Текст книги "Принцесса на алмазах. Белая гвардия-2"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Он говорил вежливо, но в глазах был лед. Натали, слезая с колен Мазура (и не озаботившись запахнуть при этом халат), недовольно проворчала:

– Что с вами, мужчинами, поделаешь… Надеюсь, к вечеру вы мне его вернете?

– Наверняка, – кивнул Лаврик, взял Мазура за локоть и извлек в коридор прежде, чем Мазур успел опомниться.

– Шифровки пришли? – тихо спросил Мазур.

Лаврик кивнул:

– О наших делах пока ничего. Тут другое. Москва, учитывая обстановку, распорядилась вернуть в столицу всех советских граждан. Дело нехитрое, их тут всего-то человек сорок, почти все в близлежащих городах, на тамошних заводиках. Этим посольские займутся. А у нас другая задача. Помнишь группу геологов в Квулонго? Вот за ними посылать машину – много времени уйдет. Придется вертолетом…

– Здрасьте, – сказал Мазур. – А где мы его возьмем? Вертолет у нас только один, на «Ворошилове», боевой, а не пассажирский. Кроме экипажа, туда удастся разве что пару человек впихнуть, чтоб сидели друг у друга на головах. А их там четверо, и оборудование…

– А для чего на свете существует дядя Лаврик? – фыркнул Самарин. – Я говорил с Лавутой. Он нам дает аж два «Алуэтта» и даже парочку своих солдат. Понимаешь, какое дело… Геологи сегодня на связь не вышли, хотя должны были. Может, рация испортилась, а, может, мало ли что. Места больно уж глухие, пограничье. В тамошнем пограничье, правда, всегда было спокойно…

– Зато местный вождь – большая сволочь, – сказал Мазур. – Собственно, не сволочь, а попросту развратившийся вдали от столицы местный царек. Ну, ты же знаешь эту историю, с Ириной…

– Да уж не забыл.

– Значит, мне поднимать группу? – спросил Мазур.

– Зачем? – искренне удивился Лаврик. – Мы с тобой на пару любого местного царька запинаем, да еще солдаты с нами будут. Сходи только мундир надень. Как учит история, крестьянин в любой стране и на любом континенте перед мундиром испытывает мистическое почтение… Пошли. Вертолеты уже на полосе.

Глава третья
Тихая жизнь в захолустье

Мазур далеко не впервые мотался по стране на военных вертушках, а потому особых эмоций уже не испытывал, прекрасно зная, чего от здешних икарушек ждать. Обычно они гоняли на своих винтокрылах, как пацаны на мотоциклах (да и по годам в большинстве своем недалеко ушли от пацанов). При первой же возможности шли на бреющем, лихими маневрами огибая кучки деревьев, скалы, деревенские дома, а то и «перепрыгивали» через препятствия, вплоть до железнодорожных составов. Как ни боролся с этаким стилем полетов командующий ВВС, сделать ничего не смог. Причем, как ни удивительно, несмотря на все эти лихачества, аварийность держалась практически на нуле.

Мазур то и дело недовольно морщился после какого-нибудь особо лихого виража – не то чтобы он боялся, просто все это было как-то несолидно, что ли, словно не на военном вертолете летел, а против воли оказался верхом на мопеде в компании старшеклассников-сорванцов. Порой так и подмывало на них рявкнуть, но он прекрасно понимал, что толку не будет – коли уж их командующий и тот не мог ничего поделать…

Лейтенант Бернадотт, сопровождавший Мазура с двумя автоматчиками из военной полиции, судя по его лицу, испытывал совершенно те же чувства, но тоже помалкивал – наверняка наслышан, что это бесполезно…

Это у лейтенанта была не кличка, а настоящая фамилия. Перед вылетом их согласно законам местного гостеприимства поили кофе в комнате для пилотов, лейтенант, парень общительный, даже болтливый, успел рассказать Мазуру, откуда что взялось.

