Текст книги "Художественный символ в «Слове о полку игореве»"
Автор книги: Александр Косоруков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
«…Оборона Руси представляла собой очень сложную, разветвлённую, тщательно обдуманную и проверенную десятилетиями систему. Опираясь на неё, русские князья нередко предпринимали рейды в глубь степей. Со времён Мономаха такая активная оборона считалась лучшим способом обезопасить Русь от очередного набега… Игорь обнажил два важных звена на восточном фланге – Северское и Курское» (Б. А. Рыбаков). В обороне границ открылась трёхсоткилометровая брешь. Ее‑то и назвал Поэт «воротами», но не в город, а в Русь, которая таким образом уподобляется осаждённому городу. По логике символа граждане Руси отождествляются с жителями города, «затворившего ворота». От всех русичей требуется теперь, по мысли Поэта, такое же самоотверженное единение в борьбе, какое проявляет население осаждённого города. И хотя владения волынских князей находятся очень далеко от Восточных Ворот в Русь, но Русь – это и их Город; их Дом, а потому Поэт и к ним обращается с символическим призывом: «Загородите Степи ворота стрелами острыми! За землю Русскую, за раны Игоря, Игоря Святославича!»
Если в метафорическом выражении «затворить ворота города» вполне ощущается семантическая первооснова (у города есть ворота, и они затворяются), то в художественном символе третьей степени «Загородите Степи Ворота» исходное значение полностью исчезло. Потому‑то Поэт употребляет другой глагол – «не затворите», а «загородите». Так возникает в сознании читателя мобилизующий образ–символ: русские войска во главе с лучшими князьями самоотверженно бросаются на защиту Восточных Ворот Руси, а воинам дружно помогает русский народ – и пахари и ремесленники, и молодые и старые. Как бы это было прекрасно и жизненно важно, если бы на призыв «Загородите Степи Ворота1» Русь солидарно и быстро ощетинилась «стрелами острыми»! Что может быть проще, древнее мысли «в единстве – сила» и что труднее, трагичнее пути к нему?!
Содержание и форма призыва к пяти князьям с непреложностью свидетельствуют об отсутствии у Поэта захватнических намерений в отношении половцев. Он зовёт Русь объединиться ради обороны. Поскольку этим призывом завершаются обращения к князьям, постольку мы вправе отнести его не только к пятерым волынским, но и к суздальским, и к киевским, и к галицким, и ко всем, на кого рассчитывает Поэт в борьбе за независимость и единство Родины.
В галерее княжеских портретов образ Романа – последний из тех, кого Поэт «награждает» эпитетом «буй»: буй тур Всеволод, буй Святъславлич (Игорь), буй Рюрик и буй Роман. К ним, видимо, следует отнести и Давыда, брата Рюрика, и Мстислава, двоюродного брата Романа. Не много ли «буйных» в «Слове»? Ответ зависит от того, что взять за основу рассуждения – арифметику или эстетику. Если арифметику, то «буйных» 6 из 19 князей – современников Поэта, названных в «Слове». Если эстетику, то число значительно увеличится, но счёт тут будет не простым, а гамбургским.
Что общего в характере князей выражается эпитетом «буй»? Ответ содержится в символе «Сердце, Закаленное в Дерзости» (Буести). Это княжеский характер, воспитанный в самоуверенной дерзости, неповиновении кому бы то ни было, даже самому Солнцу. С точки зрения Святослава III, князя–объединителя, и тем более Поэта, к «буйным», видимо, следовало бы отнести и Изяслава и тех, кто занимает позицию неподчинения общим интересам, эгоистического нейтралитета в грозный час опасности для Руси. В таком случае к ним прибавятся Ярослав, родной брат Святослава III, Брячислав и Всеволод – братья Изяслава. В итоге получаем 10 «буйных» из 19, то есть больше половины. Присмотревшись повнимательнее, мы заметим, что не дерзость и не самонадеянность, не яростность и не гневливость являются общим знаменателем их характеров, а только сепаратные действия, только предпочтение удельных интересов общегосударственным, т. е. «малого», но своего, «великому» общему, но совсем не чуждому, чего, однако, они не понимают. Перед нами череда характеров в пределах одного человеческого типа, суть которого выпукло дана в образе князя Игоря или в символе «Сердце, Выкованное из Булата и Закаленное в Дерзости».
