Текст книги "Три грации (СИ)"

Автор книги: Александер Уваротопулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

  – А сколько лет Партиде? – спросил он.

  – Она меня младше. Как говорит Анапофектос, на два крика.

  О, да, это многое объясняет, подумал Егор.

  Он вспомнил, кому ему напоминала Клоси. Ну, конечно же – утонченное удлиненное лицо, длинные черные прямые волосы, миндалевидные глаза. Мари Лафоре. Та самая француженка, которая пела 'Манчестер-Ливерпуль', растягивая 'Манчестер' по слогам и делая ударение на первом. Выходило протяжно и непривычно 'Ман-чес-тер и Ли-вер-пуль'. И очень грустно. Хотя песня была про удавшуюся любовь. Возможно, Мари тоже подозревала, что если поскрести любовь и надежду, то за яркой поверхностью будет скрываться печаль. И разочарование.

  Клоси допила кофе и отщипнула длинными пальцами очередную зелено-матовую длинную виноградину.

  – Ты готов? – спросила она.

  – Вполне.

  Она привела его на задворье, к низенькой деревянной дверце в широкой каменной стене цокольного этажа. Отворила ту не без усилия. Из сумрака потянуло холодком и душным плотным духом хлева.

  Егор вошел вслед за ней, стараясь не поскользнуться на гладких плитах. Ему вспомнилось полотно Бёклина, то самое, с островом, первый вариант, где светлое небо. Синеватое смазанное волнами море, освещенные валуны, одинаковые входы-двери в глубину и, безусловно, прохладу. Как сейчас. Но вот темнейшее пятно леса в центре, высоченных мрачных дерев, слившихся в суровую и молчаливую массу, придает всему оттенок зловещий и тревожный. Очень даже, что с безысходностью. И лодка с фигурами становится не просто лодкой...

  Егор покосился на темноволосую девушку.

  Она вполне могла бы стоять в той лодке, держа весло и указывая путь. В неопределенность и иномирие. С флейтой, из которой стекают невыразимо печальные ноты, превращаясь в мелодии, которые приносят тоску и растворяют надежду.

  – Осторожно, вот сюда.

  Включился тусклый цвет и Егор увидел множество больших коконов из грубой как шерсть Пана, бело-серой свитой нити.

  Почему шерсть пана, подумал Егор. Откуда мне знать, какая у него шерсть. И какого цвета густые космы вокруг его лица, длинных ушей и аккуратно загнутых – строго по эвольвенте,– рогов? И почему он держит в руке свою флейту, сирингу, не оставляющую равнодушной никого, кто ее слышал. Может, его подшерсток вовсе не такого цвета, как эти нити. И вообще, Паны не такие, как он них говорят. И за девушками не увиваются. За молоденькими. А вот интересно, почему так? Откуда молоденькие в таком почете? Почему, скажем, не хорошо прокачанная в фитнес-зале дамочка с хорошо сформировавшейся в борьбе за калории и зарплату фигурой, с активными интернет убеждениями, способная постоять за свое место в очереди и на пляже. С багажом опыта и знаний, повидавшая мир. А именно что неопытная, не знающая, не умеющая, но чистая, невиннвя и доверчивая девушка, которая если и целовалась по-настоящему, то только с помидором, да и то – непреднамеренно. По инициативе помидора. Вадь самые главные греческие богини – Афина, Артемида были девственницами. Не потому ли, что в невинности таится особое свойство? Особое состояние и особое понимание мира? Или это пустая и безнравственная жадность к новой вещи на витрине, еще не пользованной и оттого особо привлекательной?

  И ведь я не пил, удивился Егор. Чего ж меня так колбасит?!

