Текст книги "Том 4. Драматические произведения"
Автор книги: Александр Блок
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
<В репортерской записи>
О своей пьесе Александр Блок говорит следующее:
«Роза и Крест» первым долгом является драмой человека Бертрана. Он – не герой драмы, но – Разум и Сердце ее. Бедный Разум хотел примирить Розу красоты и бессмертия с Крестом страдания. Разум искал примирения с Сердцем, а нашло его одно только Сердце. Утешение же Бертрана оказалось в Смерти.
«Роза и Крест» есть также драма Изоры, этой слишком молодой, красивой женщины, столь отзывчивой на нечеловеческие, фантастические зовы. Она предпочитает реальное призрачному, и действительно казалось бы странным, если бы смуглая испанка отдала свое чувство северному певцу.
В заключение А. Блок указывает на то, что исторические факты действий драмы, провансальские и бретонские названия ее – верны и действительны.
<Декабрь 1915>
<Объяснительная записка для художественного театра>Первое, что я хочу подчеркнуть, – это то, что «Роза и Крест» – не историческая драма. Вовсе не эпоха, не события французской жизни начала XIII столетия, не стиль – стояли у меня на первом плане, когда я писал драму. По многим причинам, среди которых были даже и чисто внешние, я выбрал именно эту эпоху. Первые схемы, чертежи, контуры, соотношения, – словом, все то, что художник делает напряженно, лихорадочно, экономя время, собираясь весь в один нервный клубок, – все это было, так сказать, внеисторично. Только в следующей стадии, когда художник освобождается, так сказать развязывает себя, дает себе волю смотреть по сторонам, дает крови своей течь свободно, присматриваться, прислушиваться, вспоминать, выбирать, – пришла на помощь эпоха.
Итак, дело не в том, что действие происходит в 1208 году в южной и северной Франции, а в том, что жизнь западных феодалов, своеобычная в нравах, красках, подробностях, ритмом своим нисколько не отличалась от помещичьей жизни любой страны и любого века.
На холме, окруженном бедными хижинами, стоит грубая, толстостенная громада – феодальный замок, окруженный серыми стенами, рвом, над которым кинут цепной мост, с башнями, бойницами, узкими окнами. На окрестных холмах такие же поместья, вокруг – те же хижины. Шесть месяцев зимы проходят в однообразии и скуке, остальное время в пирах, турнирах, охотах, празднествах, в которых принимают главное участие приезжие жонглеры и менестрели.
В замке живет хозяин с семьей, двором, прихлебателями, челядью и т. д. Если он женат, – дети его воспитываются в другом таком же замке, готовясь к посвящению в рыцари.
Совершенно таков же простой, давно установившийся, уклад жизни графа Арчимбаута, человека знатного рода; вероятно, в роду его были настоящие крестоносцы, и в его грубом облике, облике квадратном и тяжелом, как самый дом, в котором он живет, и в его речи, довольно широкой и высокопарной, когда он сохраняет самообладание, и рычащей, когда он его теряет, сквозят все же аристократические черты. Живет он в то время, когда всякая мода на крестовые походы и на всякий героизм – прошла безвозвратно, и оттого жизнь его особенно однообразна. Привычные звуки этой жизни – собачий лай, лошадиное ржанье, скрип цепей на мосту, дребезжание посуды на кухне; и голоса всех местных жителей – немножко похожи на все эти звуки. Лучи солнца ярки, трава зелена и жирна, розы красны и огромны – и все это только еще больше подчеркивает квадратность всего уклада, сонную животность его.
Самый близкий к Арчимбауту человек – капеллан, потому что он все умеет пронюхать и обо всем донести, а вместе с тем, когда нужно, успокоить; [близок, разумеется, также и повар, потому что готовит кушанье, но повар все-таки зависит от капеллана.] [28]28
Взятое в прямые скобки было Блоком позднее вычеркнуто.
[Закрыть]Доктор занимает довольно униженное положение, потому что все всегда, в сущности, здоровы и доктор содержится для штату.
В одно из своих странствий Граф заехал в Пиренеи и попал в маленькое местечко, называвшееся «Толозанские Муки». Здесь пленила его дочь простой швеи Изора, и он, наскучив холостой жизнью, решил на ней жениться.
