорить громче и смелее.

– Отделайте его как следует! Это лучший копейкинский дружок, Васька Белкин. И навесьте ему на мозги, что получает за все их дела! Поняли?

– Ясненько! – кивнул коренастый крепыш, видно, «главный». – В чем одет?

– Голубая нейлоновая куртка, красная шапка и шарфик. Он каждый день ходит через этот пустырь к брату в больницу.

– Авансик?

И Ласточкин вынул из портфеля пластинки заграничной жвачки и блок сигарет.

Никто не видел и не слышал их, только какая-то фигурка прошмыгнула мимо и исчезла.

Только она, вездесущая Татка Травкина, видела их и слышала этот заговор.

На школьном дворе во время перемены ребята гоняли мяч, бегали, возились, кое-кто просто грелся на солнышке. Прозвенел звонок, школьный двор опустел, все разбежались по классам.

Только Копейкин и двое его приятелей направились в противоположную от школы сторону.

И тут же наткнулись на Эльвиру Павловну.

– Копейкин? Куда это вы? Опять что-то замышляете? – подозрительно спросила она.

– От вас ничего не скроешь! Замышляем! – Он понизил голос, кивнув ребятам, чтобы шли дальше. – Вот это наш мозговой центр, – показал он вслед ушедшим ребятам, – и методом мозговой атаки мы должны…

– Какой центр? Какая атака? – встревожилась Эльвира Павловна, но тут же, заподозрив подвох, сменила тон:

– А почему ты не на физкультуре?

– А я освобожден! – Копейкин улыбнулся одной из своих лучезарных улыбок и, сделав «чао», исчез.

Он догнал ребят, когда они переходили улицу.

– Дура она чокнутая! Что ты с ней… – недоумевал Белкин.

– Взрослые, Васенька, дураками не бывают! У них это не принято. Где ты говоришь эта больница?

– Слушай, а может, но ходить сегодня? Ну их и черту! Я, правда, обещал брату котлет домашних…

– Нет, ты пойдешь и отнесешь ему котлеты! – резко сказал Копейкин.

Через пустырь с огромными лужами и редкими островками цветущих верб по сырой тропинке шел мальчишка в голубой куртке и красной вязаной шапке.

В руках у него была большая сумка-сотка, набитая свертками, пакетами с молоком.

В арке, под железнодорожным мостом, появились трое лохматых парней, шли они неторопливо, а один из них тренькал на гитаре.

Когда они поравнялись с Белкиным, лохматый в кожаной куртке вдруг задержался:

– Слышь, малый, ты это… попить не дашь? – он указал на пакет с молоком.

Белкин с готовностью достал пакет и протянул. Тот не спеша вынул из кармана складной нож, щелкнул кнопкой, полоснул по уголку пакета и спокойно спрятал нож в карман. Пил он неторопливо, ожидая, пока его дружки подойдут ближе. Потом сделал несколько глотков парень в тирольке и передал тому, что с гитарой, а тот, сделав обманное движение, резко сжал пакет и направил струю молока прямо Белкину в лицо. Белкин ловко уклонился, и струя попала прямо на лохматого в кожаной куртке.

Парень вскинулся, бросился на Белкина и сорвал шапку. Но тут Копейкин – а это был он – неожиданно ударил его в живот, так что тот сразу будто переломился пополам. Отпрыгнув, Копейкин нанёс второй ловкий удар сеткой подоспевшему парню в тирольке. Тогда на него кинулся гитарист. Копейкин увернулся, успев подставить ножку.

Длинноволосый главарь уже опомнился и, хрипло ругаясь, опять бросился на Копейкина, норовя схватить его за горло. Но Петя опять увернулся.

Драка шла отчаянная. Маленький мальчишка то и дело мелькал между здоровыми парнями, которые никак не могли его схватить.

А неподалеку, из будки телефона-автомата, наблюдал за этой дракой Федя Ласточкин. Следили за ней и ребята-болельщики, лучшие люди 8 «б», готовые в любую минуту прийти на помощь товарищу.

Когда на пустырь ворвалась милицейская машина, трое парной уже опять бросились на Копейкина.