  – А скажи, Клоси, – спросил он. – Почему в пифии допускались только невинные девушки? И почему даже Гестия, богиня очага, девушка с тонкими руками, заниженной линией бедер и третьим размером груди, девственна? Ведь семья, очаг – место, далекое от целомудрия и пропитанное вожделением, если не к запеченному окороку с картофелем, прильнувшему к хрустящей коричневой корочке мяса, не малосольным огурчикам, утопленным в рассоле с укропом и дубовыми листьями, так к чему-нибудь другому, не менее соблазнительному. Да и периодически закрываемая изнутри спальня супругов тоже место, далекое от воздержания и строгости. А взрослеющие подростки, которым все хочется знать, и которых распирает изнутри от этой самой строгости, от своего тела – не иначе, как основа для борьбы с плотью во имя разума и невинности. И на такую ответственную работу назначают молоденькую темноволосую девушку, которая смотрит на все происходящее или с осуждением, если она убежденная девственница, или с трудом сдерживаемой завистью. Это какие-то случайные корпоративные правила или нечто большее?

  – А ты не думал, – негромко ответила Клоси, – что отношения между людьми – не всегда только плотское наслаждение?

  Егор не ответил, думая о Партиде и не решаясь определиться со своим отношением к случившемуся.

  – Наверное, человек, который не властен над собственным телом, не интересен никому – ни людям, ни богам.

  – Согласен, тело должно быть усмирено, – вздохнул он.

  Вот чего ему недоставало этим утром и что тяготило, беспокоило и заставляло думать о совершенно посторонних вещах. Ему страстно хотелось продолжения вчерашнего!

  Эти коконы с нитями, которые рядами лежали в погребе, надлежало частью перенести дальше, а частью – выгрузить в небольшой грузовичок, который Клоси подогнала к самому входу.

  Когда набралось достаточно, девушка позвала его в машину, сема села за руль и они поехали узкой извилистой горной дорогой в долину. Мимо островков леса и голых склонов с сухой, выжженной и обесцвеченной травой.

  Это была другая дорога, не та, на которой Егор повстречал Кифареда. И привела она их к небольшому поселку и развилке перед ним.

  – Подожди меня в поселке, – сказал Клоси. – А я пока съезжу к нашему поставщику. Нет, твоя помощь пока не нужна.

  Она вывернула на развилке влево, а Егор двинулся по дороге дальше.

  Окна под длинными скатами крыш были заперты ставнями. Плескалась водой в ближайшем дворе автоматическая поливалка. И были открыты двери небольшой таверны, в которую Егор и вошел.

  Немногочисленные столики покрывали клетчатые матерчатые скатерти, а из открытой двери кухни несло запахом жареного мяса. Скудную небогатую обстановку дополняли тарелки на стенах вместо картин.

  – Калимера, – сказал он толстоватой хозяйке в простом красном платье с клеенчатым передником поверху.

  – Доброе утро, – радушно, как и все в этих краях, ответила женщина. – Что будешь?

  Кошелек, конечно же, вместе с паспортом и остальным деньгами остался в рюкзаке, во внутреннем кармане. Но зато в кармане брюк отыскалась смятая и скрученная пятиевровая банкнота.

  – Минеральной воды.

  – И все?

  – Что-нибудь сладкое у вас есть? – немного подумав, спросил Егор.

  – Йогурт с медом.

  Жуть какая, подумал Егор. Нет, чтоб предложить какие-нибудь пирожное с пышным белым и липким кремом, хрустящим безе и слоем повидла внутри. Так дают простейший йогурт, кислый причем, с ложкой меда. Национальное блюдо, однако.

  – Хорошо.

  – Полтора евро.

  Егор протянул банкноту.

  – Вот незадача, – сказала женщина. – Больше ничего заказывать не будешь?

  – Охи, нет.

  Порывшись в карманах, она ушла на кухню, долго там переговаривалась с кем-то, а вернувшись, протянула Егору две монеты.

  – Вот, пока нашлось. Если подождешь, я схожу к соседям. Или, если хочешь, дам тебе лахио скратс.

  Лотерея, вспомнил Егор. Одна из тех, какие так любят греки. Ибо какой грек... впрочем, национальность можно подставить любую другую, не любит быстрой халявы.

  Видя заминку Егора, хозяйка пошла к прилавку и вернулась с желтой пластиковой карточкой, богато разрисованной, с рядом горшочков по центру.

  Никогда не везло, подумал Егор. И нет никакой причины, по которой должно повезти в этот раз. Ладно, не буду доставлять ей лишние хлопоты. Евро туда, евро сюда.

