Текст книги "Охота на пиранью"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава одиннадцатая
Минус один

Через час Мазур разрешил привал и вновь поделил на всех банку тушенки – на сей раз справедливости ради забрав ее у толстяка. Не следовало перегибать палку и в первый же день загонять свой аргиш до полной вымотанности. Ольга у него претензий не вызывала, супруги, в общем, тоже – но вот Чугунков... Мало того, что он открыто являл собою слабейшее звено, у Мазура родилось нехорошее предчувствие, что это звено в самом скором времени лопнет. На пути им встретилось нехорошее место – распадок, где прямо-таки клубился гнус, с превеликой охотой набросившийся на взопревшую добычу. Вот тут уж пришлось по-настоящему паскудно – невесомые твари так и льнули к голой коже, лезли в глаза, в уши, в рот, Мазур извел полпачки сигарет в попытках обрести пусть слабую, но защиту. Даже некурящие пыхали табачком, мотая на ходу головами, как лошади. Гнус прямо-таки доводил до безумия – и хуже всего приходилось толстяку, он сильнее всех потел и был гол по пояс. Беспрестанно отмахивался свободной рукой, а потом и узлом, даже взвыл в голос, за что немедленно получил от Мазура по шее, легонько, впрочем. Хорошо еще, в этой пытке была и светлая, если можно так выразиться, сторона – никого не приходилось понукать, все показывали чудеса спортивной ходьбы, чтобы побыстрее миновать поганое место.

Миновали. С полчаса шли по ровному месту, потом перевалили сопку – и угодили в великолепный малинник. Грех упускать такой случай, и Мазур объявил, что дает полчаса на обед. Благо и трудиться не пришлось – на кустах красовалось неисчислимое множество сизо-рубиновых ягод, переспевшие, они отваливались от малейшего прикосновения, оставалось пихать горстями в рот. На высившиеся вокруг кедры Мазур поглядывал с затаенной тоской: в этом году на шишку был урожай, а орех – штука питательная. Увы, с их подручными средствами слишком долго пришлось бы возиться с колотом[8]8
  Колот – нечто вроде огромного молотка. К срубленному стволу молодого деревца приколачивается чурбан потолще, колот устанавливают у подножия кедра, бьют им по стволу, сшибая шишки. – Прим. авт.


[Закрыть], а лезть на дерево и стряхивагь по шишечке – чересчур тягомотно, да и добыча выйдет мизерная... Он махнул рукой и стал набивать пузо малиной, проглатывая заодно и попадавшие в пригоршню листья, чутко прислушиваясь: если поблизости обитает косолапый, он мимо такого дара природы ни за что не пройдет, будет сюда наведываться, как в столовую...

Правда, следов ему не попадалось и не встречалось ничего похожего на звериные тропы. Лишь однажды с дерева зацокала белка, по летнему времени рыжая, да пронесся, треща крыльями, невеликий табунок рябчиков. Рябчики, вообще-то, подпускают человека довольно близко, но эта стайка явно осторожничала. И Мазур окончательно пришел к убеждению, что людьми сии места посещаются частенько, и живность давно наработала печальный опыт…

Примерно через четверть часа он уже глотал сладкую ягоду через силу – но желудок следовало набивать всем пригодным в пищу, что только встретится на пути. Хлеб с тушенкой очень быстро кончатся, а начавши слабеть, человек в тайге весьма скоро падает духом, и тайга его одолевает... Есть риск, что от малины прохватит понос, но лучше понос, чем голод. Потом он заметил, что Егоршин с явным умыслом старается присоседиться к нему поближе, так и крутится рядом, больше косится, чем рвет ягоду. Мазур подошел вплотную и тихо спросил:

– Что, разговор есть?

Доктор оглянулся на остальных, мрачно и сосредоточенно обиравших ягоду метрах в десяти, ответил еще тише:

– Может, мы попробуем засаду устроить?

– Мы? – усмехнулся Мазур.

– А что? – лицо у доктора было злое и отчаянное. – У вас вроде хорошо получается... А я бы ножом, тряхнул шпанистой юностью. Я ж врач, анатомию знаю...

– А сможете? – пытливо посмотрел на него Мазур.

– Смогу.