Игоревский тип князя сложился давно, со временем утвердился на Руси и стал господствующим. Этому в решающей мере способствовали социально–политические условия, та стадия феодализма (усиление отдельных княжеств), которую тогда переживала Русь. Поэт зорко разглядел суть игоревского типа, понял его в историческом развитии и в перспективе, осознал его мощное губительное влияние на жизнь народа и судьбу государства и… ужаснулся. И решил бороться с теми, кто воплощает этот тип, решил развенчать дерзкую, но опасную для страны храбрость подобных князей.
Сам по себе, вне социально–исторической обстановки, Игорь не «тянет» на главный художественный образ гениальной поэмы. Но дело как раз в том, что тип Игоря–князя глубоко укоренился в реальной жизни, что он многолик и не во всех проявлениях антипатичен. Князь Всеволод могуч, смел, верен в боевом товариществе, дерзок, умел и опасен в бою, но неосмотрителен, не дальновиден. Великолепный воин, но плохой политик, слепо увязший в междоусобных распрях. Князь Рюрик – соправитель Святослава, государственный деятель, обладающий огромной реальной властью, воитель дерзкий, решительный, но слишком скорый на суд и расправу. И что самое опасное – это не прямо из «Слова, но из «былей того времени» – свои домениальные интересы он ставил выше государственных, а потому в конце концов оказался способным на варварский разгром Киева в союзе с половцами. «И Давыд» – князь, похожий на Рюрика, но более мелкий и эгоистичный, более корыстный и откровенно пренебрегающий общими интересами Руси. Двадцатипятилетний князь Роман, «надмерно сильный» боец, умелый полководец, храбрый и бесстрашный, волевой политик, но, как известно из истории, выпивоха, гуляка, буян в прямом смысле слова. Историками не описаны его авантюристические дела до 25 лет, но Поэт, видно, знал князя много лучше, ибо отгадал образ его будущих действий. Роман, зять Рюрика, в девяностых годах развязал десятилетнюю междоусобную войну с Рюриком, в которой победил, но запятнал честь клятвопреступлением и грубой местью Рюрику, его жене и дочери (своей жене). С годами, как показала жизнь, в противоречивой душе Романа усиливалось не патриотическое чувство, а жестокость удельного Сокола, защищающего и укрепляющего лишь своё гнездо.
О полоцких князьях Изяславе, Брячиславе и Всеволоде речь пойдёт позже. Сейчас достаточно отметить, что горячий Изяслав один защищал воинскую честь деда, а потому был разгромлен литовцами, и что родные братья покинули его.
Какие же князья не отнесены к «буйным»? Святослав III, Владимир Глебович Переяславский, Всеволод Большое Гнездо, Ярослав Осмомысл Галицкий, Ингварь, Всеволод и трое Мстиславичей. Из истории известно, что и Святослав, и Всеволод Суздальский, и Ярослав вели междоусобные войны и, следовательно, в этом были похожи на «буйных» князей. Истина требует сказать прямо, что в то время не было князей, которые не участвовали бы в межкняжеских раздорах. Но это не означает, что всех их необходимо отнести к игоревскому типу. Вопрос не сводится к случаям и к действиям, вынужденным обстоятельствами. Суть его заключается в линии поведения князя, в цели его политики. С этой точки зрения Святослав III, Всеволод, Ярослав и им подобные при всём различии характеров могут быть названы князьями–объединителями, собирателями Руси. В меру объективных предпосылок и социально–политических возможностей они проводили курс на консолидацию русских земель, на развитие экономики, ремёсел, культуры, строительство и укрепление городов.
