Текст книги "Подвиг на Курилах"
Автор книги: Александр Гритченко
Соавторы: Ефим Меерович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Война
В избу Ильичевых постучали. Наталья Сергеевна торопливо подошла к двери.
– Кто там? – спросила она.
– Сергеевна, это я, Матрена Аверьяновна, неужто не узнаешь? – отозвалась сельский почтальон Дмитриева.
Пока Наталья Сергеевна открывала дверь, Матрена Аверьяновна, хорошо знавшая семью Ильичевых, добавила:
– Сергеевна, письмо-то, видать от Ивана Сергеевича. На конверте номер полевой почты. Эх-ха-ха, каково ему там, нашему Ивану Сергеевичу, на фронте-то… Одно слово – война…
Наталья Сергеевна взяла небольшой конверт, надписанный незнакомой рукой, и лицо ее застыло.
– Что-то я не пойму, почерк не Ивана…
Губы ее задрожали. Она долго стояла так, пока, наконец, решилась. Надорвала край конверта, развернула листок.
Петр подбежал к матери, взял у нее письмо.
– Читай, Петенька, – тихо произнесла она. – Читай, только быстрее…
«Здравствуйте, дорогая Наталья Сергеевна! Пишут Вам боевые товарищи Вашего мужа Ивана Сергеевича. Мы хорошо знаем, что тяжела будет эта весть, но все-таки должны сказать Вам горькую правду. Ваш муж был нашим командиром, и мы все договорились, что если с кем-нибудь из нас что случится в бою, то другой сообщит его родным. Ваш муж Иван Сергеевич пал смертью храбрых 20 февраля 1942 года в бою с немецко-фашистскими захватчиками при выполнении боевого приказа командования…»
Полоснул по сердцу Петра отчаянный материнский вопль. Наталья Сергеевна, шатаясь, побрела к стоявшей у стены широкой деревянной лавке и повалилась на нее. Ее плечи мелко, как в лихорадке, вздрагивали. Она не причитала, лишь чуть слышно всхлипывала. Но от этого тихого плача Петру стало так горько, что сам он готов был по-бабьи заголосить.
Петр посмотрел на младшую сестренку Полину, на брата Василия, потом перевел взгляд на висевшую на стене увеличенную фотографию отца, недавно присланную с фронта. На военной гимнастерке – орден и боевые медали.
И вспомнился Петру тот день, когда отец уходил на фронт. На висках его серебрилась седина, глубокая морщина прорезала лоб.
Он крепко обнял сына.
– Ты, Петя, учись, как следует, помогай дома…
Петр подошел к матери, вытер ее слезы.
– Не плачь, мам. Ну, пожалуйста!
Весть о гибели Ивана Сергеевича быстро облетела деревню. Скоро избу Ильичевых заполнили соседи, друзья.
– Знаю, Сергеевна, тебе тяжело, – сказал председатель колхоза. – И горе твое не скоро забудется. Но ты не убивайся. Не оставим тебя одну, в обиду не дадим.
– Дядя Степан, – обратился к нему Петр, – я завтра поеду в военкомат. Буду проситься на фронт…
Степан Дмитриевич вздохнул.
– Надо обождать, пока подрастешь.
– Не могу я ждать!
– Ну полно, Петя! Рассуди сам: на фронт тебя все равно сейчас не возьмут. Об этом и думать нечего. А здесь нам без тебя никак нельзя. Ты же знаешь, в колхозе мужиков маловато. Все на фронте. А работенки у нас хоть отбавляй. Вот, к примеру, нужен конюх. Дело-то ведь важное. Хочешь, тебе его доверим? Проявишь заботу, сохранишь всех лошадей – вот и поможешь фронту!
Долго не мог уснуть в ту ночь Петр. Все думал об отце… А утром, наскоро позавтракав, пошел прямо в правление колхоза.
Поздняя ночь окутала степь. Высоко в небе плыли облака. И когда они редели, на землю падал лунный свет, выхватывая из темноты очертания придорожных деревьев.
Петр Ильичев остановил разгоряченную лошадь у дома ветеринарного врача Калябина. Он громко забарабанил в освещенное окно.
– Это что там за полуночник? – отозвался из избы хриплый голос старого Калябина.
– Дядя Миша, откройте!