  Он кивнул и принял карточку. Это была мгновенная лотерея – шесть горшочков надлежало стереть монетой и найти под ними надежду на то, что в следующий раз точно повезет.

  Егор отпил воды и без интереса стер первой изображение. Подкова. Под горшочком была подкова. Под вторым горшочком – еще одна.

  Пустышка, подумалось Егору.

  – Что означает подкова? – спросил он.

  – Какая подкова? Ты нашел подкову? А цифры, цифры какие?

  Он стер защитный слой по всей карточке и увидел шесть подков.

  – Ого, – удивилась хозяйка. – Да тебя мойры любят! Дай-ка подсчитаю: пятьдесят, триста, сто... еще пятьдесят... ого, шестьсот евро.

  – Сколько, сколько? – опешил Егор.

  – Да, – подтвердила женщина. – Подкова означает выигрыш. А цифра над ней – сумма. Вместе получается шесть сотен. Ты их можешь получить в любом офисе лайки скратс. Ближе всего, в Амфисе.

  – Однако!

  Хозяйка довольно покачала головой и пошла за стойку. И в этой удовольствии было столько простой радости, чистой, без всякой зависти, что Егор смутился. Ему подумалось о мелочи, которую приходится собирать по соседям, о жителях, которые приходят сюда по вечерам и долго сидят за одним стаканом вина, ценой меньше евро.

  А шестьсот евро эти... неправильный это выигрыш, случайный, не его, не выстраданный и внезапный. Не вяжущийся ни с тремя девушками, которые его приютили, ни с настроением. Ни с этим днем, продолжением дня вчерашнего.

  – А я могу расплатиться этой карточкой, если закажу что-нибудь еще?

  Хозяйка поначалу не сообразила. Потом задумалась.

  – Нет-нет, – перебил он чужие мысли, где найти такую большую сдачу. – Я просто хочу оставить эту карточку вам. Мне сейчас деньги не нужны. Будем считать, что я оставлю вам чаевые.

  Хозяйка смутилась. Потом внимательно всмотрелась в лицо Егора. Ей не верилось. И ему пришлось вложить карточку в ее руки.

  – А у вас есть какое-нибудь варенье? Все утро тянет на сладкое.

  И целых полчаса, до гудка автомобиля с улицы он купался в обходительной заботе, ни в какую не соглашался попробовать самого лучшего во всем муниципалитете мавродафни, черного вина, ни паститсио, макаронной запеканки, которая вот-вот подойдет, ни тем более еще йогурта с медом. Он даже не доел тарелку варенья из черешни. Восхитительного густого джема с плотными кусочками черешни и тоненькими ломтиками лимона.

  Хозяйка провожала его до самой машины. На ее лице заметно читался вопрос, не пошутил ли он с выигрышем, и он помахал ей рукой, что все нормально.

  – Что тут у вас такое? – спросила Клоси, переводя внимательный и цепкий взгляд с хозяйки на Егора и обратно.

  Егор не удивился. Обычно такие девушки, скромные, молчаливые, все видят, все запоминают.

  И используют в своем тихом омуте...

  Он рассказал. Клоси какое-то время молчала, только крутила туда-сюда руль своими тонкими руками, следуя изгибам дороги.

  – Понравилось?

  – Очень, – ответил он.

  Ну, какой вопрос, такой и ответ.

  – В самом деле, – негромко и рассудительно продолжила Клоси, – шестьсот евро не такая уж большая цена за то, чтобы прочувствовать собственную значимость и насладиться обожанием со стороны других людей. Хотя, на такое и никаких денег не жалко, да?

  А годам к сорока такие девушки, подумалось Егору, наплескавшись в омуте, становятся, как правило, образцовыми язвами, желчными и языкатыми.

  – И впрямь, я затупил, – ответил он. – Нужно было собрать побольше народу и развеять купюры над толпой. А потом милостиво позволять целовать себе ноги, лелея чувство собственной значимости, которое сразу же поднимется на уровень выше.

  – Чего не развеял?

  По ее лицу невозможно было понять, издевается она, шутит, или просто ведется на его дурашливые слова.

  – Ногти на ногах недостаточно фигурно обстрижены. Сама понимаешь, чувство собственной важности с неровными ногтями высоко не поднимается.

