Текст книги "Три грации (СИ)"

Автор книги: Александер Уваротопулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

  В греческих селеньях, тех, которые подальше от главных дорог и в какие еще не добрались общественные полутораэтажные автобусы КТЕЛ с кондиционерами, телевизорами и мягкими, далеко откидывающимися назад сиденьями, еще в ходу старые легенды, мечта историков и этнографов. В историях этих, рассказываемых под бокал белого вина или стопки наполовину прозрачного, наполовину мутного узо, древность соединяется с реальностью, удивляя, как живуча древняя мифология, как вплетается она в повседневность, давно отданную другим обычаям и другим богам.

  Дорога окончилась так же неожиданно, как и началась. Уткнулась в заросли каких-то мерзких полуиссохших, как и вся зелень тут, колючек, расползлась среди камней и тихо приказала идти дальше без нее.

  Наврали, беззлобно подумалось Егору – и тут наврали. Кто это писал, что можно свернуть на указателе налево, в сторону от деревушки с мягким названием Лилайя и горной тропкой выйти прямо к Дросохория, не делая длинный и утомительный крюк. Ну и где все эти радушные жители на своих подержанных фордах и тойотах, подбирающие стопящих путешественников?

  Из под кроссовок полетели мелкие камешки, Егор остановился, окидывая взглядом неровные линии фессалийских горы, полосы леса, каменистые склоны и красноватое закатное солнце, такое же нестерпимо жаркое и пекучее, как и днем.

  К дороге он вышел, когда ближайшую долину уже поглотили ранние средиземноморские сумерки. Серая асфальтовая лента стекала в темноту, а другой ее конец задирался, делая бесчисленные изгибы, в поднебесье, к вершинам гор и розовым, подсвеченным солнцем облакам.

  От асфальта тянуло печным теплом и ощущением детства, в котором теряется время и становится неважно, который час – то ли пол шестого, то ли десять. А то и более, тысячи лет после чьего-то рождества, когда время исчисляется не минутами и часами, а ужинами и криками рассерженных родителей с балкона, зовущих немедленно домой. И не сейчас, а вот сию же минуту.

  Это растянутое, многомерное время детства сгустилось сейчас, обмахнуло воспоминаниями и сладко торкнулось груди.

  Вот тем и хорош отпуск, подумалось Егору, что в нем полно места для подобных неожиданностей: старых забывшихся воспоминаний или новых сравнений, раскрашивающих мир незнакомыми колерами. Или для совсем неведомого, с чем никогда не сталкивался раньше. Как дом, в котором изо дня в день перекладываешь с места на место одни и те же вещи, и они настолько въедаются в память, что перестаешь обращать на них внимание. И вот ты заходишь в него в очередной раз, ожидая прежнюю скуку и прежний порядок – и изумленно видишь, что кто-то за ночь содрал старые унылые обои с пятнами, выбил кирпичи из замурованного слухового окна в коридоре, раскрасил все разными цветами, перевесил полки, крючки и зеркала – и все стало иным. Непохожим на себя. Хотя, в сущности, это по-прежнему тот же дом.

  Но чтобы случилось такая метаморфоза и сознание стряхнуло с себя оцепенение повседневности, это должен быть правильный отпуск. В соответствующей, выбивающей из ритма повседневности стране. И не поверхностное плавание в туристическом автобусе, с кратким нырянием из отелей при помощи гида, а полное погружение в незнакомые чужие городки, в инородный язык, который с каждым словом медленно проникает внутрь, отвоевывая место у родного. В чужеземную вселенную, непохожую на твою.

  Егор втянул в легкие не желающий никак становиться прохладным воздух, прикинул, сколько осталось времени до возможной деревушки внизу, и не пройдя и ста метров увидел чуть сгорбленную фигуру, стоявшую на обочине.

  – Калиспера, – поздоровался Егор, подходя ближе.

