Текст книги "Мы из будущего (СИ)"

Автор книги: Александр Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Сержант, лицо которого еще больше пожелтело, привстал:

– Ну, началось. Я к Демину.

В это мгновение осколок очередной мины завершил свой полет, напрочь срезав ему голову. Фонтан горячей крови обрушился на лежащего рядом Чуху. Тот вскочил на ноги, поднес к глазам омытые чужой кровью руки и заорал:

– Ааааааааа! Кровь! Кровь! Уберите ее с меня!

Раздался еще один взрыв. Чуха сделал несколько шагов, но споткнулся о голову сержанта и вновь упал на дно окопа:

– Кровь! Снимите ее с меня! Мама!

Нина бросилась к нему, прикрыв своим телом. Чуха бился в истерике, пытаясь встать:

– Кровь! Мама! Мамочка!

Медсестра гладила его по слипшимся от крови волосам, с трудом удерживая:

– Тише. Тише. Скоро все пройдет. Сейчас ее смоем. Ну потерпи!

Чуха обмяк и, вцепившись в Нину, горько зарыдал. Медсестра гладила его, шепча на ухо ласковые слова. Наконец упала последняя мина, и наступила звенящая тишина. Обстрел закончился.

Борман присел на землю, прижавшись спиной к стене окопа. Череп не отрываясь смотрел на отрезанную голову сержанта, словно не понимая, как такое могло произойти, затем, согнувшись, отполз в сторону. Его вырвало. Емельянов привстал, снял пилотку и перекрестился. От обильно разлившейся крови поднимался едва заметный пар. Нина деловито осмотрела следопытов и, заметив кровь на бледном лице Бормана, спросила:

– Вы ранены?

– Где? – Борман машинально провел рукой по голове и вздрогнул. – Ничего не чувствую.

– Зацепило, наверно. Идти можете?

– Могу.

– Идемте со мной в медсанчасть.

Борман послушно пошел за Ниной. Емельянов с жалостью посмотрел на плачущего Чуху, присел рядом, обняв его за плечо:

– Ну, тише, сынко, тише. Не бойся. Вот будут у тебя сыны, какой ты пример им подашь? Закончится война, и спросят они тебя, папка, а как ты воевал? Знаешь, как важно детям гордиться своим отцом? Ты же сейчас их будущее защищаешь.

Спирт мрачно посмотрел на старшину:

– Как ты думаешь, отец, а потомки нам спасибо скажут?

– Спасибо надо заслужить, паря.

Чуха уткнулся в пропахшую потом гимнастерку старшины:

– Мне страшно. Я не хочу умирать.

– Всем страшно. – Емельянов кивнул в сторону тела сержанта. – Ты думаешь, он жить не хотел? И я хочу.

Некоторое время Емельянов молчал, затем продолжил:

– Но и те, кто дома нас ждет, жить хотят. И те, кто еще не родился, дети наши, внуки, должны иметь право на эту жизнь.

Емельянов встал и, схватив за ноги тело сержанта, потащил его за собой.

* * *

К полудню выглянуло солнце. Сразу стало жарко и душно. Грязная жижа на дне окопа густела. В траве жизнерадостно застрекотали насекомые.

Спирт, Череп и Чуха сидели в окопе молча. Делиться впечатлениями никто не хотел. Затянувшееся молчание прервал возвратившийся из медсанчасти Борман. Его волосы были вымыты, лицо казалось свежим и выражало легкое удивление. Он презрительно кинул чистую гимнастерку Чухе и сел рядом со Спиртом. Тот внимательно посмотрел на приятеля.

– Ну че, прибалдел?

– Заткнись.

Спирт мечтательно продолжил:

– А че, клевая телка! Такую бы…

Череп, обрадованный возможностью отвлечься, поддержал Спирта:

– Да, чикса на пять балов. Я бы ей тоже отдался – за стакан семечек.

– Вы моральные уроды… – Борман замолк, подбирая весомые аргументы.

– Ну… Слушаем, ты говори, – неожиданно спокойно сказал Чуха. Он с вызовом смотрел на Бормана, и в этом взгляде было нечто новое.

Борман обвел взглядом приятелей и, решив не провоцировать конфликт, примирительно закончил:

– Не лезьте не в свое дело.

– Я вот чего подумал. Если ее того… то ребенку будет шестьдесят лет. Прикиньте, сын отцу в отцы годится. Вот прикол. – Спирт рассмеялся, поддержанный Черепом.

