Текст книги "И.О."

Автор книги: Александр Хазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Мы, периферичи, еще раз предупреждаем Англию!

Однако доктор исторических наук профессор П.Н. Иерусалимский, немало сделавший в свое время для родного города, настаивал на классическом происхождении этого слова и требовал именовать своих сограждан периферянами. Профессору удалось доказать, будто Периферийск был в V веке до нашей эры римской провинцией, и тогда совершенно закономерно жители этой провинции могли именоваться скорее периферянами, чем периферичами. Дискуссия эта продолжалась одиннадцать лет и дала миру около трехсот пятидесяти докторских диссертаций, свыше двух тысяч кандидатских, не говоря о целой армии аспирантов и ассистентов. На протяжении этих одиннадцати лет побеждала то одна точка зрения, то другая, в зависимости от чего в городе приходилось время от времени менять почти все вывески.

Спор этот, может быть, продолжался бы до сих пор, если бы в 19.. году по дороге в Крым не остановилось в городе Важное лицо и на устроенном в его честь митинге не обратилось к ликующим жителям города, начав свою речь словами; "Дорогие периферийцы!"

С тех пор дискуссии кончились. Институт филологии и фольклора расформировали, а профессор Иерусалимский был обвинен в вейсманизме-морганизме за невозможностью обвинить его в чем-нибудь другом. Только после смерти он был полностью реабилитирован и выбран в члены-корреспонденты Академии исторических наук.

После посещения Периферийска вышеуказанным Важным лицом все прежние исторические концепции были отменены как несоответствующие действительности и в сущности началась новая история города. Новой историей занимались новые историки. Так, например, уже в 19.. году доцент Принципович-Принципайло установил, что еще во время 1-й войны Периферийск был основным узлом, где решалась главная задача. Как выяснилось, и здесь в те годы останавливалось Важное лицо, которое тогда еще было Обыкновенным лицом, хотя доценту Принциповичу-Принципайло удалось доказать, что оно и тогда уже было Важным лицом. В связи с этим специальным постановлением Пергорисполкома здание бывшей женской гимназии было переделано в Музей имени Важного лица, в городе было установлено 67 памятников, 5085 мемориальных досок и улица Береговая была переименована в Важнолицкий проспект.

С периодом памятников и мемориальных досок мог сравниться только период "Переименования улиц". Идея эта принадлежала Алексею Федоровичу Голове, который уже в пожилом возрасте не раз вспоминал о ней, как, вероятно, на острове Святой Елены вспоминал Наполеон битву под Аустерлицем.

В городе было сорок улиц. И все они имели совершенно безыдейные, не отражающие современную эпоху названия: Зеленая улица. Веселая улица, Спиридоньевская, Липовая аллея, Большая Садовая и т. д. Вместо них в течение трех месяцев в Периферийске появились: Большая Пленумовская улица, Ново-Застройская, Почтово-Ящиковая 1-я, Почтово-Ящиковая 2-я, улица имени Бойля – Мариотта. Как и во всяком стоящем городе, появилось несколько писательских улиц: Купринская, Гаршиновская, площадь Джамбула. К тому же времени относится и переименование клуба швейников во Дворец культуры имени Крутого подъема легкой промышленности.

Но в нашу задачу не входит подробное изложение всех крупных событий, происходивших в этом городе, мы касаемся его истории лишь в той степени, в какой она связана с жизнью нашего героя – Алексея Федоровича Головы.

Глава первая

Майским утром 19.. года в подъезд большого серого здания вошел человек лет сорока, в темном пиджаке, под которым была видна расшитая украинская сорочка, в заправленных в сапоги брюках, с большим коричневым портфелем в руке. Пройдя по длинному, плохо освещенному коридору, он остановился перед тяжелой бронированной дверью с табличкой "Вход посторонним воспрещен", постучал в находящееся в ней полукруглое окошечко и, услышав разрешающее "да, да", вошел. После темного коридора комната, куда попал посетитель, показалась ему светлой и просторной, хотя вся она была заполнена письменным столом и огромным, похожим на дот, сейфом.

Начальник отдела кадров Геннадий Степанович Осторожненко, плотный мужчина в защитного цвета кителе, с необыкновенно бледным лицом, слегка кивнул вошедшему и, молча показав на стоящий рядом стул, продолжал что-то писать. Минут через десять, аккуратно сложив листки и заперев их в письменный стол, он тихим, немного сдавленным голосом, как бы по секрету сказал:

– Здравствуйте, товарищ Голова.

