Текст книги "Долгая дорога домой"

Автор книги: Александр Афанасьев (Маркьянов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Табельное оружие – еще одна ниточка, и не ниточка даже, а канат – вообще никуда не лезет, любой офицер знает, что пистолет, который ему выдали и закрепили за ним – отстрелян, и данные о нем внесены в электронную пулегильзотеку. Если он хотел убить Ковальчека – зачем он взял с собой именно табельное оружие? Инспектор Гмежек знал в Варшаве по меньшей мере два десятка мест, где можно купить оружие нелегально. Не может быть, чтобы пан Комаровский не мог найти хотя бы одно такое место и обзавестись там краденым стволом. Если даже это невозможно – у молодого пана Комаровского наверняка есть фамильное поместье, там находится оружие, которое собирали его предки, старое, но не может быть, чтобы там не нашлось хотя бы одного пистолета или револьвера тридцатых – семидесятых годов с патронами и в хорошем состоянии, то оружие не отстреливалось, и данных о нем не было ни в одной картотеке. Наконец, не может быть, чтобы он по должности не имел доступа к трофейному и конфискованному оружию. Почему применил именно табельное оружие?

Хорошо. Если предположить другое – пан Комаровский хладнокровно убил содомита и диссидента Ковальчека, потому что исполнял приказ. Чей-то приказ. Он пришел в университет, чтобы втереться в доверие к Ковальчеку. Возможно, тот, кто отдал этот приказ, знал, что Ковальчек содомит, и отправил на задание именно Комаровского, рассчитывая, что пан Ковальчек заинтересуется стройным офицером лейб-гвардии и затащит его в постель. Комаровский втерся в доверие к Ковальчеку, сделал вид, что согласен предаться с ним содомскому греху, поехал к нему домой, там достал пистолет и трижды выстрелил в него.

Версия, что Комаровский ликвидировал Ковальчека, выполняя чей-то приказ, была более правдоподобной, но вопросы возникали и здесь.

Первое – опять-таки оружие. Предположим, что кто-то в Санкт-Петербурге приговорил Ковальчека к смерти за подрывную деятельность, посчитав его опасным для государства. Исполнить приговор поручили Комаровскому, возможно, он сам состоит в каком-нибудь тайном обществе, возможно (хотя маловероятно, слишком заметный персонаж), что он только числится в лейб-гвардейском полку, а на самом деле является исполнителем в одной из спецслужб. Он сделал «под козырек» и исполнил приказ.

Главное несовпадение – это оружие. Оружие – это вообще несовпадение настолько вопиющее, что его наличие наталкивает на мысль, будто кто-то хочет подставить Комаровского под это убийство. Если бы Комаровскому приказали ликвидировать Ковальчека – его ни за что не послали бы на дело с табельным оружием, ему выдали бы «стерильное», не проходившее ни по одному делу, ни по одной картотеке, и со строгим наказом после использования выбросить его в Вислу. Да он и сам бы не взял табельное оружие – на такие дела случайные люди не ходят, ликвидациями занимаются профессионалы, а ни один профессионал так дешево не подставится, взяв на акцию свое табельное оружие.

Второе несовпадение – сам способ ликвидации. Почему Комаровский показался на людях с Ковальчеком, убийца – вместе с жертвой. Чтобы их запомнили и дали показания? Что мешало тому же Комаровскому – если ему приказали убить Ковальчека – дождаться профессора во дворе, выстрелить в него и уносить ноги? Почему выбрали именно такой способ убийства – с помощью огнестрельного оружия, почему нельзя было имитировать автомобильную катастрофу, устроить отравление несвежей пищей или что-то в этом роде?

Как к этому привязать избиение? И наркотики?

Впереди засигналили, автомобильный поток совсем встал, сирена уже не помогала. Сидящий за рулем младший инспектор Бернацкий выругался последними словами и сам начал колотить по клаксону, издававшему резкие, отвратительные звуки, от которых начинала болеть голова.