  Несмотря на жару, дедок держал на плечах плотный плащ. Стоять ему помогала длинная узловатая палка. Большие и почти стоптанные башмаки явно были великоваты.

  Сморщенное загорелое лицо скрывало возраст, который расплывался от очень старого до просто старого.

  – Добрый вечер, – кивнул дед, продолжая смотреть в долину.

  – Далеко до деревни? – дружелюбно спросил Антон.

  – Смотря до какой.

  Похоже, грека Егор вообще не интересовал. И отвечал тот равнодушно, не отводя глаза от дороги.

  – Если до Дросохория, то нужно идти через перевал. А если до Ликотеры, то тоже далеко. Тебе какой поселок нужен?

  – Любой, где можно поесть и переночевать...

  – Автостопщик? – спросил дедок, наконец, обернувшись к Егору. – Турист?

  – Путешественник.

  – О, как,– загорелое лицо грека озарилось подобием улыбки. – Скоро Эрмис должен ехать на своей машине, он в это время домой возвращается. Подбросит. И чем же отличается путешественник от туриста?

  Последнего вопроса Егор не ожидал и ответил невпопад.

  – Ну, возможно, турист едет просто так, а путешественник – с целью.

  – И какая цель у тебя?

  Егор даже немного растерялся. Действительно, какая цель у него? Что ищет он в самом центре Греции, в патриархальной и полусонной неторопливости греческой провинции. Посреди закатного набора фантастичных цветов – розовых подсвеченных облаков, сочно зеленых крон на вершинах близких гор и сине-серых теней близкой теплой ночи.

  Хороший такой вопросец. И неважно, что задал его человек, который, небось, проводит дни в ближайшей таверне за рюмкой разбавленного узо. Глубина вопроса от этого ведь не изменится.

  – Может быть, я ищу греческих богов! – отшутился Егор.

  Ответ не из лучших, при чем здесь греческие боги, давно иссохшие как рыба-игла, привезенная с моря и заложенная между страниц учебника истории за седьмой класс. Или за восьмой. Ни за какими богами не спрячешься, если ответа нет. Короткого прямого ответа.

  Старик то ли хмыкнул, то ли хрюкнул.

  – Греки православные, тут никто не верит в богов. Только в одного.

  – Да не скажите, – оживился Егор, – Вот недавно наша фирма делала капитальный ремонт дома на Пестеля – рядом с Фонтанкой. В одной квартире сдирали обои. А там слой за слоем – газеты восьмидесятых, шестидесятых годов. И самый нижний – двадцатые годы. Прокламации, воззвания, даже плакаты были. Все сбежались смотреть, даже шеф приезжал. Чувство было поразительное – словно история никуда не девалась, не уходила вместе с годами, а жила рядом, тихо подсматривала за нами в щелочки и отверстия между слоями.

  И может быть, вера в одного бога – она ведь не просто так. Она, возможно, та самая вера в Зевса, Гефеста и Афину. Те бросили вас, скрылись в своем поднебесье, а вы, обиженные на них, обозленные, приткнулись к другому. И истово вымещаете на нем свою обиду на прежних богов.

  Пожалуй, его занесло. Егор спохватился и замолк.

  Грек тоже молчал и вид его не говорил ни о чем – то ли смеялся над глупостью иностранца, то ли осуждал за кощунство. То ли вообще, думал о том самом Эрмисе, который заводит старенькую колымагу и никак не может завести, чтобы отправиться домой в конце рабочего дня.

  А может, так оно и есть, подумалось Егору. И тянет в эти места именно из-за разлитого повсюду странного ощущения чужого присутствия. Словно попадаешь в чужую квартиру, а там накрытый стол, полные тарелки салатов и горячего, не допито вино в высоких бокалах, стулья стоят в беспорядке, играет музыка, даже доносятся голоса из-за стенки – то есть, хозяева налицо, вот буквально только что были тут, еще даже не развеялся у двери дым от сигарет. Да только ни в одной из комнат ни живой души. И в ванной нет. И на кухне. И непонятно – то ли ждать хозяев, то ли приниматься пировать дальше.