– Ну, что там за беда стряслась?
– Да мерин Васька захворал! Третий нарыв на шее, что делать с ним – не знаю…
– Постой, постой, не части. И заходи в избу, подожди, пока я оденусь.
Через полчаса они были в конюшне. Осматривали Ваську, который с трудом поворачивал голову, подергивая ушами.
Калябин сделал ему операцию, перевязал рану. И наказал Петру:
– К утру перемени повязку. Я тебе тут оставлю марлю, вату и бинт.
Ветеринар уехал, а Петр остался ночевать в пустом стойле, бросив в него большую охапку душистого сена. Утром он перевязал мерина, как ему наказывали.
– Ты у меня молодец, Васька, – повторял Петр, поглаживая лошадь по крутым лоснящимся бокам. – Вот поправишься – и опять за работу.
Несколько дней он выхаживал Ваську. Домой появлялся только на час-два, чтобы успокоить мать. А когда мерин выздоровел, председатель Степан Дмитриевич Курносов от имени всего колхоза поблагодарил молодого конюха.
…Петр Ильичев пас лошадей чаще всего на опушке леса, где трава была особенно сочной и высокой. Возле кобыл резвились маленькие жеребята, смешно подпрыгивая и задирая хвосты.
Однажды под вечер он сидел у догорающего костра. Тревожное ржание насторожило его. Оглянулся и увидел: к жеребенку, прячась за деревьями, подкрадывается серая собака. Лошади тут же сбились в кучу, заволновались.
Петр вскочил на ноги, схватил палку и замахнулся на собаку.
– Пошла вон!..
Но та не отступила. Лишь замерла на месте. Петра поразила ее могучая грудь. «Удивительная порода», – подумал он. И вдруг все внутри у него похолодело от страшной догадки: «Волк».
А волк постоял и снова начал подбираться к своей жертве, обнажив клыки. Что делать?!
Одним махом Петр выхватил из костра горящую головню.
Некоторое время зверь и человек смотрели друг на друга. Потом волк попятился, развернулся и затрусил к лесу.
Петр облегченно вздохнул.
Солнце садилось медленно и нехотя. Сквозь тонкую вечернюю синеву все еще проступали берега Омки, широкая долина и очертания родной деревни.
Сколько счастливых воспоминаний связано было у Петра с этими родными местами! Бывало, теплыми летними вечерами дед рассказывал деревенским мальчишкам удивительные истории, после которых фантазия Петра превращала знакомые окрестности в чудесные, неведомые страны, полные неразгаданных тайн…
Когда Петр очнулся от воспоминаний, было уже совсем темно. Он поднялся и вошел в избу. На комоде лежала свежая газета, где на первой странице была напечатана статья о подвиге гвардии рядового Александра Матросова. В решающую минуту боя с немецко-фашистскими захватчиками за деревню Чернушки юный солдат закрыл своим телом амбразуру. Он пожертвовал собой, но обеспечил успех наступающему подразделению.
Петр знал статью почти наизусть и все-таки прочитал еще раз. Он стоял у окна. Напротив сквозь густые березы светились окна колхозного общежития. И ему захотелось туда, к товарищам.
Еще с порога Петр спросил старшего конюха Пузырева:
– Емельян Андронович, слыхал про Александра Матросова?
– Слыхал.
– Когда же наших пугачевских комсомольцев будут посылать на фронт? Емельян Андронович, поговорите с председателем колхоза, пусть поедет в райком комсомола…
Тогда заговорили все сразу. Каждый готов был защищать Родину с оружием в руках. Только бы разрешили.
В Нижнюю Омку Петр приехал рано утром. Районный центр уже жил своей хлопотливой жизнью. В прошлом году, когда Петр получал здесь комсомольский билет, ярко светило солнце. Все вокруг выглядело празднично. И люди были приветливыми, разговорчивыми.
Сейчас – совсем другое дело.
Петр вылез из саней возле здания райвоенкомата. Он отряхнул с валенок снег, опустил воротник полушубка и вошел в помещение. Возле обитых черной клеенкой дверей стояли мужчины. Вскоре их увела с собой на медицинскую комиссию высокая молодая женщина в стеганой ватной куртке.
Петр несмело постучал в дверь.
– Разрешите?
– Да.
