Текст книги "Глубокая разведка"

Автор книги: Александр Крон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

фехтовальный выпад и уходит очень довольный.

М а й о р о в (постучал и, не получив ответа, заглянул в комнату). Все в порядке – я договорился. Они за нами заедут. (Вошел и, осмотревшись, пожал плечами.) Теперь этот куда-то сгинул. (Понюхал бутылку.) Кхм! Что ж это для анализа?

За переборкой движение, повышенные голоса.

Какого черта они так галдят?

Шум усилился. Теперь нет сомнения – это скандал.

Звякнула упавшая тарелка, взвизгнул женский голос,

загрохотали доски под ногами бегущих людей. Затем все

стихло. Майоров двинулся к выходу и столкнулся в

дверях с возбужденной, тяжело дышащей Мариной.

М а р и н а. Мехти! Ну, что же вы! (Увидела Майорова и схватила его за руку.) Саша? Почему ты здесь? Пойдем сейчас же... Ох, как это все омерзительно...

М а й о р о в. Что случилось?

М а р и н а. Ничего. Сейчас скажу. Пусти, я хочу сесть.

М а й о р о в (довел ее до кресла и усадил). Что случилось, Марина?

М а р и н а. Не знаю. Укрой меня чем-нибудь. Мне вдруг стало холодно. Ты видел Мориса?

М а й о р о в. Полчаса тому назад. А что?

М а р и н а. Ничего не понимаю! Мы сидели у Мехти и немножко кутили. Ты не думай – совсем чуточку, у нас это очень редко. Потом пришел Андрей. Мехти пошел звать Мориса. И пропал. Вдруг вбегает Морис и набрасывается на Андрея с кулаками. Если б Семен Семеныч его не удержал, не знаю, наверно, произошло бы что-то непоправимое. Мы все знаем Мориса, но таким я его никогда не видела. У него было такое бешеное лицо, он ругал Андрея такими ужасными словами, что мне вдруг стало страшно. Ты слышал, как я закричала?

М а й о р о в. Морис там?

М а р и н а. Нет, он вырвался и выскочил на улицу. Мужчины побежали за ним. Морис способен разбудить весь поселок.

М а й о р о в. Я пойду разыщу его. Как бы старика не хватил удар.

М а р и н а. Нет-нет, не уходи. Посиди со мной. Слышишь?

М а й о р о в. Ладно, Маринка. Ты только не волнуйся.

М а р и н а. Я не волнуюсь. Просто у меня отвратительное ощущение... Не хочу никого видеть, ни с кем говорить.

М а й о р о в. Здравствуйте! И со мной?

М а р и н а. Сядь. Вот тут, чтоб я тебя видела. Дай мне папиросу. И помолчи.

Марина закуривает папиросу, не сводя глаз с Майорова.

Майоров, покорный и несколько смущенный, молчит,

искоса поглядывая на нее.

М а й о р о в (после паузы). Ну, чево?

М а р и н а (вдруг расхохоталась). Ой, Сашка! Наконец-то!

М а й о р о в. Ну, что там еще?

М а р и н а. Наконец я тебя узнала. Вот сейчас ты тот, прежний. Я вдруг ясно себе представила, как ты заходишь в комнату девчат на Пироговке и стараешься смотреть мимо меня. А я злилась и нарочно таращила на тебя глаза. Тогда ты милостиво обращал на меня внимание и бурчал: "Ну, чево?" Вроде тут и суровость и ирония, а глаза все равно ласковые-ласковые... Саш-шень-ка!

М а й о р о в. Чево?

М а р и н а. Ничего.

М а й о р о в. Ну, повеселела?

М а р и н а. Нет. Я сегодня первый раз за весь год выпила чуточку вина. Полстакана, даже меньше. И как-то оживилась. Почувствовала себя ясной, легкой, совсем как тогда... Как будто я студентка, Андрей не мой муж, а просто студент, и ты тоже... В общем, вздор. А потом – опять. Хорошо, что ты не пошел к Мехти. Кстати, ты как смел не прийти? Я тебя ждала. Хотя понимаю – тебе неудобно. Ты теперь такой важный.

М а й о р о в. Нет, просто – ни к чему. Не нравится мне этот ваш Мехти.

М а р и н а. Ага! Я так и знала, что ты поймешь. Знаешь, ты очень хороший парень, Саша. Очень настоящий.

М а й о р о в. На такие слова никогда не знаешь что отвечать. Одинаково глупо и соглашаться и спорить.

М а р и н а. Раньше тебя не хватило бы и на такой ответ. Сашка! Ты очень меня любил тогда?

М а й о р о в. Ну, это не твое дело.

