Текст книги "Рассказы (Блог автора в “ЖЖ“, 2008-2010) (СИ)"
Автор книги: Александр Чубарьян
Жанр:
Киберпанк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Александр Чубарьян
Рассказы / Микрорассказы
Дети – наше будущее
Музыка:
Прощание славянки
Накрапывает мелкий дождик. Возле ларька-прилавка, торгующего разными газетожурналами, стоит девочка лет 8–9. Не обращая внимания на дождь, она что-то тщательно выискивает среди печатной продукции, заботливо прикрытой полиэтиленом. Ищет долго, за это время продавщица успевает обслужить двух или трех человек. Не найдя того, что искала, девочка поднимает взгляд на продавщицу и спрашивает прокуренным голосом:
– Слышь, а последний номер "Glamour"-а есть?
© 2 ноября, 2008 
Однажды в Лондоне
– Как тебя зовут?
– № 44, Новая Сербия 864 962, – спокойно сказал юноша.
(Марк Твен, «№ 44, Таинственный незнакомец»)
Я сидел в одном из недорогих и уютных ресторанчиков Лондона, лениво ковыряя котлету и пытаясь найти в ней хоть что-то, напоминающее мясо. У меня ничего не получалось – то ли из-за того, что зрение за последние пятьсот лет стало подводить, то ли потому что котлета была картофельная.
Неожиданно за мой столик сел человек, чье мужественное лицо показалось мне знакомым. Я отодвинул тарелку с котлетой в сторону и вопросительно глянул на него.
– Николай. – произнес он на чистейшем русском.
– Очень приятно. – пробормотал я на этом же языке, поднимая в памяти все пласты истории за последние две с половиной тысячи лет.
Мужественное лицо приобрело растерянный вид, но всего лишь на три с половиной милисекунды.
– Нет, вы Николай, верно? А я Роман.
– Вообще-то, Никола. – поправил его я.
– Простите… – пробормотал Роман. – Русские корни, знаете ли…
К этому времени мои нейроны, ответственные за память, наконец-то отыскали биографию незнакомца, автоматически сделав его знакомым.
– А вы Роман Аркадьевич. – продолжил я. – И вы пришли узнать ответ всего лишь на один вопрос.
– А откуда вы знаете? – удивился Роман, но тут же хлопнул себя по лбу. – Ну конечно! Ведь для вас эта встреча уже состоялась!
Я ограничился легким кивком.
– И, наверное, вы даже знаете, чем она закончилась. А для меня все только начинается.
Бесшумно появившийся официант поставил на стол стакан минеральной воды и так же бесшумно удалился. Роман несколькими жадными глотками выпил полстакана.
– Вы даже не представляете, каких трудов мне стоило выяснить, что вы будете здесь в это вре… – он осекся. – Впрочем, вы как раз это представляете.
Он замолчал и так получилось, что возникла неловкая пауза.
– Послушайте, Никола… – Роман откашлялся, он волновался и даже не пытался скрыть этого. – Я понимаю, что это прозвучит глупо, но все же… С самого детства меня мучает и не дает покоя всего один вопрос.
Он запнулся, видимо, подбирая слова. Я же разглядывал узор на манжете его пиджака и думал о том, что геном человеческого существа одно из самых забавных явлений, встречавшихся мне. И узор этот был лишним тому подтверждением.
– Вы ведь знаете этот вопрос, верно? Никола… господин Тесла… я не знаю, как правильно вас… моя служба безопасности говорила что-то про Сорок четвертого и Новую…
– Можете называть меня Николой. – разрешил я. Мое внимание в этот момент привлек мизинец Романа на левой руке, находившийся на удивление в полной гармонии со Вселенной, так что на сантименты я решил не обращать внимания.
Никогда не перестану удивляться тем мелким деталям, что существуют вокруг нас. Порой мы их не замечаем, но ведь от этого их не становится меньше. Хотя, с другой стороны, больше их тоже не становится.
– Никола… вы ответите?
Мизинец пошевелился, нарушив то немногое и прекрасное, что никогда не перестанет радовать меня. И я…
Я задумался. Я думал не над тем, стоит ли отвечать ему или нет. Нет, суть была совершенно в другом, и если бы я мог ЭТО объяснить с помощью символов, называемых буквами, я бы обязательно написал здесь. Но к сожалению, даже Microsoft Word бессилен передать то, над чем я размышлял в тот момент.