– Здравствуйте, – почему-то так же тихо ответил посетитель, чувствуя, что у него пересыхает в горле.

Геннадий Степанович выдержал долгую паузу и наконец посмотрел на посетителя пристальным прищуренным взглядом.

– Так вот, Алексей Федорович… Хочу с вами побеседовать…

И то ли от того, что его назвали по имени-отчеству, то ли от какой-то торжественности, которой была проникнута эта фраза, Алексей Федорович почему-то произнес только одно слово:

– Слушаюсь.

Очевидно, из всех возможных ответов Алексей Федорович интуитивно выбрал самый правильный, ибо начальник отдела кадров одобрительно кивнул, затем достал из кармана белую пластмассовую коробочку-портсигар, открыл ее и протянул Голове.

Когда двое мужчин закуривают – это несомненно является началом их сближения, по крайней мере, в эту минуту их объединяет какая-то извечная общечеловеческая мужская коллегиальность. Как бы ни торопился мужчина, он всегда остановится, если вы попросите у него прикурить; начальник, только что распекавший вас и вслед за тем берущий у вас папиросу, уже делает первый шаг к примирению.

Что б там ни говорили о вреде табака, в нем есть несомненно дух взаимопонимания и сотрудничества.

– Слыхал, слыхал, товарищ Голова, о вашем вчерашнем выступлении…

"Вот оно что! – подумал Алексей Федорович, – Однако, при чем тут мое вчерашнее выступление?.."

Он стал лихорадочно вспоминать, что говорил вчера на собрании, но никак не мог вспомнить.

– Паспорт у вас с собой? – спросил Осторожненко, перебивая мысли Алексея Федоровича.

Странная вещь – есть такие вопросы, которые достаточно задать человеку, чтобы он испытывал чувство если не страха, то во всяком случае сильного беспокойства. Говорят, в незапамятные времена, во время чистки учрежденческого аппарата города Периферийска, в некое учреждение приходил небольшого роста невзрачный человек, который садился в первый ряд и, когда председатель комиссии предлагал присутствующим задавать вопросы, поднимал руку и тихо спрашивал:

– Скажите, вы не были в 1919 году в Липецке?

Подвергавшийся чистке отвечал: "Нет" и тогда человек небольшого роста произносил:

– Больше вопросов у меня нет.

И казалось бы, ничего особенного в этом не было, да и само пребывание в Липецке в 1919 году не было предосудительным, однако и проходивший чистку служащий чувствовал непонятное волнение, и комиссия вдруг становилась крайне подозрительной. Вопросы, которые задавал этот человек, были довольно разнообразны: "Не родственник ли вы некоего Федюнина?", "Не носили ли вы бороду во время штурма Зимнего?", "Не учились ли в 1-й мужской гимназии в городе Николаеве?". И хотя в этих вопросах не было криминала даже при утвердительном на них ответе, они смешивали все карты, вносили смятение в души всех присутствующих и заставляли бледнеть того, кто проходил учрежденческую чистку. Это было давно, не на нашей памяти, но и сейчас от некоторых вопросов вдруг неизвестно почему содрогнется сердце честного человека,

– Паспорт с собой, – как-то чересчур четко, по-солдатски ответил Голова и вручил его начальнику отдела кадров.

Осторожненко долго разглядывал паспорт, всматривался в каждую страницу, поскреб в одном месте ногтем, даже понюхал обложку. Затем вперил взгляд в помещенную на паспорте фотографию, время от времени поднимая глаза и сравнивая лицо живого Алексея Федоровича с лицом на фотографии.

– Ясно, – сказал Осторожненко и положил паспорт на стол.

Каким-то особым чувством руководящего работника понимая, что здесь совершается необходимая и установленная кем-то процедура, Алексей Федорович молчал, ожидая, что произойдет дальше.

– Так вот, товарищ Голова. Есть у нас идея направить вас в научно-исследовательский институт.

– Секретный? – быстро спросил Голова, почувствовавший знакомый запах нового назначения и моментально забывший все свои страхи.

– А почему, собственно, это вас интересует? – Осторожненко метнул на него быстрый, почти реактивный взгляд.