И тут лучшие люди 8 «б» увидели тот класс борьбы, который Копейкин выдавал редко: он стремительно подсек и бросил через себя главаря, поймал на прием бросившегося на него гитариста, который, истошно крикнув, врезался а громадную лужу.

Милиционеры мчались со всех ног.

А с другой стороны наступали лучшие люди 8 «б».

Лохматых парней, скулящих от боли, по уши перемазанных в грязи, грузили в милицейский «рафик». Молоденький милиционер укоризненно качал головой:

– Такие большие связались с маленьким! Как не стыдно – трое на одного!

А Копейкин ухмылялся, облизывая рассеченную губу и потирая огромный подтек на лбу:

– Я уверен, товарищ старший лейтенант, что они уже находятся на пути осознания своих дурных намерений! Очень вас прошу, относитесь к этим заблудшим с максимальной снисходительностью!

– Ладно, разберемся! – только и сказал лейтенант.

Копейкин улыбался, хотя его слегка мутило, он был грязный, мокрый, и сил хватило только на то, чтобы чуть покоситься на телефонную будку – он боялся упустить Ласточкина.

Лучшие люди 8 «б» тем временем собирали трофеи: пояс с железной «позолоченной» пряжкой, гриф от гитары, рукава куртки, кожаную тирольку и перепачканный трехцветный шарф.

Они сграбастали все это в кучу, подошли к Ласточкину, и по команде Копейкина трофеи полетели к его ногам.

Петя Копейкин и Вася Белкин сидели в кухне и с остервенением били молотками по подошвам, обрабатывая Петины башмаки. Они прибивали «платформы» – так башмаки становились выше.

– Повтори, как она сказала, точно! – Копейкин был очень возбужден.

– Ну, она сказала… – Вася повторял, видно, уже в сотый раз. – Что ей очень нужно тебя видеть. Лучше бы не дома. Что очень срочно. И нервничала…

– Горошкина нервничала – невероятно! – воскликнул Копейкин. – Сколько времени?

– Начало пятого, еще целый час…

Но Копейкин торопился. Чисто умытый, мокрые вихры торчали во все стороны, глаза лихорадочно светились… Он тщетно боролся с накрахмаленной рубашкой:

– Я скоро выкину эти идиотские рубашки! – Он старательно отдирал крахмальные рукава. – Мать их купила на вырост, говорит, что скоро сядут. Я их уж раз десять стирал – ни черта не садятся!

– Готов! Надевай! – Белкин поставил «платформы» на пол.

Копейкин влез в башмаки, попробовал пройтись – он еле двигал ногами.

– Вот черт! Гвоздь огромный.

– Ватку подложи!

Хорош же он был сейчас! В свежей рубашке и выглаженных джинсах, он стал выше ростом. Глянул в зеркало – что-то беззащитное, беспомощное вдруг мелькнуло на его лице…

– Платок есть? – Он подмазывал крахмалом синяк под глазом. – Мой весь в крови.

– Не глаженный.

Они встретились на боковой аллейке парка, где было довольно пусто.

Он сразу увидел её светлый плащик.

Она радостно бросилась к нему навстречу, и, действительно, щеки ее пылали больше, чем обычно, и глаза блестели больше, чем обычно, а волосы разметались по плечам.

– Копейкин! Петеньке! Умница! – щебетала она так радостно, словно они не виделись целую вечность.

Копейкин был несколько напряжен, может, и потому, что боялся, отчаянно боялся, что Горошкина заметит его ботинки, а объясняться ему не хотелось.

Но Горошкина ничего не заметила.

– Господи! Живой! Петька! Я думала, они тебя там изуродуют! Били тебя?

– Не очень… – Копейкин скромно улыбался.

– Вон подтек какой! – ахала Горошкина.

– Да ерунда! Первый раз, что ли… – Копейкин смутился, он наивно полагал, что подтека она не заметит.

– Сколько их было? Мне говорили, десять человек! – Она смотрела на него восхищенно.

– Какие десять! Уже придумали!.. Всего трое!

– Ну расскажи!

– Да ладно!.. С тобой-то что?

Горошкина вдруг смутилась, такой Петя ее не видел ни разу.