– Я… я отдал все, что у меня есть. – признался Роман. – Вы же знаете об этом, да? И я был там, был в Колорадо Спрингс, на Pinnks Peak. Я понял, почему вы ушли оттуда…
Это звучало забавно, потому что до сих пор я и сам не знаю, почему я покинул это место. То есть, я конечно же знал, но не всё, не везде и не когда.
Мне пора было уходить и он это понял.
– Молю вас! – воскликнул он, заламывая руки в отчаянии. – Ответьте, Никола!
– Перпендикуляр. – сказал я, уже почти полностью окутанный зеленоватым туманом.
И сквозь этот туман я увидел, как лицо моего собеседника осветилось неподдельным счастьем. Настоящим, искренним счастьем. Таким, ради которого и живут все они, все вы и все мы. Его лицо уже не было мужественным. Оно было в полной гармонии, и я улыбнулся ему.
А потом ушел.
© 2 ноября, 2008
Муха
Он уже и не помнил, когда эта назойливая тварь появилась в его жизни. Наверное, это было давно, очень давно. С того времени он много раз пытался выгнать ее из квартиры, вешал липучку над кроватью, ставил рядом купленую на рынке мухобойку, разбрызгивал по комнате всевозможные новомодные препараты – бесполезно. Ничего не помогало.
В какой-то мере он даже привык к ней.
Каждое утро (кроме выходных) ровно в семь утра муха садилась на какой-нибудь обнаженный участок его тела и начинала бродить по нему, вызывая слабое раздражение. Он еще спал, а раздражение медленно, но верно выталкивало его из сна. Он хлопал по тому месту рукой, а муха взлетала, чтобы через несколько секунд снова приземлиться там же или на какой-нибудь новой локации.
Через несколько таких повторов сон обрывался полностью, а муха со своими приземлениями превращалась в жесточайший нервоз. Он готов был не просто убить ее, он готов был разорвать ее на куски, раздавить, сжечь – но поймать ее было невозможно.
Это продолжалось ровно десять минут – до того момента, как на тумбочке рядом с кроватью не звенел будильник, поставленный на десять минут восьмого. Тогда он вставал с кровати, уже полностью проснувшийся и сильно раздраженный, а муха… а муха неожиданным образом куда-то исчезала в тот момент, когда его ноги касались пола.
Если же он не вставал – нервоз перерастал в ад.
Когда-то давно, до появления мухи, у него точно так же в это время звенел будильник и частенько он, протягивая руку, вырубал трезвонящую мерзость и закрывал глаза, чтобы «просто полежать еще несколько минуток…». Несколько минуток легко могли превратиться в час и более – и как следствие, опоздание на работу и выговор от начальства.
Потом появилась муха, опозданий не стало… начался нервоз.
Поражала ее точность – она начинала действовать ровно в семь часов и ни минутой раньше или позже. Поражала ее живучесть – ее невозможно было изловить или убить. Поражала ее целеустремленность – она не успокаивалась, пока он не вставал с постели.
Каждый день.
Кроме ввыходных.
Он работал кладовщиком на оптовом складе. Две восьмидесятикубовые камеры, температура минус двадцать, ватник даже летом, тонны куриных окорочков и одни и те же лица постоянных покупателей в течении пяти или шести лет.
Все эти годы слились в одно большое жирное и черное пятно в его биографии. Каждый день одно и то же. А теперь еще и муха.
Уйти он хотел давно – только не знал, куда идти. Надо было искать новую работу, пытаться что-то делать… но не уходил, все никак не мог решиться.
И снова день начинался с назойливой мухи, которой он уже про себя дал прозвище «Жужжащая сука». Потом будильник, потом ватник, холодильник и стопки накладных… День заканчивался, он возвращался домой, уставший вырубался спать, чтобы на следующее утро проснуться от ползающей по нему мухи.
Муха, будильник, холодильник, ватник, накладные, окорочка.
Муха, будильник, холодильник, ватник, накладные, окорочка.
Муха, будильник, холодильник, ватник, накладные, окорочка.