– Секретный, Геннадий Степанович, в газетах не критикуют. Если что, то без опубликования в печати…

С той секунды, когда Голова понял, что его вызвали для нового назначения, у него исчезло унизительное чувство страха и неловкости и возникло то очень тонкое и осторожное чувство панибратства, которое, с одной стороны, не шокирует вышестоящего начальника, с другой – создает иллюзию независимости и самостоятельности.

Его направляют в научно-исследовательский институт. Такого еще не было! С тех пор как Алексей Федорович сменил спецовку на костюм, ему не раз приходилось менять место работы. Только за последние пять лет он успел быть диспетчером производства, заведующим инструментальным складом, связным по согласованию графика работ отдельных прорабств, начальником производственно-технического отдела, агентом по согласованию и планированию. Полтора года тому назад его неожиданно выдвинули на руководящую работу. Сделавшись директором проектно-монтажного управления, Голова понял, что стал медленно и равномерно вращаться по номенклатурной орбите. Каждое новое назначение вселяло в него чувство уверенности в своей незаурядности. Если в первые годы он испытывал естественную робость перед незнакомым предметом, то затем понял, что нет ничего более несложного, чем руководить каким-нибудь учреждением. Пошли его сейчас Осторожненко художественным руководителем Большого театра или главным терапевтом Российской Федерации, Алексей Федорович, не дрогнув, стал бы у кормила и повел вверенных ему людей вперед, к новым победам. Тем не менее он все же не думал, что новое повышение так быстро произойдет.

В городе абсолютно никто не знал, чем занимаются люди в желто-зеленом здании института. Не знали этого и сами его работники. Он имел одиннадцатую степень секретности, требовавшую, чтобы вся проделанная за день работа к вечеру сжигалась в особых каминах, право доступа к которым имел только директор и председатель местного комитета.

Было еще много строжайших правил, обязательных для каждого сотрудника. Так, например, работать с логарифмической линейкой разрешалось только в присутствии двух свидетелей, арифмометр после каждого оборота разбирался на составные части, просматривался и собирался снова.

Месяц тому назад, когда умер директор этого института, его хоронили совершенно секретно, без оркестра, без гражданской панихиды, предприняв ряд предосторожностей. В "Вечернем Периферийске" на следующий день появилась заметка о том, что директор вовсе не умер, а слухи о его смерти есть результат обывательских разговоров и западной пропаганды. Даже родственников, которые опускали его гроб в могилу, удалось убедить в том, что это недоразумение.

Теперь Алексей Федорович твердо знал, что его прочат на место скоропостижно скончавшегося директора.

– Народ там тяжелый, – сказал Осторожненко, как бы посвящая Голову в его новый сан – академики, профессора, доценты. Подготовка слабая. Бывают случаи дружбы, приятельских отношений, групповщины. Работы много.

– А я работы не боюсь, Геннадий Степанович, – бодро сказал Голова, с трудом сдерживая подступившую к горлу радость.

– Разговорчики бывают. Восхваление зарубежной науки и техники. Эдисон, Дарвин, Эйзенштейн…

(В те годы в Периферийске не все еще точно знали фамилию великого физика, часто путая ее с фамилией великого кинематографиста.)

– Как исполняющий обязанности директора будете отвечать за людей, – продолжал Осторожненко и, посмотрев на Алексея Федоровича взглядом, выражавшим сразу и начальственную благосклонность и отеческое беспокойство, спросил:

– Я думаю, справитесь, товарищ Голова?

– Смешно говорить. Я еще когда монтером работал и то видел – Эдисон тут совершенно ни при чем. Лампочки отечественные, шнур отечественный…

Тут Алексей Федорович совершенно пренебрег субординацией и, перегнувшись через стол, уже совсем по-свойски обратился к начальнику отдела кадров:

– Один вопрос, Геннадий Степанович. Должность номенклатурная?

– А какое это имеет значение? – спросил Осторожненко.

– Я, Геннадий Степанович, привык мыслить перспективно… Рядовой работник горит за невыполнение плана. Работник покрупнее горит как несправившийся. Рядовой руководящий имеет формулировку "не обеспечил"… А номенклатурный… Номенклатурный может дом поджечь, а снимается "в связи с переходом на другую работу"… Мне, Геннадий Степанович, уже не восемнадцать лет, мне уже с другой формулировкой несолидно.