– Не знаю, как тебе сказать… Может, потом, а? Видишь и… – залепетала она. – Мы ведь с тобой всегда смеемся… А тут – серьезно это, понимаешь? – жалобно сказала она.

– Ну? – Взволнованный Копейкин не спускал с нее глаз, боясь что-нибудь пропустить.

– Дай честное слово – не будешь смеяться!..

– Честное слово! – горячо заверил ее Копейкин.

– Помнишь, в первом классе мы клятву давали? Глупо, конечно, но я помню.

– И я помню, – сдерживая волнение, сказал Копейкин. Горошкина вдруг подняла на него свои синие глаза.

– Я совсем недавно вдруг стала вспоминать детство… Чего это я – не знаю!.. Вдруг вспомнила, как в лагерь первый раз ездила. Как ты подрался из-за меня… Как заячью капусту собирали… А как ты научился плавать – помнишь? За одну ночь!

– А у тебя было такое платье, в горошек, меня почему-то поразило, что и фамилия у тебя такая!..

– А как я скарлатиной болела, а ты мне мороженое приносил?.. И тогда написал первые стихи:

 
Когда я вырасту и стану великаном,
Я всем разбитые коленки излечу!
И всех ребят из нашего подъезда
Я через крыши прыгать научу!
 

– Машка! – тихо сказал Копейкин. – Ты и это помнишь?

Она кивнула.

– Ну, вот ты и вырос… Не очень, правда… – Маша лукаво улыбнулась. – Ну разве это имеет значение?

– Так ты мне хотела что-то сказать, наверно, да? – осторожно спросил он.

– Верно, Петь… Я… Понимаешь… Мне… Мне очень нравится один человек! – набралась она наконец духу.

– И что? – замирая, спросил он.

– И я не знаю, как он ко мне относится… Хотя иногда мне кажется, что и он…

– А ты – спроси! – еще тише сказал Копейкин.

– Да я его не знаю толком… Я видела его издалека. И ни разу не разговаривала.

– ???

– Знаешь, этот новенький из 8 «а». Он недавно пришел, совсем перед каникулами, а потом на сборы уехал… Но знаешь его?..

– Нннет… – еле выговорил Копейкин.

– Ты и не обратил внимания? Неужели?

– Какой он из себя? – убийственно спокойно спросил Копейкин.

– Такой высокий, красивый, баскетболист. Очень скромный. Он похож на… Вот я таким представляю себе капитана Грея из «Алых парусов». Я несколько раз ходила на тренировки в спортзал смотреть… Я думала, он избалованный. А он на девчонок – вообще ни на кого не глядит!

– А может, он – дурак?!

– Нет, нет, не может быть!

– Почему – а если?

– Тогда не знаю… Значит, я ошиблась… И тогда…

– Что?

– Значит, я самая несчастная! Вот что! И я – дура, понимаешь?! Ну что мне делать, Петь?

– Не знаю…

Она заметила, что Копейкин вдруг помрачнел, и забеспокоилась:

– Тебе больно, да? Ты только скажи, а? Пойдем домой!

– Пустяки…

Она протянула ему записку, которую долго мяла в руках.

– Ты передай ему вот эту записку, если тебе, конечно, не трудно…

– Зовут-то его как?

– Коля Кристаллов. И еще… я хотела сказать… тебе смешно, да?

– А что, разве заметно?

– Чего ты такой кислый?

– Погода! – мрачно ответил Копейкин.

Копейкин долго бродил по городу, пока не оказался где-то на окраине, у затона. Здесь было пустынно и тихо.

Странное это было зрелище – целое кладбище кораблей! Старые, ржавые, ободранные, они стояли, тесно прижавшись, а когда поднимался ветер, оторванные железки бились друг о друга, издавая жалобный звон.

Он слонялся по палубам, пролезал в каюты, заглядывал в рубки, а потом, присев у воды, пускал кораблики и долго смотрел им вслед, пока ветерок совсем не уносил их неведомо куда.

Потом он с яростью отодрал подошвы и закинул их далеко-далеко, как только смог…

Джульетта Ашотовна опаздывала.

Класс гудел, ребята роились группками, спорили, болтали, девчонки причесывались, рисовали на доске последние фасоны платьев.