Ниточка тянулась из времен рабства, примерно годов правления незадачливого Луи-Филиппа. Хозяин поместья, которому принадлежали предки Бернадотта, Наполеона ненавидел страшно: его дед-аристократ в революцию потерял все (а этого всего было ох, как немало), хорошо еще успел со всем семейством унести ноги из страны, избежавши близкого знакомства с «революционной бритвой», то бишь гильотиной. Как-то так вышло, что здесь он и осел, прикупив поместье и рабов (успел пораспихать по карманам немало драгоценностей камешками и прихватить мешочек золотых). Уже в те времена здесь была французская колония, правда, занимавшая примерно четверть нынешней территории страны. Многим аристократам, коллегам по несчастью, удалось, вульгарно выражаясь, в этих местах перекантоваться: Бонапарт с его стратегическими планами внимания на эти африканские клочки земли не обращал совершенно, санкюлотов тут отроду не водилось, а представители присланной новой властью администрации, как правило, в знойной жаркой Африке очень быстро преисполнялись лени, реформ не устраивали, лоботрясничали вовсю, посиживая в тенечке с бутылочкой, потихоньку принимая взятки от плантаторов и путаясь с красивыми негритянками едва ли не в открытую (как тут, собственно говоря, и было в обычае еще со времен последних Людовиков).

Пока Бонапарт еще пребывал на престоле, беглый дедуля-аристократ своей ненависти к корсиканскому узурпатору открыто не выражал: как ни ленивы были здешние власть имущие, всегда какая-нибудь скотина могла настрочить донос в Париж – ну, скажем, в карьерных целях, чтобы получить пост повыше в местах цивилизованнее, так случается во всех частях света. Зато, узнав о взятии Парижа союзниками (каковые новости, как в те времена водилось, сюда доползли недели через три), мстительный маркиз развернулся вовсю. Своих рабов и собак он поголовно переименовал – отныне они звались именами наполеоновских маршалов, генералов, всевозможных сановников. Рабов и собак, в общем, было отнюдь не несметное количество, так что свободных имен оставалось еще немало. Маркиз, недолго думая, перекрестил и свиней с лошадьми и прочей живностью. Разумеется, у него имелся и Бонапарт – здоровенный племенной хряк. Это сегодня маркиз имел бы серьезные неприятности с юстицией: во Франции давненько уж существует закон, запрещающий нарекать Наполеоном либо Бонапартом любое домашнее животное – но в те времена обстояло с точностью до наоборот. С легкой руки маркиза этот обычай быстро распространился среди коллег по ремеслу, соседей-плантаторов, относившихся к Бонапарту ничуть не лучше.

Всем им пришлось не на шутку понервничать, когда на престол вступил Наполеон III – но как-то обошлось. За двадцать лет все настолько привыкли к этой милой традиции, что до самого падения последнего Наполеона никто так и не настрочил ни единого доноса (правда, осторожности ради все время царствования незадачливого потомка великого корсиканца никто уже не называл Наполеонами или Бонапартами рабов либо домашнюю живность – вот тут уж могли и стукнуть)…

Короче говоря, случилось так, что у части рабов данные маркизом имена стали наследственными. Человек сплошь и рядом сам себе придумывает всевозможные дурацкие поводы, чтобы, как он считает, возвыситься над окружающими. Так что нашлось немало обормотов, которые искренне гордились тем, что они – не какие-нибудь деревенщины Масамбы, а Бернадотты с Мюратами, и папы у них были Бернадотты с Мюратами, и дедушки. Еще позже, когда от каждого потребовалось иметь удостоверяющий личность документ, наследственные имена стали фамилиями. Самое забавное, что потомки «крестников» маркиза и в самом деле много лет держали себя некоей аристократией, пусть на своем уровне, немногим повыше плинтуса. Лейтенант, похохатывая, рассказал Мазуру с Лавриком, какие трагедии, поистине шекспировские страсти случались в прежние времена – тут и разоблачение самозванцев, и сломанные судьбы влюбленных, когда спесивый башмачник Мюрат категорически отказывался выдать дочку за сына какого-нибудь плебея Чамбумамбу – хотя Чамбумамбу был богаче в сто раз. Даже парочка романов на эту тему написана, рассказывал лейтенант – иные юмористические, а иные вполне серьезные. А в первые годы независимости был создан «Клуб потомков носителей славных имен», процветающий до сих пор. Правда, сам он там не состоит, поскольку относится ко всей этой эпопее скорее с юмором, а для карьеры это, будем уж выражаться цинично, никакой пользы принести не может: неизвестно, судьба так зло подшутила, или все получилось само по себе, но никто из потомков отчего-то в большие люди не выбился и особенно не разбогател, не поднявшись выше хозяина бакалейной лавки, мелкого чиновника или сельского старосты…