Старший инспектор Гмежек снова открыл дело – оно не было подшито и представляло собой папку, полную самых разных распечаток с компьютера. Это раньше результаты экспертизы посылали спецкурьером – сейчас все по электронной почте приходит, на месте с протоколом отправки распечатывается – и считается надлежаще оформленным. Если требуется допросить свидетеля в другой местности – результаты допроса высылаются тамошним полицейским управлением тоже по электронной почте, а не курьером. Существует специальная полицейская поисковая система, куда вносятся краткие описания всех совершенных преступлений, если ищешь modus operandi ^[11]– достаточно сделать запрос в систему и максимум через час ты получишь информацию обо всех подобных преступлениях, совершенных на территории империи. Установить человека по базе данных, «пробить» отпечатки пальцев – нет проблем, у каждого полицейского инспектора сыскного отдела и в каждой дежурной части стоит сканер отпечатков пальцев, приложишь его ладонь – и через какое-то время система даст тебе полные данные на этого человека. Когда старший инспектор только начинал, ничего этого не было, фототелеграф, сыскное чутье, словно у собаки, да ручная картотека. Сейчас ни фототелеграфа, ни ручных картотек уже не осталось, а вот сыскное чутье, нюх на преступника – нужен как никогда ^[12].

И сейчас этот нюх подсказывал старшему инспектору, что они взяли не тот след.

Три пули. Очень непрофессионально, но старший инспектор обратил внимание, что один из выстрелов, очень точный, прямо в сердце, а вот другие – менее точные. Это, кстати, большая редкость, прямое попадание в сердце, обычно пуля застревает рядом, и жертва умирает от кровотечения или от кавитационной полости, образуемой пулей. Сердце человека находится немного правее, чем думает большинство людей, а вот тут попадание было исключительно точным.

Но какая пуля попала настолько точно? Первая? Вторая? Третья? Старший инспектор достал карандаш и записал в блокноте – поставить перед экспертами дополнительные вопросы. Пусть попытаются выяснить, в каком порядке пули попали в жертву, сделают трехмерную модель с указанием траектории пуль – для наглядности. Будет интересно хотя бы попытаться понять: пуля в сердце – это удача дилетанта или хладнокровный выстрел профессионала?

Теперь избиение. Избили знатно – трещина в ребре, многочисленные гематомы на лице и теле, повреждение половых органов в результате сильного удара ногой, выбиты четыре зуба полностью и повреждены еще пять – мечта стоматолога. А вот и еще одна экспертиза… когда они проводили обыск, то обнаружили в ванной следы крови, просыпанный белый порошок, пакет с теми же следами белого порошка, довольно большой. Все это отправили на экспертизу. Ответ поступил утром, буквально перед самым выездом оперативной группы. Белый порошок, соскобы и образцы которого были взяты с пола, с обода биде, с пакета, с небольшого серебряного подноса, с рваной купюры в тысячу злотых – все это не что иное, как наркотическое вещество кокаин высокой степени очистки, смешанный с сахарной пудрой. Кровь на биде, на полу принадлежит покойному профессору Ковальчеку. Ни одного образца крови или иного биологического материала, принадлежащего другому лицу, а соскобов и мазков они сделали немало, на экспертизу не представлено.

Старший инспектор попытался прикинуть, сколько кокаина мог вмещать тот рваный пакет, который они нашли на полу ванной. Кокаин считался особо опасным наркотиком, для привлечения к уголовной ответственности достаточно было иметь при себе тысячную долю грамма в переводе на чистый наркотик. Того, что осталось на стенках пакета, в принципе, уже хватало для возбуждения уголовного дела по признакам преступления «Сбережение, торговля, передача, перевозка наркотических средств и препаратов» ^[13]. А в пакете должно было находиться не меньше килограмма, такое количество наркотика не могло быть у простого движка ^[14], даже состоятельного. Значит, профессор был не только диссидентом и содомитом, но еще и наркораспространителем. Это еще сильнее подрывало версию о том, что Комаровский убил Ковальчека по приказу. С ним можно было разобраться и другим способом – сообщить в полицию, что он наркоман и наркоторговец, полиция произвела бы обыск и нашла бы пакет с кокаином. За килограмм кокаина профессор получил бы двадцать лет даже у самого мягкосердечного судьи.