– Слушай, слетай в учительскую, узнай, – если Джульетта заболела, махнем в кино! – сказал кто-то Белкину, и Белкин тут же, перемахнул через парты, вылетел в коридор. В пустом коридоре он наткнулся на Копейкина. Тот был чем-то озабочен.

– Слушай, ты его видел?

Белкину не надо было долго объяснять.

– Говорит, он заболел…

– Ну как он хоть выглядит!

– Здоровый такой. Баскетбольного роста… Слушай, Смайлинг не пришла.

– Не пришла? – У Копейкина тотчас мелькнула озорная мысль, – Тсс! Тихо!

Одним прыжком он очутился у двери класса и притаился.

–  Вот это самый беспокойный класс, Николай Николаевич! Уверяю вас, Копейкин всех их превратит в преступников! – Копейкин великолепно имитировал Эльвиру Павловну, поразительно меняя голос. – Дисциплина здесь ужасная! – негодующе продолжала «Эльвира Павловна», – Крапов, Тарасов и Дралюк спят на задних партах третий урок! Они простояли всю ночь за билетами на хоккей, а теперь отсыпаются!

В классе ребята разом замолкли и насторожились.

– С кем это она – шепнул Генка.

– С новым завучем! Разбуди ребят, а то…

– Откуда она знает? Вот стерва!

А за дверью «Эльвира Павловна» продолжала:

–  Юрьеву и Павшину я видела вчера с размалеванными глазами на последнем сеансе, куда дети до шестнадцати лет не допускаются… Шувалов весь урок тер наждаком джинсы, чтобы походить на хиппи! Не верите? Зайдите, посмотрите!..

Ребята быстро расселись по своим местам.

Но «Эльвира Павловна» не унималась:

–  У Коровкиной и Виноградовой портфели набиты косметикой! Они на уроках ногти лаком покрывают!

Коровкина, покрывавшая зеленым лаком ногти, испуганно застыла, глаза её округлились, она тут же лихорадочна стала прятать лак.

–  А Нарин и Лебедев простаивают в очередях за женскими батниками! Вы думаете – зачем? Они перешивают их, клеят заграничные ярлыки и носят вне школы! Не удивлюсь, если они их и перепродают. А это знаете чем кончится?

В классе началась тихая паника.

Тем временем за дверью, как можно было понять, появилась Джульетта Ашотовна.

–  Простите меня, ради бога! Со мной неожиданное происшествие приключилось!– извинялась она.

– Слава бегу, Смайлинг пришла! – прокатился по классу шалот.

А за дверью англичанка продолжала:

–  Понимаете, я купила три килограмма апельсинов и повела Галку к знакомым. Пошли мы через зоопарк. Я все рассчитала, честное слово! Но, понимаете… Вы давно были в зоопарке? Слушайте, это такая прелесть – площадка молодняка! Ослики или эти, как их, медвежата! Галка стала кормить зверушек, а тут еще детский сад подошел, ну, словом, они разобрали у меня все апельсины! Ну как им не дать? Вы не поверите, какая тут началась кутерьма! Резво я могла их остановить, это был такой восторг! Какой у вас дивный галстук, Николай Николаевич! Чудесный! Да. Словом, я и сама стала… с ними… В общем… Вот так получилось!..

Виноградова все-таки решилась выглянуть в коридор – и громко прыснула. Дверь мгновенно распахнулась, в класс ворвался Вася Белкин и заорал:

– Все роли исполнял народный артист Петр Копейкин!

Класс заревел от восторга. Петя вскочил на стул и закричал:

– Смайлинг нет, пошли все в кино!

Единодушное «ура» было ему ответом.

Вот тут-то отворилась дверь и в класс влетела Джульетта Ашотовна.

– Друзья мои! Ради бога, извините меня! Но со мной приключилось неожиданное происшествие! Я забыла очки, перепутала номер троллейбуса…

Раздался такой хохот, словно класс взорвался, слава её утонули в этом хохоте. Она что-то еще говорила, но это уже было, как в немом кино…

Добрая Джульетта Ашотовна поняла все по-своему: ее простили, на нее не сердятся, она пришла в прекрасное расположение духа и, довольная, улыбалась.