Изора сразу не хотела выходить за Графа, уговорила ее мать, и сама она, будучи девушкой сметливой и далеко не трусливой, решила, что не стоит гнушаться графским титулом. Она переехала в замок и стала женой Арчимбаута, но ни взаимной любви, ни даже привязанности из этого не вышло.
Изора – смуглая, быстрая, хищная, жадная, капризная. Она не плебейка, но демократка. Все ее движения быстры, их угловатость смягчается природной грацией. Грация эта в ней именно – от природы, а не от породы. Она умна, находчива, в ней много здравого смысла и даже – грубости, которая опять-таки смягчается только обаянием ее женственного облика. Женщина она до мозга костей, и этим, конечно, ограничен диапазон ее движений, поступков, поз, мыслей; несмотря на широту ее размаха, она всегда обречена бросаться от ястребиной зоркости в кошачью мягкость. Мы застаем ее уже женщиной, а не девушкой, это смягчило в ней последние углы, сделало ее всю расцветшей, налившейся,как сказал Флобер про одну из своих героинь. В Изоре так много звериного, темного, что все то новое, что неудержимо плывет на нее, что, помимо воли, ее обуревает, потрясает ее всю, даже физически, бросает ей кровь в щеки, доводит до припадков гнева, ярости, до обмороков. Но при всем этом, Изора – такой тонкий и благородный инструмент и создана из такого беспримесно-чистого и восприимчивого металла, что самый отдаленный зов отзывается в ней. – Из всех обывателей замка Изора одна – чужая, приезжая, и потому – без всякой квадратности.
Конечно, такая женщина не могла привязаться к старому и неуклюжему мужлану, каким был граф Арчимбаут. И он, когда первое увлечение прошло, нашел жену свою слишком беспокойной и предоставил ей полную свободу, заботясь только об одном: чтобы не пострадала его честь, а на остальное смотрел сквозь пальцы; для надзора за женой Граф приставил к Изоре – Алису, которая стала ее наперсницей, за неимением лучшей.
Алиса,в противоположность Изоре, – глубочайшая плебейка, кофейница, как теперь бы сказали мы. Постарше своей семнадцатилетней госпожи, смазливая; она – осторожная, ничем не брезгует: старый капеллан, так капеллан, если нельзя залучить молодого Алискана.
Алискансостоит при Изоре в качестве пажа. Этот молодой человек с пушком на губе очень красив собой, строен, гибок и изящен. Он – сын богатых помещиков, дружественных Арчимбауту и отдавших своего сына на воспитание в его замок. Ходит с лютней, мечтательно рассеянный (когда ему неинтересно), говорит жирным голосом. Впоследствии он будет, в сущности, таким же Арчимбаутом, но с тою разницей, что у старого графа еще сохранились кое-какие обрывки понятий о родовой чести, а у этого – ничего нет, кроме изнеженности, свойственной молодым людям его поколения. Все дело спасает только молодость и животная красота. Алискан, разумеется, понимает, что Изора свободна и «плохо лежит», а Изоре нравится чернокудрый Алискан, и, конечно, они давно бы стали любовниками, если бы не помешала этому все развивающаяся «меланхолия» Изоры. Алискан, однако, не теряет надежды, но действует не торопясь и наверняка. Хотя Алискан и приезжий, но все упомянутые качества вполне способствуют его приспособлению к укладу жизни; он, в сущности, тоже – квадратный, при всей своей «мечтательности», и из рамок квадратности не выходит.
Теперь нам надо сказать несколько слов о последнем обитателе замка, который играет для нас главную роль. Это – бедный рыцарь Бертран. Он сам рассказывает свою биографию во II акте «Розы и Креста».
Захудалого рыцаря Бертрана заставили сторожить замок и исполнять самую трудную и черную работу. Он безропотно исполняет все, будучи верным слугой.
Бертран, что называется, тяжелый человек; он и неповоротлив, и неуклюж, и некрасив лицом. Лет ему за сорок, в черных волосах пробивается седина, лицо обветренное, огрубевшее. Мы его застаем в самую трудную для него минуту – когда плечи его горбит безысходная тяжесть. Он неумолимо честен, трудно честен, а с такой честностью жить на свете почти невоз можно, и все окружающие, пользуясь этой честностью на все лады, над ней же издеваются и ее же считают дурацкой.