М а р и н а. Я тебя не спрашиваю, любил ли ты меня или нет. Я спрашиваю – очень?

Майоров молчит.

Если ты скажешь правду, я тоже скажу тебе кое-что... Очень?

М а й о р о в (тихо). Очень.

М а р и н а (так же). Я знала. И я тебя тоже. Очень.

М а й о р о в. Это неправда.

М а р и н а. Правда.

М а й о р о в. Как? А Андрей?

М а р и н а. Андрей? Андрей мне нравился.

М а й о р о в. Прости, у меня на языке вертится глупый вопрос. Почему же ты... с ним?

М а р и н а. Ну вот, почему. Так получилось. Выходят же замуж по расчету.

М а й о р о в. Мне не хочется шутить, Маринка.

М а р и н а. Я не шучу. Разве расчет – это обязательно значит деньги? Я тебя любила и боялась мысли, что мы можем быть вместе. Мне стыдно сознаться, но я думала, что никогда не привыкну к твоим ужасным словечкам, ситцевым галстукам и тысяче мелочей, которых уже не могу вспомнить. А когда ты пускался в рассуждения об искусстве, я тебя просто ненавидела.

М а й о р о в. Могу себе представить.

М а р и н а. Все это, конечно, чепуха. Не думай, что я уж такая пошлая индюшка. Главное, что я не могла угадать нашего будущего. Я знала, что с тобой будет трудно и беспокойно. И потом, в тебе была какая-то пугавшая меня нетерпимость. Я могла измываться над тобой в пустяках, но всегда понимала, что если тебе придется выбирать между мной и тем, что ты внутренне будешь считать для себя... Ну, залезла в дебри и не знаю, как вылезть. Ты понимаешь. А я бы этого не простила.

М а й о р о в. А разве Андрей...

М а р и н а. Опять Андрей! Андрей – это совсем другое. Он принимал меня такой, какая я есть. С ним было легко. По крайней мере мне так казалось.

М а й о р о в. Ты счастлива?

М а р и н а. Не знаю. Нет. Разве ты не видишь? (Сквозь слезы.) Мне очень худо, Сашка.

М а й о р о в. Что ты, Маринка? (Подошел, гладит ее волосы.) Ну, поди сюда. Расскажи. Пожалуйся.

М а р и н а. Молчи, молчи, молчи... Мне не на что жаловаться. Я сама во всем виновата. А все оттого, что ничего по-настоящему не умею хотеть... и много рассуждаю.

Пауза.

М а й о р о в. Нет, это я виноват. Сейчас я с удовольствием бы высек себя, если б это только помогло.

М а р и н а. Почему ты молчал?

М а й о р о в. Я растерялся. Появился Андрей, и ты очень изменилась ко мне. Я не мог понять, откуда этот холод, враждебность. За что? Потом понял: третий – лишний.

М а р и н а. Много ты понял!

М а й о р о в. А тут еще Андрей стал поверять мне свои сердечные тайны и связал меня по рукам и ногам. Когда перед отъездом ты прощалась со мной, я хотел сказать тебе все. Но ты пришла вся в слезах, я видел, что у тебя свое горе, – и я не посмел.

М а р и н а. Боже мой, какой дурень! Молчи, молчи, молчи...

Они сидят молча очень близко друг к другу.

М а й о р о в. Я хотел забыть тебя. Я был на Колыме. Искал нефть в башкирской степи и за Полярным кругом. И, как видишь, не смог.

М а р и н а. Я тебе верю. Но, знаешь, я как-то не представляю тебя несчастным.

М а й о р о в. Я был бы неблагодарной скотиной, если б считал себя несчастным. Я очень тосковал по тебе, понимаешь. Тосковал – и все же бывали дни, когда мне недоставало тебя, чтоб поделиться своим счастьем. Все-таки лучшая в мире профессия – это разведчик.

М а р и н а (улыбается). Лучшая?

М а й о р о в. Лучшая в мире.

М а р и н а. Нефть?

М а й о р о в. При чем тут нефть. Разведчиком можно быть везде. По существу, вся наша жизнь – разведка. Разведка в будущее.

М а р и н а. Не знаю. Я боюсь таких слов. Мне они кажутся немного трескучими. Иногда меня охватывает такая тоска...

М а й о р о в. Это все от безделья, Маринка. Ты не живешь, а прозябаешь. Надо вставать на рассвете и заниматься делом. Тогда появляются друзья и враги, желания и поступки. Жизнь сурова к праздным наблюдателям она казнит их скукой... Они разглядывают ее с унылым высокомерием богатых туристов, им кажется, что их обокрали. Но это вздор. Они просто нищие.

М а р и н а. Ох! (Закрывает лицо руками.)

М а й о р о в. Прости. Я не хотел тебя обидеть.