– Смайлинг, друзья мои! Кип смайлинг! Держите улыбку! Все хорошо, что хорошо кончается! А теперь – урок!

Ребята расселись по местам.

– Чем вы меня сегодня порадуете? Виноградова! Пожалуйста!

Ленивая Виноградова нехотя сонно пробубнила:

– Мы должны были выучить отрывок из «Ромео и Джульетты». Девочки – за Джульетту, мальчики – за Ромео.

– Прекрасно! – обрадовалась Джульетта Ашотовна. – Начинай за Джульетту, а за Ромео – Тарасов.

Виноградова обреченно шмыгнула носом, начала монотонно, спотыкаясь, произносить по-английски:

 
Ромео, как мне жаль, что ты Ромео!
Отринь отца да имя измени,
А если нет, меня женою сделай,
Чтоб Капулетти больше мне не быть.
 

Унылая корявость Виноградовой быстро согнала улыбку с лица учительницы. И, конечно же, это не ускользнуло от зоркого глаза Копейкина.

– Но это же невозможно слушать! – крикнул он с места. – Это же просто похороны мокрицы! А ведь это любовь! Любовь!

Учительница одобрительно закивала.

– А давайте, как в театре? – предложил Копейкин. – Так лучше усваивается! – И, не дожидаясь согласия или разрешения, он вскочил, схватил и потянул к доске свой стол.

– Как в театре! Как в театре! Давайте! – заорал класс.

Учительница растерялась, но прежде, чем она успела что-нибудь сообразить, поднялась великая возня, и через минуту в центре класса возникло громоздкое сооружение, изображающее балкон.

Неукротимый Копейкин взлетел на верхнюю площадку этой нелепой конструкции, сотворенной из столов и скамеек, и проверил ее прочность и устойчивость.

– Джульетта Ашотовна, здесь абсолютно надёжно! – кричал радостный Копейкин. – Поднимайтесь, и ничего не бойтесь! А мы вас подстрахуем! Ребята, да помогите же!

Учительница на секунду замерла.

– Ты хочешь, чтобы я полезла наверх? – наивно спросила она.

– Конечно! Вы же играли в театре! Да неужели вы думаете, что кто-нибудь из этих (он кивнул на девочек) устриц способен произнести текст так, как надо? – страстно убеждал ее Копейкин.

– Голубчик, я для Джульетты бабушка… – слабо сопротивлялась учительница, однако скрыть, что ой это приятно, она не могла. И Копейкин это видел.

– Вы же играли на сцене… – умолял ее Копейкин, – а никто из нас не видел эту бессмертную трагедию. Нас же до шестнадцати лет на спектакль не пускают! – Он набирал пафос, голос его дрожал, а в глазах было такое горе, такая боль от невозвратимой потери…

– Джульетта Ашотовна, пожалуйста!

– Мы вас просим!

– Сыграйте! Мы же правда не видели…

Учительница сдалась.

– А… Мальчики! Кто знает текст Ромео хорошо?

– Я! – звонко крикнул Копейкин.

– Как же… я… без очков… туда…

– Белкин, Жуков, помогите! – приказал Копейкин.

Впрочем, Джульетта Ашотовна довольно ловко забралась на балкон.

И пьеса началась.

Копейкин стоял внизу, простирая руки вверх, он вдохновенно изображал Ромео:

 
Но что за блеск я вижу на балконе?
Там брезжит свет. Джульетта, ты как день!..
 

Едва зазвучали слова Шекспира, как Джульетта Ашотовна мгновенно всем своим существом с фантастической непосредственностью перенеслась в Верону…

Она действительно преобразилась и, позабыв обо всем на свете, шептала:

 
Что значит имя? Роза пахнет розой,
Хоть розой назови ее, хоть нет.
Ромео под любым названьем был бы
Тем верхом совершенств, какой он есть…
 

Теперь пришло время сказать, что «балкон» был построен таким образом, что дверь класса оказалась за спиной Джульетты Ашотовны.

Ребята сначала еле сдерживали смех, потом их захлестнуло истинное изумление, потом смущение от совершаемой бестактности. И все это победила игра.