Борман и Чуха переглянулись.

– Вы сами успейте родиться, идиоты, – зло оборвал смеющихся Борман.

* * *

К вечеру вновь стало холодно и сыро.

Чуха суетливо перебирался по окопам к медсанчасти, часто оборачиваясь, проверяя, чтобы никто из приятелей за ним не увязался. Он унял нервную дрожь и сорвал несколько полевых цветов, растущих по краю бруствера. Вдохнув в себя их пряно-горьковатый запах, он уловил в нем приятный оттенок полыни – так же пахли шея и волосы Нины. Чуха закрыл глаза, вспоминая обстрел, дикий, безумный страх смерти, охвативший его, и прикосновение рук этой девушки, ее ласковый шепот. Сейчас ему казалось, что именно она уберегла его от гибели. Чуха продолжал рвать цветы. В этой безумной, агрессивной среде войны неожиданно обретенная любовь казалась ему единственным спасением. То, что это именно любовь, он ни на минуту не сомневался.

Когда он подошел к палатке медсанчасти, дрожь по телу усилилась, сердце стучало часто и гулко. Перед собой он держал сдавленный потной ладонью букетик полевых цветов. Чуха завернул за брезентовый угол палатки и столкнулся нос к носу с Борманом, огибающим ее с другой стороны. Борман, в руке которого был букет чуть меньшего размера, мрачно посмотрел на соперника.

– А ты прыткий.

– Я поблагодарить хотел.

– Благодетель хренов. – Борман подошел к Чухе вплотную.

– А ты?

– Смотрю, успел смелости набраться. Я тебя, тля, меж пальцев разотру. Глаз на жопу натяну… Коршун ты плюшевый…

Чуха попятился:

– Борман, ты неправильно понял. Я же так… просто хотел поблагодарить.

Борман с размаху ударил Чуху кулаком по лицу. У последнего выпал из рук букет.

– Ты кого Борманом назвал, козлина? Какой я тебе Борман? Подставить меня хочешь? Забыл, где мы? Я для тебя – Сергей Николаевич, ты понял?

– Серега, перестань. Я все понял. Нет базара.

– Еще раз здесь увижу… – Борман поднес к носу Чухи увесистый кулак.

Чуха опустил глаза и стал растирать кровь по лицу:

– Да не нужна она мне.

– И запомни, на войне всякое может случиться. Я тебя предупредил. А теперь пошел вон. И пацанам молчок, а то…

– Все-все, понял. Уже ушел.

Чуха отбежал в сторону, обернулся, убедившись, что Борман зашел в палатку медсанчасти, сплюнул кровь и тихо, сквозь зубы, пробормотал:

– Это уж точно – всякое может случиться.

* * *

Череп не без удовольствия погладил затвор винтовки Мосина, отполированный мозолистыми руками предыдущих владельцев. Тяжелая и неприхотливая трехлинейка была основным оружием рядового состава Красной Армии. Череп старался не задумываться о судьбах тех, кто держал ее в руках раньше, только отметил про себя, что, судя по видавшему виды прикладу, прежних владельцев было немало.

Рядом сидели жующий травинку Спирт и шепчущий молитву Чуха. Прижавшись щекой к стене окопа, то ли спал, то ли забылся Борман.

Медленно тянулись последние минуты перед атакой. Череп вдохнул в себя тревожный сырой утренний воздух, смешанный с табачным дымом курящих самокрутки солдат. Чуха перестал молиться.

– Я не смогу.

Спирт выплюнул травинку:

– Пристрелят же, дурак.

– Не смогу я.

Череп ободряюще посмотрел на Чуху.

– Ну и оставайся здесь… Там же обрыв и озеро. Метров сто пробежать – и мы дома.

– Дома… Ты их пробеги вначале. – Спирт постучал сапогом по прикладу.

Борман открыл глаза.

– Чего вы его уговариваете, пусть остается. Может, тут ему больше нравится. Пусть Родину защищает.

Чуха поднял глаза к светлеющему, розовому небу.

– Утро-то какое ласковое, доброе. Как глупо так умирать.

– Да закрой же ты пасть, и без тебя тошно.

Над позициями взлетела осветительная ракета. Ее жидкий свет был едва виден в утренних лучах солнца.

Командир взвода Демин встал в полный рост и громко закричал:

– За Родину! За Сталина! В атаку! Ура!!!

На дно окопа полетели недокуренные самокрутки. Солдаты с протяжным воем поднялись в атаку, вразнобой крича жидкое «ура».