Все решилось за несколько минут. Сидя за столиком перед холодильной камерой и тупо рассматривая узор из трещин на потолке, он вдруг понял, что само по себе ничего не изменится и если сейчас он ничего не сделает, в течении оставшихся лет он так и будет рассматривать эти трещины, пока не сойдет с ума или не состарится.
Через восемь минут он объявил шефу, что уходит. И положил ему на стол заявление с одним предложением «Прошу уволить по собственному желанию».
Начальник удивился. Поинтересовался причиной столь спешного ухода, ничего не понял из объяснений, но пожелал удачи и пообещал к завтрашнему дню уладить все формальности с документами. Кажется, шеф не ожидал от него такого.
Вечером шеф позвонил ему, чтобы узнать, не передумал ли он.
Нет, не передумал, ответил он и наотрез отказался продолжать работу даже при условии повышения зарплаты.
За ужином он выпил сто пятьдесят грамм водки, чего раньше в будний день не мог себе позволить.
И лег спать.
Утром он проснулся без одной минуты семь. Сам.
Подумал, мол, зачем, если сегодня можно выспаться, потом закрыл глаза…
И услышал знакомое жужжание.
Муха приземлилась на его колено. Он открыл глаза и смотрел на нее, думая, что она-то не может знать, что сегодня у него выходной, что завтра тоже будет выходной и он не станет вставать в такую рань из-за какого-то насекомого.
Между тем муха расправила крылья, из спины у нее вылезла крохотная антенна, а голова внезапно замигала красным цветом.
Всего одну секунду он растеряно смотрел на нее, не веря своим глазам.
Потом была вспышка – последнее, что он увидел в своей жизни.
Взрыв разворотил всю его квартиру и сделал трещины в стенах, разделявших его квартиру с соседскими.
Бригада специалистов, прибывшая на место, соскребала со стены его останки и недоумевала – они не могли установить причину взрыва и в конце концов составили отчет, в котором фигурировали «курение в постели» и «утечка газа».
На склад, торгующий окорочками, через несколько дней пришел новый кладовщик. Он проработал всего месяц, после чего первый раз опоздал на работу. Причина банальна – вчера усугубил, сегодня проспал.
На следующий день в его жизни появилась очень назойливая и крайне живучая муха.
© 10 ноября, 2008
Щенок-2
Я свою собаку сам тренирую, кинологам не отдаю. Во-первых, денег жалко, а во-вторых… ну что я, общего языка со своей собакой не найду? А кинологи вон, за курс обучения двести долларов просят, сволочи. Неее… только сам. «Рядом!», «Сидеть!», «Лежать» – когда команду правильно выполняет, я ему колбаски кусочек, или косточку. Рекс у меня до колбасы дюже охоч. Любит колбасу, подлец. Я ему каждое утро когда овсянку или перловку варю, обязательно колбасы туда подбрасываю.
Овчарка у меня, немецкая. Ну как овчарка? Овчаренок еще, щенок. Сколько ему… года полтора примерно. Молодой, глупый. Понимает вроде как всё, что говорю, а вот слушается не всегда. Через это и страдает иногда – то носом в улей, как говорится, то жопой в муравейник. Последнее время я его в лес не вожу, дома тренирую. То есть, во дворе.
Дом-то у меня частный, только двор на трех хозяев. К соседям Рекс привык, с Семеновых дочкой играется даже, а Зильберштейнов немного побаивается и, когда я не вижу, ссыт им под крыльцо. Я-то на самом деле вижу все, только молчу, потому как тоже Зильберштейнов, знаете ли, не очень уважаю.
Ну так вот. Сидим мы как-то с Рексом во дворе, я на корточках, а он на своей собачьей заднице. Команды отрабатываем.
– Лапу. – говорю я и протягиваю правую руку, а Рекс пытается мне за спину заглянуть, где в левой руке любительской двести грамм в кулечке порезаны. – Лапу!
Рекс нехотя лапу поднимает, а сам носом шмыг-шмыг.
– Другую! – говорю я и Рекс задумывается, мол одну уже дал, как теперь вторую давать, ведь так и опору потерять можно.
Тут-то калитка и хлопнула.
Я только обернуться успел и увидеть, как во двор Бердиков зашел, Иван Борисыч. Он на соседней улице живет, ихняя семья с Зильберштейнами дружит, вот он и пришел в гости, да не один, а с супругой.