В кабинете сидел военный в наброшенной на плечи шинели. Он повернул голову, внимательно поглядел на Петра.
– Слушаю.
– Я… У меня заявление.
– Давай.
Прочитав заявление Петра, военный откинулся на спинку стула.
– Семнадцать лет, – мягко, будто подбирая слова, чтобы не обидеть юношу, проговорил он. – Рановато тебе на фронт… Ну-ну, не хмурься. Садись. – И подвинул Петру табуретку. – Ведь я тебя помню. В прошлом году на районном совещании передовиков сельского хозяйства выступал ты. Верно? То-то же! Интересно рассказывал о своей бригаде… Запомнилось мне твое выступление. А с военной службой потерпи.
– Как?
– А вот так…
– Отказываете?..
– Надо подождать.
Ильичев нахлобучил на вихрастую голову шапку.
– Ясно. Чего уговаривать… Не малое дитя.
Повернулся. Шагнул к двери.
– Постой! Ты пойми, не имею я права. Молод ты еще. А за отца другие отомстят…
На защиту Родины
Он все-таки добился своего…
Наталья Сергеевна весь день бодрилась, то и дело поправляя цветастый платок. Она хлопотала у плиты, когда в дверях показался Петр. Его высокая статная фигура закрыла весь дверной проем от порога до притолоки. Мать ласково спросила:
– Ну что, сынок?
– Все в порядке, мама, – ответил Петр. – Завтра в путь-дорожку дальнюю…
Провожали Петра Ильичева, Степана Калябина и Алексея Додуха чуть ли не всем колхозом.
Утреннее солнце медленно разгоняло пелену тумана. По синему небу плыли кудрявые облака. У железнодорожной станции товарищи и родные окружили ребят, желая им доброго пути.
Как только раздался паровозный гудок, мать прижалась к Петру.
– Береги себя!
Так хотелось ей сказать сыну заветное слово, такое, чтобы помогло и врага победить, и самому остаться живу-здорову. Но дыхание перехватило, по лицу лишь слезы потекли.
Ильичев вскочил в вагон и, помахав рукой провожающим, сел рядом с Калябиным и Додухом.
На больших станциях они узнавали последние оперативные сводки, добывали газеты. Бежали с ними в свой вагон.
– Слушайте, ребята, сообщение Совинформбюро…
А поезд, запыхавшись от быстрого бега, стремительно катил на восток. За окнами чередовались поля и степи, тайга и горы, реки и озера. Родной Отчизне, казалось, не было конца и края.
На маленькой таежной станции эшелон задержали и перевели на запасный путь. Призывники гадали-рядили, что бы это могло значить.
– Неужели здесь нам служить придется?
– Не может быть!
– Еще как может…
Петр предложил:
– Чем без толку воду лить, давайте к командиру пойдем и спросим.
– Вот ты и сходи, – сказал ему Додух под молчаливое одобрение других. – Не всем же вместе…
Петр легко спрыгнул на землю и зашагал вдоль эшелона к станции. У самого железнодорожного пути стеной стояли стройные кедры. От высокой травы исходил пряный запах мяты.
Какая-то старушка с лукошком уставилась на Петра удивительно ясными глазами.
– Ты откуда, касатик?
– Издалека, бабушка. Скажите-ка, мне вот что: от вас до моря-то далеко?
– Чего-чего? Какое такое море? У нас тут и ручья путного нет!
– А вы что здесь делаете? – вдруг раздался чей-то голос.
Обернулся Петр и увидел капитана, начальника эшелона, который, конечно же, слышал, как о море спрашивали. Краска стыда залила щеки Петра. Но капитан сделал вид, что не заметил этого.
– Вы из какого вагона?
– Из третьего.
– Пойдите, передайте своим товарищам, чтобы готовились в баню.
– Есть!
…Море Петр Ильичев увидел впервые, когда поезд приближался к Владивостоку.
Эшелон шел побережьем. И в нескольких метрах от железнодорожного полотна бились, закипая, на камнях волны. А дальше, за белопенной кружевной чертой прибоя, сиял под солнцем, искристо вспыхивая, бесконечный морской простор…
Прибывших новобранцев погрузили на катер. Они не сводили глаз с боевых кораблей, могучих, красивых. Было что-то непередаваемо величественное и гордое в строгих очертаниях их корпусов и надстроек, в безмолвии застывших артиллерийских башен, торпедных аппаратов и пулеметов.