Очевидно, сила анализа, заключенного в этой фразе, и полная доверительность, с какой она была произнесена, сыграли свою роль. Геннадий Степанович Осторожненко достал из кармана брюк большую связку ключей, отыскал в ней старинный, замысловатый, с пятью бороздками ключ и молча стал открывать тяжелую дверь сейфа. Алексей Федорович понимающе опустил глаза, дабы не увидеть случайно чего-нибудь такого. Осторожненко извлек из сейфа толстую желтую папку, на которой стояла четырехзначная цифра с дробью. Заперев сейф, он сел за стол, положив папку перед собой, перелистал несколько страниц, затем снова встал, снова открыл сейф и, совершив все операции в обратном порядке, вернулся на место.

– Должность у вас номенклатурная, – сказал он, – требует ученой степени. Но люди у нас растут, а анкета у вас прекрасная: сестра утонула, брат погиб, родители умерли. Чего уж лучше!.. Значит, справитесь?

– Справлюсь, Геннадий Степанович.

– Ну, – сказал Осторожненко, вставая и протягивая через стол руку, – желаю успеха. Если что нужно, подскажем, посоветуем…

Вероятно, соблюдая традиции повествования, следовало бы написать, что, когда Алексей Федорович вышел на улицу, ему хотелось петь. Но это было не так. Алексею Федоровичу не хотелось петь. Нет! Ему хотелось руководить!

Из всех человеческих страстей эта страсть остается самой неизученной. Воспет великими поэтами прошлого и настоящего любовный пыл сердец, созданы могучие образы великих любовников, прелюбодеев, поэтов, безумцев. Запечатлены навеки фигуры знаменитых фанатиков, скупцов, полководцев, преступников. Остались навсегда в истории портреты гениальных философов, зодчих, пророков, прорицателей. Но где отражена хотя бы бегло эта великая страсть к руководству? Кем нарисован хоть приблизительно сложный образ местного руководителя с его готовностью, не задумываясь, начинать любое предприятие, с его огромным опытом в деле даваемых обещаний, с его умением рапортовать начальству и давать проборку подчиненным, с его неукоснительным прямолинейным движением к поставленной цели?

Где отражена эта беззаветная служба, с ее трудностями, опасностями, постоянным риском получить строгача, с неожиданными поворотами, вечной неизвестностью – служба, полная приключений, головокружительных взлетов и катастрофических падений? Кем описано это умение отказаться от всех земных радостей: книг, театра, музыки, любви, – во имя увеличения вала промышленного производства?..

О, сколько их, неизвестных местных руководителей, падало с невообразимой высоты, чтоб потом медленно, ступенька за ступенькой снова подниматься вверх? И что это за жажда такая? Что за странный порыв? Что за стремление давать установки, указывать, направлять, нацеливать?

Да и к чему это, если они лишены простой возможности пройтись пешком по улице, зайти в киношку, съесть эскимо? Кто обрек их на эту несчастную необходимость видеть в людях только посетителей, клиентов, сотрудников, смежников, подрядчиков или заказчиков, а в каком-нибудь концерте Рахманинова – лишь мероприятие по обслуживанию населения летним отдыхом?..

Но все эти рассуждения не имеют никакого отношения к мыслям, которые обуревали Алексея Федоровича Голову, когда он, покинув отдел кадров, вышел на Большую Садовую улицу и остановился у желто-зеленого здания, где ему с завтрашнего дня предстояло начать новое движение по номенклатурной орбите.

Глава вторая

Аркадий Матвеевич Переселенский был исключен из пятого класса 1-й мужской гимназии в городе Мелитополе не за участие в подпольном марксистском движении. Неизменная и устойчивая двойка по алгебре и несколько высокомерное отношение к роли глагола в русском языке обеспечили ему другую формулировку. Аркадий был исключен за неспособность. Тем не менее факт исключения из дореволюционной гимназии он сумел гордо пронести сквозь годы революционных бурь и пятилеток.

Человек, в сущности, никогда не знает, в чем заключается его высшее предназначение, где ждет его настоящая слава. Подчас общепринятые представления о некоем уровне цивилизации, необходимом человеку нашего времени, оказываются наивными и старомодными. И действительно, закончи Аркадий Матвеевич 1-ю мужскую гимназию в городе Мелитополе, он стал бы в лучшем случае горным инженером (один его соученик стал горным инженером) или врачом-гинекологом (другой его соученик стал врачом-гинекологом). Будь он вполне грамотным человеком, прочитавшим в юности "Дворянское гнездо", "Камо грядеши", "Мцыри" и "Каменщик, каменщик, в фартуке белом", ходившим на гастроли Шаляпина и спорившим за обедом об эмансипации женщин, он стал бы скорее всего рядовым служащим – одним из той беззаветной армии, которая в 8.30 утра гирляндами свисает с трамваев и автобусов, в час дня разворачивает завернутые в газету бутерброды и в девять спешит на второй сеанс новой кинокартины.