Он произнес это довольно уверенно – что Мазура ничуть не убедило. Даже если доктор в юности кого-то перышком и оцарапал слегка – ох, многие из нас через это прошли... – это еще не означало, что он годится для серьезного дела. Уж кто-кто, а Мазур прекрасно знал, как трудно впервые убивать человека, даже откровенного врага. Опыт юношеских драк на дискотеках и танцплощадках тут нисколечко не годится. Кроме того, доктора чересчур уж старательно ломали в тюрьме, и кое-какие рефлексы, ручаться можно, уже въелись в подсознание...

– Рано, – сказал Мазур. – Погодим. Боюсь, это их территория, их игровое поле, они тут давно освоились. Нужно добраться до диких мест, где они тоже будут новичками...

– Не доверяете?

– Горячку не хочу пороть, – не без уклончивости сказал Мазур. – Тех, на ручье, только потому удалось смять, что они лихой контратаки ничуть не ожидали. Теперь-то труднее будет... У них, знаете ли, ружей дочерта.

– А у вас ведь пистолет.

– Толку от него мало против полудюжины стволов.

– Я-то от всей души...

– Понимаю, – сказал Мазур. – И от всей души отвечаю: рано... Вы мне лучше скажите – массаж делать умеете?

– Да немного.

– Вот это уже лучше, – сказал Мазур. – Это гораздо полезнее. На привале, вечерком, непременно нужно будет нашим дамам вкатить хороший массажик, я умею, но коли и вы – совсем даже хорошо.

– Может, еще и этому массажик делать? – Егоршин неприязненно покосился на толстяка. – Ведь задерживает только... Что бы тут придумать...

– Это вы насчет бросить, а? – прищурился Мазур.

Доктор завилял взглядом:

– Как колода на ногах...

– Логично и рационально рассуждая, мне бы следовало вас всех троих с хвоста сбросить, – сказал Мазур, дружески улыбаясь. – Ох, как мне полегчало бы... Враз и несказанно.

И улыбнулся еще шире, увидев в глазах доктора откровенный страх. Похлопал его по плечу:

– Вы, главное, простую истину запомните, герр доктор: не надо торопиться быть дерьмом, это всегда успеется... В нашем положении особенно. – Поднял голову и прикрикнул: – Рота, стройся! Двигаться пора... – понизил голос. – И еще один маленький нюанс, доктор. Не надо на жену коситься, как на законченную тварь. В конце концов, она не по собственному желанию изощрялась.

– А вы бы на моем месте...

– Бросьте. Мы из тайги выйдем благополучно в одном-единственном случае: если духом не падем. А вы, пардон, с Викой все это время держитесь как скот. У вас задача не просто ногами передвигать, а еще и жену ободрять со всем старанием. Ясно? Приобнимите, пожалейте, по головке погладьте... Считайте, это приказ. А я свои приказы всю жизнь отдавал так, чтобы меня слушались... И не стройте иллюзий, будто станете исключением. Пошли.

Он улыбнулся доктору одними губами, без малейшей теплоты в глазах, проглотил напоследок еще жменю мягкой перезревшей малины и занял место в арьергарде.

Примерно через час деревья кончились. Они вышли к месту, которое Мазур углядел сверху. Еще метров тридцать сухой земли, заросшей сочной травой, – а дальше начиналась обширнейшая равнина, как нельзя лучше подходившая под определение «пересеченная местность». Бывают в тайге такие местечки. Это не болото – там нет трясины, – но равнина густо заросла невысокими кочками, покрытыми сухой белесой травой, и кочки, насколько хватает взгляда, стоят в прозрачной воде. Нашли выход подземные воды, лет через полсотни, возможно, тут и получится болото.

Никакой трясины, земля твердая – лишь кое-где зияют темными провалами наполнившиеся водой ямины, – но шагать по этакой равнине еще хуже, чем по болоту. Очень уж густо понатыканы чертовы кочки, никак не получается нормального шага, и не выйдет прыгать с кочки на кочку, чересчур маленькие. Ходьба по этаким местам выматывает невероятно, но другого выхода нет, обходить кругом – означало бы давать вовсе уж дикий крюк. Ничего, предстоит километра два тягомотного пути, если напрямик, – а там начинается пологий обрыв с белеющими кое-где обнажениями камня, и за ним вновь расстилается зеленое море тайги, чтоб его...