Бертран скрывает под своей непривлекательной внешностью нежное сердце и любит все то, чего никто не любят и не умеет любить так, как он.
Он любит прежде всего Изору, полюбил ее с одного взгляда, понял о ней срезу все, что никому не приходило в голову, и ей самой в том числе; что она среди других – особенная, что в ней много детского, что ее капризы таят в себе настоящую волю, которая способна сломать много преград. Изора – для Бертрана – все, что есть светлого на земле; когда она страдает – страдает и он.
Изоре, конечно, нет дела до бедного сторожа, но ей, как всем женщинам, не лишнее – и его любовь, которую она прекрасно чувствует, хотя он ее до сих пор не проявлял никогда и ничем. Она способна иногда от скуки кивнуть ему из окна, подразнить его, пробежать мимо него по двору, кокетливо приподнимая платье от вечерней росы.
Бертран любит свою родину, притом в том образе, в каком только и можно любить всякую родину, когда ее действительно любишь. То есть, говоря по-нашему, он не националист, но он француз, для него существует ma dame France [29]29
Моя госпожа Франция (франц.).
[Закрыть], которая жива только в мечте, ибо в его время объединение Франции еще не совершилось, хотя близость ее объединения он предчувствовал. От этой любви к родине и любви к будущему – двух любвей, неразрывно связанных, всегда предполагающих ту или другую долю священной ненависти к настоящему своей родины, – никогда и никто не получал никаких выгод. Ничего, кроме горя и труда, такая любовь не приносит и Бертрану.
И, наконец, – Бертран – слуга, служба и долг глубоко вошли в его жизнь. В этом чувстве нет ни тени лакейства; но он действительно и искренно защищает своих хозяев, действительно считает долгом сносить от них все зло, которое они ему причиняют, и защищать их от тех, с кем бы он был сам, при других условиях; так как он – сын тулузского ткача и в жилах его течет народная кровь, кровь еретика, [альбигойца,] кафара.
Прибавим к этому еще, что Бертран по природе страстен, у него южный сангвинический темперамент. Это – единственный человек из здешних, из местных, у которого – квадратная внешность и не квадратная душа. Нужна большая сила событий для того, чтобы повернуть этого неуклюжего, тяжелого, обиженного человека, для того, чтобы он изменился даже внешне так, как изменяется он к концу драмы.
Таково положение, в котором мы находим действующих лиц перед началом драмы.
Вся эта жизнь так и шла бы без особых перемен, если бы не вступило в нее некое новое начало, сначала – в виде «мечты», воспоминания (о голосе, о словах), предчувствия, а потом и в виде лица, которое, однако, не действует самостоятельно. Ему суждено только дать последний толчок к разрешению драмы и выйти из нее так же незаметно, как оно вошло в нее. [30]30
Это лицо и начало лучше всего определить словом «вуос», что значит по-гречески – чужестранный, необыкновенный и странный, пришлец («ксенос»).
[Закрыть]
Каков же Гаэтан?
Гаэтан есть прежде всего некая сила, действующая помимо своей воли. Это – зов, голос, песня. Это – художник. За его человеческим обликом сквозит все время нечто другое, он, так сказать, прозрачен, и даже внешность его – немного призрачна. Весь он – серо-синий, шатаемый ветром.
Про рост его ничего нельзя сказать – бывают такие люди, о которых мало сказать, что они высокого роста. Лицо – немного иконописное, я бы сказал – отвлеченное. Кудри седые, при лунном свете их легко принять за юношеские льняные кудри, чему помогают большие синие глаза, вечно юные; – не глаза, а очи, не волосы, а кудри, не рот, а уста, из которых исходит необыкновенно музыкальный и гибкий голос.
Гаэтан сам ничего не знает, он ничему не служит, ни с чем в мире не связан, воли не имеет. Он – inslrumentum Dei, орудие судьбы, странник, с выцветшим крестом на груди, с крестом, которого сразу и не заметишь. Это именно – ξεγος – странный чужеземец.