Примерно прикинув ситуацию и оценив собранные улики, старший инспектор понял, что произошло. Комаровский сильно избил Ковальчека и спустил в биде его кокаин. Значит, он хотел тем самым наказать Ковальчека. Но за что?

Исходя из этого начала рождаться третья версия. Комаровский не хотел убивать Ковальчека, он хотел его наказать за что-то или припугнуть. А возможно – и то, и другое вместе. Поэтому он и взял с собой пистолет, свой, табельный, он не собирался из него стрелять – только угрожать им. Почему-то он решил выбрать именно такую тактику поведения – не подкараулить профессора во дворе или в подъезде, а втереться к нему в доверие и добиться того, чтобы тот пригласил его домой. Поэтому он пошел с ним в университет, поэтому он показался с ним на людях – он не опасался этого, поскольку не думал, что его будут разыскивать за убийство, он не собирался его убивать. А подавать жалобу на побои и телесные повреждения…

Йезус-мария…

Да он же знал! Идя в квартиру профессора Ковальчека, граф Комаровский знал, что найдет там кокаин! Он знал, что Ковальчек – наркоторговец, и он не станет подавать жалобу в полицию. Ну конечно же! Придя с ним в квартиру, он начал его избивать, возможно, сам нашел наркотик, возможно, заставил профессора показать тайник! После этого граф порвал пакет и высыпал наркотик в биде, а потом ткнул туда лицом профессора. Так вот почему на лице покойного обнаружен кокаин – его ткнули лицом туда, куда перед этим высыпали наркотик. Поэтому наркотик есть и на полу, и на ободе биде – небольшая часть просыпалась, а остальная – просто смыта в канализацию!

Получается, что Ковальчек каким-то образом перешел дорогу молодому графу Комаровскому, и тот решил не обращаться в полицию, а отомстить самостоятельно. Конечно же, ни один шляхтич не пойдет в полицию, если он оскорблен, они чувствуют себя выше этого. И, скорее всего…

Скорее всего, эта месть как-то связана с наркотиками! Точно! Потому-то граф и знал, что он найдет в квартире наркотики – он знал, что Ковальчек ими торгует! Возможно, он сделал вид, что ему нужны наркотики, и пан профессор на это купился, рассчитывая обменять дозу кокаина на ночь телесных утех. Бедняга профессор, он-то рассчитывал… и вот что получил в итоге, весь его кокаин в канализации, разбитая морда, отбитые яйца и выбитые зубы. Нечего сказать – достойное наказание для наркоторговца!

Получается, что граф Комаровский мстил. Явно за близкого человека, несложно будет узнать, за кого – нужно только опросить знакомых, и сразу все станет понятно. Опросить отца как свидетеля, не может быть, чтобы не знал. Ковальчек посадил либо друга Ежи Комаровского, либо его женщину, что более вероятно, на кокаин – и вот так за это расплатился.

Получается простое убийство, со смягчающими вину обстоятельствами – первая судимость, отличные характеристики с места службы, мотивом убийства стали противоправные действия самого потерпевшего. Учитывая, как Государь относится к наркоторговцам – граф Комаровский определенно при любом приговоре может рассчитывать на помилование. Тем более – он офицер лейб-гвардии. Помиловали же тех казаков, которые самочинно, не дожидаясь прибытия полиции, повесили на ближайшем суку наркоторговца, предлагавшего казачатам дурь.

Помилуют и этого.