М а р и н а. Верю. Это-то и обидно. Я вдруг почувствовала, что ты считаешь меня таким ничтожеством... Со мной никогда в жизни никто еще так не говорил. Ты меня просто зачеркнул. Как же можно любить женщину, которая так никчемна, эгоистична, я уж не знаю, что еще... Ведь это так, по-твоему? Да полно, проверь себя, может быть, тебе просто показалось? Ну, немножко нравилась, немножко ревности, упрямство, задетое самолюбие? Но тогда это оскорбительно. Зачем же я тебе нужна такая? (Пауза.) Ну что ты молчишь?

М а й о р о в. А что говорить? Оправдываться? Не буду.

М а р и н а. Прекрасно. Значит, ты еще подтверждаешь?

М а й о р о в. Я не хочу ни подтверждать, ни отрицать. Ты сама знаешь, что наговорила чепухи. Набор слов, который означает, что ты обижена и хочешь обидеть.

М а р и н а. Сашка! Мы сейчас поссоримся!

М а й о р о в. Может быть. Если мы поссоримся, – значит, нас действительно ничего не связывает, кроме пустяков.

М а р и н а. Ты говоришь таким тоном, как будто у тебя появились какие-то права на меня.

М а й о р о в. Только одно. Право не лгать. Но я могу замолчать.

М а р и н а (жалобно). Ты знаешь, что я тебе верю, и пользуешься. Нет, пожалуйста, говори мне всегда только правду. Я, кажется, не очень умею ее слушать, но ты должен это понять и не быть таким резким. Надо бережнее.

М а й о р о в. Совсем не надо. Я и так переложил сахару.

М а р и н а. Ух, проклятый упрямец! (Она смотрит на него почти с восхищением.) Почему ты не женился, Саша?

М а й о р о в. Правду?

М а р и н а (сердито). Правду, правду.

М а й о р о в. Ты знаешь.

М а р и н а. И ты никого не любил после меня?

М а й о р о в. Любил? Нет. Никого.

М а р и н а. Мой дорогой! (Она обнимает его и крепко целует.)

Майоров подхватил ее на руки и легко поднял в воздух.

Зазвонил телефон. Марина выскользнула из рук

Майорова, отскочила, поправляя волосы.

М а й о р о в (взял трубку). Да. Это ты, Андрей? Нет, его нет... Марина здесь... Что?.. Очень хорошо. (Кладет трубку.)

М а р и н а. Он сейчас сюда придет?

М а й о р о в. Да.

М а р и н а (подходит к Майорову и кладет ему руки на плечи). Сашка! Скажи мне, только честно. Когда Андрей, в институтские времена, откровенничал с тобой, он не сказал тебе... Словом, он говорил тебе, что мы с ним... что я уже его жена?

М а й о р о в. Нет. Не говорил. Все равно – я знал.

М а р и н а. Ты не мог знать.

М а й о р о в. Я знал, что он не договаривает. Но для меня было ясно.

М а р и н а (задумалась, ее лицо стало жестким). Да, это Андрей. Он всегда полулжет.

М а й о р о в. Ну, будь справедливой. Я бы его не уважал, если б он проболтался. В чем ты видишь ложь?

М а р и н а. Он тебя обманул, не сказав ни слова лжи. За три года в институте он меня поцеловал один раз. А ты... Ох, теперь я понимаю. Нет, нет, не будем ворошить старье. Сашка! (Прижалась к нему.) Ты чудная, нелепая зверюга. Такой суровый, прожженный разведчик – и наивный, как девочка. Я хочу, чтоб ты сегодня повез меня в степь. Слышишь? И мы будем вместе до самого утра.

М а й о р о в. Вместе? В степь?

М а р и н а (быстро). Ну да. Может быть, завтра я буду жалеть, но сегодня меня тянет созорничать.

М а й о р о в. Это невозможно, Маринка.

М а р и н а. Ты не хочешь?

М а й о р о в. Я должен работать всю ночь. Завтра я уезжаю. И потом вообще невозможно.

М а р и н а (вздрогнула). Да, конечно, это дикость. Я говорю глупости. Все-таки мне обидно, что ты так благоразумен. Хочешь, я приеду к тебе в Баку? Ага! Ты рад?

М а й о р о в (радостно растерянный). Но... ты решила? Ты уверена, что сможешь?

М а р и н а (шепотом). Я постараюсь. (Пауза.) Почему ты стал такой мрачный?

М а й о р о в (он действительно потемнел). Видишь ли... Боюсь, что я все-таки не смогу обмануть Андрея. Нет, даже не то. Пожалуй, я бы смог. Понимаешь, я, кажется, слишком сильно тебя люблю, чтоб теперь завести с тобой интрижку.

