Текст книги "Непристойный танец"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Конечно, – кивнул Сабинин.

– Вот видишь… Мне тоже слишком многое предстоит взвесить.

– Я понимаю и вовсе тебя не тороплю, – сказал Сабинин. – Время есть, я же не предлагаю тотчас же, взявшись за руки, бежать на вокзал… Подумай, милая. Если боишься мести… товарищей по борьбе, то я бы на твоем месте не беспокоился: есть в мире такие уголки, куда даже и они не доберутся, а если и доберутся – висеть на какой-нибудь пальме.

– Не в том дело… Просто следует подумать.

– Господи, я же не пристаю с ножом к горлу! Вот тебе и великолепная возможность. Пока я буду ездить в Будапешт и обратно, пройдет пара дней. По-моему, вполне достаточное время.

– А тебе обязательно нужно ехать тотчас же? – спросила она елико могла небрежнее.

Сабинин прекрасно чувствовал, что внутренне она напряглась, – когда столь тесно сближаешься с человеком, поневоле начинаешь его понимать без слов…

– Думаю, обязательно, – сказал он твердо. – Чтобы побыстрее со всем этим покончить. – Он смущенно улыбнулся. – Знаешь, ничего не могу с собой поделать – я ведь несколько месяцев ждал этого момента, теперь не смогу успокоиться, пока не закончится эта эпопея… Подумаешь, Будапешт! Это же не путешествие на Северный полюс, а поездка в комфортабельном вагоне по безукоризненной австрийской чугунке. Если повезет, вернусь уже послезавтра… Ты что, против? У тебя такое выражение лица, словно…

– Глупости, Коля, – ответила она непринужденно. – Тебе показалось.

«Сейчас она обнимет меня и постарается увлечь в постель, – подумал он, испытывая настоящую грусть и нешуточную боль. – Чтобы ни в чем не сомневался, не тревожился… Если так и произойдет, значит, она уже приняла решение, ум у нее столь же остер, каким он, надо полагать, был у Екатерины Медичи».

Надя закинула ему руки на шею, прижалась, промурлыкала в ухо:

– Это все надо отпраздновать: и твою удачу, и твое предложение. Если ты не против, помоги мне расстегнуть платье…

…Он прикрыл за собой дверь, запер ее и проскользнул в небольшую квартирку на первом этаже. Постоял немного, осматриваясь, обошел все три комнаты и остановил выбор на спальне – стоявшая там кровать была снабжена в изголовье подобием старинного балдахина, за которым легко было укрыться и остаться при этом незамеченным.

Он старательно расправил складки, повозился в своем импровизированном тайнике – и убедившись, что снаружи совершенно незаметен, проткнул ножичком дырку в синем кретоне. Вынул браунинг, загнал патрон в ствол, снял пистолет с предохранителя и сунул его за пояс, на животе, чтобы был под рукой. Замер, примериваясь к дырочке.

В прихожей щелкнул замок, послышался безмятежный голос Мирского:

– Проходите, мадемуазель. Признаюсь, я немного удивлен вашим неожиданным визитом…

Он вдруг замолчал, послышался топот ног, шумная возня.

Судя по звукам, несколько человек грубо втолкнули Мирского в квартиру и заперли за собой дверь. Потом послышался голос Нади, спокойный и певучий:

– Стойте спокойно, никто вас не тронет, если не будете орать!

– Что все это значит, господа? Уберите оружие! Я стою, вы же видите, стою спокойно…

– Где мы можем поговорить?

– Если вам все равно, может, пройдем в спальню?

– Какой вы, право, легкомысленный! – послышался веселый голос Нади, и Сабинин словно воочию увидел ее задорную, дерзкую улыбку. – Я к вам не за этим пришла, господин Мирский…

– Да что вы, вы меня не так поняли…

– Я знаю, – серьезно сказала Надя. – Я просто шучу.

– А эти тоже шутят?

– Никоим образом. И пистолеты у них настоящие. Так что извольте без глупостей. Оружие при себе имеете?

– Нет, что вы…

– Платон, обыщи его.

– Чистый.