Рекс меня чуть не сбил, когда к калитке бросился с лаем.
– Стоять! – кричу. – Рекс, ко мне! Ко мне! Рядом!
Да какой там рядом… Вижу, Иван Борисыч к крыльцу обоссаному прижался, а супруга его, дама в возрасте и в весе, рядом на скамейку Зильберштейнов забралась и сумочкой отмахивается. А Рекс рычит, лает, вот-вот цапанет кого-нибудь из них. Даром, что молодой, а зубы-то имеются.
Бегу туда. Кричу:
– Фу! Рекс, ко мне! Ко мне!
Супруга Бердикова визжит, сам Иван Борисыч то краснеет, то белеет – эмоциями фонтанирует. Добежал, за ошейник Рекса схватил, еле оттянул.
– Извините, – говорю, – Иван Борисович. Не уследил.
Иван Борисыч от крыльца отлип, супруге своей помог со скамейки спуститься и говорит мне так наставительно:
– Нехорошо на мирных людей собак травить. И вообще, с собакой вон, в лесу лучше гулять.
Ну и по крыльцу к Зильберштейнам, на звонок жмет побыстрее. Рекса я за ошейник-то держу, а он все порыкивает, показывает, что мол стоит тут на страже двора не хуже, чем ФСО у Белого Дома.
Я его на поводок и в лес повел. Иду значит, весь себе такой хмурый, а Рекс рядом плетется. Остановились на какой-то полянке, я поводок отстегнул, а Рекс бегать не стал, почуял, что разговор у нас сейчас серьезный будет.
Я значит посмотрел в его глаза собачьи и говорю:
– Ты что ж делаешь? Ты знаешь, кто такой Иван Борисыч?
Хотя откуда ему знать? Молчит Рекс.
– Я тебе объясню. – продолжаю я. – Ты еще не забыл про те сто пятьдесят килограмм крахмала, что я у тебя на реализацию взял?
– Конечно не забыл! – говорит Рекс. – Там на четыре с лишним тыщи товара…
– Заткнись! – обрываю его. – Этот крахмал я Иван Борисычу на склад отдал. Просил его долго, чтобы взял. Так вот если он его вернет обратно, я его тебе верну и будешь ты по утрам вместо овсянки с колбасой свой долбаный крахмал жрать, понял, козел?!
И пошел, не дожидаясь ответа. А Рекс следом поперся. Молча, лишь вздыхая виновато по-своему, по-собачьи.
Ну что с него взять, молодой еще, глупый.
Но кинологам я его все равно не отдам. Сам воспитаю.
© 10 ноября, 2008
Самый последний
Я вернулся. Рукой прикасаюсь к стене.
Я здесь жил. Этот Город тогда был во мне.
Но теперь все не так, я как будто чужой.
Бедный, босый, по-детски наивно смешной.
Я вернулся, смотрю в лица давних друзей.
То ли старый я стал, то ли лица тускней.
В их глазах пустота. Не горит больше свет
Безрассудности драк и азарта побед.
Я вернулся. Зачем? Чтоб увидеть войну?
Как бойцы погибают за правду свою?
Безвозвратно уходят один за другим…
И что самое страшное – без причин.
Я вернулся. Я понял, что жизнь – это тлен.
Паутина невидимой трещины стен.
И чем дальше, тем больше таких паутин.
Город гибнет без нас, он не сможет один.
Я вернулся, чтоб это все остановить.
Только сил мне не хватит за это платить.
Может, надо уйти, может, надо забыть…
Но не рвется пока еще тонкая нить.
Я вернулся сказать, что я жив, что я здесь.
Отзовитесь хоть кто-нибудь!.. если вы есть.
И не хочется верить, что здесь только грязь.
Кто-то предал меня. Кто-то предал всех нас.
© 13 ноября, 2008
Советы рыболовам
На самом деле ловить рыбу очень просто. Для этого нужны две вещи – упырь и хаврило. Берешь упыря пожирнее, цепляешь его на хаврило и в речку. Рыба как упыря учует, сразу сожрать его норовит. Тут уж подсекаешь, рыбину вытаскиваешь – и вуаля, ты рыбак при улове.