  В этой стране так повсюду. Если призакрыть глаза, чтобы не застилала взгляд современность, широкие и залитые солнцем платные автобаны, ряды отелей и апартаментов в окружении прибрежной зелени, вывески на странном полузнакомом языке, супермаркеты, таверны и автомобили, то можно почувствовать, что дело нечисто. И в журчании воды в источнике при дороге, и в парящем орле над троном Зевса, который показывают толпам туристов, и в самой атмосфере разлита древняя благодать, те самые приметы и знаки, которые приводили в религиозный восторг или религиозное сомнение греков древних.

  – И что же, нашел их? – ехидно поинтересовался старик.

  Какой-нибудь монах, не иначе, подумал Егор. Истово молится на покрытые древней краской деревянные доски, смотрит грозно на паству, не упуская случая пристукнуть посохом. Для крепости веры...

  – Пока нет. Прячутся. Возможно, обиделись на что-то. Скажите, а ваш Эрмис куда именно едет?

  – В Метеоры.

  Точно, монах, сокрушенно подумал Егор.

  – Нельзя все время жить прошлым, – не без назидания произнес грек, – иначе бы мы до сих пор враждовали с турками. А я до сегодняшнего дня помогал бы подпольщикам в горах. И поэтому твои поиски прошлого напрасны.

  – Да, – согласился Егор.

  – Да, – отозвался старик. – А если вдруг найдешь их, то что? Будешь просить о чем-то?

  Пришло время религии, подумал Егор. Время обращать иностранца-грешника в свою веру. Я отвечу, а он плавно переведет на то, что главное – молитва, что все в руках божьих, и прочее в том же благостном постно-удушающем тоне.

  – Просить не буду, – твердо ответил он. – Неприлично просить. Просто спрошу о чем-нибудь.

  – Ну и какой вопрос ты им хочешь задать, нашим греческим богам?

  Егор усмехнулся.

  – А вот спрошу, как им живется без нас и без нашей веры в них. Не зря же столько времени греческий язык учил.

  – Значит, без толку слоняешься туда-сюда, – заметил дедок. – Ясно. И дальше куда намереваешься?

  Слоняешься, пожалуй, не такой уже и неверный глаголом, подумал Егор. Ходить по местам, где тебе интересно, прислушиваться к звукам мира, к себе, при случае размышлять, как они друг с другом соотносятся, звуки и ты, – можно ли назвать подобное занятие 'слоняться'?

  – Дальше в Дельфи, – ответил он. – Побуду там пару дней, вдохну испарения, которые поднимаются из расщелины, получу пару-другую предсказаний от Аполлона и двинусь в Пеллопонес, а оттуда в Аттику.

  – Покатился котелок и нашёл крышку, – пробормотал старик.

  – Как? – переспросил Егор.

  Вдали послышался автомобиль.

  – Нет-нет, ничего, – голос старика смягчился. – А вот и машина. Тебя не приглашаю, тебе с нами не по пути. К тому же кузов забит ящиками, а в кабине втроем не уместиться. Но здесь неподалеку есть ферма, к ней ведет тропинка, она чуть дальше по дороге, слева. Увидишь среди кустов. Там живет семья, переночуешь у них. Они девушки гостеприимные, главное, не забудь сказать, что от Кифареда. Угостят узо, накормят, голодным не останешься.

  – Терпеть не могу узо, – обронил Егор.

  – Я тоже, – согласно кивнул грек. – Вино пью, а вот узо никак. И кто его придумал, узнать бы, да примерно наказать.

  Грек улыбнулся, обнаруживая приязнь и участие.

  Образ человека, пьющего по воскресеньям узо в таверне с клетчатыми скатертями на столах, а потом проповедующего с плетью в руках, пошел трещинами.