  – Она поедет в Патрас, – сказала Клоси, помедлив, – с выигрышем, на радостях накупит всяких ненужных вещей, потратит еще и свои деньги. Потом долго будет ждать обратный автобус на остановке. И не заметит парня, мигранта из Сирии, который будет следить за ней от самого торгового центра. В результате, до дома она доедет без своей сумки и гораздо беднее, чем была утром.

  – Нет, нет, не так, – возразил он. – Все будет иначе. Она поедет в Патрас, там увидит, как богатые туристы сходят на берег с огромного белоснежного круизного лайнера. Ей что-то кольнет в сердце, она сравнит свою маленькую таверну с этим необозримым лайнером. А потом купит билет в Италию, уедет туда, там попадет в руки мафии, станет уличным дилером, потом – правой рукой босса, уедет с ним на Сицилию, и все будут бояться ее за крутой нрав и йогурт с медом, который она будет сбывать школьникам и который вызывает привыкание уже после второго раза.

  – Ты веришь в судьбу? – спросила Клоси.

  – Не верю. Как можно верить в то, что тебе непонятно? Верить – значит, отказываться понять. Признавать – признаю. Как еще назвать полосу невезения, когда перед тобой раскупаются все билеты, опаздывает поезд, и ты не попадаешь на следующий рейс. А твой багаж уходит непонятно как в Дубай. И все только потому, что ты собираешься приехать и сделать ей предложение.

  Или, когда вдруг оказывается, что в этой компании зам генерального – твой однокурсник, а ты даже думать не мог про такую удачу. И им срочно нужно директор представительства в Анкару. А в самолете рядом садится девушка, которая училась в 'А' классе и которая, как выясняется, в тебя втюрилась еще в восьмом. И которая с полгода как развелась. И совершенно случайно попала на этот рейс, потому что бла-бла-бла и так далее.

  Это все странно, очень странно – когда какие-то вещи вдруг сцепляются и выводят тебя на определенную дорогу. Ровную и без выбоин, ведущую к цели, о которой ты не думал и которая вот, совсем рядом. Или когда природа начинает ставить палки в колеса, чтобы ты ну ни в какую не смог совершить задуманное.

  А с тем, что я своими спонтанными причудами что-то там нарушу и призову мировое зло – ерунда. Я такой же винтик, что и остальные. И давным-давно уже прописано, на какой именно минуте я решусь подарить свой выигрыш, и с каким именно выражением лица. И если захочешь спросить, что я на этот счет думаю, не терзаюсь ли неудовлетворенным чувством собственной важности оттого, что моя судьба не полностью мне принадлежит, отвечу – не терзаюсь. Пусть те, кто плетут нити судьбы, продолжают их плести дальше, если им так нравится.

  Клоси пожала плечами.

  – Нравится быть ведомым? Раскачиваться на нити туда-сюда?

  – А есть иные варианты?

  – Тот, кто способен такую нить оборвать, совсем оборвать, заслуживает и уважения, и любви.

  – Оборвать, это наплевать на брошенные чемоданы, отдать все деньги за такси в другую страну, жениться и долго жить в бедности и несчастьи? Да, в этом что-то есть.

  – На что только мужчины не пойдут, чтобы увильнуть от брака, – сказала она. – Может, ты в глубине души боялся и не желал встречи. В той глубине, которая не просматривается с поверхности. И все случилось так, как хотел – чемоданы убегали, поезда опаздывали.

  Вот взять ее, подумал беззлобно Егор, и зацелова... тьфу, не зацеловать, а всыпать по первое число розгами... хотя нет, розгами негуманистично, а мы же все гуманисты – лучше веником. Всыпать, а потом зацеловать... нет, бред... вовсе я не хочу ее целовать!

  – А Света встретила меня только потому, что точно так же желала встречи внутри себя? – спросил он.

  Клоси повела бровями, мол, она ничего не говорила, не собиралась, и вообще, мало ли что он тут ей наговорил.

  Помоги мне разгрузить фургон, – попросила она, останавливаясь.

  Первое, что увидел Егор, соскочив в пыльную землю с выцветшей и высохшей как в гербарии травой – скомканную сине-фиолетовую двадцатку.