«Вот это да, – подумал Петр. – Силища-то какая! Пожалуй, вся держава строила такую махину… Тут и инженерам, и рабочим, и конструкторам работы хватало».
Он даже присвистнул в радостном изумлении. Старшина, видимо, понявший, какие чувства овладели им, спросил:
– Что, дивишься?
– Тут есть чему подивиться! Вон они какие…
– Нравятся? А теперь вот сюда взгляни, левее.
Петр, оторопев, рассматривал проходивший мимо корабль. Такой и во сне ему не снился. Гигант!
Сбывалась давняя мечта парня, мечтавшего о море. Он будет матросом!
Первые шаги
В одном отделении с Петром Ильичевым подобрались матросы очень разные по характеру. Украинец Николай Сидоренко, или, как его с первого дня называли, Микола, еще по-мальчишески узкоплечий, весельчак, любитель песен и плясок, не прочь был, чтобы товарищи выполнили за него какую-нибудь работу. Алеша Додух – наоборот, неразговорчивый, медлительный, но очень трудолюбивый; добрейшей души – Степан Калябин.
Прежде всего, что сделал Петр, – это достал свежую газету. Вокруг него сгрудились матросы, и он начал читать вслух. Дикция у него была хорошая, слова он произносил четко, отдельные места из статей, на которые, по его мнению, надо было обратить особое внимание, повторял дважды.
Позднее, когда приводили в порядок оружие, произошел небольшой, но поучительный инцидент.
– Товарищ старшина! – сказал один из матросов. – Винтовку вычистил. Все в порядке!
Старшина одобрительно улыбнулся.
– Так быстро? Как фамилия?
– Сидоренко, товарищ старшина.
Старшина осмотрел его винтовку и нахмурил брови.
– А это что? – Он указал на пыль в уголке паза. – Разве так надо ухаживать за оружием?
Сидоренко опустил голову.
– Вычистить заново, – приказал старшина. – И как следует. Понятно?
Последними заканчивали работу двое: Ильичев и Додух. Они не спешили, действовали сосредоточенно, вдумчиво. Когда Петр обратился к командиру отделения за разрешением смазать винтовку, тот осмотрел его оружие и одобрительно заметил:
– Та-ак! Вычистили хорошо. Смазывайте!
Через несколько минут все было готово – тщательно вычищенные детали покрыты ровным тонким слоем смазки.
Вечером, после занятий, когда Ильичев, Калябин и Додух находились в Ленинской комнате, к ним подошел радостно возбужденный Сидоренко.
– Слышали, хлопцы, новость? – обратился он к ним. – Завтра присягу будем принимать!
– Нам об этой новости еще неделю назад замполит говорил, – усмехнулся Петр.
– Ну, тогда скажи, почему военные присягу принимают? – не сдавался Сидоренко.
Действительно, почему? Вопрос был неожиданным и, как показалось Ильичеву, трудным.
«В самом деле, – задумался он, – почему мы не делаем этого, когда, скажем, закончив учебу, начинаем работать где-то в колхозе, на заводе, фабрике… Ведь присяга существует только в армии и на флоте».
Он увидел лукавую улыбку на лице товарища и понял, что у того уже готов ответ. Тогда попытался сам размышлять вслух.
– Все-таки у военного человека особые обязанности. Почетные и очень ответственные. Мы как бы часовые всего государства. Тут малейший промах даже одного бойца может дорого стоить. Значит, необходима торжественная клятва на верность народу! Я так понимаю…
– Совершенно правильно понимаете, товарищ Ильичев, – неожиданно услышал Петр за своей спиной голос замполита, который подошел, встал рядом. – Это вы хорошо сказали. Присяга – клятва на верность народу.
«…Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…» – начал Петр.
П. И. Ильичев
Он выучил присягу наизусть и произносил ее сейчас как стихи. Когда кончил, некоторое время никто не решался нарушить молчание. Потом замполит сказал:
– Давно я присягу принимал, а до сих пор ее тоже слово в слово помню… Главное, чтобы она всегда в сердце была.
20 февраля 1945 года в прозрачном утреннем воздухе отчетливо проступило побережье, уходящее далеко на восток. Родные просторы широко распахнулись перед молодыми матросами, стоявшими торжественно и неподвижно, плечом к плечу.