  – Как-как Вас зовут? – переспросил Егор. – Кифаред? Как...

  Он замолчал, не договорив.

  – Метров пятьдесят отсюда, слева, – еще раз напомнил грек и махнул в ту сторону посохом.

  Егор поблагодарил, на что старик не ответил, и двинулся по дороге вниз.

  Тропинка, как и было обещано, обнаружилась после полуминуты ходьбы. Она повела по по склону диагонально вверх, показала сверху небольшой грузовичок, неторопливо поднимающийся из долины, потом завернула влево, повторяя формы горного рельефа.

  Через сто метров шум двигателя исчез, остались только звуки осыпающихся из-под кроссовок камней да рокот цикад.

  Тропинка, кружа и петляя, оказалась с характером, как не полагалось приличной тропке, ведущей от дороги к человеческому жилью. Скорее, это был дорожка пастухов, гоняющих козьи и овечьи стада под пристальным взглядом нимф, богов и героев.

  Впрочем, подумалось Егору, нимфы, боги и герои все в прошлом. В том самом, которым нельзя жить. А собственно, почему нельзя?

  Он не успел развить эту мысль, потому что оступился на очередном камне. Егор чертыхнулся, потом чертыхнулся снова, проклиная начинающуюся ночь, дорогу без видимого конца, греческих богов, не позаботившихся в свое время о хорошем дорожном сообщении на подведомственной территории и греческих пастухов, флиртующих с нимфами, вместо того, чтобы выбирать пастбища подоступнее...

  А потом он увидел дальний свет и ту самую ферму.

  Несколько двухэтажных зданий, центральное – повыше, с широкой террасой, на которой хорошо есть охлажденные фрукты в жару. Высокий цоколь с массивные квадратными плитами, широкие плоские греческие черепичные крыши. Какие-то черные кусты, и каменный, сложенный из плит невысокий забор, наполовину отвоеванный у ночи теплым желтым светом лампы над входом. Мощеный уютный двор с двухколёсной деревянной тачкой, прислонённой к стене. Свет в нескольких окнах.

  Ох, ведь, подумалось Егору. Какое странное чувство! Или это так лампа светит? Или это двор из неровных плоских плит так подействовал, вызывая в памяти дорогу из желтого кирпича? Или же от усталости? Или просто его так поразил уютный уголок сытости, благополучия и тишины среди ночи, полной чертовых невидимых камней и оглушительно стрекочущих цикад?

  Он даже замедлил шаг, продлевая ощущение прикосновения к, ни больше ни меньше, -волшебству, странное и даже лишнее, потому что и без него было чудесно.

  Ферма выглядела безлюдной, но едва он громко спросил, есть ли кто здесь, как захлопали двери, вспыхнул свет в ближнем окне и на террасе одна за другой возникли три девушки. Худенькая и тонконогая, лет восемнадцати, в коротких шортах и полу застёгнутой рубашке, вихрастая, со смеющимся любопытным взглядом, затем высокая и грациозная, постарше, с длинными волосами, скромная и осторожная, в длинном халате, который придерживала на груди сложенными тонкими руками. И третья, лет двадцати пяти, тоже черноволосая, с невзрачной фигурой, в джинсах и кофте на футболку, с оценивающим взглядом и беспорядочной ночном прической.

  – Доброй ночи, – осторожно произнес Егор.

  – Ой, какой миленький, – засмеялась первая девушка, по виду – младшая.

  – Кому добрая, а кому и нет, – сухо отозвалась третья, самая старшая. – Ты кто?

  Вторая улыбнулась тонкой и совершенно необъяснимой улыбкой – потому что улыбка могла обозначать и язвительное недовольство, и одобрение.

  – Я – Егор. Не приютите на ночь?

  – Ты как сюда попал? – не уменьшала градуса неодобрения старшая.