Если бы призыв Поэта был услышан, и русские князья, преодолев разногласия, стали бы на путь создания добровольного военного союза в защиту Руси от внешних врагов, союза, основанного на принципе «все князья за одного, один за всех», тогда можно было бы с уверенностью сказать, что гибельный порочный круг был бы разорван в опаснейшем звене, и Русь была бы, наверное, спасена от ордынского ига. Тогда было бы обеспечено важнейшее условие её успешного экономического и культурного развития – внешнеполитическая безопасность и государственная независимость. Движущие силы, которые, по мысли поэта, могут сыграть конструктивную роль в образовании подобного союза – это патриотическое чувство сохранения, защиты «земли Русской», чувство мести врагам за прошлые и нынешние «обиды», понимание экономических выгод от побед над врагами, осознание многообразных отрицательных последствий от вражеских нашествий, а также личные особенности княжеских характеров. Все это – действительные мотивы, но достаточны ли они, чтобы прекратить главное зло – междоусобицу, чтобы расслабить её пружины, которые гонят Русь по порочному кругу?
11. Один ведь, один…Верный своему взгляду на мир, Поэт в самых важных делах неизменно обращается за советом к Природе: а что скажет она языком Света и Тени? «Уже Сула не серебряными струями течёт к Переяславлю, и взбаламучена Двина у Полоцка под гиканье врагов». Мудрую «речь» Природы Поэт помещает непосредственно за призывом: «Загородите Степи Ворота!» Сула и Двина, пограничные реки на востоке и западе Руси, всем существом своим, загрязнённым, испакощенным, поруганным, тоже зовут князей к единению и отмщению. Их помутневшие воды символизируют несчастье, которое Тенью надвигается на Русь с противоположных сторон.
Трагедия неотступно идёт за междоусобицей князей, и «западная» поэма об Изяславе столь же поучительна, как и «восточная» – об Игоре. Ее герой, пока неизвестный историкам князь «Изяславъ, сынъ Васильковъ», один принял бой с литовскими полками и потерпел сокрушительное поражение. Судя по обилию кроваво–красного цвета в изображении побоища, оно было жестоким: «Дружину твою, князь, птицы крыльями прикрыли, и звери кровь её послизали». Пронзительно беспомощная нота печали о воинах, звучащая в этом стихе, издаёт резонанс, в котором слышится голос гуманной души Изяслава. Трогательную, поэтичную самоэпитафию он произнёс в минуту истины, истекая кровью на поле брани – своих уже не было в живых, а враги, возможно, не стали добивать или не заметили смертельно раненного князя. Поэт с непререкаемой экспрессией усиливает мотив одиночества, впервые зазвучавший перед каяльским сражением: «Не было с ним брата Брячислава, ни брата второго Всеволода, и одиноко изронил он жемчужную душу сквозь ожерелье златое».
Братья виноваты! И вина возрастает оттого, что они не пришли на помощь (изменили?) человеку с «жемчужной душой», то есть с душой редкостной красоты, князю из одного «гнезда». Драма Игоря не была столь тяжёлой ни физически, ни морально – брат Всеволод и сыновья сражались вместе с ним против половцев и разделили его участь пленника. «Один ведь, один…» —этот пророческий повтор начинает и завершает элегию о преждевременной и неизбежной гибели героя–одиночки.
В песне об Изяславе мотив обособления, разъединения сил возвышается до трагической ноты предельного отчуждения, когда раскалывается род и семья, и брат оставляет брата в беде. Смерть неотвратимо завершает подобный социальный и психологический процесс взаимоизоляции важнейших жизненных структур.