Но есть мелкие хитрости, о которых не все рыбаки знают. О них-то и пойдет речь ниже.
Есть такое понятие у рыбаков, как аншлаг. Это когда рыба клюет так, что упыри все позаканчивались, чисто хаврило в речку бросаешь, а рыба хавает. По понятиям аншлаг за рыбалку не катит, зато деньжат срубить можно.
Все любят на рыбалке водки бухнуть, но не все знают, что на рыбалке можно к водке уху сделать. Вкусна под водку уха, а главное, навариста. Уху делать просто – для нее нужен упырь и хаврило. Берешь упыря, цепляешь на хаврило, выловил рыбу и потом уже из нее уху варишь. Из рыбы уха вкусная получается, не то что из говядины или, скажем, курицы. А еще можно сварить борщ. Рыбу тогда надо не на упыря, а на капусту ловить. А перед тем, как готовить, надо буряком или помидорами накормить, чтобы борщ красного цвета получился.
Рыбу можно не только на хаврило ловить, но еще на гранату, или руками. Но это тупо, хотя эффективность между гранатой и рукой несравнима. Я вот позавчера на картошку ловил, хотел пюре рыбное сделать. Но нихрена не поймал. То ли хаврило ржавое было, то ли рыбы в Москве-реке издохли давно.
Кстати, приметы есть забавные. Мол, если в Падлючий день рыбу изловить и жабры евойные в Центробанке спалить, то финансовый кризис наступит. Но тут дело такое, что никто не знает, когда Падлючий день наступает. Иначе давно все бы в полной жопе были. Еще есть примета такая, ежели рыбу сутки на сковородке на полном огне жарить, то угли получатся. Вчера проверил, в натуре, работает примета.
Последнее время по телевизору все в один голос говорят, что если с рыбой год разговаривать, то она с ума сойдет. Не знаю, не знаю, у меня в аквариуме меченосец плавает, так я с ним третий год беседы веду и ничего, нормальный он. Может, я чего в телевизоре не так понял. (кстати, насчет меченосцев – фильм говно)
Бывают рыбы, ну просто полные неадекваты. Руку сунешь в реку, а там вместо рака тварь какая-нибудь – Хрясь! Ни пословицы тебе, ни пальца. Как их еще вода носит. Чтобы на эту подляну не попасться, лучше к речке близко не подходить. Но тогда ты уже не рыбак, а лох, так что надо как-то выбирать и определяться по жизни.
Мы как-то с соседом, Левой Зильберштейном, пошли рыбу ловить на супругу Иван Борисыча, знакомца нашего общего. Ну и что бы вы думали? Не клюет рыба! Вообще! А все почему – да потому что супруга Иван Борисыча рыбам без интересу. Рыба, она ж не дура, ей упыря подавай.
А то еще случай был, притырил я как-то в магазине чекушку. Спрятал в рукав – и ходу. А на выходе столкнулся с девушкой, красивой такой, белокурой, с голубыми глазами, и вся такая стройная, а сама не идет, а будто плывет над землей по возд… короче, поймали меня охранники, чекушку отобрали, да еще и люлей вломили. Это я к чему – ты или воруй, или люби, только вот грехи свои на рыбалку валить не надо, не поможет. Сто пудов, проверено.
© 13 ноября, 2008
Загадко
Под катом рассказ. Вопрос – причём тут БИ-2?
Вечером всегда больно. Суставы выкручивает так, что хочется лезть на стенку. Слезы выступают в глазах, а зубы впиваются в мягкую нежную плоть губ, прокусывая их до крови. И вкус крови – собственной крови – как не странно, успокаивает боль. Тушит ее – хоть и не намного, но все же легче становится. Это длится недолго – едва солнце скрывается за горизонтом, оставляя за собой размазанный след багрового заката, боль отступает. Какое-то время отдается на передышку, на расслабление – Оллан называет это «благостным периодом» – а потом начинается трансформация. Вот она как раз протекает безболезненно и даже немного забавно – вместе с телом меняется и сам мир, который тебя окружает. Предметы становятся расплывчатыми, затем они начинают изменять свою форму и свои размеры, пока в конце концов не приобретут нужные очертания. И когда трансформация будет закончена, желательно еще несколько минут походить, осматривая знакомые предметы и привыкая к ним. Что-то понюхать, обо что-то потереть свой бок, и только потом можно выбегать на волю.