Непонятно только, что произошло потом. Граф Комаровский избил профессора в ванной комнате, высыпал в унитаз весь его кокаин. Скорее всего, предупредил, что вернется, если узнает, что тот снова торгует кокаином, или вообще предложил профессору покинуть Варшаву, для большей убедительности тыча ему в лицо пистолетом…

Что дальше? Они выходят в комнату, оба… зачем? Продолжить разговор? О чем? Возможно, граф потребовал сообщить, откуда пан Ковальчек берет наркотик. Даже скорее всего потребовал. Значит, при допросе надо задать и этот вопрос. Если светлейший пан граф соизволит сотрудничать со следствием, и если Ковальчек сказал ему, откуда он берет наркотик – есть шанс помимо убийцы задержать еще и крупного оптового наркоторговца, а возможно, и целую банду наркоторговцев. Тут и повышение по службе светит, и еще одна медаль «За усердие». Быстро раскрыли резонансное убийство – да вдобавок еще и торговлю наркотиками пресекли, разоблачили банду наркоторговцев. Сам Ковальчек явно в университете продавал… детей совсем еще вовлекал, мразь поганая.

Все более и более старший инспектор Гмежек проникался симпатией к графу Ежи Комаровскому, которого еще в глаза не видел. Как и любой полицейский – старший инспектор ненавидел наркоторговцев, в душе считал, что те казаки поступили правильно. С этим злом не справиться обычными методами, слишком велики ставки в игре. Только смертная казнь всех причастных остановит наркопреступность… зря тогда ее отменили. Нужно просто с самого начала дать понять графу, что он понимает мотивы, толкнувшие его на преступление, и даже сочувствует ему. А потом и задать вопрос… пояснив, что если он поможет раскрыть сеть наркоторговли, то суд, безусловно, зачтет ему это…

А этот Ковальчек… правильно его грохнули, заслужил. Он наверняка и студентов совращал, предлагая марафет за ночь содомской любви. Как таких только земля носит?!

Но что же произошло в комнате?

Ковальчек оскорбил Комаровского, и тот, потеряв самообладание, выхватил пистолет и открыл огонь? А потом, испугавшись того, что сделал, сбежал?

Может быть. Но неужели профессор, уже избитый и лишившийся своего запаса кокаина, решился на то, чтобы угрожать? Или оскорблять? Будь граф Комаровский простым представителем польской шляхты – старший инспектор сразу поверил бы в произошедшее, шляхтичи в ответ на некоторые слова относительно их самих и их рода вспыхивают, как порох, хватают что под руку попало, и… Сам старший инспектор не раз занимался такими случаями, все они были несложными, убийца или каялся, мол, что я натворил, или, наоборот, вел себя с вызовом – да, это я убил! Нехай не говорит то, что не положено!

Но ведь граф Комаровский служит в лейб-гвардии, допущен к Его Императорскому Величеству. Невротика, психопата – к Государю не подпустят.

Может быть, Ковальчек попытался чем-то угрожать Комаровскому и тот, услышав эти угрозы, решил расправиться с ним? Но чем он угрожал? Что будет и дальше продавать наркотики? Не повод для убийства, в таком случае граф, скорее всего, просто избил бы его еще раз. Не вяжется, постоянно видятся два разных modus operandi – избиение, разборка на нервах, и в то же время хладнокровное убийство из пистолета. Если граф Комаровский сразу решился бы на убийство – вряд ли он пошел бы в квартиру Ковальчека.

Может быть, пана Ковальчека избил кто-то еще? Но ведь он уходил из университета с Комаровским. Где его избили? Только в доме, тем более что следы обнаружены там. А граф что в это время делал – стоял и смотрел на избиение? Держал Ковальчека под прицелом пистолета? Не проще ли сразу убить?

Как все-таки интересно было бы посмотреть на результаты экспертизы, какой выстрел был смертельным, первый второй или третий…

Устав колотить по клаксону, водитель повернулся…

– Пан старший инспектор, мы тут не проберемся. Застряли.

– Что там, Войцех?

– А бес его знает. Рокош какой-то.