Изяслав родствен Игорю по судьбе, но не по душе. Тем самым в объединении русских сил объективные обстоятельства, а не индивидуальные характеры выдвигаются Поэтом на первый план. Будет продолжаться междоусобища в условиях внешнеполитической угрозы – и трагическая смерть от руки врага настигнет князей не только с «буйной», но и с «жемчужной» душой. Поэт знает, что есть граница, за которой весь героизм и вся обособленно накопленная сила оказываются неспособными предотвратить трагедию князя, дружины и народа. Эта мысль заряжает новой энергией призыв к одиннадцати князьям объединиться и повести совместную борьбу с врагами во имя своего спасения и спасения Руси. Поэт побуждал их к активному созиданию обстоятельств, благоприятных для умножения сил Руси. В сочинениях лучших киевских мыслителей той поры мы не встретим столь глубоко верного, диалектического взгляда на взаимосвязь обстоятельств и судьбы.
«Прадедняя слава» так умножала силу черниговских полков, что они побеждали врагов лишь с «ножами засапожными». Но, учит Поэт, славу надо беречь– иначе она иссякнет. «Изяслав… погубил славу деда своего Всеслава, и сам пал от мечей литовских под щитами красными». Дорожить славой предков необходимо всем, а не кому‑то одному. Лишь тогда цель будет достигнута. Звон Изяславовых мечей «о шеломы литовьския» звонил и о его поражении, и о том ещё, что оно похоронило славу его «деда Всеслава».
На западе Руси, как и на востоке, подтвердилась простая истина, что добрыми намерениями ад вымощен. Изяслав гордо бросился в бой как раз во имя защиты имени своего деда. Но война требует расчёта соотношения сил и необходимого резерва, а тут вместо 10 Соколов лишь один ринулся на стаю Лебедей и, конечно, погиб сам и погубил свою дружину.
Императивный клич–призыв к объединению князей исходит, от реальной исторической ситуации, в которой Русь оказалась зажатой между врагами с востока и запада. К тому же зовёт и голос предков, требующих защитить их славу, доброе имя и боевые традиции.
Только гений мог в тогдашней международной обстановке столь проницательно и без тени сомнения сказать: главная угроза Руси идёт с востока! И пусть не обольщаются князья ни громкими прошлыми победами, ни родственными узами с половцами, и ничем другим – степной Борог уже занёс саблю над Русской землёй.
В научной литературе о «Слове» дебатируется вопрос о причинах, по которым Поэт не обратился к тем или другим князьям с призывом об объединении сил.
Мне хотелось бы высказать об этом некоторые соображения.
Исследователи молчаливо исходят из предпосылки, будто Поэт непременно должен был расширить перечень князей или включить в него вообще всех ннязей. Но сама предпосылка не бесспорна.
Если бы Поэт организовывал объединительный поход в глубь Половецкого поля и при этом обошёл отдельных князей, тогда резонно было бы выяснить мотивы, побудившие его так поступить. Но задача Обращения к князьям не практически–деловая, а публицистическая, воспитательная. Этим, думается, предопределён и её необходимый объем: задача исчерпывается тем, что изображаются все существенные типы и характеры князей. И эта проблема превосходно решена Поэтом. Портреты князей, отсутствующих в его художественной галерее, читатель может самостоятельно добавить в ту или другую раму.
Конечно, если бы удалось доказать, что Поэт упустил из виду (с точки зрения замысла «Слова») некую социально или политически значимую разновидность типа (характера) тогдашнего русского князя, то такое исследование было бы весьма нужным. Но подобной работы мне не известно. В противном случае исследователь, упрекающий Автора за упущения, невольно вмешивается в его творческий процесс, присваивая себе чрезмерное право решать, кто из князей лучше подходил для образного воплощения замысла.
12. Сломайте мечи обесчещенные!Поэт обратился с призывом объединить силы к одиннадцати князьям, но он не пренебрёг остальными. Напротив. Его мысль и воображение охватывают всю Русь вчера, сегодня и завтра, ибо его самая глубокая тревога порождается разобщением княжеств, отсутствием общерусской государственной власти. Идущие отсюда переживания и размышления – глубинная тема призыва к внукам Ярослава и Всеслава, повести о Всеславе и пророчества «О стонати Руской земли!». Это тема трагического развития сложного клубка внутренних и внешнеполитических противоречий.