Копейкин довольно бойко выкрикивал текст, после каждого монолога партнерши звучали аплодисменты, и по знаку Копейкина за дверь выскальзывала очередная группа девчонок и мальчишек. Предпоследним покинул класс Белкин.

Внезапно Джульетта Ашотовна прервала монолог и спросила как-то очень буднично:

– Все уже сбежали?

От неожиданности Копейкин даже присел и ошалело оглядел класс:

– Все…

Чужим, состарившимся голосом Джульетта Ашотовна отозвалась сверху:

– Ты тоже свободен. Можешь идти… – Она как-то вдруг съежилась, мельком глянула на него усталыми глазами.

– Забавно, должно быть, отсюда шарахнуться! Ладно… Давай руку, пока не ушел…

Копейкин не осмелился поднять глаза на учительницу, помогая ей спускаться вниз. На последней ступеньке Джульетта Ашотовна оступилась и… сломала каблук. Только молниеносная реакция Копейкина спасла ее от падения.

– О, господи! – Тяжело дыша, Джульетта Ашотовна усаживалась на стул. – Вот ведь надо было мне в среду отнести его в починку! Все нет времени! Как же я теперь пойду! Ты сумеешь починить, хоть как-нибудь, а, Копейкин?

Копейкин уже пришел в себя. Он лихорадочно стал вытряхивать портфель, соображая, чем бы забить каблук, – ага, вот батарейка «Марс», железная рулетка – годится!

Он ловко приспособил туфлю на столе и стал отчаянно стучать рулеткой. Джульетта Ашотовна с любопытством наблюдала за ним. Затем учительница, прохромав к окну, распахнула его.

И тут в класс влетела Горошкина:

– Джульетта Ашотовна, простите меня, ради бога! – задыхаясь, начала Маша. – Я опоздала!

Сообразив наконец, что класс пуст, Горошкина осеклась, вопросительно посмотрела на Петю. Копейкин опустил глаза, еще громче застучал рулеткой.

– А что, разве английского нет? – растерялась Маша.

– На кой черт вам сейчас английский! По случаю весны английский отменяется! – улыбнулась Джульетта Ашотовна.

– Вот, пожалуйста! – Копейкин протянул ей туфлю.

Она надевала туфлю, чему-то улыбаясь:

 
А там, над травой,
Над речными узлами,
Весна развернула
Зеленое знамя…
 

Начала она Багрицкого как-то между прочим.

И Копейкин тут же подхватил тихо, но спуская глаз с Джульетты Ашотовны:

 
Но я – человек.
Я – не зверь и не птица…
 

Джульетта Ашотовна улыбнулась:

 
Мне тоже хотится
Под ручку пройтиться…
 

– Всё в порядке. Гуляйте, дети мои, гуляйте. Кип смайлинг! – И, не глядя на них, вышла.

– Петь, ты записку передал? – Тут же бросилась к нему Горошкина.

– Я урок сорвал! – сказал он зло.

– Ну ладно, брось опять выдумывать…

– Я Джульетту обидел! Понимаешь? Джульетту! – он выбежал из класса.

Вася Белкин сидел в Петиной комнатке у телевизора. Шли последние секунды матча. Казалось, он вовсе не замечал, как Петя ходил взад-вперед из комнаты в кухню, поглощенный своими мыслями.

– Ну чего ты, Петя? – спросил Белкин.

– Телефон… – раздумчиво произнес Копейкин, – это некая данность. Набираешь номер – слышишь голос… А если не слышишь?

– Нету дома, что ли?

– Нету. Сказала, что позвонит сама. Может, забыла. Да и что я ей скажу?

– Может, нам смыться?

– Ты что! Я обещал!

– Будешь ждать?

– Ага… А чего остается?

– Это надолго, я пошел.

– Привет, Белка!.. – вздохнул Петя.

Она, конечно, позвонила. И хотя ничем особенным он занят не был – просто сидел не кухне, где был телефон, ел ложкой прямо из банки зеленый горошек, собирался жарить яичницу – но, когда взял трубку, голос его был небудничный и нескучный – это был голос человека, который очень нехотя отрывается от серьезного дела.

– Ну, рассказывай! – нетерпеливо начала Маша.

– О чем? – как бы не понял Петя.