Пан Гмежек взглянул на часы, потом вышел из машины, осмотрелся по сторонам. Некоторые водители уже покидали машины, запирая их и оставляя без движения в пробке, а это значит, что улица встала на несколько часов, как минимум. Просто удивительно – как легко люди идут на рокош и как сложно в то же время заставить их выполнять хотя бы какие-то минимальные правила человеческого общежития. Пара вот таких дураков бросила машины посреди дороги, потом еще, потом встала улица, а потом, учитывая, что транспорта в Варшаве больше, чем улиц, – встал весь центр. Вот тебе и транспортный коллапс на ровном месте. А еще находятся идиоты, которые хают русского царя, что мост Варшаве подарил – архитектурный облик нарушает.

Но делать нечего – они тоже не могут стоять в пробке несколько часов, у них есть работа.

– Войцех, ты и Вацлав остаетесь здесь, – решил пан старший инспектор, – около машин. На всякий случай в багажниках есть ружья, но не злоупотребляйте. Если будет возможность – отгоните машины на обочину. Остальные – за мной!

Рокош и впрямь был знатный – дорогу уже перекрыли. Человек двести, с плакатами, с транспарантами – «Вбийцы!» «Ироды!» «Прочь!» – перекрыли набережную, проходимость которой для машин имела для центра Варшавы стратегическое значение… и, похоже, не они одни. Небольшой отряд полиции пытался как-то сдерживать митингующих, но по глазам коллег пан Гмежек видел, что большинство полицейских ничего не будет делать, превратись рокош в погром или в бунт, а некоторые – не прочь и сами присоединиться к митингующим. Несколько метров и жидкая цепочка полицейских отделяли их от не менее жидкой, но вооруженной, в касках и щитах – видимо, в здании штаба округа специально для таких случаев хранили – цепочки казаков из охранной роты. В отличие от полициянтов, которые (за исключением жандармерии и некоторых частей дорожной стражи) не имели права носить автоматическое оружие, обходясь крупнокалиберными полуавтоматическими дробовиками, – у каждого из казаков на боку висел короткий, курносый «АКС-76У».

Пан Гмежек, привычно прикрывшись руками, врубился в толпу, следом, сдвинув ряды, шли еще четверо полицейских, их пинали, толкали, толпа улюлюкала, но ничего серьезного не предпринимали, нападение на полицейского – это повод применить оружие. Пан Гмежек не раз видел подобные рокоши, в отличие от больших мятежей они случались часто, и по поводам, которые в Центральной России не сочли бы даже заслуживающими внимания. Там даже из-за футбола не принято было бесчинствовать на улицах, все знали, что полиции на футбол наплевать, и дубинкой по хребту с пятнадцатью сутками арестного дома (и тяжелой работой) не обделят никого, а тут… последний раз такое случилось из-за какой-то передачи, когда толпа моментально собравшихся молодчиков, в основном студентов университета, пошла на штурм радиотелецентра Варшавы, а когда охрана угостила их дубинками и резиновой картечью – начался рокош. Здесь, в принципе, было то же самое, но что-то подсказывало пану Гмежеку, что в этот раз добром не кончится.

Протолкавшись через толпу – пиджак можно было выбрасывать, – пан Гмежек предъявил полицейскому, командующему кордоном, свое служебное удостоверение, они прошли за первую линию оцепления. Впереди была вторая – даже толпа замерла, видя, как полицейские идут через ничейную, заплеванную и загаженную землю, а навстречу им выходит молодой бородатый казак, на ходу перекидывая поудобнее щит.

– Чего надо, паны? Нельзя сюда!

Казак выглядел решительно, и то, что перед ним полицейские – его ничуть не смущало. Сегодня полицейские, а завтра… Каждый поляк – прежде всего поляк, это опыт, полученный кровью. Кому рокоши эти надоели – давно отсюда уехали, на тот же Восток, благо Россия большая и устроиться можно везде.

– Сыскная полиция Варшавы, отдел убийств. Старший инспектор Гмежек… – Карман был порван, но удостоверение старший инспектор, как все полицейские, давно носил на тонкой стальной цепочке, поскольку за утерю удостоверения полагался строгий выговор с занесением. – Мы должны пройти в здание штаба.