В окопе остались только следопыты и Демин. Некоторое время взводный, моргая, смотрел на следопытов, и стало очевидно, что этот девятнадцатилетний мальчишка боится не меньше, чем они. Демин направил на следопытов наган. Его рука дрожала.

– Вперед! Застрелю!

– Бежим! – выдохнул Борман.

Не сговариваясь, следопыты вылезли из окопа и побежали вперед с протяжным криком: «Ааааааааа».

Бежали пригибаясь, держа винтовки наперевес. Рядом бежал Демин. Крики солдат тонули в утренней тишине открытого пространства и казались неуместными, пока не раздалось тяжелое уханье крупнокалиберного пулемета. В несколько секунд мир преобразился. С немецких позиций открыли плотный огонь, засвистели пули, послышались взрывы снарядов.

Взвод залег на землю. Атака захлебывалась. Оказавшийся впереди других следопытов Борман обернулся, чувствуя что-то неладное – ему в спину целился Чуха, залегший метрах в десяти сзади. Они встретились взглядами, Чуха нервно облизнул губы и медленно отвел винтовку в сторону.

Обстрел усиливался. Пули ложились рядом с вжавшимися в землю следопытами. Очевидность того, что атака бессмысленна, росла с каждой секундой. Часть солдат, лежащих впереди, встала и побежала обратно. Многие из них снова падали на землю уже убитыми или ранеными. Спирт и Борман мелкими перебежками тоже побежали в сторону окопа.

Череп пополз назад. Мимо пробежал Демин, на лейтенанте не было фуражки. На мгновение он остановился, обернулся и посмотрел на Черепа. В этот момент Череп увидел, как спину младшего лейтенанта с глухим ударом прошили две крупнокалиберные пули. Демин вздрогнул, опустился на колени и упал на живот рядом с Черепом. Захлебываясь от недостатка воздуха и от боли, лейтенант открыл рот:

– Я не струсил… Ты видел – я не струсил. Больно-то как, мамочка… Мама.

Слабеющей рукой Демин достал из планшета исписанный сложенный лист и протянул его Черепу.

– Передай, пожалуйста, ма…

Демин замолчал, взгляд его застыл, сохранив выражение удивления и страха. Череп схватил листок. Уголок оторвался, оставшийся зажатым пальцами Демина. Череп быстро добрался до окопа. В нем уже были Борман, Спирт и Нина.

Неожиданно раздались истошные крики Чухи, залегшего в воронке в пятнадцати метрах от траншеи:

– Помогите! Пацаны! Умоляю, помогите! Меня же убьют.

Нина перевалилась через бруствер окопа и поползла к паникеру.

Плотность огня возрастала. Борман, высунувшийся из окопа, закричал ей:

– Дура, вернись, убьют же… Нина, стойте!

Спирт посоветовал:

– Ты голову-то убери, а то пуля в башка попадет.

– Нина, вернись, я прошу тебя! – продолжал кричать Борман.

Череп, тяжело дыша, уставился немигающим взглядом на письмо Демина с оторванным уголком.

Пулеметная очередь пробежала по брустверу, подняв пыль рядом с головой Бормана. Он быстро опустился на дно окопа.

* * *

Чуха затравленно смотрел на медсестру. Нина, не заметив видимых повреждений, перевернула Чуху на спину:

– Куда ранило?! Миленький, не волнуйся, сейчас перевяжем.

Чуха молча смотрел прямо в глаза Нине, которая склонилась над ним. Невольно он вспомнил, что именно такой оттенок голубого цвета он безуспешно искал, когда рисовал глаза ангела в работе, посвященной окончанию художественной школы. Под этим взглядом страх таял, и его сердце наполнялось любовью с горькой примесью стыда за свое малодушие.

– Вы не ранены, – не без укора сказала Нина.

Чуха отвел взгляд в сторону. По его щеке соскользнула слеза.

Рядом раздался взрыв. Нина машинально прикрыла собой солдата от летящих комьев земли. Затем села рядом, встряхивая с волос песок и пыль.

– Надо выбираться отсюда.

Волна страха снова накатила на Чуху.

– Я не могу.

– Миленький, ну давай, не бойся. Давай вместе.

Не дожидаясь ответа, Нина взяла его за руку и потянула за собой к краю воронки.

* * *

Нина с Чухой перекатились через бруствер и упали в окоп. Тут же подбежал Борман и помог запыхавшейся девушке подняться.