Мазур велел всем разуться и, пока закатывали штаны по колено, еще раз повторил немудреный инструктаж: смотреть под ноги, шагать быстро, но аккуратно, а то вывихнуть лодыжку на этих кочках – как дважды два...

Тронулись. То семенили вприпрыжку, то, раздосадованные столь медленным передвижением, делали семимильные шаги – но быстро уставали. Под босыми ногами хлюпала прозрачная водица.

Где-то на полпути толстяк Чугунков начал столь беспомощно сбиваться с темпа, что Мазур уже не сомневался: вот и наступил излом. И точно: вскоре толстяк остановился совсем, пару раз пошатнувшись, сел не глядя, лишь по случайности угодив задницей на кочку. Соскользнул с нее в воду, хрипло дыша полной грудью. Мазур перехватил его застывший, остекленевший взгляд, махнул остальным, чтобы не замедляли хода. Встал над толстяком, сказал без выражения:

– Идти надо.

– Не могу! – выдохнул Чугунков с истерическим надрывом. – Все, пусть убивают...

Некогда было толкать прочувствованные речи и ободрять с применением цитат из лучших литературно-философских достижений человечества. Мазур вынул из кармана наган, звонко взвел курок, убедившись, что против дула пришлось пустое гнездо, прижал ствол к уху сидящего в нелепой позе и рыкнул:

– Встать! Вперед!

Толстяк даже не пошевелился, обреченно глядя сквозь Мазура. Ругая себя за промедление, Мазур бросил холодно:

– Считаю до трех.

Молчание и застывший взгляд. Бесполезно. Тащить его на себе – означает погубить всех. Не было ни доброты, ни гуманизма, ни в душе, ни в сердце ровным счетом ничего не ворохнулось – такова уж была сейчас жизнь на грешной земле, первобытный пейзаж вокруг и люди, которым, чтобы выжить, тоже предстояло перенять многое из арсенала первобытных. Многое, если не все...

Мазур еще постоял, совсем недолго, спрятал наган в карман и пустился догонять бредущих, сделав над собой небольшое усилие, чтобы ни разу не оглянуться. Они тоже не оглянулись. Ни разу, никто. Только минут через двадцать, когда уже стояли над преодоленным откосом, не сговариваясь, повернулись к равнине.

Примерно посередине ярко выделялось желтое пятно – голый по пояс толстяк, похоже, лежал навзничь. Мазур вовремя отвел глаза, чтобы не встречаться взглядом с Ольгой.

– У него уже губы синели, – сказал Егоршин торопливо. – Все равно скоро начался бы сердечный приступ, я вам как доктор говорю...

– Марш вперед, доктор! – рявкнул Мазур.

На той стороне гребня обнаружился еще более пологий откос, покрытый кедровым редколесьем, плавно спускавшийся к весьма протяженной чащобе, – а дальше снова сопки, словно гигантские декорации к непонятному спектаклю, и над ними безмятежно синее небо, уже клонящееся к закату солнце.

– Стоп, – сказал Мазур.

Вынул наган, прокрутил барабан так, чтобы на сей раз патрон встал напротив дула, сунул в карман Ольге. Она глянула недоуменно, с тревогой:

– Ты что?

– Передаю временно полномочия, – сказал Мазур. – Вы сейчас, орлы, двинетесь простым курсом – во-он на ту сопку. И на ее вершине сделаете привал. Дотуда километров семь. Быстрее дойдете – длиннее будет привал, ясно? А я вас догоню.

– Неужели спасать... – вырвалось у Егоршина.

– Никого я не собираюсь спасать, – сказал Мазур искренне. – Просто подвернулся удобный случай глянуть на погоню. Они там обязательно потеряют след... надеюсь. Будет время посмотреть, с кем имеем дело. Доктор, вы, главное, без глупостей. Если что, отыщу в тайге без труда. – Он блефовал, но надеялся, что ему это сойдет. – Чтобы непременно ждали на той вершине. Олечка, при нужде бей по ногам...

– Вы что? – возмущенно фыркнул доктор. – Я ж не собираюсь...

– Я шутейно, – осклабился Мазур. – Марш!