  – Тропинкой. Шел не меньше часа, пару раз оступился, один раз уж думал, не вернуться ли назад...

  – Какой тропинкой? – недоверчиво спросила третья и посмотрела на двух других девушек.

  Вторая пожала плечами, не сводя изучающего осторожного взгляда с Егора. Когда Егор смотрел на нее, она опускала глаза.

  А младшая снова засмеялась.

  – Значит, не приютите? – спросил Егор, выждал пару секунд и добавил. – А ведь Кифаред обещал гостеприимство.

  Имя произвело перемену: старшая утратила враждебность и приветливо улыбнулась.

  – Кифаред? Отправил тебя к нам? Вот забавно! И где ты ему попался?

  – На дороге там, внизу. Он ждал Эрмиса, а я спускался в долину. Вот так и познакомились.

  – И он рассказал про нас?

  – Не сразу, вначале мы мило побеседовали о смысле жизни, потом я рассказал, что немного заплутал, а он сообщил, что вы живете неподалеку. А еще – какие вы гостеприимные и как у вас хорошо.

  – Гостеприимные, гостеприимные! Еще и как! – подтвердила первая смешливая девушка.

  – Давай тогда знакомиться, – произнесла старшая. – Меня зовут Анапофектос, вот ее, – она показала на вторую девушку, – Клоси, а это...

  – Партида, – вставила младшая. – Как меня только не коверкают, но ты зови просто Партида. И не Партиба, а Партида!

  – Хорошо.

  – А как зовут тебя?

  Егор назвался.

  – Голоден с дороги? – поинтересовалась Анапофектос.

  – Не очень, только бы попить.

  – Хорошо, давай сделаем так. Партида, отведи его в дальний дом для гостей и принеси что-нибудь перекусить.

  – Ох! – встрепенулась Партида. – Поведу, а он соблазнит и украдет!!

  – А завтра утром поговорим.

  Егор довольно кивнул и двинулся за легко шагающей Партидой.

  Ему показалось, или Клоси в самом деле улыбнулась той самой улыбкой, какой обычно улыбаются девушки, когда дают понять, что можно задавать глупые вопросы о том, что она делает сегодня вечером? Или не задавать, потому что это неважно, она все равно согласна.

  Ему предназначался небольшой двухуровневый домик с холлом на первом этаже и спальней на втором. Спальню делили между собой большая по виду антикварная деревянная кровать и такой же шкаф, массивный и старый.

  – Ванная в конце коридора, – сказала Партида. Счастье и удовольствие лучилось из ее глаз. Просто так, без всякого усилия с ее стороны или готовности понравиться остальным. – Внизу есть еще кухня, но там полуразобрана печь и беспорядок. Хотя вода есть.

  Они вернулись на первый этаж.

  На стене холла висел небольшой гобелен, рядом располагались узкие полки с тарелками, поставленными на ребро, и полочка с глиняными кувшинами. Белые стены контрастировали с темными балками под потолком.

  – Что тебе принести?

  – Счастья, – c усмешкой ответил Егор, разглядывая диван с подушечками, деревянные стулья с высокими спинками и узкий камин-очаг с закопченными кирпичами по краю топки.

  Партида засмеялась.

  – А кроме? Нет? Ну как хочешь. Завтракаем мы в половине восьмого.

  Она оглянулась, посмотрела на него, как смотрят, наверное, на статую Венеры Милосской: 'Ну надо же, чего отчебучили! А вот тут руки были? Офигительно! Да, да, давайте теперь пройдемте в тень, к киоску с минеральной водой!' – улыбнулась и со словами 'Спокойной ночи' ушла.

  Партида

  За пять минут до половины восьмого Егор был во дворе. Солнце еще скрывала горная гряда неподалеку и по выщербленым старым камням стелилась прохлада. В доме с верандой слышались голоса, звенела посуда, и он двинулся на звуки.

  На ступенях он встретился с Анапофектос.