М а р и н а. Понимаю. Я напрасно унижалась. Ты просто трус. (Пытается его оттолкнуть.)

М а й о р о в (вспыхнул). Трус? Хорошо. Ты слышишь на улице шаги? Это идет Андрей. Сейчас он войдет. Не вырывайся, я тебя никуда не пущу, пока не откроется дверь. Нам придется объясниться и порешить все разом. Так лучше. Мы товарищи и сумеем поговорить, не наворотив грязи. Андрею будет тяжело, но он поймет. Хочешь так?

М а р и н а (испуганно). Ты с ума сошел! Пусти немедленно! Сию минуту, слышишь? Я требую...

М а й о р о в (несколько секунд смотрит ей в глаза и потом сразу отпускает руки). Я пошутил. Конечно, я бы этого не сделал.

М а р и н а (пытается улыбнуться). Нельзя же быть таким отчаянным.

М а й о р о в. Да? (С горечью.) Если б ты видела, какие у тебя сейчас были злые глаза.

Вошел Гетманов.

Хорошо, что ты зашел, Андрей. Есть вопрос, который мы должны разрешить втроем.

Г е т м а н о в. Втроем?

М а й о р о в. Именно. Я хочу сказать – вместе с геологом.

М а р и н а. Я ухожу. Ты надолго, Андрей?

Г е т м а н о в. Не знаю. Ложись спать – у тебя зеленое лицо.

М а р и н а. Да. Я очень устала. (Уходит.)

Г е т м а н о в. Я захватил с собой нашу докладную записку. Ты можешь уделить мне несколько минут?

М а й о р о в. Ага! Наконец. (Перелистывает.) Постой! Чья это подпись?

Г е т м а н о в. Где?

М а й о р о в. Вот, вторая. Какой-то древнеиранский иероглиф.

Г е т м а н о в. А! Это – Рустамбейли. Ему временно поручен геологический надзор.

М а й о р о в. Обожди... А куда девался Морис?

Г е т м а н о в (помолчав). Морис у нас больше не работает.

М а й о р о в. Здравствуйте! Как так – не работает?

Г е т м а н о в. Сегодня утром он подал заявление об уходе.

М а й о р о в. Ты не имел права его отпустить.

Г е т м а н о в. Я не имел права задерживать его ни минуты. Морис очень больной человек. Если он продолжал работать, на то была его добрая воля.

М а й о р о в. Пусть возьмет обратно свое заявление. Корми его сливками и черной икрой, зимой мы пошлем его лечиться. А сейчас он нужен.

Г е т м а н о в. Ты меня ставишь в очень трудное положение. Я сам рассчитывал удержать его, несмотря на то, что последнее время он способен вывести из терпения ангела. Но после того, как он позволил себе... Тебе говорила Марина?

М а й о р о в. Да.

Г е т м а н о в. Ты бы послушал. Он назвал меня негодяем, шантажистом и грозил разоблачить перед всем светом. Черт знает что! У меня нет ни малейшего желания сводить личные счеты, но как-то оградить себя от подобного рода наскоков я обязан.

М а й о р о в. Очень странная история. Нет, ты прав. Морис должен взять свои слова обратно и извиниться. Он так и сделает.

Г е т м а н о в. Хорошо. У него есть время до десяти часов утра. В пять минут одиннадцатого будет вывешен приказ. Но должен тебя откровенно предупредить – ты не знаешь его характера. Морис упрям как бык.

М а й о р о в. Ничего. Это я беру на себя.

Г е т м а н о в. Как знаешь. (Пауза.) Послушай, Саша. Нам надо поговорить вполне откровенно.

М а й о р о в. По-моему, это единственный метод разговора, который чего-нибудь стоит. Слушаю.

Г е т м а н о в. Я считаю разведку безнадежной. (Пауза.) Думаю, это ясно не мне одному, но и кое-кому в тресте. Если у Мориса нет необходимого мужества признать свою ошибку, то моя прямая обязанность заговорить об этом открыто. Ты что-то хотел сказать?

М а й о р о в. Нет. Я слушаю.

Г е т м а н о в. Подумай и рассуди сам. Четвертый номер стоил около двух миллионов рублей и оказался трупом. Теперь через несколько дней будет закончена "Сара". Я положил на нее много труда, еще больше нервов, но судьба ее предрешена. Когда я припер Мориса к стенке, ему пришлось сознаться, что на проектной глубине мы нефти не получим. А теперь, так сказать, неофициальная сторона. Сегодня ты сказал, что если когда-нибудь мне понадобится твоя помощь... Только пойми меня правильно. Мне очень неловко, что я с места в карьер начинаю эксплуатировать твое обещание, но...