«Ярославли и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени» («Ярослава внуки и все внуки Всеслава! Да склоните ж знамёна свои, сломайте мечи обесчещенные!»). По форме тут – два повеления русским князьям, а по сути – два гневных обвинения. Смысл первого Д. С. Лихачев истолковал так: «Понизить, повергнуть или бросить стяг имело лишь одно значение – признание поражения. Стяг был символом чести, славы». Он же раскрыл основное содержание этого символа в контексте «Слова»: в каждой междоусобице был и победитель и побеждённый, но общим итогом всех было ослабление Руси – политическое, военное и экономическое.
Символика меча в Древней Руси была ещё более разнообразной, чем символика стяга. Меч —• это и боевое оружие князей, и предмет их чести и славы, и атрибут их клятв, и многое другое. «Вонзить мечи» – значит «с силой воткнуть их остриём»… Но во что? Поэт не уточняет, да здесь и не важно, во что – в землю, в дерево, ведь от этого не зависит смысл символа…. Меч, готовый к бою, должен быть свободным, а не воткнутым во что бы то ни было, а меч, призывающий к бою, должен быть поднят или нацелен остриём в сторону врага. Значит, меч, «вонзённый» во что‑то остриём, – это меч, исключённый из решения межкняжеских споров, меч, призывающий князей к отказу от междоусобных войн. Не на год и не на два, а навсегда. В этом отличие призыва «вонзить меч» от выражения «вложить меч в ножны», то есть лишь временно, на какой‑то срок прекратить боевые действия или войну.
Древнерусское прилагательное «вереженъ» не приведено в словарях; наверное, оно известно только по «Слову». В большинстве случаев «вереженъ» переводится как «повреждённый», «затупленный», «зазубренный» меч. Это значение вряд ли годится для символического контекста. Мечи у русских князей могли быть и зазубренными, и затупленными, хотя скорее были остро отточенными: войны требовали этого. Вред, причинённый княжеским мечам в результате усобиц, был, конечно, не физическим повреждением металла, а вредом нравственным, политическим. Соответственно этому и надо подыскивать эпитет при переводе на современный русский язык.
С большой силой и проницательностью вскрывает Поэт объективные причины, обусловившие оба требования к князьям: «Вы себя отторгли от дедовской славы! Это вы межусобными распрями нечестивых принялись приваживать на землю Русскую, на достояние Всеслава. На розни взросло ведь насилие от земли Половецкой!» Слава была важнейшей целью воинских походов и их важнейшим итогом. Не случайно она поставлена на первое место среди причин, которые дали Поэту право требовать от князей коренного пересмотра внутренней и внешней политики. Он решительно утверждает, что «слава» потомков Ярослава и Всеслава бесчестит этих князей. Слава «дедов» броней защищала Русь от врагов, но «внуки» сами разрушили броню. И Русь стала намного уязвимее для вражеских стрел.
Виною всему межкняжеские раздоры, междоусобные войны. Здесь корень зла. Может показаться, что Поэт и раньше высказывал эту мысль; «…и себе на погибель раздоры ковать» и «Князья меж собою раздоры куют, а по Русской земле нечестивые рыщут победно, дань по белке берут со двора». Конечно, и здесь есть мысль о взаимосвязи усобиц и вражеских нашествий. Но огромная разница в определённости связи причины со следствием. Теперь Поэт предельно ёмко выразил формулу Порочного Круга феодальной Руси – «На розни взросло ведь насилие от земли Половецкой1» Теперь Поэт–трибун обвиняет князей в том, что в основе половецких агрессий против Руси лежат их междоусобицы. И не только князей, которые, подобно Олегу Гориславичу, приводили половцев разорять Русь. Виноваты все, кто осуществлял политику усобиц и в силу этого независимо от их желания приманивал врагов на ослабленную Русь. «Крамолы» и «которы» создавали благоприятные обстоятельства для агрессивных нашествий на Русь. Земля Русская, включая и «достояние Всеслава», жестоко страдала от них.