– Я думала, он ранен. Ладно, мальчики, побегу дальше, работы много.

Медсестра быстро прошла дальше по окопу, и следопыты снова остались одни. Чуха затравленно смотрел на товарищей. Сквозь запах пороха и гари все явственней ощущался запах человеческих фекалий.

– Что-то дерьмом запахло, – принюхался Череп.

– Теперь я знаю, зачем солдату сапоги: чтобы говно из него не вытекало. – Спирт похлопал Чуху по плечу и добавил: – Что, «адреналин стекал в ботинки»?

В ответ никто не рассмеялся. Раздался особо сильный взрыв. Следопыты невольно выглянули. Воронка, в которой прятался Чуха, стала еще шире, в нее медленно опускалась поднятая взрывом пыль. Чуха позеленел и, шатаясь, побежал в сторону медсанбата.

Череп опустил взгляд на письмо лейтенанта, которое продолжал держать в руке. Неожиданно он сказал:

– Передам. Обязательно передам…

– Я войну по-другому представлял. А оказалось – сплошная антисанитария и дерьмо… – Спирт сплюнул.

* * *

Откинув грязный брезент в сторону, Чуха осторожно вошел в палатку медсанбата. Матерчатая перегородка делила ее на две части: приемную и палату, в которой лежали раненые. У входа в палату на ящике от снарядов сидела Нина и ловко сматывала в мотки стираные бинты. Пахло лекарствами, кровью и немытыми человеческими телами.

Чуха нервно оглянулся, кроме него и медсестры в приемной никого не было.

– Нина, вы знаете, у меня, похоже, пищевое отравление… У вас от живота ничего нет?

– Вы не обижайтесь, но это не отравление, у вас просто очень чувствительная нервная система. – Девушка вежливо, с пониманием улыбнулась.

– Как это верно вы подметили. Я, знаете, ведь художник. Вернее, до войны им был. Натура творческая, и…

– Да?! А я до войны в театральный поступать хотела.

– А я как вас увидел, так сразу и подумал. Из вас получится замечательная актриса. Вы вся такая возвышенная, неземная. Ангел… У вас такие руки изящные. Нежные. Признаюсь честно, я красивее рук не видел. – Неожиданно для самого себя Чуха дотронулся до кисти девушки.

Все так же вежливо улыбаясь, Нина отдернула руку.

– А что вы рисуете? – поинтересовалась она.

Чуха загадочно улыбнулся, собираясь сказать нечто весомое, – и в приемную зашел Борман; он нес ведра с водой. Чуха замолчал на полуслове.

– Что, дурная голова трусам покоя не дает? – Борман посмотрел на Нину: – Ниночка, вы меня извините, но мне с этим бойцом Красной рабоче-крестьянской армии поговорить надо.

Борман поставил ведра и, зло улыбнувшись, положил руку на плечо Чухе.

– Выйдемте, товарищ!

– Серега, ты чего? – Чуха попятился, уперевшись спиной в столб, удерживающий купол палатки.

– Мальчики, не деритесь!

– Ну что вы, Ниночка, мы же интеллигентные люди, – успокоил Нину Борман, а затем подтолкнул Чуху из палатки.

За перегородкой раздался приглушенный стон. Нина вскочила с ящика и бросилась в палату. Борман, продолжая улыбаться, еще раз жестом предложил Чухе выйти. Надежды на мирный финал встречи таяли. Чуха медлил, подбирая объяснение визиту.

Очутившись за брезентовым пологом, они нос к носу столкнулись с Черепом и Спиртом.

– Вот вы где, – сказал Череп, заметив бледную физиономию Чухи.

– Ну, я вашей нервной системе поражаюсь. У нас тут, как бы между прочим, война, а они романы крутят. – Спирт подмигнул Черепу.

– «До тебя мне дойти нелегко. А до смерти четыре шага», – напел Череп. – Да тут любовью пахнет.

– Вас еще не хватало, – поморщился Борман, оттаскивая Чуху в сторону. Влюбленный художник с мольбой смотрел на конкурента, но последний был непреклонен: – Я тебя предупреждал?!

– Не надо.

– Надо.

Борман резко ударил Чуху по лицу, но оттого, что тот ожидал нападения и отскочил, удар получился смазанный. Однако Чуха с готовностью упал и закрыл лицо руками.

– Э-э-э, пацаны, лучше места не нашли? Не дома. Проблем и так выше крыши, – оглядевшись по сторонам, заметил Спирт.

– И лежачего не бьют, – добавил Череп.