– Как – о чем? Ты что, Петь? Я еле дождалась, пока родители к себе уйдут, сказала, что мне еще сочинение писать надо. Или тебе не удалось?

– Ты про Колю, что ли? Ну, мы познакомились, конечно…

– А чего его сегодня не было? Заболел, что ли?

– Ничего особенного, простудился.

– Ну и что. Петь, только подробней!

Петя скорчил рожу сам себе в оконное стекло, дескать, выкручивайся, хоть и плохи твои дела. Но Горошкина восприняла паузу иначе.

– Он тебе не понравился, да? – тихим, упавшим голосом, как-то напряженно спросила она. – Только честно. Петь!

– Ты что? Очень! – Петя завелся. – Это вот такой малый! Высокий, спортсмен хороший!

– Это все я знаю! – с досадой перебила его Горошкина. – Видела! Я же не про то… Я очень верю в первое впечатление, особенна твое… Он скрытный, как мне кажется. А я о нем хочу знать все, понимаешь? В общем… мне надо себя проверить!.. Интуицию, понимаешь?

– Понял! – бодро сказал Копейкин. – Я только не знаю, с чего начать. Он рассказывал много. Знаешь, это он кажется таким, замкнутым каким-то…

– Тебе тоже показалось, правда? Да?

– А на самом депо! Эх, повезло парню! Ну, в общем, если говорить честно, – он меня, знаешь, даже поразил…

– Чем? – замирая, спросила Горошкина. Она крутила завиток, а тут – просто застыла.

– А всем! Всем, что я про него узнал!

– Интересно, да? А что, Петь?

– Эх, Горошкина, ну вот что ты знаешь, например, про лесные пожары? Небось только читала?

– Про лесные пожары? – растерялась Горошкина. – А что?

– А то! Он с отцом на Куршской косе был, в Литве. Представляешь, сидишь ты на пляже, и вдруг по радио, в репродуктор, по всему пляжу: «Большой пожар в лесу! Просим всех, кто может… Всех, кто может…» И вот – останавливаются экскурсионные автобусы, отовсюду бегут люди, тут уже и пограничники… Когда горит горная сосна – это страшное дело! Тушить такой пожар по фронту почти невозможно!

– И что же делать? – Горошкина была совсем сбита с толку.

– Что! Есть одно средство, но очень рискованное: «огонь на огонь». Это когда поджигают такую полосу – чтоб поперек огня! Тогда пойдет огонь на огонь – и остановит! Но это очень опасно! Я, честно говоря, не поверил бы, если б сам не видал у него фотографию, Коля там черный от дыма, оборванный…

– Петь, как же… – со страхом проговорила Горошкина, – почему не поверил бы? Я бы сразу поверила!

– А как он рассказывал про поющие дюны!

– Какие дюны, Петь?

– Там же, на Куршской косе, он ходил с одной научной экспедицией в дюны. Они изучали эоловый процесс.

– Чего?

– А вот представь себе. – Копейкин рассказывал вдохновенно и едва ли слышал сейчас ее вопрос, – Ты только представь: дует зюйд-вест. Ночь… Луна… бледная пустыня песков уходит туда, к небу… Ветер шуршит по песку… Легонько так… Посвистывает… И получается такой странный звук: на впадинах – поглуше, на гребне – позвонче. Это поют дюны! Жалобная такая песня получается… Между прочим, это не преувеличение, можно составить даже формулу такой мелодии: из скорости ветра, угла наклона холма и среднего диаметра песчинок…

– Фантастика!

– Еще бы! А не фантастика – побывать на самом краю земли?

– Ой, ну Петь, какой еще край земли?

– А на мысе Дежнева, например? Представляешь, человек побывал там, где сливаются два океана! И сам, между прочим, прожил в каньоне шесть суток, пережидая пургу! Они там строганину ели, представляешь? А керосин, который они несли, превратился в белую кашу! Его и в примус не нальешь! Нужно было зажечь лучину – и под бидон, чтобы согрелся, керосин-то! Ничего себе, а? Рисковые ребята!

– Да что они там делали? – вырвалось у испуганной Горошкиной.

– Ну как… Они пошли смотреть знаменитое лежбище моржей у Наукана.