М а й о р о в. Ладно. Не занимайся пустяками. Я затем и приехал, чтоб тебе помочь.

Г е т м а н о в. Я тебе очень благодарен, тем более что мне в самом деле нелегко. Я отлично понимаю, что меня запихнули в эту окаянную дыру не случайно. Есть люди, которым мало убрать меня с промысла, где я намозолил им глаза. Им хотелось бы добить меня до конца, да так, чтоб я лег и не встал. К счастью, это не так просто. Моя работа отмечена в печати. "Сара" держит переходящее знамя. И если мои усилия идут прахом, я в этом нисколько не виноват.

М а й о р о в. Так. Значит – крест?

Г е т м а н о в. Я не вижу другого выхода.

М а й о р о в. Тогда чем же я могу тебе помочь?

Г е т м а н о в. Сейчас скажу. Вероятно, до тебя уже дошли слухи о том, что на "Саре" кривизна несколько выше нормы.

М а й о р о в. Да. Это – правда?

Г е т м а н о в. Правда.

М а й о р о в. Хорошо, что ты мне сказал. Если б это выяснилось при контрольном замере, я бы чувствовал себя в больших дураках. Это Мехти?

Г е т м а н о в. Неважно. Я начальник разведки и отвечаю за все. Единственное мое оправдание – вернее, не оправдание, а смягчающий довод, что моя ошибка на сегодня не имеет никакого практического значения. Конечно, если вовремя не пресечь демагогии вокруг этого дела, его раздуют до невероятных размеров, и тут я не соберу костей. Теперь моя совесть перед тобой чиста; буде же ты сочтешь возможным своей властью предотвратить поток грязи, готовящийся излиться на мою голову, ты сделаешь доброе дело, которого я тебе не позабуду, как говорится, по гроб моей жизни. Вот все, о чем я тебя прошу.

М а й о р о в. Не многого ты просишь. (Задумывается.)

Г е т м а н о в. Учти, что я отнюдь не имею в виду предложить тебе что-либо идущее вразрез с твоей совестью. Поскольку все равно предстоит ликвидация разведки, достаточно этого вопроса не уточнять.

М а й о р о в. Погоди! Я сейчас думаю совсем о другом... Андрюша! Скажи мне по чести: не завелось какой-нибудь кривизны в тебе самом? Ты чего-нибудь не договариваешь?

Г е т м а н о в. Почему ты спрашиваешь?

М а й о р о в. Потому, что мне действительно хочется помочь. А как, я не знаю.

Г е т м а н о в. Ты мне не доверяешь?

М а й о р о в. Нет, я верю. Но не все понимаю.

Г е т м а н о в. Например?

М а й о р о в. Например, почему ты так худо живешь с людьми?

Г е т м а н о в. А! С какими там еще людьми?

М а й о р о в. С хорошими. Конечно, у них есть недостатки, как у всех смертных.

Г е т м а н о в. Все, что ты говоришь, очень хорошо в теории. Теоретически я тоже горжусь, что Гулам, мой ученик, выдвинут на ответственный пост, и все такое прочее. А на практике – это нуль, человек, за которого все вынужден делать я сам. Мне бы тоже очень хотелось, чтоб геолог и главный инженер заключили между собой договор о социалистическом соревновании и мирно паслись рядом. А в действительности они бегают по очереди ко мне с доносами; и это еще хорошо, потому что я по крайней мере в курсе их замыслов. Конечно, ты понимаешь, что это разговор, который могут позволить себе два коммуниста...

М а й о р о в. Нет.

Г е т м а н о в. Что – нет?

М а й о р о в. Не могут себе позволить. Обывательский разговор.

Г е т м а н о в. Знаешь что, скажи лучше прямо, что ты не хочешь мне помочь. Когда моральные обязательства в отношении другого человека становятся в тягость, начинаешь изыскивать в нем недостатки. Так легче отказаться. Скажи. Я не обижусь.

М а й о р о в. Зато если б мне был бы нужен повод обидеться, то лучшего не подберешь. Андрюша! Ты мне друг, и я хочу тебе помочь. У меня есть предложение.

Г е т м а н о в. Да?

М а й о р о в (берет записку). Давай порвем к свиньям эту филькину грамоту и будем бурить дальше. Вместе.

Г е т м а н о в (поражен). Ты хочешь продолжать разведку?

М а й о р о в. Да. И немного разобрался в этом посудном магазине. (Жест в сторону полок.) Получается убедительно.

Г е т м а н о в. Что ж, ты думаешь, что я...

М а й о р о в. Я ничего не думаю. Я думаю, что тебе стоило посоветоваться со мной, прежде чем ставить свою подпись. Ну?