– Ну что ж, господин Мирский, если у вас заведено принимать гостей в спальне, почему бы нам туда и не пройти? Мне, в общем, все равно…

Замерший Сабинин увидел в дырочку, как они входят: впереди – незнакомый детина с пистолетом в руке, за ним Мирский с Надей. Шествие замыкал белобрысый, Лошадиная Рожа, тоже щеголявший оружием.

Мирский направился к секретеру…

Дальше все замелькало – отчаянный прыжок белобрысого, короткая возня, общая суматоха…

– Ай-яй-яй, господин Мирский… – поморщилась Надя, разглядывая извлеченный белобрысым из верхнего ящика секретера пистолет. – Где вы воспитывались, право слово? Бросаться с пистолетом на гостей…

– Так это смотря какие гости, – глядя исподлобья, сказал растрепанный Мирский, которого с силой толкнули на стул и стояли над ним сейчас с грозным видом, поигрывая оружием у самого его носа.

– Ну, хорошо, мы хуже татар, согласна, – обворожительно улыбаясь, сказала Надя. – Но ничего тут не поделаешь, правда ведь? Не тряситесь, никто вас не собирается убивать…

– Я и не трясусь…

– Врете. Вам страшно.

– Мне всегда страшно, когда я чего-то не понимаю…

– Ну, хорошо, – сказала Надя. – Сейчас они уберут оружие… не вообще, а подальше от вашей хитрой головушки, и мы с вами поговорим спокойно…

– Вас видела привратница, – сказал Мирский. – Да и выстрелы будут слышны…

– Господи… – поморщилась Надя. – На этом свете есть множество способов покончить с человеком совершенно бесшумно, и эти господа многими из них владеют… Я же сказала, не тряситесь. Если мы придем к соглашению, останетесь живы, сможете и дальше наслаждаться бывшими казенными денежками.

– Откуда вы знаете? Кто вы вообще такая?

– Слышали что-нибудь про боевую организацию эсеров? – мило улыбнулась она. – По лицу вижу, наслышаны… Так вот, извольте заткнуться. Говорить будете, когда я сама вас о чем-нибудь спрошу… Вы взяли билеты на поезд? Для себя и… Тёмы?

– Да.

– Где они?

– В бумажнике…

– Бумажник.

– Извольте… Часы заодно возьмете?

– Еще раз попытаетесь меня оскорбить – получите по голове вот этим, – продемонстрировала Надя уже знакомый Сабинину браунинг. – Так, теперь рвите их в клочки, рвите… И не охайте, я вам возмещу их полную стоимость. Вот так, какой же вы молодец, как с вами легко и приятно иметь дело…

Сабинин видел из своего укрытия, как клочки бумаги летят на колени Мирскому, как он страдальчески морщится, но все же выполняет подкрепленный дулом пистолета приказ.

– Великолепно, – кивнула Надя. – Теперь слушайте меня внимательно, два раза повторять не собираюсь… Мне нужно, чтобы на завтрашний день вы оставили вашего друга Тёму в покое. Чтобы завтра вы не напоминали о себе никоим образом. Чтобы завтра вас и близко не было. Вам понятно?

– Да…

– Вы меня хорошо поняли?

– Зачем вам это нужно?

– А вот это уже не ваше дело, – отрезала Надя. – Повторяю: с этого вечера и до послезавтрашнего утра извольте забыть, что на свете вообще существует ваш друг Артемий Петрович. Вам совершенно не важно знать, что мною движет. Главное запомните – если вы все же заявитесь к нему завтра, вас прикончат к чертовой матери. Надеюсь, мы производим впечатление серьезных людей?

– Куда уж серьезнее…

Надя преспокойно вытянула руку, уперев дуло браунинга ему в лоб, постояла так некоторое время. Отвела оружие, сказала наставительно:

– Рада, что вы это поняли. С нами не шутят. Будете вести себя правильно – останетесь живы. Послезавтра делайте что угодно, хоть с цыганами и медведем к нам в квартиру вваливайтесь. Вам понятно?

– Понятно… Но я ведь обещал, что завтра…

– Есть в вашей берлоге перо и чернила?

– Найдутся… В гостиной.