Ξεγος – чужеродное начало – проявляет свою деятельность задолго до поднятия занавеса; может быть, год, может быть, два года – Изора томилась, сама себе не отдавая отчета, а влюбленный в нее Бертран, сторож замка, ходил по двору и останавливался на своем привычном месте под окном беспокойно спящей Изоры, под старой яблоней, на которую сам стал похож, которой он поверил все свои тайные мучения – старые обиды, ежедневные насмешки, собственное уродство, может быть, даже тайные мучения ревности, в которых сам себе боялся признаться. Все это составляет, так сказать, увертюру драмы.
Но вот – чужеродное начало начинает явственно внедряться в жизнь, оказывает на нее ощутительное давление. Изора тоскует чуть ля не смертельно, так что пришлось позвать доктора, советоваться с духовником.
Бертрана поднимающийся занавес застигает, разумеется, все на том же месте двора, на 1001-м рассвете, в минуту, когда он мучительно припоминает слова и напев – который раз! – и все не может припомнить «ее любимой песни».
Что происходит в жизни, когда в нее вторгается непрошенный, нежданный гость? В ней начинается брожение, беспокойство, движение. Можно изобразить это симфонически: раздается длинный печальный, неизвестно откуда идущий, звенящий звон; в ответ – многообразие сонных шорохов, стуков, шумов. Первый монолог Бертрана играет роль этого длинного печального звука; слова Алисы спросонья, потом – шопот в переходах замка во второй сцене – первый сонный, смешанный ответный гул жизни.
Неизвестное приближается, и приближение его чувствуют бессознательно все. Тут-то и проявляются люди, тут-то и выявляется их истинное лицо. Те, кто не только не ждет, но и не хочет нового, кто хочет прежде всего, чтобы все осталось по-старому, – начинают проявлять свое сопротивление способами, которые присущи каждому из них. Граф суетится, боится, ревнует, Капеллан шипит, ябедничает; вульгарность Алисы, служащей десяти господам, достигает особого безобразия.
Те, кто жаждет перемены и ждет чего-то, начинают искать пути, нащупывают линии того движения, которое скоро захватит их и повлечет неудержимо к предназначенной цели. Так как ни Изора, ни Бертран не знают, что должно произойти, и души их бродят ощупью, – их тревога сказывается прежде всего в невыразимой тоске. Вероятно, особенно напряженно тосковал Бертран в ночь накануне решительного для него дня; а Изора в ту ночь рвала зубами наволочки и рубашку на плече, когда ей приснился сон, который сама она капризно и властно окрестила вещим, не ведая о том, что сон этот был действительно пророческим и что он помимо ее воли предрешил судьбу ее упрямой, своевольной и страстной души.
Новое никогда не приходит одно, без свиты; и вот, на хозяина замка сразу обрушивается несколько бед: вместе с непонятной болезнью жены и с подозрениями – не изменила ли она ему, – угроза того полу-крестьянского, полу-рабочего движения, которое разгорается все ярче, угрожает непосредственно усадьбе Арчимбаута, увлекло даже некоторых из его соседей, с которыми он, вероятно, еще недавно по-помещичьи благодушно бражничал и охотился; охотился иногда, для разнообразия, и на людей, которых искренно считал не людьми, а вилланами.
У остальных – тоже забот полон рот; у Капеллана – как бы подслужиться, как бы получше все разведать и разнюхать и своего не упустить, подцепить хорошенькую придворную даму; у Алисы – угодить и Изоре и Графу и добиться взаимности красивого пажа, которому предстоит блестящая карьера; у Алискана – как бы скорее довершить свое «образование», выбраться из осточертевшей ему южной провинции и вкусить действительно блестящей придворной жизни и приличного общества в северном графстве Артуа.
К тому же, наступила на их горе весна, расстроила им нервы и сделала их всех до безобразия чувственными и похотливыми.
Вот в такой обстановке начинается драма, течение которой можно изобразить схематически следующим образом:
Между этими – всевозможные второстепенные лица – рыцари, доктор, повар, действующие и не действующие в драме.
Занавес поднимается тогда, когда загорелась звезда Гаэтана.
Звезда Изоры посылает свои лучи навстречу ему, но пути этих лучей, пока еще бродящих ощупью в пространстве и встречающих сопротивление в виде плотной, рыхлой, сначала непроницаемой среды окружающих людей, – устремляются поневоле к той звезде через звезду Бертрана.