  Он поднял ее, осмотрел дорогу, никого не увидел и сунул банкноту в карман рубашки. А затем, когда Клоси вернулась и они поехали вновь, спросил осторожно у Клоси.

  – Помнишь, ты говорила, что Партида сделала мне подарок. А что за подарок, она не сказала?

  Клоси покачала головой.

  – Кто знает, что в голове у этой ветреной девчонки.

  Егор согласился, что мало кто знает. И думал об этом до первого городка. В котором попросил остановиться у киоска «периптеро», где спросил лотерею Скратс.

  Ему дали иную карточку, синего цвета с девятью знаками евро – их нужно было стереть. Выигрыш считался по трем одинаковым числам. Киоскер еще говорил, что правила получения изменились, но Егор его уже не слушал, стирал защитный слой.

  Их было три. Три цифры пятьсот. Пятьсот евро выигрыша.

  Он купил воды, сунул карточку в карман и вернулся в машину.

  Значит, везение, подумалось ему. Которое раньше старательно обходило стороной. Если они и встречались, то случайно, как бывает случайным ненамеренный толчок пассажира в автобусе. Толкнул и извинился. Везение поступало точно так же. Извинялось, и проходило дальше.

  Жизнь, в которой, тебя полюбили мелкие и крупные купюры, как отечественные, так и чужие, казалась странной, непривычной и загадочной.

  – О чем так улыбаешься? – перебила его мысли Клоси.

  – О будущем. Неизвестное будущее, про которое хотелось бы знать если не все, то многое.

  Девушка усмехнулась и покачала головой, как показалось Егору, почти осуждающе.

  Ближе к вечеру их нагнал ливень.

  Начался с редких капель по ветровому стеклу, потом усилился, покрыл стекла и каменистую, всю в щебне дорогу тонкой текучей пеленой воды.

  Они проехали немного, а потом в старый двигатель попала вода, залила там что-то, и мотор тихо заглох.

  – Все, приехали,– сказала Клоси. А мне остался один моток.

  Струи воды за окном образовывали полупрозрачную стену.

  – Переждем? – предложил Егор.

  – Нет, там ждут. Подожди меня в машине, я быстро.

  – Ну, уж нет, – вслед за ней он открыл дверь и выбрался под теплый поток воды.

  Клоси задержала на нем взгляд. Дождь тут же намочил ей волосы, по лицу потекли крупные капли.

  – Это не обязательно. Вообще не обязательно. И твоя галантность нисколько не пострадает, если ты...

  – Пошли, – сказал он и, скрестив руки на груди, побрел по дороге.

  Когда они добрались до нужного дома, на нем не осталось ни единого сухого места. Но дождь бы теплый, без всяких мерзких холодных струек за шиворот и по животу, просто текла теплая и мягкая вода, приятно освежая после августовского жара.

  Он подождал еще пять минут, пока Клоси куда-то заходила. Как он заметил, она так делала каждый раз – и каждый раз он забывал спросить, почему она не входит через главный вход. Забыл и на этот раз.

  Их заметили еще со двора, быстрая, захлопотанная хозяйка выскочила навстречу, потом кинулась в дом и встретила их уже с полотенцами.

  – Ну и дождик! А как одно к другому идет! Cоседская Димитра только что родила, и тут же гости пожаловали. А ведь как мучилась, как мучилась, девочка, еще с обеда – никак родить не могла. А из наших краев пока куда-нибудь доберешься! Ну, все уж... да вы вытирайтесь, сейчас я что-нибудь сухое найду.

  Клоси спросила про машину, может ли кто отбуксировать, но хозяйка отрицательно качнула головой. Она говорила, говорила, про Василиоса, который еще с утра уехал, про то, что давно уж следовало бы перебраться поближе к людям, про Димитру, которая собиралась ехать рожать только к концу недели, да так неожиданно вышло, и схватки еще утром начались, а вот же только сейчас разродилась, знать для ребенка нить судьбы мойры утром еще свить не успели.

  И в результате они получили одну комнату на двоих, и приглашение переночевать до завтра. Да, как же не помочь, конечно найдется комната, особенно для такой красивой пары.