– Платон, принеси. Спасибо. Садитесь вот сюда, к столику, и напишите вашему другу записку. Сейчас мы вместе подумаем над содержанием… Ага. Напишите, что вы извиняетесь тысячу раз, что вам чертовски несладко, но завтра вы с ним уехать в Будапешт не сможете – и предложите отложить вояж на послезавтра. Намекните, что возникли непредвиденные обстоятельства… с очаровательной женщиной познакомились, скажем, и знакомство продолжится до завтрашнего утра… нет, прямо об этом не пишите, придумайте какой-нибудь намек…

– Вот так – пойдет?

– Пожалуй, – сказала Надя, бегло просмотрев написанное им. – У вас есть несомненный литературный слог… – Она сложила письмо вчетверо и сунула в сумочку. – А теперь мы, с вашего позволения, откланяемся… И не вздумайте нас обмануть, душевно вас прошу…

Она вышла первой, следом направился белобрысый. Сабинин напрягся, положив руку на браунинг, но Платон вовсе не собирался предпринимать ничего жуткого, он попросту шагнул к Мирскому, спрятав оружие, громадной ручищей взял его за глотку и протянул с ленцой:

– Если обманешь, сучий прах, я из тебя самолично потроха вытяну – по вершку, неторопливо… Понял, воровская твоя морда? Чтобы до послезавтра о тебе – ни слуху ни духу!

И вышел, насвистывая. Прошла добрая минута, прежде чем Сабинин решился покинуть свое убежище. Завидев его, Мирский печально улыбнулся:

– Бог ты мой, ну и девица… Как вы только с ней живете?

– Воспитанные люди на такие вопросы не отвечают, – хмуро сказал Сабинин. – У вас есть водка, Мирский? Вообще что-то спиртное?

– Вон там, в буфете. Что вы намерены делать?

– А что тут можно сделать? – пожал плечами Сабинин. – Буду сидеть и ждать, когда меня начнут резать, вот и все…

Глава седьмая
В двух шагах от императора

Ночь выдалась одной из самых беспокойных в его жизни – он попросту боялся уснуть, опасаясь не без оснований, что планы господ эсеров в той части, что именно его касается, будут претворены в жизнь как раз под покровом столь любимого готическими романистами ночного мрака. Сам он на их месте ради вящей надежности проделал бы все утром, в самый последний момент, – но нельзя же ждать, чтобы их мысли настолько совпадали…

Оставалась еще зыбкая вероятность, что они всего лишь хотят поставить его перед фактом, устроить нечто вроде испытания, прочно привязав к себе пролитой кровью, но трезвый рассудок подсказывал: им в данном случае гораздо выгоднее оставленный полиции зримый и вещественный ложный след, нежели еще один новобранец, какой бы находкой для дела он ни выглядел.

Поэтому спал он плохо – при малейшем звуке, движении, то ли истинном, то ли почудившемся расстроенному воображению, открывал глаза, оглядывался, готовый выхватить лежавший под подушкой браунинг. Хорошо еще, что Надя не видела ничего необычного именно в таком местоположении оружия ночью, она и сама держала свой пистолет под подушкой…

Обошлось. Пришел рассвет, наступило утро, а он все еще оставался жив и невредим. Он был один в постели, браунинг мирно покоился под подушкой, и никто даже не пытался ночью вытащить обойму. Ну что же, умираем только раз, а пока живы – надо бороться…

Потом вошла Надя, полностью одетая, свежая и улыбчивая. Не отдергивая штор, сказала:

– Крепенько дрыхнуть изволите, ваше степенство, господин аргентинский авантюрист… Девятый час, пани Янина уже завтрак готовит, а вы валяетесь законченным сибаритом…

– Подошли бы вы поближе, мадемуазель, а еще лучше – прилегли рядом…

– Увы, – сказала Надя с сожалением. – Начались женские сложности… понимаешь?

– Я ж был женат. Жаль…

Оглянувшись, Надя поплотнее прикрыла дверь спальни и подошла к нему:

– Не унывай. Легкомысленные французы, люди с фантазией, для таких случаев кое-что придумали…

И, беззаботно улыбаясь, опустилась на колени у постели.

Сознание Сабинина раздвоилось самым причудливым образом, достойным нескольких строчек в трудах знаменитого Ломброзо: одна его часть блаженно успокоилась в приливе незнакомого прежде наслаждения, другая, рассудочная, по-звериному чуткая, лихорадочно искала ответа на один-единственный вопрос.