– А что это… Наукан? Где это?

– О, это страшное место – Наукан. Представь, Берингов пролив, как дно громадного ущелья, и по нему с ревом несутся ветры! Знаешь, какие там ветры? Камни рушатся с прибрежных скал! Вот там-то и есть это лежбище моржей. Покинули люди Наукан… Действительно, зачем там жить, туман ест глаза, ветер никогда не утихает… Зверобои сюда только наезжают. И все-таки кто-то же должен там жить, а? Вот и живут тем пять человек – из Ленинграда…

– А зачем?

– А там единственная в мире туманная станция. И Коля был там – шестым. И кошку им принес туда! А жил у механика радиомаяка. Жил там – ты только представь, – где рождаются туманы и никогда не затихает ветер. Там даже трава вообще не растет! Эх, Горошкина, мы даже во сне такого не видели!

– Он, Петь, ну прямо как у Джека Лондона!

– Сказала! Почище, Горошкина! Между прочим, он с севера такой закаленный приехал. Ведь у него сегодня температура сорок была!

– Ты же сказал – ничего особенного! – голос у нее стал тревожный.

– Потом стало ничего – а сначала… Он, знаешь, как от простуды лечится? Заворачивается в мокрую холодную простыню, прямо ледяную!

– Сумасшедший! – прошептала Горошкина.

– Это называется «эффект Кристаллова», сокращенно «эффект Никриса»…

Неожиданно он замолчал, почувствовал вдруг, как устал болтать, и вымученная улыбка его и бодренький голос совсем исчезли.

– Петь, ты что? – забеспокоилась Горошкина.

– Машка, ты будешь спать?

Она тихо засмеялась:

– Ага… Если засну!

Седьмые и восьмые классы 23-й школы вышли на субботник.

Субботник проходил на заросшей редкими кустиками замусоренной площадке рядом с большой стройкой; здесь разгребали мусор, копали ямы для посадки деревьев.

Работа – работой, а все-таки там, где был Копейкин, ребята стояли, опершись на лопаты, и слушали. А Копейкин увлеченно рассказывал, вернее, показывал, какие-то спортивные приемы.

Ласточкин окликнул проходящего мимо Колю Кристаллова.

– Ты ведь в команде разыгрывающий? Точно?

– Да.

– Ну, что я тебе говорил! – торжествующе обратился Ласточкин к приятелю Славке.

– Но ведь Копейкин…

– А что Копейкин? Врет твой Копейкин. Перед Горошкиной хорохорится. Купили тебе! – И он повернулся опять к Коле. – Представляешь, тебя тут в центровые зачислили. Говорят, провинция, мол, какая уж тут технике!

– Прыжке никакого! – подхватил Славка. – О скрытом пасе вообще понятия не имеет.

– А в баскетбол тебя взяли только из-за роста! – закончил Ласточкин. – А так… чухонец!

Кристаллов нахмурился:

– А мастер ваш сам кого играет? – сдержанно спросил он.

– Он в баскет не играет! Но спортсмен – супер, ничего не скажешь!

– А кто он?

– А вон… – Ласточкин кивнул в сторону Копейкина. – Ящики перебрасывает. Реакция действительно отличная.

– Этот недомерок? – презрительно фыркнул Кристаллов.

– А вот это не надо! Рост – наше слабое место. Не прощает он этой темы, не любит он этого, понимаешь?

– Чихать мне на его прощение!

– Ну не скажи. Парень он боевой. Нам еще тут драки не хватало. Ладно, пошли работать!

– С ком драться-то? – Кристаллов искренне недоумевал.

– Да брось! Не заводись… – Ласточкин улыбнулся и, взяв за плечи Славку, пошел на рабочее место.

Кристаллов несколько раз посмотрел в ту сторону, где Копейкин все еще что-то рассказывал, а ребята громко смеялись. Вместе с напарником он норовил пройти с тачкой поближе к этой компании.

Копейкин ничего не замечал, не заметил он и как Кристаллов оказался сзади. В это время Копейкин показывал какой-то прыжок, прыгнул и налетел на Кристаллова. Тачка опрокинулась, мусор рассыпался, мгновение – и оба мальчика оказались друг против друга.