Оставшись в одиночестве, он, кроме тревоги за Ольгу, ощутил еще и несомненное облегчение. Тревога, в общем, стала всего-навсего неотъемлемой принадлежностью бега и оттого потеряла остроту, а вот внезапное одиночество словно гору свалило с плеч, враз включились наработанные рефлексы и инстинкты, он скользил меж деревьев бесшумно и хищно, как встарь.

Увидев подходящий кедровый молодняк, остановился и вынул нож. Пора было всерьез подумать об оружии. Ольгу чуточку жалко, но то, что ей предстоит, не смертельно...

Он возился недолго. Осмотрев подрост, срубил деревцо и сделал из него палку длиной сантиметров восемьдесят и толщиной пальца в два. Тщательно срезав ветки, сделал на концах две зарубки. Принялся истреблять вовсе уж молодые кедрушки – и вскоре рядом с палкой лежала дюжина палочек длиной в локоть. Мазур сложил их под деревом, бросил рядом одежду, заметил место и вышел к откосу – голый, перепоясанный ножом, с биноклем на шее. Выбрал подходящее место, залег за стволом.

Выкурил сигаретку. Расслабился и долго лежал. Задача была простейшая – ждать, но порой это-то как раз и хуже всего...

Прошло полтора часа, а желтое пятно посреди равнины все еще не двигалось – толстяк лежал на том же месте. Стараясь смотреть туда как можно реже, Мазур уделял внимание главным образом опушке, где они тогда разувались. Стояла густая, спокойная тишина, и неудержимо тянуло проснуться...

Два часа. Пошел третий. Показалось, что уловил краем глаза некое шевеление на равнине. Стал искать место, где лежал толстяк, и не нашел. Нет, все точно – по прямой от того вон приметного дерева... Черти его унесли, что ли?

Ага, вот в чем фокус! Из ямы с темной водой, окруженной высокими кочками, торчит голова, толстяк зачем-то спрятался в воду по шейку... «Зачем-то?» Мазур обострившимся звериным слухом уловил отголосок звонкого собачьего бреха. Пожалуй что, заметить с опушки лысую макушку мудрено...

Мазур, припав к земле, затаил дыхание, машинально оглянулся на небо – увериться, что солнечный лучик не блеснет ослепительным зайчиком на фиолетовых линзах...

Сначала из тайги комочками выкатились собаки – снежно-белая и черная с белыми пятнами. Точно, лайки, совсем небольшенькие, – хорошая лайка прямо-таки миниатюрна, чтобы ее при нужде можно было упрятать в заплечный мешок и таскать по тайге, не особенно напрягаясь.

Обеих держал на длинных сворках невысокий человечек в брезентовой куртке и черных штанах, с темной повязкой на голове, самую малость напоминавшей чалму. Два километра – не столь уж большое расстояние для двадцатикратного бинокля, и Мазур легко рассмотрел, что лицо у человечка, несомненно, азиатское, морщинистое, с раскосыми глазами и плоским носом. Эвенк или другой таежный абориген. А это уже хуже...

Лайки резво пронеслись по траве и остановились там, где начинались кочки. Растерянно заметались, поднимая брызги, – до Мазура долетал их звонкий, как колокольчик, обиженный лай. С первого взгляда было ясно, что они потеряли след. Судя по поведению эвенка – для простоты будем считать его эвенком, – он сообразил это даже раньше Мазура. Насколько удалось понять по жестам, прикрикнул на собак, заставив их сесть, вытащил трубочку и задымил, присев на корточки, философским и напрочь отрешенным от всего сущего пустым взором каменной бабы глядя на равнину. Вновь показалось, что они встретились глазами, – но Мазур пересилил себя и бинокль не опустил. Голова толстяка не шелохнулась, застыл, как увидевшая сову белка.

Из тайги цепочкой стали выходить люди в камуфляжных комбинезонах, и высоких черных ботинках. Мазур насчитал восемь. Пятеро с охотничьими ружьями, у остальных висят на плече короткие автоматы – ну да баре и оберегающая челядь... Все восемь были в густых накомарниках, Мазур не видел лиц. У одного из автоматчиков за спиной – весьма объемистый зеленый рюкзак, похоже, «абалаковский». Несомненно, та, что идет третьей, – женщина, по движениям видно, по пластике. А вот опознать среди охотничков Прохора Мазур не смог, как ни пытался. Не так уж долго они общались, сидящий за столом человек выглядит совсем иначе, нежели шагающий...