– По лежачим ходят и об них вытирают ноги. – Борман отвесил пинка Чухе и, похоже, остался доволен его унижением. – Вставай, больше бить пока не буду.

– Давайте отложим разборки до возвращения. Еще друг с другом бодаться будем. – Спирт помог встать Чухе: – Между прочим, нас за вами старшина послал.

– Чего ему надо? – спросил Борман.

– Чего надо, он тебе сам скажет.

– Вроде как помочь просил, – пояснил Череп.

Следопыты зашагали на передовую. Борман не удержался и отвесил пинка идущему впереди Чухе.

– Да! Еще раз увижу, что целишься мне в спину, голыми руками задушу, гнида.

* * *

Пригнув головы, следопыты зашли в землянку, в которой еще вчера их принимал Демин. Теперь на его месте сидел Емельянов. Даже в полумраке было заметно, что лицо старшины сильно покраснело.

– Вызывали? – морщась, спросил Борман.

Медленно подняв помутневшие глаза на вошедших, Емельянов кивнул на кружки и флягу, стоящие на грубо сколоченном дощатом столе.

– Не стойте, садитесь. Помянем ребят…

Сидеть было не на чем. Следопыты просто обступили стол. Емельянов разлил остатки спирта по кружкам.

– Столько человеческих жизней эта война жрет… Совсем мальчишки, и пожить-то толком не успели. А все жрет и жрет. – Он стукнул кулаком по столу.

– Да, жалко ребят, – согласился Борман.

Раскачиваясь, старшина поднял свою кружку. Рука его дрожала.

– Они своей жизнью купили право на жизнь для других, понимаете… Вот такая арифметика.

Следопыты согласно закивали.

– Помянем их души. Наше дело правое – враг будет разбит. Будем бить гада до последней капли крови.

Емельянов залпом выпил спирт. Следопыты последовали его примеру. Чуха поперхнулся, зайдясь в кашле.

– Вы вроде земляки командиру, – вздохнул старшина. – Он же моложе вас был. Вторую неделю на фронте. Во время первой атаки он не смог поднять солдат. Не смог – страшно! Карпенко ему предупреждение сделал. Еще раз подобное – и под трибунал. А сегодня была его вторая атака. Он смог… Мальчишка совсем. Каждый день маме писал.

Емельянов закурил.

– Такое дело, бойцы. Нашего лейтенанта и тела тех, кого удалось с поля боя забрать, надо захоронить.

* * *

У едва заметной тропы возле трех высоких сосен следопыты отработанными движениями рыли могилу. Почва была песчаной, и работа продвигалась быстро. Рядом лежали тела Демина и двух солдат, которых удалось вытащить с поля боя. Переводя дыхание, Спирт облокотился на черенок лопаты.

– Интересная штука жизнь. Там разрывали, здесь закапываем. Где смысл?

Борман кинул взгляд на убитых.

– Слушай, ты, философ, как вариант, прикинь, чей ты череп тогда в блиндаже в руках держал?

– Решил меня попутать? Да хоть и свой, какая разница?

Чуха поднял глаза к безоблачному небу.

– Надо что-то делать, еще чуть-чуть – и я с ума сойду.

– Решили же, прорываемся к озеру – и домой, – зло процедил Спирт.

Он подошел к телу Демина, схватил за ноги и потащил его к могиле.

Череп бросил лопату в сторону:

– Слушай, Спиртяга, у тебя сердце есть?

– Ты это к чему?

– К тому, что человеком надо быть.

– Не тебе мне мораль читать. Что-то не припомню, чтобы ты тогда о них переживал. Все, помню, заразиться боялся и о деньгах думал.

– Я, конечно, такая же скотина, как и ты, но если еще раз хотя бы одно слово плохое про них скажешь – пасть порву.

Неожиданно Чуха сдавленно всхлипнул и опустился на колени. Спирт и Череп оглянулись и замерли. Из сосняка к ним медленно приближалась пожилая женщина в простом ситцевом платье с глиняным кувшином в руках.

Спирт перекрестился.

– О боже, я все понял – это она во всем виновата! Из-за нее все!

Нижняя челюсть Чухи задрожала. Упав на колени, он пополз к женщине.

– Мать, прости. Я больше не буду. Прости, мать. Прости нас всех.

Женщина в недоумении попятилась назад.

Спирт, схватив лопату, сделал шаг в ее направлении, но Борман ловко подставил ему подножку. Спирт упал. Борман навалился на него, придавив к земле.