Если все произойдет так, как он предвидит, каким именно образом его попытаются привести в состояние то ли хладного трупа, то ли в облик бесчувственного бревна?

Пуля? Удар по голове? Первое легко получить даже от хрупкой женщины, да и второго от нее же можно ожидать. И женщина может огреть по затылку чем-нибудь вроде стоявшей на столике хрустальной вазы или тяжелой бронзовой статуэтки Орлеанской Девственницы, украшающей dressoir.

И все же… Выстрел могут услышать, а бить по голове бронзовой Жанной д’Арк слишком рискованно – ну как не удастся оглушить с первого удара?

Как он сам поступил бы на их месте?

Да попросту постарался бы подмешать какую-нибудь гадость в еду или питье. В любой аптеке даже без врачебного рецепта можно купить немало снадобий, в натуральном своем виде или при увеличенной дозе способных надежно привести в полную бесчувственность, и надолго. Говорят даже, что безобидную героиновую настойку, которой эскулапы лечат от множества легких хворей, наркотические маньяки приспособились использовать вместо морфия – что-то там выпаривают, кажется… А уж опийных растворов у всякого провизора можно приобрести хоть бочку…

– Бог ты мой, – прошептал он расслабленно, когда все кончилось. – Ты где этому научилась, в Париже?

С невинным взором, утирая нежный рот кружевным платочком, Надя ответила:

– Нет нужды ехать в Африку, чтобы попробовать ананас… Одевайся, пора к завтраку.

И выплыла из спальни, грациозная, невозмутимая лесная нимфа. Глядя ей вслед, Сабинин прямо-таки застонал от злой тоски: он страстно хотел ошибиться, верить, что зря нагромоздил в уме все эти ужасы, – и в то же время доверял своему трезвому рассудку, подвергшему аналитике не пустые фантазии, а точные факты…

Оделся он как раз вовремя, чтобы открыть дверь на звонок. Ожидал бог весть кого, а это оказался краснорожий старший дворник. Он с надлежащим почтением предупредия господина квартиросъемщика, что в самом ближайшем времени по улице князя Меттерниха изволит проследовать в сопровождении наследника престола и свиты государь император Франц-Иосиф Первый, король Венгрии и верховный главнокомандующий, владыка Цислайтании и Транслайтании.[41]41
  Цислайтания и Транслайтания – названия двух частей Австро-Венгерской империи (от разделяющей их реки Лейты). Цислайтания – Австрия, Транслайтания – Венгрия.


[Закрыть] В связи с чем власти посредством императорско-королевской полиции, а та, в свою очередь, посредством управляющих и старших дворников доводит до сведения благонамеренного населения, что таковое обязано строго соблюдать должные предписания, как-то: не открывать окон во время проезда кортежа, не выходить на балконы, не вылазить на крыши, а также не выскакивать за линию полицейских даже с самыми что ни на есть верноподданническими целями вроде вручения прошения или цветов.

Сабинин заверил, что он свято намерен эти предписания соблюдать, и отпустил краснорожего восвояси. Подойдя к высокому окну гостиной, посмотрел вниз. Вообще-то, пан Колодзей не врал – отсюда и в самом деде открывался великолепный обзор. На тротуарах уже собралось достаточно публики, которую умело сдерживала пешая и конная полиция, над чьими касками гордо вздымались султаны из петушиных перьев. Как и в России, могучие полицейские лошади были обучены осаживать крупами толпу. Сабинин вспомнил, что именно здесь доискался ответа на загадку: отчего в России уголовный мир именует полицию «ментами»?

Оказалось все просто. Австро-венгерские полицейские в непогоду носили короткий плащ без рукавов вроде пелерины, именовавшийся как раз «мент». Постепенно это слово стало жаргонным прозвищем австрийских служителей закона, а потом через польских воров перекочевало в западные губернии России уже применительно к тамошним городовым и сыщикам…

Он прошел в столовую, где уже накрывала на стол приходящая прислуга пани Янина – пожилая чопорная особа со следами былой красоты, похожая скорее на классную даму или попечительницу женской гимназии. Добавить пенсне – и сходство будет полное. Один бог ведает, где контора по найму прислуги ее откопала, но манеры у старой дамы были столь безукоризненны, словно она прежде служила у князя Виндишгреца или графа Тисы…[42]42
  Представители знатнейших и богатейших семейств тогдашней Австро-Венгрии.