  Хозяйка ушла к соседям, оставив их в большом пустом доме.

  Они осмотрели свою комнату и большую двуспальную кровать, про которую Егор стоически подумал, что ляжет как можно ближе к краю.

  Затем перекусили тем, что оставила хозяйка, долго уступали друг другу ванную комнату, и, наконец, затихли, отпустив от себя этот длинный день.

  Клоси плескалась в душе, а Егор вытирал полотенцем чистые волосы, смотрел в высокое оконце, чуть ли не под потолком, в котором были виден только дождь и размытый в стиле 'горы-воды' силуэт далекой горы, прислушивался к плеску воды в ванной, к плеску воды за окном и вспоминал книгу академика Мартиросяна. Про богов и героев Древней Эллады.

  Когда Клоси вышла из ванной, он уже лежал на своей половине кровати, прикрывшись одеялом и тщательно обозначив пустоту между ее частью и своей,

  Клоси обошла комнату, утираясь концом полотенца, которое укрывало ее фигуру, и которого не хватало – ни на грудь, ни для того, чтобы дотянуться до всех волос. Она нагибала голову к этому краю и периодически подпрыгивала, держа равновесие.

  Она взглянула в окно, через которое не стало видно даже далекой горы, вернулась к кровати и, отбросив полотенце, завалилась на кровать.

  А потом повернулась в его сторону.

  – Помнишь, – негромко проговорила она, – утром ты говорил о Гефестии, хранительнице очага.

  – М-м-м, да.

  – И ты сказал, что она черноволосая, с третьим размером и еще какой-то вздор.

  – Это я сказал?

  – Почему?

  В самом деле, почему, спросил он себя, думая о ее тонких руках, длинных черных волосах и полной груди.

  Она улыбнулась, проследив его взгляд.

  – Думаешь, я позволю нам накинуться друг на друга, как сделали вы вчера с Партидой?

  Он замер.

  Клоси сполна насладилась его смущением, а потом бесцеремонно сдернула с него тонкое одеяло.

  – Это при засухе и град хорош. Другие предпочитают пить напиток, который смакуют боги.

  Она придвинулась к нему ближе.

  – Когда в винограде достаточно силы для брожения, и эту силу не выпускать, сок превращается в вино. Когда желание не утихает, но не имеет выхода, оно превращается в амброзию.

  Она провела рукой по его животу и опустила ладонь правой руки ниже, еще ниже, так что он невольно отпрянул.

  – В чем и заключен смысл, – сказала она, перебирая пальцами. – Не сдерживать себя. Но и не позволять животной силе овладеть рассудком.

  Он несмело коснулся ее. Потом еще.

  Клоси подхватила его робкую руку и медленно повела ее по своему телу, обходя все ложбинки, все изгибы.

  – Не сдерживай себя, – шепнула она, касаясь губами его губ, – видишь, я готова позволить тебе все. Но только не забывай...

  Она сдавила его тело, и он охнул от неожиданности.

  – А если я не удержусь? – спросил, перехватывая ее руку.

  Она засмеялась и села, демонстрируя, как хороша. Как ладна, как хороша кожа без единой складки.

  Это удавалось с трудом – ласкать, принимать ее ответные касания и бороться с подступающим зовом тела. А она все делала для того, чтобы сильнее распалить его.

  Он трепетал в ее бесстыдных руках, сдерживался, переводил дыхание, закрывал глаза и снова погружался в ее темные волосы, в горячее дыхание, в нежную упругость ее форм. Не понимая, ради чего они себя так раззадоривают – на самой границе наслаждения и истомы, не пересекая, а только касаясь ее легонько, чтобы тут же отступить. И начать сначала. И снова отступить... А потом в какой-то миг, похожий на все предыдущие, что-то произошло. Бешеное желание растворилось в плотном воздухе, вдруг открылись все поры и через них начало истекать плотное и грязное – как истекает из труб ржавая вода, перед тем как хлынет чистый и сильный напор.

  Точно так же тело исторгло из себя то, что накопилось ранее, все внутренние кипения, суетливые размышления, пошленькие мыслишки, нечистые желания, соки его заблуждений, излило и открылось миру пустое, готовое впускать в себя его свет и его чистоту.