– Полежи пока, философ. Разобраться надо, а то наломаешь дров.

Чуха, не переставая креститься, подполз к женщине и стал тыкаться губами в ее руку, пытаясь поцеловать сухую, морщинистую кисть.

– Матерь Божья, не наказывай нас. Прости нас, грешных. Готов нести любое наказание, только верни меня. Клянусь жить праведно, в монастырь пойду, если надо. Только спаси!

Женщина свободной рукой стала отталкивать Чуху, но он был неумолим. С другой стороны к женщине подполз Череп. Попыток прикоснуться к ней он не делал, зато усердно бил поклоны.

Борман встал с притихшего Спирта и подошел к ошеломленной крестьянке.

– Вы нас узнаете?

Женщина испуганно молчала.

Чуха, прижавшись к ее смуглой руке щекой, скулил:

– Матерь Божья, прости. Церкви служить буду, только верни.

Вторя ему, разрыдался Череп:

– Мама, прости. Я не буду больше.

– Да что с вами, сыночки? – запричитала наконец крестьянка. – Вы же комсомольцы. Пустите меня. Что вы делаете?! Я только молочком угостить хотела.

– Вы в каком году родились? – спросил ее Борман.

– В тысяча восемьсот семьдесят шестом… А что? Ну успокойтесь, родимые.

Борман решительно схватил Чуху за воротник гимнастерки и оттащил в сторону.

– Идиоты, это же не она… Та чуть ниже была. И немного старше. Что, рехнулись совсем? Ну сами посудите, если ей сейчас шестьдесят шесть, то в наше время все сто тридцать должно быть. Ну, встали с колен, убогие!

Женщина, ничего не понимая, переводила взгляд с одного на другого.

– Сыночки, милые, что с вами? Что я вам сделала?

Череп, попытавшись подсчитать в уме возраст женщины, наморщил лоб, затем устало встал с колен. Чуха протер губы тыльной стороной ладони, отряхнул галифе и укоризненно посмотрел на крестьянку. Женщина, стараясь улыбнуться, протянула кувшин с молоком.

– Намучились, сынки? Молочка попейте. Силушки прибавится…

Череп зло заметил:

– Пили уже. Знаем. И какие мы тебе сынки? Тоже мне мамаша нашлась!

– Ишь, на «сына» обиделся, – вздохнула женщина. – Да все вы дети земли нашей.

Она ссутулилась и понуро зашагала обратно. Прежде чем исчезнуть в соснах, крестьянка остановилась, словно что-то вспомнив, посмотрела еще раз на солдат, укоризненно качая головой, и освятила их православным крестом.

* * *

Держа на плечах лопаты, следопыты некоторое время постояли у холмика. Говорить прощальных слов никому не хотелось. Так молча и пошли от могилы. Один раз только Чуха обернулся и как бы про себя заметил:

– Им тут спокойно будет.

– Если какие-нибудь уроды, типа нас, не раскопают, – добавил Череп.

Через некоторое время они выбрались на грунтовую дорогу, по которой в обратную сторону от передовой двигались четыре противотанковых орудия на гужевой тяге. Непонятно было, как эти худющие лошадки умудрялись тащить за собой многотонное железо. О тяжелой судьбе скотины явно не задумывался упитанный солдат-артиллерист, сидевший, свесив ноги, на лафете последнего орудия.

– Тут и так оборона хилая, куда они пушки увозят? – заметил Череп.

– Тебе не все равно? – бросил Спирт.

– Эй, браток, куда вас? – спросил Череп у артиллериста.

– К соседям перебрасывают. Их здорово потрепало.

– Потрепало их! Блин, а если здесь танки попрут? Как мы тут воевать будем, они не подумали? Одними винтовками много не навоюешь.

Борман хлопнул по плечу Черепа.

– Пошли, Кутузов. Стратегия не наше дело.

* * *

Обедали возле тыловых траншей, прислонившись спинами к стволам чудом сохранившихся деревьев. В котелке Черепа ложка заскребла о дно. Он вскочил и направился к кухне.

– Пойду добавки попрошу.

– Кому война – а кому мать родна, – глядя в спину уходящему Черепу, заметил Спирт.

– Только бы на халяву пожрать. Это точно. У меня за троих ел, здесь за четверых жрет, – добавил Борман.

– Не понимаю, как он может? У меня тут вообще аппетита никакого, – с набитым ртом заметил Чуха.