А шагали они все не быстро, но и не медленно, в хорошем и выгодном ритме опытных таежных ходоков, все восемь. Ничуть не спешили, но выглядели неотвратимо, как судьба. Сбились в кучку вокруг эвенка, – а тот что-то объяснял, помогая себе скупыми жестами, тыча пальцем на равнину. И никаких тебе приборов на шее, ничего похожего – значит, всех «клопов» удалось вывести, и то достижение... Правда, остаются собаки. И их клятый вожатый... Они, похоже, совещались – спокойно, без дерганой жестикуляции, как люди, столкнувшиеся с досадным, но, в общем, ничуть не удивившим препятствием. Очередная уловка бегущей от охотников лисы, следует принимать, как должное... Оттого-то они Мазуру и не нравились: потому что были собранными, опытными, хваткими...

Эвенк прошелся на корточках вдоль кромки сухой земли, то и дело приседал вовсе уж низко, один раз и вообще лег, чуть ли не тыкаясь носом в траву. Мазур даже засмотрелся. И понял, что этого таежного Чингачгука, кровь из носу, нужно исхитриться и прикончить как можно быстрее. Он видел, как маленький и узкоглазый таежный человек, уже ступив меж кочек, после совсем недолгих рысканий прошел метров пять, почти в точности повторяя путь беглецов...

Куперовские индейцы, непревзойденные следопыты, ничуть не выдуманы. Как и австралийские «черные следопыты», аборигены, вторую сотню лет работающие с полицией. Все правда – народы, ведущие до сих пор почти первобытную жизнь, способны узреть невидимые приметы и взять след там, где остановится в растерянности городской человек, будь он опытным охотником... или прошедшим нелюдскую подготовочку командосом. Неважно в джунглях происходит дело, в австралийском вельде или в глухих азиатских лесах. Самый лучший командос – пришелец здесь. А этот узкоглазый – часть окружающего мира, как длиннющая череда его дедов и прапрадедов. Как ни засыпай табачком следы, он пройдет там, где собьется собака...

Мазур повел биноклем. Пора и восвояси – охотники уже двинулись гуськом по кочкам...

Словно беззвучный взрыв! Это толстяк, не выдержав, взмыл из ямы, осыпанный тучей брызг, сверкнувших радугами в косых лучах заходящего солнца, кинулся бежать – слепо, в паническом ужасе забирая влево.

Цепочка моментально развернулась шеренгой. Выстрел. Еще один. Толстяк повалился лицом вперед, разбрызгивая воду, но тут же вскочил, видимо, всего лишь поскользнулся, понесся дальше неуклюжими прыжками. Справа от него взлетел сноп водяных брызг, перемешанный с обрывками травы. И еще раз. И очень похоже, что это намеренный промах, забавы ради...

Вопль донесся даже до Мазура, лежавшего за стволом кедра километрах в двух. Подхлестнутый ужасом, толстяк мчался, пересекая равнину наискосок, как-то ухитряясь ни разу не споткнуться...

Охотник с женской пластикой движений медленно вел за ним стволом, несомненно, все это время держа на прицеле. Остальные опустили ружья, Видимо, четко было оговорено, чья очередь бить по бегущему зайцу...

Выстрел. Толстяк дернулся вперед, медленно взмахнул руками и рухнул лицом вниз. Повесив бинокль на шею, Мазур, не глядя, протянул руку, подхватил охапку свеженарезанных палок и, прижимаясь к земле, стал отползать по-рачьи. Пора и честь знать. Теперь окончательно убедился, что происходит с угодившим на прицел...

Когда вершина откоса скрыла от него равнину, он поднялся на ноги, покрепче зажал в руках палки и побежал вперед – размеренно, экономно и расчетливо выдыхая воздух. Он был уже не тот, что лет пятнадцать назад, но все же оставался неплохой машиной, не проржавевшей, не скрипящей, способной еще на мелкие рекорды...

Черная извилистая лента на пути – гадюка. Она не успела поднять голову – Мазур на бегу поддел змею палкой, коротко дернул запястьем, и гадюка улетела в чащобу, свившись в кольцо. Надо было ее прихватить с собой, но не хотелось сбиваться с ритма, авось, еще одна попадется...