[Закрыть] Под ее ледяным взором Сабинин поневоле чувствовал себя тем, кем, собственно, и являлся, – авантюристом, выскочкой, парвеню.

Завтрак преподнес еще одно тягостное испытание – Сабинин боялся есть и пить. Дурманящее снадобье могло оказаться в любом положенном им в рот куске…

Нет, не стоит паниковать излишне. Большинство из тех зелий, которых он опасался, отнюдь не безвкусны, и человек опытный тщательно все продумает…

А посему не нужно бояться ломтиков свежайшего хлеба и горячих булочек, равно как и сыра с маслом – все это подается на общем блюде, в общей корзиночке, общей масленке, заранее невозможно предугадать, кто какой кусок, ломтик, булочку облюбует. Кофе… Нет, пани Янина разливает ароматную жидкость опять-таки из кофейника, и Надя преспокойно пьет, а чашка Сабинина была сухой и чистой, ничто не было в нее предварительно подсыпано. Господи, это ведь сущее умственное расстройство, мания… нет, лучше лишний раз спраздновать труса, опасаться всего и вся, чем попасться на уловку…

И все же он постарался покончить с завтраком как можно быстрее, отговариваясь отсутствием аппетита, что, слава богу, не повлекло повышенного внимания со стороны Нади, она с течением времени тоже становилась все более напряженной, нервозной…

О поездке в Будапешт они и не говорили – все было обговорено вчера, когда посыльный – то ли настоящий, то ли ряженый, что в данной ситуации и не важно, – принес то самое письмо от Мирского, написанное на глазах Сабинина под дулом браунинга. Читая его, он чувствовал напряженный взгляд Нади – и выдержал нелегкое испытание с блеском, сначала изобразив хорошо разыгранную досаду, а потом с печальным вздохом поведав любовнице, что Вася Мирский снова в своем репертуаре, – несомненно, его вновь сбила с пути истинного некая доступная красотка, что с ним регулярно происходило еще в родном отечестве…

Вставая из-за стола, он был напряжен, как натянутая тетива лука. Перефразируя оперную арию – уж время близится, а снадобья все нет… Лишь бы ошибиться, боже, как хочется ошибиться…

– Ну что, откупорим шампанское и займем места в ложе, то бишь у окна? – безмятежно спросил он Надю. – Никогда не видел столь близко ни одного монарха…

– Да, конечно… – рассеянно отозвалась она. – Иди в спальню, хорошо? Хочу тебе кое-что сказать…

Он послушно направился в спальню – словно по тонкому льду, способному в любой миг провалиться под ногами. Сердце тоскливо сжалось.

Надя вошла буквально через минуту, держа в руках два бокала, почти до краев налитых белым вином, протянула ему один.

– Давай выпьем, а потом я тебе сообщу нечто радостное…

– Что?

– Это сюрприз, – улыбнулась она напряженно. – Пей…

И пригубила из своего. Поднеся бокал к губам обычным движением, не медленным и не быстрым, Сабинин лихорадочно искал выход. Обострившееся звериное чутье вопило, что дело неладно: почему она принесла вот так бокалы в спальню, именно в спальню, без бутылки и закуски на подносе? Никогда за все время их знакомства так не делала. Если случится, то непременно сейчас…

Судя по аромату, в бокале – итальянский вермут, чей резковатый запах и терпкий специфический вкус как раз и способны отбить характерный привкус чего-то вроде лауданума. Еще несколько мгновений – и она начнет беспокоиться… Что же, сослаться на полнейшее нежелание пить?

– Черт! – воскликнул он, так и не отпив из бокала. – Вон там, у тебя за спиной! Мышь под столиком!

Надя отреагировала на эту новость так, как это и было всегда свойственно особам ее пола, – не завизжала, правда, не стала вскакивать на постель, но инстинктивно шарахнулась, посмотрела в ту сторону. Сабинин находился вне поля ее зрения достаточно долго времени, чтобы выполнить задуманное.