Оллан не считал себя порождением дьявола, каким-то демоническим созданием или убийцей. За всю жизнь он ни разу никого не убил – ни в обличье волка, ни в обличье человека. Соседи знали о том, что Оллан вервольф, но относились к этому с пониманием и даже с сожалением. Не повезло ему, считали они – ведь он не сможет повеселиться на осенних праздниках Урожая, которые длятся много дней и, как правило, все веселье приходится на ночи. Не сможет создать семью – а кто ж захочет связать свою жизнь с оборотнем, пускай и добрым. Совсем не догадываясь о том, что Оллану это было не нужно, жители поселка старались как-то утешить вервольфа веселыми байками, гостинцами и своим гостеприимством. Иногда они даже разрешали детям поиграться ночью с большим серым волком, который, правда, неохотно таскал ребят на своей спине и с еще большей неохотой терпел, когда они играли в охоту и бросали в него тоненькие тростинки – воображаемые копья. Гораздо больше оборотню нравилось покинуть деревню и убежать в лес. Мчаться с огромной скоростью, перепрыгивая через бревна и пни, или ползти по траве, вдыхая ее ночной запах и воображая, что сейчас его никто не видит и не слышит… у него совсем не было охотничьих инстинктов и вся живность в округе слышала его задолго до того, как он сам замечал ее. Впрочем, Оллану было все равно – он не собирался охотиться и кого-то убивать, он просто наслаждался свободой и был уверен, что никто не в силах у него ее отнять.
Летним солнечным днем Оллан сидел в гостях у старосты деревни, старого Узура и пил холодный квас, настоянный на семи травах. Никто не мог делать такой квас, рецепт его Узур тщательно оберегал от односельчан, и причиной этому было, скорее, желание того, чтобы именно к нему, к Узуру приходили люди, чтобы выпить прохладного и вкусного напитка. Это было слабостью старика – он обожал смотреть на то, как гость пьет напиток, а потом щурится от удовольствия и нахваливает его. Вот и сейчас Узур внимательно наблюдал за Олланом и ждал его реакции, которая повторялась вот уже многие годы. Как и раньше, оборотень поставил пустую чашку на стол, вытер тыльной стороной ладони губы и, улыбнувшись, сказал:
– Квас у тебя, Узур, самый вкусный во всей деревне.
– И всегда самый свежий, никогда долго не стоит. – горделиво ответил староста, довольно щурясь от похвалы. – Потому что все приходят ко мне его попить, все говорят, а ну-ка, Узур, угости нас квасом своим знаменитым…
Узур взял чашку Оллана и щедро зачерпнул из бочки повторную порцию, но почему-то не поставил чашку на стол, а, держа ее в руках, на мгновение задумался.
– Хочу спросить тебя, Оллан… – староста замялся. – Ты ведь знаешь, на каких травах я его делаю, да?
Оллан посмотрел в сторону, еле заметно улыбнулся и коротко ответил:
– Да. Знаю.
– Я… – Узур почесал затылок… – Я сразу это понял. Ты принюхивался раньше… а потом перестал… Оллан, я хочу попросить тебя…
– Ты хочешь попросить меня сохранить это втайне? – Оллан снова улыбнулся. – Узур, я обещаю тебе, что от меня никто не узнает, какие травы входят в твою настойку. Если ты сам этого не захочешь.
– Вряд ли я захочу. – старик хихикнул и поставил на стол кружку с квасом.
Неожиданно послышался громкий стук в дверь и Узур удивленно посмотрел на Оллана – в их поселке не принято было стучать, когда приходишь к кому-то в дом. Так могли делать только чужаки, а их уже давно не было в деревне. Вервольф пожал плечами – он тоже не знал, кто пожаловал. Узур поморщился и вздохнул – кто бы то ни был, все равно придется принять его.
Едва староста встал со своего места, дверь неожиданно отворилась и в проеме показалась высокая фигура человека. Это был старик, едва ли не старше Узура, но, в отличие от старосты деревни, находившийся в более чем прекрасной форме. Держался он ровно и уверенно, глаза цепко осматривали помещение и находящихся в нем людей, а посох, который он держал в руке, выглядел не как помогающее ходьбе средство, а скорее как грозное оружие.