Г е т м а н о в (поколебавшись). Моя точка зрения тебе известна.

М а й о р о в. Андрюшка, плюнь. Это фраза для истории, а я с тобой попросту.

Гетманов молчит.

Ну, что ж. Придется мне решать единолично.

Г е т м а н о в. Как знаешь. Подумай, Саша. Риск большой.

М а й о р о в. Без риска в нашей профессии не ступишь. Продолжать, конечно, хлопотно. Можно нажить неприятности. Бросить – рискуешь заморозить резервы. Мы, разведчики, – люди почти что военные. Будем рисковать!

Г е т м а н о в (встает, нервничая, собирает бумаги). Я пойду. Ты извини – я нынче не в себе. Не сердись. Пойми, когда взрослый человек подписывает документ, где все сказано черным по белому, нельзя требовать, чтобы он вдруг изменил свой взгляд на вещи.

М а й о р о в. Ничего не бывает вдруг. Вот видишь – статья? Сегодня утром она мне казалась целиком правильной. А сейчас я вижу, что во многом ошибся.

Г е т м а н о в. Понимаю. В мой огород камень. Слабая аналогия. Какое тебе дело до этой статьи?

М а й о р о в. Здравствуйте! Вот так – какое дело! Моя статья.

Г е т м а н о в (изменился в лице). Твоя?

М а й о р о в. Моя. Что ты на меня так воззрился?

Г е т м а н о в. Но Мехти...

М а й о р о в. Что – Мехти?

Г е т м а н о в. Нет, ничего. До завтра, Саша. Спасибо. (Вышел.)

М а й о р о в. Н-да! Грустно.

Стук в окно.

Кто?

И в а н  Я к о в л е в и ч (в окне). Свои. Ну что, Матвей Леонтьев объявился ай нет?

М а й о р о в. Нет. Заходи.

И в а н  Я к о в л е в и ч (вошел). Обыскались. Ничего, придет. Он навсегда так: развоюется и убежит. Побегает свое время, отведет душу – и назад. Потом – ничего.

М а й о р о в. А где Гулам? Теймур?

И в а н  Я к о в л е в и ч. Ищут. А я покуда к тебе.

Пауза.

М а й о р о в. Что это ты какой... Словно тебя воздухом накачали. Ну?

И в а н  Я к о в л е в и ч (торжественно). Сашка! Слушай внимательно. Сейчас я с тобой буду вести разговор. Официальный.

М а й о р о в. Я весь – внимание.

И в а н  Я к о в л е в и ч. Ты не балуй. Я с тобой серьезно. Отвечай мне откровенно.

М а й о р о в. О-ох!

И в а н  Я к о в л е в и ч. Как на духу – ты мне доверяешь?

М а й о р о в. Здравствуйте! Что так поздно спохватился?

И в а н  Я к о в л е в и ч. Сашка, не верти. Отвечай твердо. Доверяешь или же не доверяешь?

М а й о р о в. Доверяю. Дальше?

И в а н  Я к о в л е в и ч. Теперь такой вопрос: ты мне рекомендацию можешь написать?

М а й о р о в. Вот оно что! А в Ярославль поедешь?

И в а н  Я к о в л е в и ч. Да шут его дери-то совсем! Куда я поеду? Тут у меня вторая родина – сорок вышек моих стоит. Труд моих рук вложен. Я еще в городе поживу.

М а й о р о в. В каком городе?

И в а н  Я к о в л е в и ч. А вот в этом, твоем... который будет.

М а й о р о в. Ладно, напишем. Кто еще рекомендует?

И в а н  Я к о в л е в и ч. Гулам. Еще Григорьян – механик.

М а й о р о в. Как? А Теймур?

Иван Яковлевич молчит.

Что так вдруг?

И в а н  Я к о в л е в и ч. Да ну! Раз такое отношение... Не хочу.

М а й о р о в. Поссорились?

И в а н  Я к о в л е в и ч. Не поссорились, а нехорошо.

М а й о р о в. Рассказывай.

И в а н  Я к о в л е в и ч. А и рассказывать-то нечего. Не хочет жениться – вот те и все.

М а й о р о в. На ком?

И в а н  Я к о в л е в и ч. На ком? На Клавке. Не на мне же.

М а й о р о в. Почему же не хочет?

И в а н  Я к о в л е в и ч. А вот поди – спроси. С малолетства вместе, а как выучился на инженера, то и забурел. Намекаешь – он в сторону. Я ему нынче прямо заявил: недостойно поступаешь, и это мне очень неприятно видеть.

М а й о р о в. Ну? А он?