– Где? – обернулась она.

Сабинин отнимал от губ пустой бокал со столь безмятежным видом, словно только что осушил его до донышка. Вытер губы тыльной стороной ладони:

– Вон там пробежала, под столиком… Дать тебе браунинг?

– Глупости какие… – сказала она, но все же отодвинулась подальше от столика с гнутыми точеными ножками.

– Так что за сюрприз ты мне приготовила?

– Сейчас… Что ты морщишься?

– Вино, по-моему, какое-то не такое… Привкус странный, – произнес он и собрался было понюхать бокал.

Надя проворно забрала бокал у него из рук, отставила подальше:

– Не мели вздора, отличное вино… Так вот, я решила принять твое предложение.

– Милая! – проникновенно сказал Сабинин, шагнул к ней и обнял.

Она не противилась, но в теле ощущалась та же напряженность. Сабинин более не сомневался, теперь он знал. Что оказался прав, что предвидел все наперед, что в его бокале был то ли яд, то ли сонная отрава. Она держится странно, совсем не так, как подобает женщине, решившейся-таки бросить подполье и бежать с богатым любовником за тридевять земель на поиски пиратской фортуны…

Что дальше? Знать бы, чего она в бокал набуровила, вдруг он изобразит не те симптомы… А впрочем, нет, ведь не существует каких-то канонических симптомов для сонной отравы, всякий человек реагирует, в общем, сугубо индивидуально. Пожалуй, все-таки не яд – яд можно и открыть при вскрытии трупа, а к чему им это?!

– Надюша, милая, – сказал он растроганно. – Даже и не знаю, что тебе сказать… Как я рад… – Он отстранился, потер рукой лоб: – То ли я сегодня не выспался, то ли… Не пойму, что со мной. Слабость накатывается, голову туманит…

– Да, бледный ты какой-то… – ответила она, ничуть не удивившись. – Присядь.

Он сделал два шага назад, присел на краешек постели, где за его подушкой как раз и промокло покрывало от молниеносно выплеснутого туда содержимого бокала.

Надя вела себя так, словно ничего экстраординарного и не происходило, – стояла у постели, глядя на него с испытующим видом, напоминавшим холодное научное любопытство ученого-вивисектора. Добросовестно делая вид, что борется с неведомым недомоганием, Сабинин моргал, тер глаза, проговорил что-то заплетающимся языком, склонил голову – и наконец виновато улыбнулся:

– Положительно, в сон клонит…

Даже не сбросив штиблеты, прилег на постель лицом вниз, обхватил подушку и застыл, бормоча что-то под нос. Надя держалась с прежним, леденящим душу спокойствием: даже не сделала попытки подойти к нему, что-то сказать. Прошуршал подол шелкового платья, скрипнуло отодвигаемое кресло, шумно, трескуче вспыхнула спичка. Она, судя по звукам, преспокойно уселась и курила. Кожей, затылком, всем существом Сабинин чувствовал ее взгляд – пристальный, холодный.

Он не знал, сколько времени прошло, лежал в прежней позе, шумно, умиротворенно дыша, временами легонько ворочаясь. Снова скрип кресла, шорох платья – Надя подошла, одним рывком забросила его ноги в штиблетах на постель, наклонилась над ним, потрясла:

– Коля! Коля!

Он не отзывался, старательно сопя. Стоически выдержал и крик в самое ухо, и дерганье за волосы обеими руками, и в завершение пару оплеух, нанесенных изо всех женских сил. Он лежал без сознания, одурманенный неведомым зельем, – и она в конце концов поверила…

Ее быстрые шаги удалились в гостиную. Шевеля лишь рукой, Сабинин осторожно вытянул из-под подушки браунинг с патроном в стволе и сунул его во внутренний карман. В душе смешались тоска и ярость, сожаление и азарт.

Странный скрежет – непонятный, тихий. Новые шаги – мужские, быстрые, уверенные. Дверь в спальню Надя не затворила, и до него отчетливо доносилось каждое слово:

– Болван дрыхнет?

Это белобрысый, сволочь такая…

– Как колода, – звенящий голосок Нади. – Быстрее, быстрее! У нас остались считанные минуты!