– Документы есть какие?

Ордера на арест у старшего инспектора не было, он имел право произвести арест «чрезвычайный» с обязательным уведомлением прокурора Варшавы в двадцать четыре часа с момента ареста и с препровождением арестованного к уголовному судье – в семьдесят два часа. Это он и рассчитывал сделать в случае необходимости. Но казаку все эти тонкости уголовного права были до одного места.

– Я вам показал удостоверение, пан казак. Извольте пропустить нас.

– Никак нет, пан… – скучным тоном произнес казак, – у меня приказ от дежурного офицера не пускать никого без пропуска. А у вас его нет. Шли бы вы лучше отсюда, паны… пока недоброе не затеялось…

– Вызовите дежурного офицера.

Немного поразмыслив, казак решил, что это законное и справедливое требование. Его дело и впрямь – маленькое, стоять и не пущать. Дежурный офицер пусть и разбирается с этими мутными панами.

– Стойте здесь, паны… – казак пошел обратно.

Тут выругался один из полицейских, выругался последними словами. Пан Гмежек повернулся – и увидел, что тот снимает свой пиджак… а на спине было ярко-алое, быстро сохнущее пятно… и остатки презерватива.

– Песьи дети, пся крев!

Полицейский погрозил толпе кулаком, и она разразилась хохотом. Вот такая вот работа у полиции Варшавы – свои среди чужих, чужие среди своих, меж двух огней. А иногда – между молотом и наковальней.

Появился дежурный офицер, чуть бледный с лица, без бронежилета и каски, но с таким же «АКС-76У» и разгрузочным жилетом, набитым магазинами и накинутым поверх форменной рубашки повседневной формы. Каким-то сюром на его лице смотрелись очки в тонкой золотой оправе. Идти к полицейским он не решился – остановился у линии казаков, махнул им рукой оттуда. В толпе засвистели, снова полетели презервативы – с мочой, с дерьмом, с краской – и казаки подняли щиты, чтобы защититься от этой мерзости.

– Пан дежурный офицер… – начал старший инспектор Гмежек, но дежурный офицер бесцеремонно перебил его:

– Майор Рышард Пшевоньский, дежурный офицер по штабу округа. Извольте сообщить, какое у вас дело в штабе?

– Мы должны допросить одного из находящихся там людей, пан офицер.

– Кого конкретно? Это не может подождать до завтра, вы же видите, что творится?

– Не может, пан офицер. Совершено убийство, и мы должны вести следствие.

– Кого конкретно вы хотите допросить?

– Некоего пана Ежи Комаровского. Он в здании?

Лицо майора Пшевоньского исказилось от удивления.

– Вы с ума сошли?

– Вы не ответили на мой вопрос, пан майор, – решил надавить Гмежек, – этот человек находится в здании?

– Я не имею права сообщать вам о том, кто находится в здании, тем более при таких обстоятельствах. И вы не имеете права проводить какие-либо следственные действия, это компетенция военной контрразведки.

– Это гражданское дело, совершено убийство гражданского лица. Здесь нет никакой военной компетенции.

– У вас есть какие-либо документы?

– Пан майор, чтобы побеседовать с человеком, полицейскому не нужны какие-либо документы. Это наше право – опросить пана Комаровского по поводу произошедших событий.

Майор какое-то время мялся, не зная, что предпринять.

– Я вынужден получить санкцию командующего. Прошу оставаться здесь.

На сей раз их пропустили за цепь казаков, двое казаков встали рядом с ними – охранять. Майор, смешно вскидывая ноги, побежал к дверям здания штаба, придерживая бьющий по боку автомат.

– Не пустят… – сказал кто-то из полициянтов, – Комаровский его отец.

Гмежек промолчал. По крайней мере казаки теперь защищали их от толпы.

Майор Пшевоньский вернулся минут через десять, вид его был растерянным.

– Пан генерал примет вас. Кто из вас старший?