– Под знамя!
Строй застыл.
Сверкнув медью труб, оркестр заиграл «Встречный марш».
Хотя Петр и ждал эту команду с минуты на минуту, прозвучала она для него все равно неожиданно. Он весь напрягся, глядя как колеблемое ветром знамя подплывает к строю.
Оно приблизилось к левому флангу и, развернувшись, зашелестело вдоль шеренги. Когда поравнялось с Петром, он прочитал переливающиеся на огненном бархате слова: «За нашу Советскую Родину!»
На правом фланге знамя медленно опустилось. И молодые матросы один за другим с волнением начали подходить к накрытому кумачом столику для совершения торжественного акта.
– Матрос Ильичев!
– Есть!
Петр вышел из строя, четко печатая шаг. За каждым его движением следили товарищи. И взгляды их были испытующими.
Он взял поданную ему красную папку с текстом Военной присяги, чувствуя, что сердце громко стучит, а в горле пересохло. Осторожно откашлялся и каким-то незнакомым ему самому, срывающимся голосом выдавил из себя первые слова:
– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…
Постепенно голос набирал силу, становился увереннее, тверже. И каждое слово в этой торжественной тишине приобретало особую весомость.
– Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами…
Вера в свои силы
Старшина закончил объяснение темы, и его маленькие с короткими светлыми ресничками глаза сощурились в добродушной усмешке.
– Сейчас попробуем выяснить, как вы усвоили материал, – заявил он.
Матросы заерзали на своих местах, переглядываясь. Никому не хотелось отвечать на вопросы первым. Вовсе не потому, что плохо поняли объяснения, просто стеснялись.
Их состояние старшина хорошо понимал. Когда-то в первые дни своей службы он точно так же не решался выступать на занятиях, боялся сказать что-либо невпопад. Видимо, этот барьер приходится перешагивать каждому. Ничего, освоятся ребята, избавятся от робости. А пока надо помочь им…
– Матрос Сидоренко, расскажите для чего служит затвор.
Сидоренко подошел к столу. Немного постоял, собираясь с мыслями. Потом заговорил:
– Значит, затвор служит, щоб закрывать канал ствола… Це раз. Выбрасывать стреляни гильзы…
– Це два, – в тон Сидоренко бросил реплику кто-то из матросов.
По классу пробежал смешок.
Старшина нахмурился.
– Прекратить! А вы, Сидоренко, спокойней. Вы же правильно отвечаете. Правда, не по-уставному… Попробуйте сначала.
– Есть сначала!
На этот раз Николай Сидоренко почти без запинки перечислил функции затвора.
– Верно, – одобрил старшина. – А теперь покажите части затвора, разберите и соберите его.
Матрос взял затвор в руки, но разобрать его никак не мог. А старшина терпеливо ждал, краешком глаза наблюдая за остальными.
Лица ребят были сосредоточенны. Каждый, конечно, перебирал в памяти детали затвора, прикидывал, где они находятся, кое у кого невольно шевелились губы, наверное, хотелось подсказать, выручить товарища. В школе, может быть, и сошло бы с рук. Но не здесь.
– Невнимательность, товарищ Сидоренко.
Николай залился краской, опустил голову.
– Кто поможет? – спросил старшина.
– Разрешите? – решился Петр.
– Пожалуйста, матрос Ильичев.
Он добросовестно и умело выполнил то, что не удалось товарищу.
Откинув назад голову, раздувая пунцовые от напряжения щеки, горнист старательно выводил среди ночи незамысловатые трели сигнала.
– Та-та-та! Та-та-та-та!
Тревога!
Как ветром сдуло с коек матросов. Петр Ильичев быстро, заученными движениями надевал аккуратно сложенную на табуретке одежду. Без суеты, по-хозяйски собрал все, что необходимо в боевом походе.
– Ой, лышенько мое, так спать охота, що скулы трещат, – донесся до него жалобный голос Сидоренко. – Дня мало, и ночью покоя нема.
– Если подняли, стало быть, надо, – рассудительно заметил Додух.
Когда моряки выстроились в назначенном месте, командир сообщил, что подразделение проводит итоговое занятие. Марш по пересеченной местности.