  – Доброе утро, – радушно сказала она. – Проходи. Как спалось?

  Он прошел в комнату, где за большим столом, покрытым белой скатертью, уже завтракали две другие девушки.

  – Спасибо, очень хорошо.

  – Вот, – показала Анапофектос на стол, – угощайся. – Здесь кофе. Или тебе чай? Может быть, разбавленного вина?

  – Нет-нет, спасибо, кофе.

  К нему подвинули пустую тарелку. Он окинул взглядом стол, нашел на нем йогурт в глиняном горшочке, несколько видов сыра на белых тарелках, кусок твердой колбасы с жирным срезом рядом, большое плоское блюдо с белым ноздреватым хлебом, непонятно с чем запеканка, яичницу в небольшой сковородке, мед в прозрачной чаше, большой медный кувшин с кофе...

  Как ему показалось, они внимательно наблюдали за каждым его движением.

  Он оглядел их, черноволосых, красивых, подумал, что у Клоси точно такие же завитки волос и точно такой же профиль носа как у девушек на вазах времен Перикла, оглядел еще раз стол с традиционным греческим завтраком и поперхнулся кофе.

  Они в самом деле смотрели на него.

  – Полностью с вами согласен, – сказал он.

  Партида позволила своему всегдашнему удовольствию превратиться в смех.

  Клоси нежно занялась белым хлебом, принявшись намазывать на него тонкими движениями ярко-желтое, не магазинное масло.

  – Прости наше любопытство, – объявила Анапофектос, – не часто встретишь гостя в нашей глуши. Значит, ты путешественник?

  Егор, занятый обжаренным в кляре сыром, только пробормотал, что да.

  – А как у тебя со временем?

  Егор машинально посмотрел на свои часы, потом вопросительно на Анапофектос.

  – Не хочешь подработать? Мужских рук всегда не хватает в деревне. Договоримся об оплате, не обещаю, что будет много, но обиженным не останешься.

  Вот, подумал, Егор, вот они преимущества билета в одну сторону. Хорошо, что я не взял обратный, как чувствовал. А так бы пришлось урезать маршрут, подгадывать время к вылету, искать нужный автобус...

  – Ну что вы, какие обиды! Мне будет очень приятно остаться и помочь. А даже если и не заплатите ничего, я против не буду, мне достаточно одного вашего общества.

  – Какой замечательный работник, – заметила Партида.

  – Ну, разве что соблазню и украду вашу Партиду. А то вчера не получилось.

  – Надо же, мои слова запомнил! – засмеялась та.

  – Сегодня утром, – продолжил Егор, – я прошелся по вашему двору, увидел сосны, каменный забор, мраморные плиты лестниц с сосновыми иголками на них. Тут у вас странное и необычное ощущение, даже не знаю, как назвать... близости Олимпа, что ли. Предчувствие чуда. Будто бы эта тишина обманчива и в этом хрупком горном воздухе вот-вот зазвенят колеса колесницы Аполлона.

  Девушки переглянулись.

  – Вот и отлично. Завтракай плотнее, больше не будем тебе мешать. А что делать, тебе покажет Партида.

  – Покажу, обещаю, – согласилась девушка. – Подкрепляйся.

  Анапофектос, а вслед за ней и Клоси ушли. Партида же, поерзав, устроилась удобнее, а Егор принялся за запеканку и яичницу с жареными баклажанами.

  Партида нашла для него холщовые штаны, такую же рубаху, дала черную полотняную шапку, смахивавшую на турецкую феску, и привела на каменистый ровный участок, где редкими рядами поднимался виноград.

  Походив между ним, она сказала Егору.

  – Работа простая. Собирай камни и оттаскивай их на тот конец.

  Он послушно принялся за камни и камешки, а Партида занялась виноградом. Ходила между рядами, трогала лозу, смотрела на солнце, наклонялась к самой земле, а потом выпрямлялась, так что ее рубашка натягивалась, очерчивая две небольшие округлости под тканью и два плотных бугорка.