Но именно малограмотность и очень приблизительное знакомство с основными законами человеческого общежития привели к тому, что Переселенский пошел по пути избранных. Неумение заняться каким-либо одним делом заставило его заняться многими делами, отсутствие конкретной специальности делало универсалом. Уже в 20-е годы нашего столетия Аркадий Матвеевич был представителем какой-то сырьевой базы с очень большими полномочиями. В его портфеле находились бланки, накладные и большой блокнот с фирменным штампом, в кармане френча хранилась круглая печать такого размера, что ей, пожалуй, следовало бы храниться скорее в кобуре от парабеллума. Мы не можем точно сказать, в чем заключалась работа Аркадия Матвеевича в те годы и какое именно сырье заготовляла вышеуказанная база, но через несколько лет в деловых кругах Мелитополя и других городов Аркадий Матвеевич считался знающим заготовителем, гибким человеком, оперативным работником, толковым организатором. Его ценили, ему предлагали переменить службы, его переманивали, как центра нападения модной футбольной команды. Идя навстречу дирекции вновь открываемой конторы "Садовод и огородник юга", Аркадий Матвеевич сменил таинственное прозаическое "сырье" на романтический мир трав, цветов и субтропических фруктов. Вскоре он прославился как крупный специалист по двудольным растениям, как знаток жидких подкормок и как инициатор республиканского семинара по овощехранению.

Надо сказать, что здесь впервые проявились педагогические способности Аркадия Матвеевича, ибо он вел на семинаре курс под общим названием «Овощеведение», составивший потом основу учебника того же названия, в котором впервые со всей решительностью было сказано, что по количеству кислорода в воздухе наша страна занимает первое место в мире.

Нельзя сказать, однако, что Аркадий Матвеевич Переселенский целиком посвятил себя научной и педагогической деятельности. Как полководец, ушедший на покой и пишущий мемуары, почувствовав опасность, снова надевает походную шинель, так и Аркадий Матвеевич время от времени возвращался к административно-деловой жизни общества, совершая операции поистине грандиозные и по замыслу, и по исполнению.

Так, например, когда в Ленинграде стало плохо с мимозами, Переселенский организовал эскадрилью самолетов АНТ-9 для вывозки этого необходимейшего цветка с южных широт на берега Северной Пальмиры.

Хрупкие желто-зеленые веточки были запрессованы в ящики от шпиндельных станков, которые Аркадий Матвеевич сумел достать на местном механосборочном заводе, отчего мимозы превратились в некое цветочное филе и продавались в Ленинграде не букетиками, а скорее пластами. Для распродажи вывезенных на север цветов Аркадий Матвеевич мобилизовал группу цыган, живущих в Ленинграде, которые в перерыве между двумя выступлениями в ресторане "Астория" с успехом провели эту весеннюю кампанию. А то обстоятельство, что жители города Харькова в течение трех суток были лишены возможности полететь самолетом в город Адлер, компенсировалось тем, что часть жительниц города Ленинграда получила 8 Марта первые весенние цветы, нежно пахнувшие тавотом и машинным маслом.

Оборот с мимозами дал возможность Аркадию Матвеевичу почувствовать себя твердо на ногах и вскоре после этого он вступил в первый законный брак с Аллочкой Беневоленской, с которой прожил четырнадцать месяцев в мире и согласии, после чего переехал в другой город, в связи с чем потерял возможность с ней видеться, а писать было некогда, так как Аркадий Матвеевич в это время уже работал младшим научным сотрудником общества по распространению политических и научных знаний.

Конечно, это были не золотые прииски. Ничего похожего на операцию с мимозами здесь представить себе нельзя было, но зато это была вполне уважаемая интеллигентная работа. По совету председателя местного отделения общества по распространению товарища Сугубова он прочитал переписку Маркса и Энгельса, цикл лирических стихов Степана Щипачева и составил доклад "Любовь, дружба и семья". В качестве отрицательного примера он упоминал Аллочку Беневоленскую, называя ее "одна особа" и приписывая ей стяжательство, приступы неоправданной ревности – черты, которые, как говорил Аркадий Матвеевич, "очень редко, кое-где, но все-таки иногда еще, чего греха таить, встречаются…".