– Спешка здесь неуместна, – рассудительно произнес Джузеппе. – Я все сделаю как надлежит… дайте мне дорогу, взрыватели уже вставлены, не хватало только… Вот так… Сумеете выбить стекло, как я учил?

– Постараюсь, – резко бросил белобрысый. – Не нервничайте.

– Я не нервничаю, синьор. Хочу знать, что каждый выполнит свою часть плана с надлежащей сноровкой, вот и все. И вот что: повторяю, сам я не собираюсь стрелять в этого недотепу. Это не по мне, господа, я террорист, а не…

– Да помолчите вы! – прервала Надя. – Это сделают и без вас… Николас, где его паспорт?

– Вот, возьмите, – послышался голос белобрысого. – Или…

– Оставьте пока у себя. Потом быстренько сунете ему в карман. – Надя наставительно добавила: – И стреляйте непременно в грудь, переверните его сначала. Он не должен быть убит в затылок, наоборот, перестрелка меж сообщниками…

– Я все помню. Где палка? Ага… Что они там орут?

– Показались первые верховые, – откликнулась Надя, судя по отдалившемуся голосу, уже подошедшая к окну. – Передовые кортежа, так что время есть… Ну, с богом, по местам, господа!

Сабинин и сам слышал, как на улице цокают копыта по брусчатке, как раздались крики толпы. Нельзя было медлить, и он, вынув браунинг, на цыпочках пробежал в гостиную, встал в безопасном отдалении, громко приказал, целя в них из пистолета:

– Оставайтесь на месте! Замереть! Стреляю при первом движении!

Повторилась финальная сцена классического «Ревизора» – вся троица застыла у окна в нелепых позах. Слева помещался белобрысый Николас, державший длинную толстую палку, коей намеревался вышибить высокое стекло. В центре, у придвинутого к подоконнику столика, стоял Джузеппе, бережно касаясь пальцами двух больших металлических коробок, представлявших собою самые обычные упаковки из-под дорогого китайского чая, вот только начинка была гораздо более неудобоварима и опасна. Надя застыла с левой стороны, у шторы. Ни у кого из них в руках, конечно же, не было оружия.

На их лицах появилось давно ожидаемое им выражение – смесь ошеломления и ярости, – но Сабинин не имел времени к ним приглядываться. Отметив, что громоздкий dressoir стоит под прямым углом к стене, являя собою скорее распахнутую настежь дверь, за которой видна соседняя комната – самая обычная, со вкусом обставленная, – он чуть приподнял пистолет, звонко взвел большим пальцем курок и прикрикнул:

– Говорю, не шевелиться! Кто двинется – пуля!

Надя издала тихий, совершенно звериный стон. Приветственные крики на улице достигли высшей точки – очень похоже, экипаж императора двигался прямо под окнами…

– Руки прочь! – рявкнул Сабинин, глядя на толстые пальцы Джузеппе, все еще касавшиеся коробок. – Все в угол, в тот, где дама! Живо, перестреляю, твари! Вот так, во-от так, хорошие мои, послушные, а то…

Шорох за спиной?!

Он так и не успел повернуть голову – удар повыше локтя чем-то тяжелым швырнул его к стене, указательный палец непроизвольно нажал на спуск, и браунинг выстрелил, а в следующий миг пальцы невольно разжались, и оружие грянулось об пол. Левой рукой Сабинин успел перехватить тяжелые щипцы для камина – камин здесь был декоративным, но все принадлежности к нему выкованы из железа – и отвел удар от головы, но сила инерции этой импровизированной дубинки все же бросила его на пол. Падая, он видел, как Надя бросается к dressoir, ныряет в проем и громадное сооружение с неожиданной легкостью и быстротой затворяется за ней; как двое мужчин замерли в полнейшей растерянности, не зная, что же теперь предпринять, но их руки уже тянутся к спрятанному под одеждой оружию; как пани Янина, проворно выпустив щипцы, нагибается за его браунингом, подхватывает с пола и, полусогнув руку, вполне умело целится в него…

Все, что он видел, происходило слишком быстро – чтобы сделать что-то, он не успевал…

Черная резиновая палка, со свистом рассекши воздух, метко и безжалостно опустилась мнимой прислуге на плечо – и она, громко ахнув от боли, выпустила пистолет… Еще не успев ничего понять, Сабинин как лежал, так и метнулся в ту сторону, перехватил браунинг онемевшей рукой…