Без всяких приветствий, в нарушение всех обычаев, странный гость прошел внутрь комнаты и уселся на лавку. После этого он посмотрел на Узура и спросил:
– Есть в этом доме еще люди?
– Сначала скажи, кто ты, откуда, и что тебе надобно. – нахмурился Узур. – У нас принято знать, с кем беседу ведешь и кого у себя дома принимаешь.
– А мне не нужен прием. – с холодным равнодушием ответил старик. – Мне нужны только ответы на мои вопросы и ты будешь отвечать. Именем Двенадцати.
Говоря это, старик неторопливо расстегнул серебряную пряжку дорожного плаща и скинул одеяние. Узур при последних словах вздрогнул и сейчас со страхом в глазах смотрел на медальон, висевший у старика на груди – на тонком золотом кругу был изображен розовый полыхающий огонь.
Оллану был незнаком этот знак, однако и ему передался безотчетный ужас старосты, который не мог оторвать взгляда от таинственного знака. Гость же, подождав несколько мгновений, вновь накинул на себя плащ, спрятав под ним медальон.
– Ради всех святых… – Узур был насмерть перепуган. – Скажи, зачем…
– Я, кажется, задал тебе вопрос. – жестко напомнил ему старик.
– Ты… вы… – Узур судорожно сглотнул слюну. – Нет, в доме никого нет, господин.
– Хорошо. – старик повернулся к Оллану. – Пошел вон.
Оборотень в растерянности посмотрел на Узура и тот закивал головой, словно поторапливая его подчиниться приказу странного гостя. Оллан не стал спорить и задавать вопросы – позже Узур наверняка расскажет, кто такие Двенадцать и что это за медальон. Хотя… внутри у верволка что-то ворочалось, вызывая сильное и совсем непонятное беспокойство. Словно беды предчувствие. Последний раз кинув на гостя взгляд, Оллан вышел из дома старосты и сразу же остановился, как вкопаный.
Легкий ветерок обдувал траву, ветки деревьев и гривы нескольких лошадей, стоящих перед домом старосты. Одна лошадь была без наездника, на остальных сидели всадники, одетые в одинаковые темные одежды. Головы у них были обмотаны такими же темными полосами материи и лиц не было видно, только глаза, которые настороженно следили за вышедшим из дома Олланом. На груди у каждого был вышит тот самый знак, который оборотень наблюдал в виде медальона у старика.
Одна из лошадей внезапно всхрапнула, а вслед за ней стали нервничать и остальные. Всадник на первой лошади что-то гортанно крикнул и хлопнул свою лошадь по крупу, после чего все животные вдруг успокоились, а Оллан почувствовал на себе еще более пристальные взгляды.
Держась как можно более спокойно, Оллан молча прошел мимо всадников и направился к своему дому. Предчувствие беды усилилось еще больше и теперь к нему добавился страх. Животный, инстинктивный страх не человека, а загнанного волка.
Не прошло и двух часов, как в дом к Оллану забежал Ирик, соседский мальчишка, присланый старостой. Из сбивчивого рассказ возбужденного Ирика Оллан понял, что гости остановились в доме у старосты, зачем они прибыли, никто не знает, но староста просил передать, чтобы Оллан осторожно прокрался в его сарай и ждал его там, причем как можно быстрее.
И Оллан пошел. Не хотелось ему идти, что-то подсказывало, что лучше держаться подальше от старика и его спутников, и все же он пошел. Огородами обошел дом Узура и забрался в старую, уже покосившуюся постройку, забитую всяким бесполезным хламом. Уселся на пустую деревянную бочку и приготовился ждать, но ждать не пришлось.
Еле слышно скрипнув дверью, в сарай вошел Узур и уселся на ящик. В сторону смотрел староста деревни, словно стыдно ему за что-то было. Оллан терпеливо ждал, пока он что-то скажет.
Горько вздохнув, староста наконец-то нарушил тишину:
– Легче всего закрыть глаза и сделать вид, что ничего не видишь. Всё пройдет мимо, потом забудется… любая рана рубцуется… и деревне ничего не будет угрожать – я просто выполню свой долг.