В конце Аркадий Матвеевич призывал аудиторию воспитывать в себе высокие моральные качества, по мере возможности следовать великим образцам пламенной любви и заканчивал цитатой из Щипачева насчет верности своей законной жене.

Учитель русской словесности 1-й мужской гимназии города Мелитополя вряд ли бы узнал в этом высоком, плотном, начинавшем седеть мужчине ленивого и тупого ученика, умудрившегося однажды написать четыре "и" в слове "электричество".

Универсальные способности лектора споспешествовали тому, что через полгода он включил в свой репертуар еще две темы: "Полезные ископаемые Урала" и "Есть ли на свете Бог?". Пользуясь тем, что бога нет, он довел количество своих выступлений до пятидесяти в месяц, что в конце концов дало ему возможность вступить во второй законный брак с Жоржеттой Тиволи – артисткой гастролировавшего весной цирка ("Воздушные гимнасты – Проспер и Жоржетта Тиволи! Полет под куполом цирка").

Жоржетта познакомилась с Аркадием Матвеевичем в городском лектории, куда забрела однажды, будучи свободной в связи с запойным периодом, в который неожиданно вступил ее брат Проспер. Девушка тут же решила, что задаст действительному члену общества по распространению политических и научных знаний вопрос: "Что делать, когда мужчина не обращает на тебя внимания?", имея в виду шпрехшталмейстера Орехово-Зуевского цирка, где она была недавно на гастролях.

Аркадий Матвеевич впоследствии никак не мог вспомнить, как случилось, что выходя после прочитанной лекции, он оказался рядом с прехорошенькой Жоржеттой, а когда очнулся, выяснилось, что он уже на ней женат. Он вполне мужественно держал себя и тогда, когда, сидя в директорской ложе, наблюдал за своей подвешенной к зубам Проспера супругой, не испытывая недостойного мужчины волнения за ее жизнь.

На свадьбе были артисты цирка, работники краевых плодоовощных организаций и служащие общества по распространению. Таким образом, только под утро, когда никто уже не мог связать ни слова, гости сумели найти общий язык.

Жоржетта Тиволи бросила цирк, стала именоваться по-прежнему Настей Убийбатько и родила любимому мужу сына Володю.

Но волею судеб Аркадий Матвеевич в это время оказался в городе Душанбе, и чрезвычайная загруженность помешала ему сообщить несколько утерявшей миловидность Насте свой новый адрес.

Научная и общественная деятельность утомили Аркадия Матвеевича. Ему было уже за тридцать, он решил сменить шумную жизнь государственного учреждения на тихую обитель промкооперации.

Артель, которой руководил Переселенский, занималась изготовлением матрешек. С приходом Аркадия Матвеевича производство матрешек из лоскута приобрело настоящий масштаб. Теперь куклы изготовлялись из парчи, панбархата и шелка, отделывались голубым песцом или серебристой лисой. Покупатель получал одновременно инструкцию, написанную главным инженером артели в стиле самых лучших проспектов и каталогов: "Для сохранения температуры заварки чайника, следует матрешку за талиевую часть (рис. 1а) поднять кверху на высоту 65 см и опустить на чайник так, чтобы юбочная часть (рис. 1б) расположилась по радиусу 25 см. После использования заварки матрешка снимается с чайника в обратном порядке. Избегайте соприкосновения матрешки с горящими и раскаленными предметами! О всех неполадках сообщайте артели "Промкукла" Душанбе, почтовый ящик 2456. Гарантия на 6 месяцев!".

Теперь мы вынуждены извиниться, как это делал Бальзак, приступая к описанию дисконтирования векселей и других банковских операций, ибо собираемся изложить основной принцип товарооборота, связанный с изготовлением куклы-матрешки.

По условиям заключенного с артелью договора бригада надомников должна была в течение месяца изготовить 100 штук матрешек и сдать их в торговую сеть. Торговая сеть должна была матрешек продать, после чего бригада надомников, получив материал, приступала к изготовлению следующей сотни матрешек. Эта партия в свою очередь поступала в магазин, и цикл, таким образом, повторялся.

Если заглянуть в отчетные документы тех лет, мы увидим, что план артели перевыполнялся ежемесячно на 350–400 %, за 2 года было выпущено в продажу и реализовано свыше 8 тысяч матрешек. Артель трижды держала вымпел профсоюза швейников. У недоверчивого и дотошного читателя может возникнуть вполне закономерная тревога по поводу столь повышенного интереса рабочих, служащих и интеллигенции к старой купеческой матрешке. Недоверчивый читатель прав.