Отойдя от своих подальше, Череп остановился у одинокой сосны. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никого рядом нет, он достал из кармана письмо Демина. Аккуратно развернув листок, начал читать вслух: «Дорогая мамочка, у меня все хорошо, не беспокойся за меня. Жив, здоров. Кормят здесь замечательно. Жаль, что не могу направить вам часть пайка. Ребята во взводе отличные. Меня как командира ценят и уважают. А вчера четверо ленинградцев прибыли, один из них с Посадской – так что вокруг все свои. Главное, береги себя, мамочка, со мной все будет хорошо. На нашем участке фронта тихо…»

Резкий хлопок по плечу оборвал чтение. Череп медленно обернулся. За его спиной стоял улыбающийся Спирт.

– Испугался, хе-хе. Не дрейфь – солдат ребенка не обидит. Че это у тебя?

Череп некоторое время медлил с ответом и затем осторожно сказал:

– Письмо вот лейтенант просил передать.

– «Письмо мертвого человека», – рассмеялся Спирт. – Забавно. Дай глянуть.

Не дожидаясь разрешения, Спирт ухватился двумя пальцами за край письма.

– Отвали, – угрожающе прошептал Череп.

– Ты че, он же умер, ему все равно.

Свободной рукой Череп схватил Спирта за гимнастерку.

– Мне не все равно, понял?

Спирт попытался вырваться, нечаянно потянул письмо на себя. Лист порвался на две части. Некоторое время оба молча смотрели на обрывки бумаги. Затем Череп с воем набросился на побледневшего Спирта, в одно мгновение повалил его на землю, подмяв под себя, и с размаху стал бить кулаком, чередуя удары то по липу, то по телу.

– Сука. Убью, выродок.

Пытаясь вырваться от обезумевшего Черепа, Спирт закричал что есть мочи разбитыми в кровь губами:

– Отпусти, скинхед хренов…

Череп очнулся. Спирт, дрожа всем телом, выполз из-под него.

– Ну че, стал истинным арийцем? Так что там твой Заратустра говорил по этому поводу?! Адольф нормальный мужик? Че, вспомнил свои слова? А теперь можешь сам на себя полюбоваться. Только, парень, твои с другой стороны линии фронта.

Череп встал, подобрал обе половинки письма и, аккуратно сложив, положил их в карман.

– Все равно ты сволочь и гад. Но в одном ты, Спиртяга, прав, и я такой же.

И, не оборачиваясь, зашагал в сторону полевой кухни.

* * *

Вечер этого дня выдался тихим и теплым. В окопе Череп третий раз за день начищал свою винтовку. Чуха грустными глазами наблюдал, как суетятся муравьи, спешащие на ночлег в свой муравейник. Борман прикреплял к пилотке пятиконечную звезду. Идиллию нарушил Спирт, весело спрыгнувший в окоп.

– Ну че, пехота, раскисли? Хотите прикол?

– Ну? – флегматично спросил Борман.

– Подковы гну. Там ваша Нинка концерт дает. У медсанбата.

Борман живо надел пилотку.

– Гонишь.

– Да правда. Пошли со мной, покажу. Такое пропустить нельзя.

Борман угрожающе посмотрел на Чуху, который трусливо отвел взгляд.

* * *

У палатки вокруг костра сидели свободные от нарядов бойцы и слушали поющую под гитару Нину. От треска поленьев и перебора струн на душе становилось как-то спокойно и уютно. Подошедших следопытов Емельянов жестом подозвал к себе, приложив палец к губам, мол, тише, не шуметь.

Нина пела звонким мелодичным голосом один из старых русских романсов. Бойцы завороженно слушали медсестру. Борман подсел поближе к поющей Нине, чтобы лучше видеть ее. Он невольно залюбовался девушкой, глядя на тонкие пальцы, умело перебирающие струны, на ее глаза, на губы. Подсевший к Борману Спирт толкнул его локтем.

– Ну че, Ромео, а слабо Джульетту?

– Ты базар-то фильтруй.

– Ну, блин, мужик, откуда у тебя столько этикету? Я бы…

– Дай послушать, – зло перебил Борман.

Стих последний аккорд. Нина замолчала.

Бойцы тихо зааплодировали. Неожиданно в свет костра вышел Череп и протянул руку к гитаре.

– А можно я?

– Ну, давай, хлопчик, – поддержал его Емельянов.

– Он че, еще и поет? – спросил у Спирта Борман.

– Я не в курсах. Похоже, да. Талант, самородок.