Когда обособление княжеств перерастает во взаимную вражду и охватывает всю Русь, тогда нависает реальная угроза её порабощения соседними государствами. Поражения Игоря и Изяслава обнажили истину: Большая Беда Руси не в разгроме на Каяле или под Полоцком, а в укоренившихся жестоких распрях князей. Образно говоря, междоусобные войны и есть тот главный враг, в которого Поэт страстно призывает князей «вонзить свои мечи». Во имя спасения Руси и самих себя.
Теперь стала виднее обоснованность гневно–повелительной интонации призыва к Ярославичам и Всеславичам: в конечном счёте победителем междоусобных войн оказываются враги Руси. Примеров несть числа. Последние – разгром на Каяле и поражение Изяслава. Но были и худшие примеры.
В повествовании о Всеславе до сих пор достаточно не прояснено несколько мест. Труднее всего для понимания начало: «На седьмомъ веце Трояни връже Всеславъ жребий о девицю себе любу». Здесь бесспорно лишь то, что Всеслав бросил жребий, то есть принял решение типа «или–или», «быть–не быть».
Переходы рубиконов обычно вынуждаются критической ситуацией. Но в чём видел её Поэт? Об этом сказано глухо, как об обстоятельстве времени: Всеслав принял решение «на седьмомъ веце Трояни». Если Троян – восточнославянский языческий бог, «отвечавший» за ведение войн, то возникает недоуменный вопрос: а разве для богов на Руси вёлся хотя бы самый общий счёт времени? Ни о Трояне, ни о каком‑либо другом боге историки не располагают подобными сведениями. Боги считались бессмертными, и потому логично сделать вывод об отсутствии в языческой Руси хронологии богов типа «1–й век Трояна», «2–й век Трояна» и т. д. К тому же важно помнить, что слово «век» в древнерусском языке не имело значения «столетие». Оно обозначало «определённый период времени» —от продолжительности человеческой жизни («век земной») и до неопределённой длительности («век загробный»), Д. С. Лихачев предлагает «седьмой век Трояна» понимать так: «напоследок языческих времён». Однако его доводы вызывают возражения. Троян никем не считается главным богом дохристианской Руси, а потому он и не может символизировать её «языческий век» в целом. Он воплощал лишь историю войн языческой Руси, то есть войн межплеменных и войн с другими племенами. Следовательно, истолкование Д. С. Лихачева, строго говоря, должно бы быть «напоследок языческих войн».
Но вызывает возражения и его толкование иносказательного смысла числительного «седьмой»: «значение «седьмого» как последнего определяется средневековыми представлениями о числе семь: семь дней творения, семь тысяч лет существования мира, семь человеческих возрастов и т. д.». Д. С. Лихачев молчаливо имеет в виду одно из средневековых христианских представлений. Но Поэт был свободен от влияния христианской символики. Зато русский фольклор и символику фольклора, как это доказано многими исследователями, и в особенности Д. С. Лихачевым, Поэт плодотворно использовал в «Слове».
Число семь в русском фольклоре чаще всего имеет значение «много», «неопределённо много» – от двух и до «все»: «У семи нянек дитя без глаза», «Семь бед – один ответ», «Семеро одного не ждут», «Седьмая вода на киселе», «Криволин–татарин – вышина семь сажен», «Журавль семь вёрст болото месил», и т. п. В былине «Отчего перевелись витязи на Руси?» семеро богатырей (все) вступили в бой с неравной силой и погибли. Весьма характерно параллельное словоупотребление понятий «семибоярщина» и «многобоярщина». Седьмой в значении последний в русском фольклоре не встречается.
Исходя из вышеизложенного, стих «На седьмомъ веце Трояни» логично было бы истолковать примерно так: «когда насчитывалось уже много периодов войн под знаком Трояна». На Руси задолго до Всеслава начались войны родов, племён, княжеств. Наиболее распространённой была война междоусобная. Этот факт подтверждается лингвистикой: «усобица» по–древнерусски и есть «война». Поскольку Поэт соотнёс решение Всеслава с этим историческим опытом Руси, постольку оправдан вывод, что Всеслав хотел продолжить именно «троянскую» линию войн. Как и Игорь, он может быть назван «внуком» Трояна. Но жил он на сто лет раньше, когда «троянский» путь к вершинам власти не находился ещё в столь остром противоречии с требованиями времени.