Едва слышным шепотом он повторял, как заведенный, как испортившийся граммофон:

Гроб на лафет —

он ушел в лихой поход!

Гроб на лафет —

пушка медленно ползет!

Гроб на лафет —

все мы ляжем тут костьми!

Гроб на лафет —

и барабан греми!

Слова тут не имели никакого значения – лишь бы ложились на незамысловатый ритм. Хоть детская считалочка, хоть вирши Гомера, хоть митинговые призывы в честь одиннадцатого года перестройки... Бесконечным повторением короткого стишка Мазур вгонял себя в некое подобие транса, совмещая каждую строчку с выдохом, с движениями рук и ног – и чувствовал, как голова становится бездумной, пустой, как тело движется в тупом механическом ритме, несется меж деревьев словно бы само по себе, сопровождаемое плывущим на некотором отдалении невесомым облачком из остатков сознания...

Гроб на лафет

и барабан греми...

А ну-ка, взять знамена —

и за мной...

Три боевых патрона —

и за мной...

Бой барабанный слушай —

за мной, за мной, домой...

По тайге несся робот, живая машина с нехитрой программой – вдох-выдох, правой-левой... Намешано всего понемножку: транс, самогипноз, аутотренинг, а основана вся засекреченная методика еще на древних тибетских приемчиках для обучения монастырских бегунов, за краткое время преодолевавших дикие расстояния. Конечно, полностью уподобиться тем горцам ни за что не удастся, они, чтобы стать чуть ли не волшебниками, тратили кто полжизни, кто всю жизнь – но все же малую толику перенять удалось, и, знаете ли, помогает...

Он бежал, перепрыгивая через поваленные замшелые стволы, бездумно уворачиваясь от толстых сучьев. Пожалуй, немного не рассчитал – до той сопки не семь километров, а все десять. Искать долго не пришлось: он почти не плутал, сразу заметил меж деревьев алые пятна и направился туда, тяжело дыша. С минуту постоял за стволом, приглядываясь и прислушиваясь: интересно было, как они ведут себя, оказавшись без присмотра.

Определенно успели отдохнуть и отдышаться – лежат вповалку, но вид не столь уж и страдальческий. Ольга поместилась чуть поодаль и руку держит возле кармана. Мазур с неудовольствием отметил: несмотря на его недвусмысленный приказ, чертов доктор ни капельки и не пытается укрепить дух супружницы. Сидят рядом, но смотрят в разные стороны, как совершенно чужие люди, час назад встретившиеся на перекрестке. Мало того, эскулап, не сводя глаз с Ольги, расспрашивает с этакими кокетливыми интонациями:

– А вы, правда, сможете в нас стрелять? Нет, серьезно? И рука не дрогнет?

Мазур и сам с любопытством ждал, что Ольга ответит. А она промолчала. Вместо ответа достала наган из кармана, задумчиво его оглядела – благоразумно держа указательный палец подальше от спуска – и весьма многозначительно поиграла вороненой опасной игрушечкой, так что получилось даже лучше любых кровожадных реплик. Доктор присмирел. Мысленно поаплодировав Ольге, Мазур вышел из-за ствола, подошел, бросил палки наземь и молча опустился на корточки, сделав жене знак, чтобы кинула сигаретку. Так и не сказав ни слова, жадно докурил до фильтра, тщательно погасил окурок о ствол, сунул в жесткий мох и встал:

– Вперед. Нам еще ночлег искать...

* * *

...Сначала они увидели скалу, вздымавшуюся над потемневшей вечерней тайгой. В лес темнота приходит гораздо раньше, чем на голой равнине, и Мазур уже начал думать, что ночевать придется прямо здесь, под деревьями. Однако впереди стало словно бы светлее – значит, обозначилось открытое пространство. Пройдя метров двести, они обнаружили, что это и в самом деле березовое редколесье и по березняку идет довольно широкая дорога. Заброшенная, правда, давным-давно. Не только травой поросла – кое-где вытянулись тоненькие березки в человеческий рост, молодые сосенки. Еще угадываются колеи – судя по ширине, оставленные не автомобильными колесами, а тележными, но ездить по ним перестали, похоже, еще до рождения Ольги: одна сосенка росла как раз из сглаженной временем узкой канавки...