  Его залило сладостью, невыразимой чувственной сладостью, пришедшей извне, оттуда, наполнило до краев и пролилось в ладони, в губы, в сладкую слюну, заполнившую рот.

  Желание овладеть ей животно и низменно, погрузиться в ее тепло ушло, растворилось в мягкой нежности, в волнах блаженства совершенно иной природы.

  Он с новым ощущением провел рукой по ее бедру, поддерживая в себе сладкое чистое волшебство – пик наслаждения, достигнутый вне тела и без помощи тела. Все другое казалось ничтожным и низким, вызывающим отвращение, как вызывает отторжение грязноватый пруд у дома, в тине, с мутной водой и илистым дном после белоснежного песка и лазоревой прозрачной – до самого горизонта, – воды Кариб.

  – Почувствовал? – прошептала она.

  Он кивнул, прикрывая глаза и находя ее руки. Их пальцы скрестились.

  – Хочешь по-старому?

  Он только усмехнулся и коснулся ее шероховатых и горячих губ своими пальцами...

  Неотвратимость.

  Утром он проснулся раньше Клоси.

  Она лежала рядом с ним на спине, раскинув руки и склонив голову набок.

  Вчерашнее еще переполняло его. И поддаваясь этому странному чувству полнейшего совершенства, согласия с миром и полнейшей любви к миру, Егор провел сухими губами по ее телу, приподнял ладонями ее округлости, придавая им форму, задержался на них, пробуя губами их нежность и одновременную твердость, а потом соскользнул к животу.

  – Калимера, доброе утро, – произнесла сонно Клоси.

  – Калимера, – ответил он, возвращаясь к ее губам, чтобы запечатлеть на них то, что не сказал вчера – благодарность, приязнь и тихое наслаждение.

  Поцелуй без грамма плотского нетерпения, чистый и сладкий. Как амброзия, которую пьют олимпийские боги.

  Она ответила ему касанием губ, в котором читалось, что она все поняла, и довольна.

  Они расстались сразу после завтрака.

  – Пока ты умывался, звонила Анапофектос, – сказала Клоси. – Она тебя заберет.

  – Да, но, ты...

  – Я останусь с автомобилем. Дождусь, когда приедет автосервис, не впервой. Только Анапофектос просила, чтобы ты спустился к Карпениси, она подберет тебя на выезде, у заправки. Не хочет сюда заезжать, чтобы не повредить покрытие, я рассказала, какая тут дорога.

  – Ладно.

  – Хозяйка еще сказала, что тут можно пройти напрямик.

  Они немного постояли, смотря друг на друга приязненно и нежно, и только затем Егор развернулся и пошел прочь.

  Указанная тропка провела его среди елей и деревьев с выгоревшими желтыми листьями, по каменистому склону, который то опускался, то поднимался. Под ногами приятно шуршала хвоя, твердая почва не доставляла неудобств.

  Когда он прошел по ощущению половину дороги, появилась мыслишка пойти быстрее. А затем еще быстрее.

  Он ничем не сдерживал ее, не пытался препарировать, с чего это его потянуло ускориться, просто пошел, как потянуло. Мысль выросла, повзрослела и оформилась в ощущение, что там, по дороге, на которую он должен выйти, едет машина.

  Вздор, подумал он. Фантомное отражение вздумавшего пошалить будущего. С которым он давно перестал играть в кто-кого. Будущее всегда оказывалось в выигрыше, вываливая в настоящее неожиданные и непредсказуемые события. Не то, чего он ждал.

  Но сегодня предчувствие заметно билось среди его мыслей. Влекомый им он пошел еще быстрее. И успел – когда скатился по каменистому склону на ровное асфальтовое полотно, отъевшее место у горы, из-за поворота выехала серая «БМВ».

  В полной уверенности, что делает это не зря, Егор поднял руку.

  Все оказалось так, как ему представлялось – его согласились подвезти пару километров.

  Водитель, молодой загорелый парень с курчавыми волосами, что-то спросил, Егор ответил невпопад, пытаясь не спугнуть явное ощущение близкого грядущего.