– Я, старший инспектор Гмежек.

– Вы пройдете в здание. Остальным придется подождать здесь.

Инспектор усмехнулся:

– Пан майор, вам не кажется такое решение несколько… рискованным.

Пан майор задумался.

– Вероятно, да. Тогда остальные – подождут в помещении караульного взвода.

– Другое дело…

В здании было темно, освещение не работало, только аварийное, на дизель-генераторе. По опыту предыдущих рокошей – здание готовили к обороне, возможно, даже к боям внутри здания. Все окна первого этажа забраны решетками, и не внешними, а внутренними, да еще и закрывались накладными ставнями из стали, которые вешались прямо на решетки. Внизу строили баррикаду – несколько офицеров штаба откуда-то выносили и крепили один к другому бронещиты, такие тяжелые, что каждую секцию приходилось тащить вдвоем. Все эти щиты скрепляли между собой через специальные замки и пазы, а крайние – крепили к стенам через специальные пазы в самой стене, в кирпичной кладке. Часовые теперь стояли не перед дверьми, а за ними, и вместо парадных «федоровок» с начищенными до блеска, сверкающими на солнце штыками – у них были автоматы «АК» и бронежилеты. На площадке между первым и вторыми этажом двое казаков сидели около уже установленного станкового пулемета. Дверь запиралась теперь на массивный засов, внутрь пускали только после того, как ты просовывал пропуск в специальную щель, закрываемую заслонкой. Для того, чтобы взять такую крепость, учитывая еще, что стены были построены на старый манер, в три кирпича толщины, – понадобились бы значительные силы с хорошим вооружением, в том числе с гранатометами и огнеметами.

Их пустили внутрь без обыска, провели в находившуюся по правую руку караулку. Там было пусто, не звонили телефоны, и только один из офицеров сидел в углу на стуле, положив на колени автомат, и спал.

– Квятковский!

– А… Господин майор! – Офицер безуспешно сделал вид, что не спал.

– Это паны полициянты… – объяснил майор Пшевоньский, – они остаются здесь, по зданию шляться не должны. Свари себе кофе… и им, что ли, тоже…

– Нам бы еще умыться… – мрачно проронил один из полициянтов, в которого попал презерватив, наполненный мочой.

– Ретирада, вода, мыло – вон за той дверью. Прошу. А вы, пан…

– Гмежек.

– Пан Гмежек – прошу за мной.

* * *

Документы проверяли на каждом этаже, проверяли даже у майора Пшевоньского – порядок есть порядок. По коридорам почти не ходили, людей было мало, кто попадался – все с автоматическим оружием, многие в бронежилетах. Сверху, прямо по лестничным маршам, тянули какой-то толстый кабель. Третий этаж перекрывали баррикадами, на этот раз из мебели, четвертый, судя по всему, тоже…

Генерал Тадеуш Комаровский оказался высоким, сухим, прямым, как палка, стариком, до сих пор предпочитающим старого фасона, темно-зеленого цвета мундир со всеми регалиями. Серый от бессонной ночи, он сидел в своем кабинете, охраняемом двумя казаками с автоматами, еще один автомат с подсумком магазинов был брошен на ряд стульев у стены, которая была обклеена картой округа в масштабе 1:1000. Он просто сидел и смотрел куда-то вдаль, в окно, он даже не пытался командовать – да пока командовать и не было необходимости – судя по кипевшей в штабе деятельности, каждый знал, что он должен делать.

– Пан генерал…

– Вы свободны, пан майор, – прервал доклад генерал.

Щелкнув каблуками, майор вышел из кабинета, аккуратно затворив за собой дверь…

А генерал продолжал смотреть в окно. И пан Гмежек, хоть он недолюбливал и армию, и Комаровского – не знал, куда ему деваться.

– Вы пришли за моим сыном? – прервал молчание генерал.

– Старший инспектор полиции Гмежек, сыскная полиция Варшавы, отдел убийств. Да, пан генерал, я пришел побеседовать с вашим сыном.