В двух шагах от него стоял добрейший доктор Багрецов, наведя на двух мужчин у окна дуло черного крупнокалиберного «Бульдога». Его лицо по-прежнему оставалось приятной, доброй физиономией Дедушки Мороза с рождественской открытки, вот только глаза…

– Не дурите, Призрак! – рыкнул он, видя направленный на него пистолет Сабинина. – Перед вами – милейшая тетушка Лотта, честь имею… Руки поднимите над головой, вы двое! Я вас не обязан брать живыми, так что… Вы ранены, Призрак? Да уберите вы пушку! Не всякий Герасим топил Муму…

Только теперь, услышав пароль, который знали только трое, Сабинин окончательно поверил. Поднялся на ноги, ощущая тупую боль в правой руке повыше локтя, – правда, перелома, похоже, нет, просто сильный ушиб… Без всякой деликатности ухватил согнувшуюся в три погибели пани Янину за ворот платья и оттолкнул в сторону, чтобы не заслоняла линию огня.

– А ну-ка, господа террористы, ложитесь на пол! – гремел доктор Багрецов. – Все трое, живенько! Вот так вот, и ручками затылки прикройте… ах, хорошие мои, послушные! Где девушка, Призрак?

– За стеной… – протянул Сабинин. – А где…

– Я только полчаса назад получил ваше письмо. Еле успел… Никто еще не знает… эй!

Но Сабинин был уже в прихожей, он грохотал вниз по лестнице, простоволосый, в расстегнутом пиджаке, зажав в руке браунинг. Он не сомневался, что при подобном финале сражения доктор превосходно справится и один…

Опомнившись лишь в парадном, сунул пистолет в карман, кое-как пригладил волосы ладонями. Распахнул высокую входную дверь…

И успел сделать лишь один шаг. Двое молодчиков в серых костюмах двинулись ему навстречу с грозным и непреклонным видом. Остановились перед ним – крепкие, высокие, бритые, как актеры, с одинаковыми казенными физиономиями. Один отвернул лацкан пиджака, и на значке тайной полиции блеснул эмалированный австро-венгерский орел – двуглавый, как и российский.

– Не спешите так, господин Трайков, – сказал возникший из-за их спин комиссар Мюллер. – Нам о многом нужно поговорить…

Сабинин смотрел не на него, а в сторону соседнего подъезда.

– Подождите! – воскликнул он нетерпеливо. – Вы… давно здесь?

– Достаточно давно, господин Трайков, – с безукоризненной вежливостью ответил комиссар. – Боюсь, сей факт никак не изменит ваше печальное положение…

Они стояли совсем рядом с аркой ворот – один из серых костюмов как раз расположился так, чтобы Сабинин не смог туда броситься, – и слышно было, что громкие приветственные крики уже доносятся откуда-то издалека, кортеж императора давным-давно проехал…

– Вы не видели, чтобы из этого подъезда выходила…

– Ваша очаровательная подруга? – охотно подхватил Мюллер. – Ну как же, она преспокойно уехала в ожидавшем ее экипаже… Пару минут назад. Давайте лучше поговорим не о ней, она-то меня как раз не интересует…

– А вот это зря, господин граф, – сказал Сабинин, обмякнув, – упустили, упустили, черт побери, зная ее, легко догадаться, что погоня будет тщетной…

– Что вы сказали?

– Я обратился к вам, как и следует, – сказал Сабинин, уже никуда не торопясь и с горечью убедившись, что Козьма Прутков был прав: никому не удастся объять необъятное. – Никакой вы не Мюллер, верно? Вы – граф Герард фон Тарловски, ротмистр гвардейской кавалерии в отставке, в настоящую минуту заведуете рефератом «1 c» тайной полиции империи…

На лице молодого австрийца не отразилось ровным счетом никаких эмоций:

– Любопытно, откуда у вас такая информация?

– От моего начальства, естественно, – сказал Сабинин, поклонившись. – Позвольте представиться: штабс-ротмистр Бестужев Алексей Воинович, сотрудник Санкт-Петербургского охранного отделения Департамента полиции…