Он был нелегким, этот марш. Самый трудный участок пути – подъем по скатам высоты, поросшим мелким кустарником. Оружие, противогазы и даже собственные ноги казались все тяжелее и тяжелее. Менее выносливые стали отставать.
То и дело слышалась короткая команда:
– Подтянись!
Ильичев чувствовал себя довольно бодро, но возле него был Сидоренко, который все время отставал, смахивая с лица крупные капли пота.
Додух решил прийти на помощь товарищу – забрать у него винтовку и противогаз.
– Что ж не поможешь? – упрекнул он Петра.
– Зачем? – резко спросил тот, когда Николай уже начал снимать винтовку.
Сидоренко огрызнулся:
– Тебе-то что?
– А то, что каждому нужно привыкать! Ведь задача для всех одна.
Додух ушел, а Сидоренко, вновь надев винтовку и цепляясь за ветки кустов, начал взбираться на высоту. Больше он ни разу даже не взглянул на Ильичева. Петр пытался заговорить с ним, но Николай, обиженный, молчал…
И вот командир взвода скомандовал: «Матрос Ильичев, ко мне!»
Петр отделился от цепи, побежал к командиру. Получилось это у него далеко не так хорошо, как ему хотелось бы.
– Перебежка должна быть быстрой и короткой. Упал – отползи в сторону и применись к местности, – начал наставлять его командир. – Смотри, где овраг, где холмик, бугорок, избегай ровной местности.
– Так точно… – уныло отозвался Петр. Плечи его устало опустились, спина ссутулилась.
Командира взвода, который и сам не очень давно был таким же нескладным деревенским пареньком, охватило теплое чувство, почти братская заботливость. Желание поддержать молодого матроса.
– Трудно приходится, Ильичев? Не унывайте! На первых порах всегда так. Постарайтесь и получится. Со мной так же бывало.
– Так я же стараюсь…
– Вижу. И не сомневайтесь – скоро дело у вас пойдет на лад.
Высокий, атлетического сложения командир дружелюбно смотрел на Петра. А тот на его грудь с двумя нашивками: красной и золотистой, знаками тяжелого и легкого ранений.
«А он – бывалый человек, – с уважением подумал Ильичев. – Всю эту солдатскую премудрость под настоящим огнем познавал».
Словно угадав мысли матроса, командир пояснил:
– Конечно, не очень приятно в грязи и пыли валяться. Но что поделаешь, надо… Если б вы знали, Ильичев, скольким бойцам на фронте жизнь спасло умение правильно переползать! Так-то.
– А где вас ранили, товарищ лейтенант? – неожиданно для себя спросил Петр.
– Первый раз под Матвеевым Курганом в сорок первом. Много там нашего брата полегло… Ну и еще при защите Севастополя. Осколком снаряда разорвало бок. Почти год в госпиталях провалялся. Выписался, и как ни просился, на фронт больше не послали. Направили сюда, вас обучать. Ладно, не время сейчас для разговоров… – Он указал рукой вправо: – Смотрите, на том холмике противник установил пулемет. Бьет он, головы не поднять. А нам надо к той рощице пробраться! Поползем вместе. Наблюдайте за мной, старайтесь действовать, как я.
Он полз легко, словно уж, почти сливался с землей. Ильичев едва поспевал за ним. Вначале Петр, забываясь, слишком приподымался. Но постепенно приспособился.
У холмика командир и матрос поднялись.
– Ну, теперь, кажется, лучше, – сказал удовлетворенный командир.
После похода матросы чистили обувь и одежду, брились. Они весело переговаривались. Только Сидоренко был хмур, вспоминая то, что произошло с ним в походе. Ведь в Ильичева он верил больше, чем в самого себя, считал его своим лучшим другом и любил, как брата. «Почему же он не захотел помочь мне? – думал Николай. В такой тяжелый момент готов был бросить… Разве это дружба?»
А Петр, будто не замечая его состояния, обратился к нему как ни в чем не бывало:
– Николай, кино смотреть будем?
Сидоренко вздрогнул.
– А тебе разве не все равно?
– Если б было все равно, не спросил бы.
Сидоренко встал и молча вышел из кубрика.
– Послушай, Микола, – Ильичев догнал его. – Ну что ты все дуешься?