А впереди виднелась черная скала, напоминавшая очертаниями застывшую морскую волну с картин Хокусая. На ее вершине Мазур разглядел редкие деревья, словно зубцы полысевшей гребенки, и еще какой-то странный треугольный силуэт, больше всего похожий на геодезический знак.

После короткого раздумья Мазур решительно двинулся по дороге – благо вела на юг, куда они и стремились, отклоняясь от избранного им курса градусов на десять. Невольно ускорил шаг, как будто впереди их ждал надежный приют с потрескивающими в печке поленьями, котелком теплых щей и мягкой постелью.

Глупости, конечно. Мечты. Но впереди и в самом деле может отыскаться какая-нибудь заброшенная избушка, а это все же лучше ночлега под деревом. И в смысле обороны, кстати, тоже...

Вокруг все темнее, они шагали по заброшенной дороге, и скала-волна вырастала на глазах, становясь все громаднее. За поворотом открылась неширокая мелкая речушка с ветхим мостом – а за мостом продолжалась дорога, плавно сворачивавшая вправо, к скале.

Мост в сумерках выглядел вполне исправным. Некогда было осматриваться, скоро совсем стемнеет, луна хоть и показалась над вершинами деревьев, но высоту еще не набрала – и Мазур решительно двинулся вперед. Перила давно рухнули, лишь остатки столбиков кое-где торчат, два бревна посередине выпали, но те, что остались, достаточно широки, чтобы по ним пройти...

Осторожно попробовал ногой – твердое дерево, никакой трухлявости. Двинулся вперед, как по скользкому льду, готовый в любой миг отпрыгнуть, если под ногой начнет проседать – и помаленьку-полегоньку оказался на том берегу. Обернулся, махнул рукой и негромко свистнул, потом предупредил:

– Не все сразу, цепочкой...

Но мост, такое впечатление, выдержал бы всех. Ответ простой: лиственница, конечно. Вокруг ее хватает. А бревно из лиственницы если и не вечное, то долговечное. И дом, и мост простоит лет триста, не сгнив и не затрухлявев. В Екатеринбурге есть мост вполне современной постройки, стоящий на месте бывшей плотинки – и в основании до сих пор покоятся лиственницы, уложенные туда при государыне Анне Иоанновне...

Свернули направо, следуя за дорогой. И когда впереди возникли черные силуэты, которые могли оказаться только крестьянскими избами и ничем другим, Мазур и не подумал удивляться. Он только замедлил шаг и вынул револьвер – но видел уже, что не видно ни единого огонька, ни единой искорки. И ни звука не долетает от десятка домов, стоящих по обе стороны заросшей дороги. У ближайшего давно провалилась крыша, голыми ребрами, странными треугольниками чернеют стропила. И у того нет крыши, и у тех двух...

Все как-то незаметно остановились. Луна, почти полная, все выше поднималась на безоблачном небе, сиявшем мириадом крупных звезд, на фоне желто-серебристого диска чернела вершина скалы и тот самый геодезический знак, дома отбрасывали густые тени. Прекрасная была ночь – как нельзя лучше подходившая для прогулок с девушкой. А вот для диверсанта, наоборот, совсем непривлекательная – к часовому в такую ночь подкрасться гораздо труднее...

– Ну что, пошли... – тихо сказал Мазур.

Они шагали по единственной улочке заброшенной деревни – Мазур насчитал двенадцать домов, больших и добротных некогда, пятистенков, крестовых. Но крыши чуть ли не у всех провалились, окна сияют выбитыми стеклами, а кое-где вообще не осталось рам, заборы где покосились почище Пизанской башни, где и вовсе рухнули, то же самое и с воротами, во дворах растет высокая трава. На крайних домах лежит угольно-черная тень, отброшенная нависающей скалой. Поблизости плещет, лопочет вода – речушка струится совсем рядом, на задворках, мимо огородов. Вон банька, выглядит совсем целой, вон колесо от телеги валяется посреди двора. Проржавевшая насквозь – видно в лунном свете – толстая цепь тянется от полурассыпавшейся собачьей конуры... Полное запустение.

– А зверей тут быть не может? – опасливо спросила Вика.