Генерал снова какое-то время молчал, глядя в окно.

– Что он натворил? – наконец спросил он.

– Не далее как три дня назад…

– Что он натворил, пан полицейский?

Гмежек решил говорить правду, хотя и не должен был. Просто – чувствовал, что так надо.

– Мы считаем, что он причастен к убийству. Возможно, причастен – мы не можем сказать этого точно.

– Вот как? Из-за этого начинается рокош?

– Возможно, да, – осторожно ответил пан Гмежек.

– Интересно… И кем же был убитый, что из-за него выходят на улицы?

– Пан Ковальчек, профессор Варшавского университета, из эмигрантов… – полицейский замялся.

– Говорите, говорите, пан полицейский…

– К тому же – диссидент и содомит.

– Диссидент и содомит, – медленно, будто пробуя эти слова на вкус, произнес их генерал, – достойный подданный Его Величества, ничего не могу сказать. Он имел какое-то отношение к наркотикам?

Пан Гмежек снова не стал лгать.

– Да. Наркотики обнаружены и в его крови, и на квартире рассыпанными. Судя по всему, он был не только потребителем наркотиков, но и наркоторговцем.

Генерал внезапно поднял руки и закрыл ими лицо, будто плача, но все это происходило в абсолютной тишине. Так он просидел какое-то время – старший инспектор боялся даже слово сказать, потом вдруг повернулся в кресле. Гмежек увидел глаза генерала – больные, красные от недосыпа, какие-то обреченные, будто у загнанного зверя.

– Я предупреждал… что добром не кончится… – надтреснутым голосом произнес он.

– О чем вы, пан генерал? – спросил полицейский.

– О своем сыне, пан полицейский. О своем сыне. Он сам вам расскажет, я не имею права говорить о чужих секретах. У вас есть дети, пан полицейский?

– Да, есть, пан генерал. Двое. Сын и дочь. Сын в этом году заканчивает гимназию.

Пан Гмежек не стал упоминать, что дети живут с женой. Бывшей. Как и бо#льшая часть полицейских, пан Гмежек был в разводе, мало какая семья выдерживала испытание работой полицейского. Тем более – семья старшего инспектора убойного отдела, которого могли выдернуть на происшествие в любое время дня и ночи.

– А у меня Ежи единственный. Даже супруги нет… погибла…

Впервые за все время службы старший инспектор Гмежек не знал, что ему сказать. Он был циничен, как все полицейские, и за время службы повидал немало. Как все полицейские, он имел дело с отбросами общества: убийцами, грабителями, разбойниками, наркоманами. Он смотрел в глаза семнадцатилетнему поддонку, который убил старую пани, чтобы поживиться содержимым ее сумочки, он входил в состав оперативно-следственной группы в ставшем основной для ленты синематографа розыскном деле «Березовая роща», когда им удалось изобличить маньяка, тихого почтового служащего, на руках которого была кровь тридцати двух человек ^[15]. Он всякое видел. Он видел и самых разных полицейских, честных и не очень, и совсем не честных, он мог даже подложить улику в карман виновного, если видел, что тот и в самом деле виновен. Но он никогда не арестовывал человека, никогда не привлекал его к ответственности, если видел, что тот – невиновен. А сейчас получалось так, что он отнимал сына у старого генерала, который был опорой порядка в Варшаве в эти трудные минуты, – и при этом искренне считал молодого человека невиновным.

Он впервые узнал, что это такое – арестовывать невиновного человека, человека, которого ты и сам считаешь невиновным. И ему это не нравилось.

– Пан генерал, я могу вам пообещать только одно, что я лично прослежу за тем, чтобы при производстве следствия закон соблюдался до последней запятой. Кроме того, я лично прослежу за тем, чтобы все данные об убитом, о том, кем он был – внесли в дело и представили на рассмотрение судье.

– Закон… – генерал снова повернулся к окну, – кому сейчас нужен закон, кто помнит о нем? Вот эти?