– А что ей угрожает? – спросил Оллан. – Этот старик, который приказывал именем Двенадцати…
– Забудь! – резко оборвал его Узур. – Забудь и никогда не упоминай их имена всуе. Тебе надо уходить, Оллан. Помолчи! Не перебивай меня! Я беспокоюсь не только о твоей жизни. Тебе надо уйти. Навсегда. Рано или поздно тебя найдут, если о тебе знают, то тебя все равно найдут. Просто я хочу быть уверен, что это произойдет не в деревне. Алое Пламя само по себе не самое страшное…
– Алое Пламя? – Оллан вздрогнул и медленно встал с бочки. – Что ты хочешь сказать, Узур?
– Пламя Очищения. Тебя сожгут, Оллан. Я знаю, как это делается… я видел уже такое. Но поверь, для тебя… и не только для тебя… не это будет самое страшное. Эмиссары Двенадцати умеют калечить не только тела, но и души.
– Разве я в чем-то виноват? – спросил Оллан, уже зная ответ на свой вопрос.
– Иди, Оллан! – почти умоляюще крикнул Узур. – Уходи! Не надейся на чудо, уходи!
Короткий смешок со стороны входа заставил их вздрогнуть и повернуться в сторону звука. На пороге стоял старик – без плаща, с посохом в руках и медальоном, который в полумраке сарая мерцал пламенем.
Алым Пламенем Очищения.
– Закат еще нескоро, мой мальчик. – произнес старик, шагнув вперед. – И на чудо тебе действительно не стоит надеятся. Узур, выйди, я хочу с ним поговорить.
– А он… – Узур внезапно сгорбился под грозным взглядом старика и, словно побитая собака, вышел из сарая, оставляя оборотня и эмиссара Двенадцати наедине.
В полной тишине они простояли несколько минут, пока старик не сказал:
– Если ты хочешь что-то узнать, спрашивай сейчас. Позже я не смогу тебе ответить… и никто тебе не сможет ответить.
Растеряный, напуганый и ничего не понимающий Оллан посмотрел на старика и сразу же отвел взгляд в сторону.
И старик, заметив это, хрипло и надсадно засмеялся.
– Ты необычный оборотень. – сказал он. – Тебе не повезло, что ты такой. Тяжело тебе будет, очень тяжело.
– В чем я виноват? – хрипло спросил Оллан, облизывая пересохшие губы. – За что вы хотите убить меня?
– Человек так устроен, что все непонятное для него воспринимает как угрозу. – сказал старик и опустился на то место, где только что сидел Узур. – И ты представляешь ту самую угрозу. Поверь, я не испытываю к тебе ненависти… впрочем, любви я тоже к тебе не ощущаю. Если бы ты был обычным вервольфом, у тебя, наверное, был бы маленький шанс… но ты не такой, как все.
– У меня был бы шанс выжить? – Оллан протер рукой вспотевший лоб и почувствовал, как дрожат пальцы.
– Дело в том… – старик криво улыбнулся. – Жизнь не самое главное. Это сейчас тебе кажется так, но столкнувшись со смертью, ты поймешь, что есть вещи и пострашнее этого. Ты увидишь это, я тебе обещаю. И тогда ты пожалеешь, что в тебе нет духа настоящего вервольфа…
Еле слышный свист раздался в тот самый момент, когда старик договаривал последние слова – он сопровождался плавным движением посоха– и Оллан почувствовал, что не может сдвинуться с места, словно скованный тысячей незримых цепей.
Старик поднялся и посмотрел на неподвижного вервольфа.
– А еще ты будешь жалеть о том, что этого духа не было у тебя раньше. – сказал он, подойдя к Оллану вплотную. – Только все эти сожаления тебе не помогут. Ничего тебе не поможет. Ничего.
Насмешливый взгляд старика неожиданно привел Оллана в ярость. Он попытался рвануться и упал на земляной пол. Старик нагнулся к нему и негромко сказал:
– Если ты надеешься на чудо, то я могу пообещать тебе – чуда не будет.
Прошла ночь – полная страха и одиночества. Трансформация в волка не помогла – зверь остался лежать на полу, не в силах двинуть лапами. До Оллана доносились какие-то крики, слышимые откуда-то издалека, но он не мог разобрать слов и молча лежал на земле, испытывая непреодолимое желание завыть. Только это он тоже не мог сделать.