За все время своего существования артель "Промкукла" изготовила всего-навсего 100 матрешек, которые сдавались в магазин, затем покупались самими надомниками, снова сдавались в магазин и т. д. Таким образом, одна и та же партия кукол вращалась по кругу, делая иногда до четырех оборотов в месяц, а дефицитные материалы – парча, бархат и отделочный мех уходили по другому кругу, не столь широко известному.

Мысль, пришедшая в голову Аркадию Матвеевичу, по простоте была адекватна открытию закона земного тяготения или изобретению колеса (колесо, пожалуй, точнее передает самый дух этого замысла). Операция "Матрешка" намного превосходила операцию "Мимоза" по широте, остроумию и глубокому проникновению в психологию руководящих торговых организаций.

Очевидно, когда поэт писал про "охоту к перемене мест", он имел в виду главным образом работников торговли. И ничего удивительного в том, что Аркадий Матвеевич вскоре после матрешкиной баталии оказался в Ростове-на-Дону, где вступил в третий законный брак с гражданкой Авдотьей Кармелюк – кубанской казачкой, занимавшей должность заместителя директора ОРСа номерного завода.

Авдотья Кармелюк влюбилась в Переселенского сразу, без какой бы то ни было преамбулы. Увидев его, она поняла, что не зря хранила нерастраченными заложенные в нее горячими предками возможности. Сжатая в течение сорока двух лет пружина ее темперамента распрямилась и ударила Аркадия со страшной силой.

В Ростове Аркадий Матвеевич устроился в учреждение, снабжавшее научные лаборатории измерительной аппаратурой и имевшее такое длинное название, что, когда директор по телефону произносил его по буквам, это занимало половину рабочего дня.

Широких комбинационных возможностей здесь не было, дело ограничивалось небольшими операциями с тарой. Иногда, вспоминая свою прошлую научно-педагогическую деятельность, Аркадий Матвеевич пытался выступать на общих собраниях, поднимая вопросы учебы и идейно-воспитательного характера, но это почему-то не производило особого впечатления. Даже написанная для технического журнала статья под названием "Работа измерительных приборов в условиях буржуазной действительности" была возвращена со странным предложением больше не обращаться в редакцию.

Когда началась война, Аркадий Матвеевич был назначен ответственным по эвакуации лабораторной аппаратуры на Урал, куда вылетел, не успев даже попрощаться с женой. Впрочем, справедливость требует отметить, что на этот раз брак был прерван не по вине Переселенского.

Аркадий Матвеевич был затем мобилизован, всю войну прослужил в армии, где прослыл опытным интендантом и хорошим мужиком.

Если придерживаться шахматной терминологии, то за время своей интендантской службы Аркадий Матвеевич провел немало интересных, остроумных и изящных комбинаций. Но делом, по-настоящему достойным, стоящим на уровне операций "Мимоза" и "Матрешка", была операция "Ладан".

Демобилизовавшись после войны, он привез с собой не машину "оппель-лейтенант", не приемник "блаупункт" и даже не часы "омега". Он привез ладан. Двадцать пять килограмм ладану.

Неискушенный в торговых сделках читатель, вероятно, поинтересуется, на кой черт нужен был демобилизованному воину ладан, спрос на который в нашей стране, начиная с 1917 года, непрерывно падал.

Однако оказалось, что смысл всей операции как раз и заключался в том, что в нашей стране нет ладана. Продукт этот на корню закуплен Спасо-Шуваловской церковью, где как раз проходили летнюю практику студенты Ново-Афонской духовной семинарии, и ладан им нужен был до зарезу. Цена была назначена Переселенским безбожная, но Епархиальное Управление утвердило расход, соответственно завысив в дальнейшем церковные требы.

Со стороны работников культа никаких неприятностей не предвиделось, но неверующий следователь ОБХСС заинтересовался этим делом.

Аркадия Матвеевича спасла лишь удивительная находчивость адвоката, который под одобрительные аплодисменты жен подсудимых сказал:

– Граждане судьи!.. Мой подзащитный привлечен по статье уголовно-процессуального кодекса за спекуляцию, которая с юридической точки зрения определяется как продажа тех или иных предметов, продуктов или материалов по цене, превышающей государственную…