И в а н  Я к о в л е в и ч. Окрысился, глазами засверкал и заявляет, да этак-то грубо, нетактично: "Ты мне не указ, захочу – так на тебя и не посмотрю, а ты идейно отсталый". Отсталый! Сам-то давно ли стал больно учен.

С улицы доносится сигнал подъехавшего автомобиля.

Ну, молчок.

М а й о р о в. Чепуха какая-то.

И в а н  Я к о в л е в и ч. Как это чепуха?

М а й о р о в. Потому что муть. Дребедень. (В окно.) Теймур?

Т е й м у р (с улицы). Али! Едем?

М а й о р о в. Обождать. Мориса ищут.

Т е й м у р. Есть обождать. А маэстро с тобой?

М а й о р о в. Нет.

И в а н  Я к о в л е в и ч (шепотом). Сашка! Ты брось... Что я тебе, для комедии дался?

М а й о р о в. Тш-ш... (В окно.) Теймур!

Т е й м у р. Ты что, отец?

М а й о р о в. Поди сюда. Ты чего на Клаве не женишься?

И в а н  Я к о в л е в и ч. Сашка!

М а й о р о в (с ожесточением). Тш-ш! (В окно.) Ну?

Т е й м у р. Э, зачем кричишь? Скажу. Это долгий разговор.

И в а н  Я к о в л е в и ч (шипит). Вот... Слыхал? Долгий!..

М а й о р о в. Да ты говори прямо – не хочешь, что ли?

Т е й м у р. Отец, не кричи, умоляю. Какой верблюд тебе сказал, что не хочу?

М а й о р о в (бросает торжествующий взгляд на Ивана Яковлевича). Что у вас там за возня? Отвечай, за чем дело стало?

За окном тихий спор, шушуканье, выделяется голос

Клавы.

К л а в а. Пусти, я сама скажу. (Ее голова показывается в окне). А за тем, что отец мешает. Потому он – шовинист. Вот. (Видит отца и застывает от ужаса.)

И в а н  Я к о в л е в и ч (в гневе). Позволь! Я это слово проходил! Я его понимаю! Как же ты смеешь, малявка, отца бесчестить?

Майоров садится в кресло и хохочет всласть,

захлебываясь и дрыгая ногами. Он смеется все время,

пока сконфуженная Клава и Теймур влезают в окно.

Нет, пусть теперь она объяснит свои слова! Это обидное слово. Откуда у нее на отца такой материал, что он именно является шовинист?! В каком смысле?

Т е й м у р (горячо). В каком смысле? В том смысле, что очень стыдно на сегодняшний день допускать в сознании такой пережиток!..

И в а н  Я к о в л е в и ч. Ах, оставьте. Конечно, если я отец и не желаю глядеть на твои безобразные поступки, – это пережиток. А как девку в разгул совращать – это прелестно. Благодарю вас от всей души. Тебе, Тимка, стыдно! Ты у нас в доме как сын, на глазах наших рос. Конечно, мы институтов не кончали...

Т е й м у р. Э, какой разгул, какой институт?.. (Кричит.) Пойми – я жениться хочу!

И в а н  Я к о в л е в и ч (кричит). Тимка, не ври! Хотел бы, так давно женился. Никто тебе не помеха!

Пауза.

Т е й м у р. Видишь, Клава. Говорил тебе, надо быть несколько выдержаннее.

И в а н  Я к о в л е в и ч (Теймуру, сурово). А ну, иди сюда.

Т е й м у р. Зачем?

И в а н  Я к о в л е в и ч. Иди. Прощать буду.

Обнимаются.

М а й о р о в. По такому случаю полагается... Эге!

Все взгляды обращены на бутылку.

М-да. С одной стороны...

Т е й м у р. Сухой закон.

М а й о р о в. Ладно. В мою голову! (Разливает вино.) Прошу.

Чокаются.

Ну, чтоб было хорошо. (Смотрит на Клаву, и его опять разбирает смех.) Небось обидно?

К л а в а. Что, дядя Саша?

М а й о р о в. Хотелось пострадать. И – не вышло. Будьте здоровы!

Пьют.

Т е й м у р (прислушался). Морис!

Распахивается дверь, и в нее вихрем влетает Марго.

Захлебываясь от рыданий, она падает на кровать Мориса

и прячет лицо в подушку. Все молча переглянулись.

М а й о р о в (шепотом). Я буду ждать Мориса. Поезжайте, я приеду на своей. (Выпроваживает всех и подходит к Марго.) Кхм! Может быть, вам воды?.. (Дотронулся до ее плеча.) Послушайте.

Марго молчит.

Вы скажите, может быть, я могу вам помочь?

М а р г о (перестала всхлипывать). Кто это? (Приподнялась, разглядывая Майорова, пытается улыбнуться.) А, это вы? (Опять разрыдалась.)