Цель, которую поставил перед собой Всеслав, Поэт охарактеризовал как борьбу «о девицю себе любу». Исследователи, опираясь на аналогии, понимают иносказательный смысл выражения «о девицю себе любу» как «за город себе милый». Б. А. Рыбаков полагает, что имеется в виду Новгород, который Всеслав трижды захватывал. Д. С. Лихачев пишет, что под девицей здесь разумеется Киев, но в подтверждение своего мнения ограничивается ссылкой на княжение Всеслава в. Киеве. Меж тем Поэт даёт более веские основания высказаться в пользу Киева. Непосредственно за определением цели Всеслава он рассказывает о том, как князь добыл себе престол великого Киева.
Последовательность изложения в «Слове» всегда не случайна, а увязана со смыслом контекста и с замыслом. Здесь к тому же есть и очевидная композиционная нарочитость: Поэт нарушил хронологию важнейших событий в жизни Всеслава, поставив Киев (1068–1069 гг.) перед первым и вторым его походами на Новгород (1066 – 1067 гг.), перед битвой на Немиге (1067 г.). Если бы взятие Новгорода было жизненной целью Всеслава, то Поэту естественнее было бы выразить эту мысль, придерживаясь исторического следования событий, а не нарушая его.
В действительности путь к завоеванию верховной власти на Руси очень часто шёл через междоусобные войны. И Всеслав стал на этот путь. Вначале ему сопутствовал крупный успех. Он взял Новгород, один из могущественнейших городов, гордившийся славой Ярослава Мудрого. Но это означало, что он объявил войну наследникам Ярослава. Перчатка, брошенная Всеславом, была тут же поднята. Через год на реке Немиге (недалеко от Минска, то есть во владениях Всеслава) разгорелась одна из самых кровопролитных междоусобных войн. Всеслав потерпел страшное поражение от Ярославичей, но остался жив. Вскоре они заманили его в ловушку и, преступив клятву, бросили вместе с двумя сыновьями в поруб. Ярославичи ликовали. Но недолго. Ослабленные междоусобной борьбой, они были разгромлены половецким ханом Шаруканем. Недавние победители в междоусобной борьбе оказались побеждёнными в сражении, гораздо более важном для судьбы Руси. Исторические обстоятельства благоприятствовали Всеславу, и он овладел Киевом, изгнав оттуда своих недавних победителей. Осуществилась его мечта, цель его жизни. Но он также ликует недолго. От объединённых сил Ярославичей и польского короля Всеслав ночью бежит из Киевской земли. Вскоре он снова нападает на Новгород и захватывает его. Дальнейшая жизнь Всеслава, целых 30 лет, пока изучена плохо. Он сумел отвоевать Полоцк, где и прожил до конца своих дней. Таков ход исторических событий.
Поэт же в ином порядке рассказывает о бурном пятилетии в жизни Всеслава. Поэт начинает с крупнейшего успеха Всеслава – с последнего этапа в борьбе за Киевский «столъ». События мелькают, словно в калейдоскопе: Всеслав примкнул к восставшим киевлянам, дал им коней для борьбы с половцами, «в один прыжок» достиг Киева, присел на Киевский «златъ столъ». Цель жизни достигнута. Но он не может остановить бег боевого коня и заняться укреплением Руси. Снова прыжок, ночью, тайно от киевлян, теперь уже прочь от Киева. Телеграфный темп изложения красноречиво говорит о том, что Поэт не хочет останавливать внимание читателя на киевских событиях. Бегство от киевлян он изображает с антипатией. Сравнение с «лютымъ зверемъ» означает, что Всеслав покидал Киев, дико обозлённый на людей, – и это понятно: он сидел в Киевской яме 14 месяцев, а на Киевском престоле – около восьми. «Всеслав бежал в глухую полночь, как тать, и даже тьма была ему «враждебной» («синей»).