Бертран, издавна посылающий лучи своей робкой любви навстречу лучам звезды Изоры, неизменно встречает сопротивление среды. Но как только загораются позади него лучи Гаэтана, его собственное стремление приобретает все большую силу, и среда начинает постепенно растворяться под светом двух встречных лучей – Бертрана и Изоры.
Постепенно среда теряет сопротивляемость, посредственные люди отслуживают свою службу и уступают силе лучей. Представители среды как бы сходят со сцены, превращаются в призраков или в животных. Звезда Гаэтана, послав столько лучей, сколько было нужно для придания интенсивности свету лучей Бертрана и Изоры, тоже уходит за горизонт. Последней – меркнет звездочка Алискана, который сыграл окончательно свою роль, успев бежать от скандала и истязания. Тут гаснет и свет Бертрана, и одна Изораостается на полпути, над трупом Бертрана, окруженная зверями и призраками, с крестом, неожиданно для нее, помимо воли, ей сужденным.
Март 1916
Рамзес
<План пьесы>
XIV в. до Р. Хр. Древние Фивы при Рамзесе II.
Раннее утро. Торговая площадь с домом градоначальника в центре города.
Некрасивые и мрачные фасады довольно высоких домов с плотно закрытыми дверями. Окон на улицу почти нет, так что видны только немногие окна, и то – в верхних этажах. К стенам прислонены лавочки, крытые камышом, пока запертые.
У главной двери дома градоначальника, которая помещается в низкой зубчатой стене, – сам градоначальник, главный правитель Земли Юга и главный распорядитель царских работ Псару,маленький, толстый, лысый человек – со своим домоправителем Хамоизитом.
Псару не выспался, голова горит, во рту горько, болит живот. Он замучился накануне, во время охоты с фараоном. Теперь ему предстоит еще являться к фараону и делать ему доклад о своей поездке по провинции. Скверное расположение духа он вымещает на Хамоизите, который заслужил неодобрение своего господина пьянством и слишком крупным взяточничеством (Тураев I, 347). Хамоизит защищается, описывая, что у него украл рабочий (Тураев I, 352) и как трудно ладить с каменщиками, которые проломали стену Некрополя и украли зерно фараона. (Между прочим, Псару – во вражде с хранителем Некрополя, ib., 353). В доме Псару ночует знатный гость. Когда он проснулся, Псару велит управителю проводить гостя и показать ему город, а сам идет румяниться и одеваться к встрече с фараоном.
Во время этих разговоров сцена постепенно оживляется – начинается торговля. Гонят ослов, нагруженных соломой. Пригнали овец, гусей, коз, волов. Крестьяне и рыбаки уселись на корточках перед плетеными лотками с хлебом, плодами, овощами, мясом, рыбой, материями. Продают удочки, циновки, браслеты, ожерелья, помаду, железо, олово, янтарь, драгоценные камни, стекло, фаянс. Открываются лавочки – сапожника, золотых дел мастера, столяра, горшечника, кондитера, пивная. Появляются покупатели и прохожие в пестрых костюмах купцы, офицеры, чиновники, жрецы, богатые дамы, простолюдины, – сирийцы, эфиопы, феллахи, нубийцы, негры.
Хамоизит водит гостя своего повелителя по базару и обращает его внимание на драгоценные товары. Гость за все расплачивается золотом, покупает духи, опахало, узорные сирийские материи. Хамоизит согнулся под тяжестью покупок. Торговцы и торговки начинают бегать за богатым покупателем, который наконец скрывается от них в дверях дома градоправителя.
Дама заказывает ювелиру выплавить браслет из плитки электрона, страшно болтая и рассказывая городские сплетни.
В открытых помещениях видно, как горшечники лепят, сапожники скоблят кожу, работают, сидя на корточках, прядильщицы и ткачихи, мастер высверливает большую алебастровую вазу.
На площади чиновник и офицер спорят о том, чья служба обременительнее и хуже (Тураев I, 346–347).
У нескольких лавок останавливаются передовые верблюды каравана, пришедшего из пустыни. Негр спрыгивает со спины верблюда и подносит мешочек золота Хамоизиту, который привычно принимает его. Верблюдов разгружают.
Появляется человек в лохмотьях, странно размахивающий руками и посылающий проклятия на город. Его окружают любопытные; мальчишки гоняются за ним и швыряют в него луковицами; из верхнего окошка дома появляется на крик лысая голова Псару; пророк грозит ему, градоправитель быстро скрывается за окном.