– Дуется мыльный пузырь, пока не лопнет, а я просто не хочу с тобой разговаривать.
– Хорошо, Микола, положим, ты считаешь, что я не прав. Но ведь ты даже не спросил, почему я так сделал!
– Мне и так все ясно, – оборвал Ильичева Сидоренко, и голос его дрогнул: – Ты и на фронте будешь таким… Мимо раненого пройдешь, руки не подашь…
– Неправда! Если бы это было на фронте, я бы сам погиб, а тебя спас. Но здесь… Почему ты не хочешь разобраться в том, что случилось?
Воспользовавшись тем, что Николай заколебался, Петр продолжал все настойчивее:
– Друг я тебе или нет, определишь сам. Пойми только сначала меня. Тебе было тяжело, я видел. Конечно, Алексей без труда мог бы донести твое оружие. Он сильный. И товарищ он хороший, всегда готов выручить в беде. Но до каких пор ты будешь надеяться на других? Сегодня один понесет твое оружие, завтра другой за тебя выполнит упражнение, а потом что? Попросишь кого нибудь отстоять за тебя на посту? Так, что ли? Чтобы другой выполнял за тебя твой воинский долг…
Сидоренко хотел что-то возразить, но Ильичев не дал ему это сделать.
– Помнишь командир рассказывал о Матросове, о Никонове, о Голубце? Как все восхищались ими! А ведь они были такие же парни, как мы. И, наверное, не меньше, чем любой из нас, любили жизнь. Но понадобилось, и добровольно, сознательно пошли на смерть… Они не надеялись на других, не прятались за спинами товарищей в трудную минуту!
– Ну причем тут Матросов? Це ж герой!..
– А как он стал героем? Уж наверное, воспитывал свой характер, закалял волю. И от трудностей не прятался. Понял?
Сидоренко молчал.
– Ладно, – вздохнул Петр. – Если не сейчас, так потом поймешь.
Сыграли отбой. Затихла казарма. И все угомонились, заснули. Только койка Сидоренко все еще пустовала.
Убедившись в этом, Ильичев окончательно стряхнул с себя дремоту.
«И где его носит? Додух дневалит, по доброте душевной, наверное, еще не доложил дежурному. Но все равно придется возвращаться Николаю через коридор, дежурного ему не миновать».
Лишь подумал так, в казарму вошел Додух, остановился возле его койки и свистящим шепотом спросил:
– Петя, не знаешь, где Микола загулялся?
Петр не ответил, притворяясь спящим. И Алексей осторожно отошел.
Чтобы отвлечься от мыслей о Николае, Петр стал перебирать события сегодняшнего дня. Вспомнилось сообщение Совинформбюро об ожесточенных уличных боях в городе Бреслау. Младший лейтенант Лукашевский захватил немецкую пушку и открыл из нее огонь. Он ликвидировал три пулеметные точки и большую группу противника. А взвод младшего лейтенанта Гарипова в ожесточенной схватке истребил более 60 гитлеровцев. Сержант же Малюга в одном бою уничтожил 15 вражеских солдат…
Интересно, как они выглядят, эти Лукашевский, Гарипов и Малюга? Петр старался представить себе их. Воображение рисовало сказочных богатырей: огромный рост, косая сажень в плечах, лихие гвардейские усы. И хотя он хорошо понимал, что внешне герой может быть совсем невзрачным, но так хотелось, чтобы храбрецы были именно такими.
«Я тоже мог бы быть во взводе младшего лейтенанта Гарипова, – размышлял Ильичев. – Запросто мог, если бы меня послали не на восток, а на запад… И почему только мне так не везет?.. Люди воюют, подвиги совершают, а я за тридевять земель от фронта. На белых простынях сплю, вечером кино смотрю, книжечки читаю, в то время, как другие в атаку идут, во вражеском тылу „языка“ берут…»
…В это время что-то глухо ударило в окно. За стеклом появился Сидоренко. Открыть окно он не мог, так как оно было заперто изнутри.
Ильичев видел, как Додух, стараясь никого не разбудить, возится с задвижкой. Наконец Николай перелез через подоконник и, быстро раздевшись, нырнул под одеяло.
«Ну и артист, – возмутился про себя Петр. – Совести ни на грош! А Додух тоже хорош. Ангел-спаситель…»
…И вот комсомольское собрание.