  Еще вчера такого не было. Как не было и чрезмерного устойчивого везения, нарушающего законы вероятности.

  Проверяя новое нежданое умение, Егор попытался подумать о том, что может ждать его на развилке у Карпениси, и внутри осветился и стал почти видимым – на самой грани заметности – пологий склон, бабочка асфальтовой развилки, фонари совещения, бедые дома вдали под красными черепичными крышами и буквы «Авис» на красном фоне.

  Через пару километров серпантина, узкой дороги, к которой подступали деревья, металлические изгороди и кованые решетки низких оград, он увидел развилку: разбегающиеся в разные стороны дороги, расчерченный асфальтом пологий склон, красные знаки «Стоп» и заправку «Авин» с красной полосой по карнизу.

  Значит, еще и будущее, подумал Егор, прощаясь с водителем.

  Анапофектос подъехала через минуту, в полном соответствии с ощущением, что долго стоять на солнцепеке он не будет.

  Подъехала на массивном мотоцикле с хищными формами осы, серо красной «Хонде». Поначалу Егор и не понял, что это Анапофектос, и узнал только, когда она сняла шлем и протянула ему второй.

  – Удивился?

  – Еще бы.

  – Надевай и забирайся сзади.

  Он послушно исполнил. На узком сиденье не имелось ни ручки, ни упора, чтобы держаться.

  – Обхвати меня. Да не так, плотнее, еще. Да обними, как парень девушку! Я должна чувствовать вес.

  Он почти соединил руки на ее животе, чуть дернувшись оттого, что предплечье коснулось ее груди.

  – Хорошо, вот так. А теперь держись.

  Она рванула с места, и Егор поспешил забыть свои мысли про объятия. На такой скорости иначе удержаться было бы невозможно. Только прижавшись всем телом к водителю.

  Анапофектос гнала не просто быстро. Она гнала чертовски, безрассудно быстро, проскакивая перед встречными автомобилями, едва не падая в ущелья на крутых поворотах. Она вводила мотоцикл в виражи, словно это был боевой истребитель, атакующий противника. Ускорялась на закрытых участках и влетала на перекрестки, почти не тормозя. Резко тормозила и так же резко, до рывка во всем теле ускорялась.

  Когда через полчаса безумной поездки они въехали на знакомую дорогу и она сбавила скорость, Егор перевел дух. А на землю он ступил на негнущихся ногах, с почти успокоившимся сердцем, но с остатками холодного пота на спине.

  – Ты с ума сошла, – только и сказал он. – Так же очень опасно!

  – Со мной – нет, – усмехнулась она. – Что, душа в пятки ушла?

  – Положим, ушла. Пару раз, думал, разобьемся.

  Она похлопала его по плечу.

  – Пошли завтракать.

  Когда он брал кувшин с кофе, руки его еще тряслись. Анапофектос же была в прекрасном расположении духа. Наставила тарелок, нарезала хлеб. Последний кусок намазала маслом, снабдила ломтем сыра и протянула Егору.

  – Будешь с джемом? А я буду.

   Как жена, которая завтракает с мужем, мельком подумал Егор, столько в ее жесте было раскованности. Без стеснения и осторожности, словно они прожили в браке с десяток лет.

  – Ты всегда так ездишь? – спросил он. – По твоему виду осторожной и рачительной хозяйки никогда бы не подумал, что ты можешь так гнать.

  Анапофектос засмеялась.

  – Неожиданно, да? Человек создает себе иллюзию, привыкает к ней, а потом, бац, она разрушается – просто потому, что мало совпадала с действительностью. И человек растерян, все внутри смешалось. А ведь я хотела тебя растрясти.

  – Тогда тебе это полностью удалось.

  Она закончила перекусывать, поднялась и ласково взъерошила его волосы.

  Он снова замер, так это было похоже на движение жены, довольной мужем.

  – Идем.

  Она привела его в дальнюю комнату, отворила двери и он увидел библиотеку, уходящую, как казалось, в необозримую глубь склона. Стены, обшитые деревянными панелями, не имели окон, а полутемное пространство заполняли длинные ряды стеллажей с массивом одинаковых книг.