Ночной прыжок от Киева – и утром Всеслав в Новгороде. Эта фантастическая скорость – дань Поэта народной молве. О всех походах Всеслава на Новгород Поэт говорит словно об одном, уплотняя время, как в сказке. «Утро» в Новгороде – это символическое Утро побед Всеслава. Ритм убыстряется. Поэт подбирает лишь глаголы совершенного вида, выражающие однократное действие: вазни, отвори, разшибе, скочи. Из Новгорода ему пришлось сделать прыжок в свои половецкие владения, на Немигу.
Тут резко меняется темп изложения. Калейдоскоп остановился. Поэт как бы просит читателя спокойно вдуматься в иносказательное изображение битвы: «На Немиге, как снопы, стелют головы, и молотят цепами булатными, на току жизнь кладут, веют душу от тела. Берега кровавые Немиги не семенем добрым засеяны – засеяны костьми сынов русских». Поле битвы отождествляется с полевым током и с крестьянским полем, а битва – с обмолотом снопов. На хорошо знакомую русичу мирную картину молотьбы, отделения зерна от половы, уносимой ветром, наплывают образы кровавой сечи, жестокого взаимоиетребления русских воинов. Какой гигантский урон Руси нанесла одна лишь битва своих со своими! И это в момент нарастания половецкой опасности. Многие тысячи сильных молодых мужчин уже никогда не будут собирать урожай и никогда не встанут на защиту родины от её действительных врагов. Завтрашний день видится Поэту печальнее нынешнего. Когда поле засевается зерном, то посев предвещает новые радости, накопление новых сил. Когда же Русское Поле поливается кровью и засевается костьми сынов Руси, убитых во взаимной вражде, то из этого недоброго, мёртвого семени прорастает лишь новая смерть, кровавая месть и ненависть друг к другу. Таков символический урожай Немиги.
Поэт ни слова не сказал ни о победителях, ни о побеждённых. Он, конечно, знал, что Всеслав потерпел сокрушительное поражение, а Ярославичи победили. Но он знал и понимал другое – в междоусобных войнах победителями оказываются только враги Руси. Они часто опрокидывали все расчёты князей. Всеслав потерпел поражение от Ярославичей, но через год с небольшим стал властелином Киева, а Киевский князь Изяслав – изгоем. Вот какова диалектика междоусобной борьбы! Недаром – в нарушение хронологии событий, но в соответствии со своей главной идеей – Поэт после разгрома на Немиге возвращается к началу, к тому, как Всеслав управлял Киевской Русью.
Немига, увы, не образумила Всеслава. Днем, – и это было позитивным делом – он распределял власть на Руси, но Ночью продолжал политику междоусобных раздоров. Говоря метафорически, его княжение в Киеве было отмечено как светлым знаком Дня, так и тёмным знаком Ночи, то есть было противоречивым. Он не оставил бесцельного кружения по Руси, пристрастия к ночным стремительным броскам, которые Поэт снова сравнивает с «рысканием» волка. Употребление здесь творительного падежа – обычная форма сравнения, и только на этом основании вряд ли оправданно делать вывод, что Поэт, следуя былинам и преданиям, изображает Всеслава оборотнем. В «Слове» с волками сравниваются «куряне», «Гзакъ бежить серымъ влъкомъ», «Влуръ влъкомъ потече», Игорь мчится «босымъ влъкомъ» и даже Боян («рища в тропу Трояню»), Сравнение метаний Всеслава по Руси и по Половецким степям с бегом волка означает, что он мчался с невероятной скоростью, будто бы за одну ночь достигая далёкой Тмутаракани через многие сотни километров половецких владений. Это порождало легенды о Всеславе: он, мол, бросил вызов самому «великому» Хорсу, богу Солнца, и победил его в скорости бега.