Мазур встрепенулся – лейтенант, разложив на правом колене карту, ткнул в нее пальцем. Пилот, обернувшись к ним, кивнул. Ага, они были близко…

А посему даже бесшабашные ребята в летных шлемах бросили выпендриваться – вертолеты поднялись гораздо выше и пошли медленнее. В полном соответствии с инструкциями, данными Мазуром: не влетать опрометью в расположение лагеря и не садиться бесшабашно посередине, а предварительно осмотреться издали. В рамках недавнего опыта. У здешнего царька-самодура немало магазинных винтовок, устаревшего образца, но надежных. Мог устроить еще какую-нибудь пакость, разобидевшись за тот случай. А их «Алуэтты» – машины чисто транспортные, без брони и бортового вооружения, пуля снятой с вооружения магазинки вертолет прошьет, как кусок картона…

Проще всего, конечно, считать, что геологи не вышли на связь из-за поломки рации – но в последнее время в стране творятся скверные дела. Очень может оказаться, что дело не в разобиженном вожде: до границы километров двадцать, еще припрется какая-нибудь сволочь, нанятая известным концерном, объявит себя представителями несуществующего Фронта (чему никто не удивится, фронтов и движений тут, как блох на барбоске), зацапает геологов, уволочет на сопредельную сторону, а потом приплаченные тем же концерном репортеры поднимут дикий шум, вопя, что Советский Союз нацелился нагло захапать алмазные россыпи независимой державы. Это не сейчас пришло Мазуру в голову – Лаврик еще при жизни Папы всерьез опасался подобного развития событий, хотел добиться через Мтангу, чтобы геологам увеличили охрану, но разговор об этом зашел аккурат утром того дня, когда убили Папу, и никто ничего не успел сделать…

Лаврик вдруг сильно ткнул Мазура кулаком в бок и с исказившимся лицом показал вниз. Мазур приник к иллюминатору. Рядом грязно и затейливо выругался лейтенант Бернадотт, и один из его солдат прямо-таки оскалился, сжимая цевье автомата…

Кажется, сбылись худшие предчувствия…

Мазур смотрел на лагерь с высоты метров пятнадцати – и не узнавал его. Потому что лагеря, собственно, больше не было: все четыре машины сожжены, стоят на ободах нелепыми закопченными коробками, на месте палаток черные проплешины выжженной травы, все остальное разгромлено напрочь и старательно: бак душа повален, деревянные опоры сожжены, как и стол с лавками под навесом, даже печь разломана. Ни одного трупа, правда, не видно, а это внушает некоторые надежды… Стоп, это еще что там такое?

Рядом с разгромленным лагерем протянулся почти безукоризненно ровный ряд каких-то странных предметов, больше всего напоминавших небольшие мешки на вбитых в землю кольях. Три… семь… двенадцать…

Хлопнув пилота по плечу, Мазур левой рукой, растопыренной ладонью покачал сверху вниз, а правой помахал перед лицом, опять-таки растопырив пятерню. Пилот понятливо кивнул и медленно опустил машину до пяти метров, совсем рядом со странной шеренгой кольев. Охнул, повернул к Мазуру посеревшее лицо – что у негров соответствует бледности – сделал такое движение, словно собирался блевануть прямо на приборную доску, мальчишка…

Они все увидели, что это…

Пилот (переводя на мерки белых людей, бледный, как стена), истуканом застыл в кресле, вертолет качнуло вправо-влево, он клюнул носом…

Ситуацию выправлять следовало моментально. Что Мазур и сделал – залепил пилоту такой подзатыльник, что тот форменным образом взвыл, но, как и следовало ожидать, в руки себя взял. Во всю глотку обложив его затейливым русским матом (плевать, что не знает по-русски ни словечка, главное тут – интонация), рявкнул: – Садись, мать твою!

Пилот машинально закивал, как китайский болванчик, что-то сделал. Посадка получилась жесткая, так что все чувствительно хряпнулись задницами о жесткие кресла – хорошо еще, колеса, похоже, не подломил, Икар сраный…

Мазур откатил в сторону дверцу, выпрыгнул первым и медленно пошел туда. Автомат он держал за спиной и кобуру не расстегивал – они хорошо рассмотрели, подлетая, что в окрестностях нет ни единой живой души.