Череп, ничуть не стесняясь, быстро запел современную дворовую песню, эдакую смесь рэпа с шансоном. Бойцы от удивления приоткрыли рты. Борман весь извелся, нервно теребя пилотку. Такой оголтелой неосторожности он не ожидал от приятеля. К его облегчению, песня оказалась короткой. Емельянов встал и потер затылок.

– Хорошая песня, только чудная какая-то. Вроде и на русском, а о чем, так и не понял. Ну ладно, концерт окончен.

В траву полетели окурки. Красноармейцы расходились. Борман проводил глазами зашедшую в палатку Нину. Спирт толкнул его.

– Ну?

– Иди давай на позицию, подстрекатель, – огрызнулся Борман.

Спирт усмехнулся и ушел вслед за остальными.

* * *

– Где Борман? – нервно спросил Спирта Чуха, когда тот спрыгнул в окоп.

– Я думаю, скоро будет. Это дело пяти минут.

– Какое дело?

– Да Нину, того самое… обработает и вернется.

– Где он? – еще раз спросил Чуха.

– Я же ясно сказал: Нину трахнет и придет.

Чуха побежал к медсанбату. Через минуту он вернулся, зыркнул на приятелей обезумевшими глазами, схватил свою винтовку и снова убежал в темноту.

– Псих, – сквозь зубы выдавил Спирт.

– А ты сволочь, – сплюнув, сказал Череп.

* * *

Нина в приемной сидела за столом, делая отметки в дежурной тетради. Нещадно коптила старая керосинка. В палатку зашел Борман и без приглашения сел рядом с девушкой.

– Хороший вечер, Ниночка, не правда ли?

– Хоть тихий. Словно и нет войны.

– Вы чудесно пели, Нина. Можно сказать, в полку ваших поклонников прибыло. Позвольте поцеловать ручку. Боже, как она у вас волшебно пахнет.

Нина попыталась отстраниться.

– Лекарствами пахнет. Сергей, вы что?

Борман решительно прижал Нину к себе.

Девушка покраснела.

– Сергей, что вы делаете?

– Тут война. Завтра, может, в бой, и все. Понимаешь, Ниночка, мне ведь многого не надо.

У Нины в глазах появились слезы.

– Уходите.

Однако Борман не уходил. Вспотевший от волнения, он продолжал приставать к Нине. Заломив ей руку за спину, потянулся губами к ее шее, но получил пощечину.

– Ну чего ты ломаешься? Наверняка всем даешь. Ну че тебе, жалко, что ли? Не развалишься.

Девушка вскочила и выбежала из палатки. Не успел Борман опомниться, как из темноты покоя, где лежали раненые, раздался голос:

– Эй, паря, иди сюда, че скажу.

Борман приподнял лампу, чтобы получше разглядеть свидетеля. Им оказался седой солдат лет пятидесяти, кровать которого стояла напротив входа в палату. Судя по перевязке, боец был тяжело ранен в грудь и в руку. Борман успокоился.

– Не до тебя, дед. Лежи, болей.

– Совет дам, сядь рядом. Не боись.

Борман усмехнулся и сел на край кровати.

– Ну?

– Ты девочку не трожь. Многим она нравится, понятное дело, но вот так по-скотски нельзя, паря. Человеком надо быть.

Борман вздохнул и попробовал было встать, но раненый схватил его за рукав и потянул обратно.

– Ты знаешь, скольких она из-под огня вытащила? И все одна, одна на всех. Душа у нее чистая, как у ангела. Когда она рядом, и в бой идти легче… И умирать.

Борман наклонился ближе к уху раненого.

– Мозги мне не компостируй. Да пошел ты…

С удивительной легкостью раненый ловко перебросил через шею Бормана бинт и здоровой, неожиданно сильной рукой потянул конец бинта на себя, затягивая петлю. Лицо Бормана побагровело, он захрипел. Все его попытки освободиться не удались. Петля затягивалась все туже.

К палатке медсанбата решительно подошел Чуха. Его трясло от ненависти. Передернув затвор винтовки, он подал патрон в патронник, на мгновение закрыл глаза и сделал глубокий вдох.

Нины в приемной не было. В полумраке палаты Чуха разглядел, как с кровати раненого, задыхаясь, сползал на землю Борман. На его багровой шее со вздутыми венами затягивалась марлевая петля. Раненый седой солдат душил его. Выпученные глаза Бормана закатились, ноги судорожно скользили по земляному полу, пытаясь найти опору.