Вдруг раздается страшный шум, вбегает несколько каменщиков, испачканных глиной и известкой. Они машут инструментами – и тащат за собой трех скриб; вид у писцов (надсмотрщиков) испуганный и жалкий.
Каменщики требуют градоправителя и главного распорядителя царских работ Псару. Хамоизит напрасно убеждает их, что градоправитель нездоров, рабочие начинают грозить. Из дверей выходит уже накрашенный и одетый в белый халат Псару; выражение лица у него кислое, он держится за живот. Псару вступает в спор с каменщиками, доказывая им, что на прошлой неделе они получили уже хлеба более, чем им полагалось. В это время невольник проталкивается сквозь толпу и тихо сообщает градоправителю, что фараон уже выехал из дворца по направлению к храму Аммона; что, узнав о нездоровье градоправителя, фараон решил проехать мимо его дома и здесь принять от него доклад.
Псару, соображая, что фараона необходимо избавить от зрелища голодного бунта, вдруг обрывает споры, подзывает Хамоизита и приказывает ему дать каменщикам хлеба из его житниц. Хамоизиту спорить уже бесполезно, потому что Псару быстро говорит рабочим: «Подите за Хамоизитом, он даст вам хлеба из своих житниц». Каменщики, приписывая решение Псару его великодушию, благодарят его, приветствуют и уходят вслед за Хамоизитом.
Рынок тем временем уже несколько опустел, потому что наступил час полуденного отдыха. Перед пивной лежит пьяный. Кавалерист и пехотинец спорят о том, чья служба обременительнее и хуже. Вдруг, расталкивая и сбивая с ног редких прохожих, вбегает десяток черных невольников с палками в руках, наклонясь вперед. За ними появляется взвод разноцветных солдат со знаменем, булавой, пиками, секирами, щитами. Они становятся шпалерой, оттесняя народ к стенам; Псару, его друзья и рабы, вышедшие из дому, как и все остальные зрители, кроме солдат, падают ниц, и на сцене появляется Рамзес, красивый, как бог Озирис. Стоя на маленькой колеснице, один, с веером в руке, он осаживает на скаку своих двух лошадей прямо против дома градоначальника.
За колесницей фараона появляется колесница царицы и свиты.
Фараон обращается к лежащему на животе Псару с милостивым вопросом о здоровье. Градоправитель отвечает, что его сглазили и над ним уже стоит шакал-Анубис. Фараон велит его поднять, утешает его, принимает от него доклад и, довольный ходом дел, водит наградить Псару множеством золота.
Перед фараоном ставят столик с драгоценностями, фараон берет самое тяжелое ожерелье и вешает его на шею Псару. То же делает царица и три царевны, так что Псару в конце концов еле может устоять под тяжестью драгоценностей, свешивающихся ему на живот и на спину. Однако он выпрямляется, воздевает руки и запевает хвалебную песню фараону, которую подхватывают все присутствующие. – Скриба записывает число розданных драгоценностей, которые начинают бросать в народ.
Фараон уезжает, сопровождаемый криками толпы. Друзья и родственники бросаются с поздравлениями к Псару, целуя его ноги и одежду; но Псару шатается и валится на бок. Его освобождают от драгоценностей и тащат с причитаниями в дом. Кучка друзей становится на колени перед домом и произносят заклинательную молитву о выздоровлении Псару. Скоро из дому с плачем выбегают женщины босые, с распущенными волосами, посыпанными пеплом: Псару помер. Площадь оглашается воплями, женщины, друзья, клиенты шныряют в толпе и призывают месть на голову того, кто сглазил Псару. Появляется оборванный пророк, он опять выкрикивает свои проклятия. Кто-то указывает на него, озверелая толпа гонится за пророком с палками, вслед ему летят камни.
Хамоизит с сокрушенным видом выходит из дому. Его окружает толпа мастеров и ремесленников. Он заказывает ваятелям, резчикам, гончарам, ювелирам, столярам, парикмахерам, гробовщикам, скрибам утварь для загробного жилища градоправителя. В толпе разносится весть о том, что пророк убит.
Приближается вечер, на горизонте загорелся огромный Сириус, народ начинает ему молиться.