Подойдя почти вплотную, он остановился. Видел краем глаза, как лейтенант Бернадотт несколько раз перекрестился на католический манер, бормоча что-то, слышал, как оба солдата громко изрыгнули что-то, что могло оказаться исключительно грязной матерщиной. Один Лаврик промолчал.

Вот они, все двенадцать. Двенадцать отрубленных голов, надежно насаженных на старательно вбитые в землю колья. Четверо геологов, капрал и три его солдата, четверо чернокожих подсобников. Экспедиция в полном составе, все до одного…

Над ними с зудением кружили тучи крупных мух, и с этим ничего нельзя было поделать. Как всегда бывало в подобных случаях, у Мазура не было ни эмоций, ни малейших чувств. Он работал – отстраненно и внимательно изучая отрубленные головы, пытаясь с ходу взять всю информацию, какую только возможно.

Потеки засохшей крови, достигавшие земли, состояние голов, цвет кожных покровов, поправка на африканский климат… Птицы уже успели над ними потрудиться, но зверье, конечно же, не трогало. Вид сгоревших машин, копоть, запах горелого – все следовало просчитать. По всем расчетам, продиктованным его жизненным опытом, выходило: и нападение, и убийство случились этим утром, скорее всего, очень ранним. Точный час, конечно, не определить, но одно несомненно: раннее утро, рассвет…

– И ни одного тела, – сказал он, словно размышляя вслух. – Мы бы не смогли не заметить сверху… И не видно, чтобы их где-нибудь поблизости закопали…

– Тела наверняка оттащили подальше в саванну, – сказал Бернадотт. – Ночью выйдут звери, косточек не останется.

– Ну, а вот это все что означает? – Мазур показал пальцем.

Широко раскрытые рты всех двенадцати были плотно набиты пестрыми перьями неизвестных Мазуру птиц, а на лбу у каждого чем-то бурым – скорее всего, их собственной кровью – изображен несложный иероглиф, нечто вроде елочки с кружком внизу.

– Шиконго, – сказал Бернадотт совершенно будничным тоном. – Месть. Старый обычай, вроде итальянской вендетты. Месть одного племени другому. После провозглашения независимости и с этим пережитком крепко боролись, но в глуши вроде здешней до сих пор случается всякое, трудно бывает уследить… – В его голосе зазвучало явственно удивление. – Ничего не понимаю… Это, несомненно, здешние. Местные. Это только наш обычай, фулу, у коси есть похожее, но выглядит совершенно по-другому, и по ту сторону границы свое, непохожее. Классический шиконго: головы на кольях, перья во рту, чивет на лбу, ничего не взято – ничего нельзя брать, даже самого ценного, полагается жечь, ломать и крушить…

– Тогда почему же вы «ничего не понимаете»? – бесстрастно спросил Лаврик. – Если все так подробно изложили, с полным знанием дела?

– Шиконго никогда не устраивали по пустякам, – сказал Бернадотт. – Нужна какая-то смертельная обида, серьезное преступление покруче угона скота или кражи из амбаров. Ну, скажем, изнасиловать дочь вождя, беспричинно убить какого-нибудь уважаемого человека… Вряд ли ваши люди или наши солдаты могли совершить что-то такое, что дало повод… Потому и странно…

– Подождите-ка… – сказал Мазур. – А ведь было кое-что…

И он кратенько рассказал, как воспылавший похотью к Ирине вождь был бит и опозорен.

– Это вовсе не повод, – уверенно ответил Бернадотт. – Собственно говоря, вы и ваши люди, хоть вы наверняка и не знали, поступили согласно другому старому обычаю, именуемому лабанья. Если люди из одного племени поймают человека из другого при попытке изнасиловать их соплеменницу, они могут его избить, кастрировать… нельзя только убивать до смерти. Все именно так и обстояло – девушка из вашего племени, вождь из другого, и то, что он вождь, не имеет никакого значения. Вы ведь никого не убили, только поколотили изрядно – хотя, теоретически рассуждая, могли ему и яйца отрезать.

– Жалко, что я раньше не знал… – проворчал Мазур. – Подождите… Значит, никто не вправе устраивать шиконго в отместку за тот случай?

– Вот именно, мон колонель. Устраивать шиконго без всякого повода, а уж когда ты сам неправ, будучи застигнут на лабанье… Категорически запрещено обычаями.

– Знаете, Бернадотт… – сказал Мазур. – Я в жизни не раз наблюдал, как отдельные отморозки нарушали самые уважаемые обычаи… Возможно такое в данном случае?