М а й о р о в. Нет, в самом деле, скажите, не могу ли я вам помочь?

М а р г о (вытерла глаза, лицо ее стало сосредоточенно мрачным.) Мне помочь нельзя.

М а й о р о в. Помочь нельзя только покойнику. С вами что-нибудь случилось?

М а р г о. А зачем я буду говорить? Я вас первый день знаю.

М а й о р о в. Ничего. Это даже лучше. Тем более завтра я уеду. А сегодня я вроде попа. Исповедую, благословляю, соединяю. Только вот еще анафему объявлять не пробовал.

М а р г о. Вы симпатичный. Все равно не поможете.

М а й о р о в. Ну-ну, выкладывайте, что там у вас?

М а р г о (с трудом). У меня муж. И... любовник... (Испуганно взглянула на Майорова.) Вам противно, да?

М а й о р о в. Мне-то что! Вам, наверно, противно.

М а р г о. Вы не подумайте, что Морис. Я его очень уважаю. (Расстроилась.) Что мне теперь делать?

М а й о р о в. Бросить надо.

М а р г о. Я и бросила.

М а й о р о в. Кого?

М а р г о. Обоих.

М а й о р о в. Здравствуйте! Это почему?

М а р г о. Потому что – сволочи! Я дрянь, но такой пакости еще свет не видел. Я-то, дура, думаю: повинюсь мужу, жить – так по-чистому. А он знает. И тот – тоже знает.

М а й о р о в. Тот – это Мехти?

М а р г о (с ужасом). И вы знаете?

М а й о р о в. Нет, что вы! Просто так, похоже.

М а р г о (всхлипывает). Что же делать? Что мне делать? Скоро я буду старухой, одинокой старухой... Страшно. (Плачет.)

М а й о р о в. Ну, это вы напрасно. Я, конечно, не авторитет, но, на мой взгляд, вы, знаете, очень красивая женщина. Очень – это точно. И потом, мне известно, что блондинка очень долго не стареют. Это я вам точно говорю. Ну вот, вы и смеетесь.

М а р г о. Вы комик. Какая же я блондинка? Я крашеная.

М а й о р о в. Неважно. То есть, наверно, очень важно, но я не то хотел сказать. Я хочу сказать: все не так страшно. Будете работать. Поверьте моему слову – ото всех скорбей.

М а р г о. Работать! Вам хорошо говорить, раз вы инженер или там геолог. А если я не умею?

М а й о р о в. Я тоже раньше не умел. Научитесь.

М а р г о. Мне поздно. Мне мой первый муж всегда говорил: "Ты, Маргарет, предмет роскоши". Факт, между прочим. Сносила вагон тряпок – вот и все мои труды. И не знаю, как это – работать.

М а й о р о в. Отец работал?

М а р г о. Отец – всю жизнь. Он был водолаз. (Вздохнула.) К чему вы спрашиваете? О происхождении беспокоитесь? Или наследственность какую ищете? Научно?

М а й о р о в. Видите ли, наука вообще утверждает, что способность к труду у человека в крови. Ходят слухи, что, когда наш древний обезьяноподобный предок перестал валять дурака, слез с дерева и начал заниматься делом, – именно тогда он и приобрел человеческий облик.

М а р г о. Вы очень хорошо объясняете. Эх! Мне наши давно толкуют надо работать. Только я им не верю.

М а й о р о в. Что так?

М а р г о. Потому что все это один разговор. Вы, может быть, с душой работаете, а они? Что Семен, что тот же Мехти. С утра орали "бурить", а чуть вы приехали – сразу на попятный. Не так глупа – понимаю. (Выбрасывает из кармана черновики.) Да вот, глядите сами.

М а й о р о в (быстро просмотрел черновики). Н-да. Грустно, грустно... Вы можете отдать мне черновики, Марго?

М а р г о. Берите.

М а й о р о в. И не болтайте. Ладно?

М а р г о. Какое мое дело?

В дверях фигура Мориса. Вид у него мрачный и

растерзанный, к брюкам пристали колючки, в руках

подобранная где-то грязная банка. За его спиной

улыбающийся Гулам.

Г у л а м. Вот, привел. Первый раз встречаю такой нервный характер, даю честное слово.

М а й о р о в. Ну, здравствуйте. Наконец-то. Надо ехать на "Сару", а геолог разыгрывает короля Лира и бегает по степи. Поздравляю вас – вы уволены.

М о р и с. Как?

М а й о р о в. По собственному желанию.

М о р и с. Уже? Ну что ж, хорошо. Прекрасно. Тем лучше. (Устало садится на кровать.)

М а р г о. Матвей Леонтьевич! Бедненький!