Возле стола стоит Додух, красный, распаренный, как в бане. Он очень волнуется, говорит сбивчиво, то и дело вставляя свое излюбленное «стало быть».
– Дневалю я, стало быть… Все на месте, а Сидоренко нет. А уже отбой, стало быть… Что делать? Доложить дежурному? Жалко товарища. Ну и я… стало быть, утаил… Потом он в окно постучал, я впустил его…
– Брехня! – выкрикнул Сидоренко. – Вернулся я тютелька в тютельку. Приснилось ему про окно! Дневальный называется…
И он, окинув взглядом победителя собравшихся, вызывающе добавил:
– Предлагаю за поклеп и за сон на дневальстве влепить Додуху выговор.
Петр прямо онемел от такого оборота дела. Но Николая неожиданно поддержал сам Алексей.
– Верно. Выговор я заслужил. Чтоб службу, стало быть, нес честно, разгильдяев не прикрывал…
Он сел, скамейка под ним заскрипела.
Между тем Ильичев уже пришел в себя. Нет, он этого так не оставит. Восстановит справедливость. И Петр заявил:
– Я видел, как Сидоренко лез в окно, которое ему открыл Додух! Додух, конечно, виноват… Хотел выручить товарища, а сделал только хуже, как для него, так для себя. Но каков Сидоренко!
– А что Сидоренко? Что? – заволновался Николай. – Додух – земляк Ильичева, вот он его и защищает!
Петр подтвердил:
– Да, Додух мой земляк. – Он повернулся к Сидоренко. – Ну, а кто ты мне, чужак, что ли?.. Эх, Сидоренко, Сидоренко, до чего докатился! Даже смелости не хватило признать свою ошибку. Струсил! Товарища оговорил. Как же мы с тобой в бой пойдем? Ведь нельзя тебе верить!
Сидоренко как-то сразу сник, устремив глаза в одну точку.
Слово взял заместитель командира по политической части.
– Страшно потерять товарищей, – сказал он. – Правильно говорил Ильичев – струсили вы, Сидоренко. Ваши сверстники на фронте совершают сейчас чудеса храбрости. Жизни своей для победы не жалеют. Смерть их на каждом шагу подстерегает, но они никогда не роняют своей чести. И больше всего на свете дорожат дружбой! – После короткой паузы он продолжил: – Товарищи хотят услышать от вас, Сидоренко, настоящие слова. Ведь вы совершили тяжелый проступок и усугубили его ложью. Искупление вины теперь зависит прежде всего от вас самих.
Замполит умолк, и сразу раздались голоса.
– Верно, пусть скажет!..
– Нечего в молчанку играть!
– А чего там говорить, и так ясно!..
Когда был наведен порядок, слово попросил Сидоренко. От самоуверенности его не осталось и следа.
– Все, що говорил товарищ Додух, чистая правда. Так что вина здесь моя полная. Любое наказание приму как должное. – Он отыскал глазами сидевшего у самой стенки Додуха и, обращаясь к нему, сказал: – А ты прости меня, Алеша… Пожалуйста! Но с Ильичевым я не согласен. Хай не сомневается! В бою Сидоренко за чужой спиной ховаться не будет.
Собрание вынесло Николаю строгий выговор.
Несколько дней они не разговаривали. А в воскресенье утром, умываясь, Сидоренко брызнул на Ильичева водой и с улыбкой добавил:
– Це тоби за критику.
– Не балуй! – нарочито сурово ответил Ильичев.
А в душе был рад. Если человек осознал свой проступок, зачем же напоминать ему о нем постоянно.
Явно подбадривая себя, Николай продолжал:
– Да будет вам известно, товарищ Ильичев, член комсомольского бюро, що матрос Сидоренко – Федот, да не тот… Не думайте о нем больше плохо! Не надо!
– Не буду, – засмеялся Петр. – Обещаю тебе это.
После завтрака Сидоренко опять подошел к Ильичеву:
– Пойдем, Петро, в шашки сыграем.
– В шашки? Можно.
Однако так и не пришлось им сыграть в то утро. Уж очень погода была хороша! И вместо Ленинской комнаты они свернули за угол здания, оттуда хорошо видно было побережье, подернутое синевато-серой дымкой, удивительно спокойное.