– Очень сомневаюсь, – сказал Бернадотт. – Потому что неправильное шиконго – это стопроцентно война меж племенами. Как видно из вашего рассказа, здешний вождь – самодур и наглец – в подобной глуши обычное дело. Но он не дурак. Я его не знаю, но среди вождей дураков не бывает, а если и попадаются, с ними очень быстро происходит какой-нибудь несчастный случай – старейшины, вообще, все племя не допустит, чтобы вождем был дурак, это может принести изрядный вред племени. А шиконго имеет право объявить только вождь. За последние годы даже деревенщина в глуши малость пообтесалась и соображает, что к чему – тем более вождь. Убить иностранцев, да вдобавок еще и наших военных… Уж вождь-то должен понимать, чем такие выходки пахнут, – он прямо-таки ощерился, нехорошо раздувая ноздри. – Наше племя, то есть армия, очень не любит, когда вот так убивают его членов, тем более поганая деревенщина. Будь он даже, как покойный Ньягата Теле, потомком короля Мегвайо, должен получить свое. Наше племя, – он мимоходом коснулся погона, – шиконго умеет устраивать такие, что никакие захолустные мотыжники не смогут. Очень это все странно.

«Какая-нибудь серьезная провокация? – подумал Мазур. – Учитывая общую ситуацию, вполне возможно…»

Ему показалось, что в глазах Лаврика мелькнула та же мысль, но Самарин промолчал. Еще раз оглянулся на торчащие на кольях головы, лицо у него было весьма недоброе.

– Где ваши люди, я вижу, – сказал Бернадотт. – А наши солдаты?

Мазур молча показал. Лейтенант подошел поближе, осенил головы тем же католическим крестным знамением, что-то тихонечко бормоча. Обернулся с хищным нетерпением:

– Мон колонель, прикажете лететь в здешнюю «столицу» и поговорить по душам с вождем? Судя по карте, тут всего-то мили четыре…

– Подождите, – сказал Мазур. – Сначала осмотрим лагерь.

– Зачем? – нетерпеливо переминаясь и держа руку на рукояти ножа, спросил Бернадотт.

– Для порядка, – сказал Мазур. – Вдруг обнаружится что.

Лаврик уже быстро шагал в сторону разгромленного лагеря. Бернадотт молча козырнул. Он явно недоволен был задержкой, но парень дисциплинированный, вымуштрованный, прекрасно помнит, что Лавута в этом полете поставил его под командование Мазура – наоборот поступить никак нельзя, вопиющее нарушение воинской субординации…

– Жаль, что у нас нет хорошей собаки, кто же знал… – сокрушенно сказал Бернадотт, шагая за медленно идущим Мазуром. – Человек, даже лучший следопыт, ничего тут не высмотрит, а собачка моментально привела бы нас к этим…

Мазур в душе был с ним полностью согласен: ну да, вон там, на голой песчаной земле видны отпечатки босых ног, но это ни о чем не говорит, ничего не доказывает – рабочие, нанятые в одной из ближайших деревень, обувью себя тоже не обременяли. И все равно, для порядка нужно тут все осмотреть…

– Кирилл! – громко позвал Лаврик, стоявший у разрушенной печи – местной, конечно, мастерски сооруженной рабочими из глины.

Видя его лицо, Мазур ускорил шаг. Посмотрел туда, куда Лаврик показывал, покачал головой и негромко сказал:

– Действительно, все страньше и страньше…

Там лежала целая куча обломков, в прошлой жизни, с первого взгляда видно, бывших автоматами Калашникова. Выглядело все так, словно автомат, взяв его за ствол, со всей дури шарахали об тогда еще целую печь. Ага, вот и остатки «Клеронов», в силу своей конструкции разломавшихся на иной манер. А вон там – большое, давно прогоревшее кострище, в сером пепле – множество закопченных патронных гильз, многие разорвало самым причудливым образом.