– Что им тут делать? – пожал плечами Мазур. – Это только в кино в таких развалинах полно волков с вурдалаками... – и, не колеблясь, свернул к дому с относительно целой крышей. – Вот тут и обоснуемся, нет разницы...

– Думаете, они отстанут? – спросил доктор.

– Думаю, – сказал Мазур. – Мы ж не диверсанты, а они не полк СС, это охота, не забывайте. Вот когда мы прорвемся подальше от здешних мест, они зашевелятся, уверен, устроят жуткое браконьерство. А пока нет им причин особо беспокоиться...

Он и в самом деле так думал. Действия охотника, даже подобного Прохору, всегда укладываются в определенную логику. Вряд ли Прохор станет устраивать ночное нападение – учитывая специфику дичи, оно обернется встречным боем. Ночью, в тайге, в заброшенной деревне шансы нагана и охотничьего ружья, в общем, равны. Да и здешний Соколиный Глаз в темноте лишится всех своих преимуществ. А собаки ничем не помогут: Мазур знал, что делал, заставив всех еще до того, как вышли к мостику, снять обувь и прилежно тащить ее в руках...

Последний фокус в обуви, теперь он не сомневался. Очень уж хорошо помнил поведение собак. Едва достигнув того места, где беглецы разувались перед тем, как пройти по равнине, лайки потеряли след. Так и должно быть: лайка – собака особая, за тысячелетия натасканная исключительно на зверя, адские труды и нешуточное количество времени потребуется, чтобы воспитать из нее нечто вроде лагерной овчарки... Невероятно сложно сделать из добряка сенбернара служебно-розыскную собаку, из болонки – ищейку, а из лайки – охотника за людьми. Генотип не тот. Когда невезучий толстяк выскочил из укрытия, лайки проявили кое-какое любопытство – и не более того. Они не видели в бегущем дичь, добычу.

Значит, весь подвох в кроссовках – голову можно прозакладывать, обработаны чем-то весьма стойким, источают аромат, который человек не чувствует, а вот охотничья собака ловит ноздрями мгновенно. Лайки идут не за людьми, а за следами их обуви. Но от такого открытия ничуть не легче – весь путь босиком не пройдешь, заменять обувь нечем...

Вошли во двор – пройдя по упавшим половинкам ворот. Дома, очень похоже, тоже сложены из лиственных бревен, Мазур осторожно похлопал по стене и вновь не ощутил ни следа трухлявости, потрогал ногой нижнюю ступеньку крыльца – выдержала.

Потом поймал за косу Ольгу, приободрившуюся было и совсем было собравшуюся пройти в дом первой. Почти не ощущая неловкости, поклонился и громко проговорил:

– Пусти, дедушка, прохожих людей переночевать, душевно просим...

Слишком прочно в нем засели кое-какие наставления, полученные в детстве. В таких местах, право же, нужно сначала вежливо попроситься на ночлег, а уж потом входить. Разное бывает, и не обязательно врут...

За спиной фыркнул Егоршин.

– Не фыркайте, не фыркайте, – не оборачиваясь, бросил Мазур. – Не в городе. Как писал один классик – где крещеный народ долго не живет, не мудрено кому другому поселиться...

– Вы серьезно?

– Вы городской? – ответил Мазур вопросом.

– Ага.

– Вот и приберегите жизненный опыт для города...

Входная дверь была распахнута настежь. Мазур мимоходом попытался ее притворить. И на миллиметр не сдвинулась, похоже, петли намертво приржавели. Обширные сени. Широкая лавка у стены, рассохшаяся бочка в углу, какое-то тряпье. Глаза легко привыкли к полумраку, как-никак и на улице было не светлее, да к тому же в окна проникали серебристые полосы лунного света, и Мазур хорошо мог рассмотреть все вокруг. Правда, особенно рассматривать и нечего: большая горница, пыли почти нет – в лесных брошенных домах пыли почти что и не заводится, это вам не городская квартира – еще одна лавка у стены, корявый табурет рядом, вот вам и вся меблировка. В углу, который вполне можно поименовать красным, виднеется широкая полочка, определенно божница, но там не видно ни одной иконы. Подойдя, Мазур обнаружил лишь крохотный огарок свечи, который немедленно сунул в карман – в его положении любой трофей годился.