Ничего нельзя забирать, все крушить и ломать… Но откуда же…

Присев на корточки, Лаврик принялся сноровисто раскладывать обломки по кучам, явно собираясь определить число стволов. Бернадотт, присмотревшись, воскликнул:

– О, Калашникофф… Я и не знал, что вы вооружили ваших людей…

– Их никто не вооружал, – сухо сказал Мазур. – Это был самый обыкновенный отряд геологов, а не какая-нибудь разведгруппа. Ни у кого не было и паршивенького пистолетика, и уж тем более не было оружия у рабочих. Оружие было только у ваших солдат – вон, посмотрите, это их «Клероны», вернее, то, что от них осталось…

– Ну вот, – сказал Лаврик, выпрямляясь. – Я посмотрел маркировку на нескольких, да и дополнительная рукоять на цевье присутствует. Румынское производство, следовательно, могли быть куплены кем угодно и где угодно, как это обстоит не только с румынскими «калашами»… Знаете, что самое интересное? Их ровно двенадцать, господа мои, если хотите, сами сосчитайте. Двенадцать. По числу убитых. Но ведь у солдат, и у капрала тоже, были «Клероны», вон они валяются…

– Ни черта не понимаю, – покрутил головой Бернадотт. – Мон колонель, я обязан верить офицерскому слову, тем более слову командира. Если вы говорите, что не вооружали экспедицию, значит, так оно и есть… Но почему такое совпадение – двенадцать убитых и двенадцать автоматов? Притом, что у наших солдат были свои? Не больше и не меньше. Даже если предположить, что это без вашего ведома кто-то другой все же вооружил экспедицию, откуда он знал, что стволов понадобится именно двенадцать? Ваши могли нанять не четверых рабочих, а, скажем, шесть, наши могли отправить с ними не четверых солдат, а, скажем, пять… Что-то тут не складывается…

– Лейтенант… – усмехнулся Лаврик уголком рта. – Вы не простой армеец, служите в военной полиции, значит, должны кое в чем разбираться получше обычного пехотного офицера… Помните такое слово – «провокация»? От этого за милю тянет большой, грязной, качественной провокацией. Ничего не берусь утверждать заранее, но вполне может оказаться, что нынче ночью «столицу» крепенько обстреляли именно что из двенадцати стволов. Если так и окажется, головоломка сложится мгновенно и перестанет быть головоломкой. Сталкивался я уже с похожим? – он повернулся к Мазуру. – Помнишь Кувимби?

– Помню. Хотя сто лет бы не помнить… – проворчал Мазур. – Лейтенант, вы начинаете делать для себя какие-то выводы?

– Пытаюсь, мон колонель… – растерянно протянул Бернадотт. – Значит, вы полагаете… Чья-то провокация?

– Весьма похоже, – сказал Мазур. – Сейчас полетим в «столицу» и посмотрим, как там обстоят дела, благо всего-то, как вы говорите, мили четыре… – он заговорил жестким, приказным тоном. – Слушайте внимательно, лейтенант. Я прекрасно понимаю, что вы испытываете. Можете поверить, у меня примерно те же чувства… и желания. Но коли уж пока что нет полной ясности, я вам категорически запрещаю что-либо устраивать в «столице». Никакой самодеятельности и никаких там шиконго. Вождя мы аккуратно возьмем и допросим… точнее, допрашивать будете вы с господином майором, – он кивнул на Лаврика. – Потому что я не знаю французского, а он не знает английского. Наша задача – взять вождя целехоньким. И только. Ничего кроме. Это приказ. Вы все поняли, лейтенант?

– Так точно, мон колонель! – Бернадотт вытянулся, прищелкнул каблуками. Потом его юное сердитое лицо озарилось нешуточной надеждой. – Но если при выполнении акции по нам откроют огонь, я надеюсь, нам будет позволено отвечать?

– Ну, разумеется, – усмехнулся Мазур. – Как же иначе? Отвечать огнем на огонь – дело, можно сказать, святое. Поэтому любую попытку сопротивления с ходу подавлять огнем. У людей вождя куча старых, но надежных винтовок. Стрелки они, конечно, косорукие, но магазинка есть магазинка, а уж когда их много… Так что, если начнется какая-то заварушка, разрешаю не церемониться с каждым, кто моментально не выполнит команду «Бросай оружие!» – и уж тем более с теми, кто вздумает палить… Главное, повторяю, взять вождя целехоньким. Как бы только его найти побыстрее, не плутая…

– Его дом обязательно будет стоять в центре деревни, – уверенно сказал Бернадотт. – И я примерно представляю, как он должен выглядеть – все дома вождей ставятся по одному канону.

– Отлично, – кивнул Мазур. – Двинулись.

Он повернулся и первым зашагал к вертолету.