  Все же, подумал Егор, ей меньше восемнадцати. Может, даже шестнадцать. Неширокие бедра, длинные ноги, ровные, несмотря на отсутствие той самого идеального пресловутого соприкосновения в бедрах. Длинные брови, как крылья далекой птицы. Улыбка проказницы. И особая чарующая женственность, отличающаяся от манерности томных див в платьях до пола, ждущих, когда перед ними откроют дверь авто. Нет, разумеется, ее можно представить в длинном платье на каблуках, с яркой полоской помады на губах, но в отличии от жеманниц она при случае без лишних раздумий скинет туфли, подберет подол платья и полезет на соседское дерево за спелыми грушами. Нет, ну а чего?

  – Ты чему веселишься? – спросила Партида. – Мелкие тоже нужно подбирать. В этой мелочи самый смысл.

  – Представляю тебя в платье на каблуках, ворующей груши.

  – Тоже развлечение, – согласилась она, – Утомительнее всего, что вот ты их убираешь, подчищаешь, а они потом заползают вновь.

  – Камни? – уточнил Егор. – Ну да, они такие. А еще норовят убежать от своей судьбы. Вот этот уже несколько раз выскальзывает из рук.

  Партида отчего-то засмеялась.

  – Вот именно. Мечтает какой-нибудь камень, строит планы, пытается что-то совершить, потому что, как ему кажется, все в его руках, а тут р-раз, и какой-то Егор хватает его бесцеремонно и отправляет в другое место. Потому что имеется высший смысл, недоступный камню.

  Партида наклонилась. Рубашка на ее груди отошла, открывая тело, и Егор поспешно отвел взгляд.

  Или не поспешно...

  – Поэтому и нужно их собрать всех. Дабы высшая справедливость была законом, а не исключением.

  – Разумеется, – согласился Егор, думая при этом, давно ли она целовалась своими широкими рельефными губами, с которых сейчас слетает милая чушь. – А если кто-то будет протестовать и сопротивляться, мы тех приструним. У нас не будет любимчиков. Или будут?

  Партида загадочно улыбнулась.

  Они болтали и перебрасывались шутками до полудня, затем Партида сказала, все, хватит с них дуракаваляния, и повела Егора обедать.

  Ни Клоси, ни Анапофектос не показывались, возможно, их и дома не было. Егор и Партида обедали вдвоем за все тем же утренним столом, отрывали куски у громадного белого каравая, подливали в бокалы воду из высокого стеклянного кувшина, в котором плавала половинка лимона, отщипывали виноградины от огромных кистей, лежавших на большом блюде в центре, если тушеное мясо и вездесущую запеканку из баклажанов, мяса и картофеля.

  А после обеда, как порядочная греческая семья, они валяли дурака в глубине дома на на мягком диване со множеством подушечек, ожидая когда солнце закончит свои упражнения в крепости и меткости огненных лучей. Егор пытался листать сжатый до размера тоненькой книжки том академика Мартиросяня 'Путеводитель по Древней Элладе', Партида заглядывала через плечо, касалась его худым телом, смеялась над странными буквами, предлагала воду и виноград, трясла милыми космами, забывшими расческу, в результате он не прочитал и страницы текста.

  Только ближе к вечеру они вернулись к раскаленному участку, на котором пытался расти виноград.

  Партида окинула утреннюю кучу деловым взглядом, что-то ей не понравилось, – и Егор, повинуясь ей, начал перетаскивать камни на другое место, повыше.

  – Понимаю, – сказал он во время очередного короткого перерыва, – Национальные традиции катать камни туда-сюда здесь чтут и приумножают. Сизиф одобряет.

  – Нет, ну а отчего бы не использовать дешевую рабочую силу? – засмеялась Партида. – Как ты говоришь, сам Сизиф велел. Кстати, хочу тебя огорчить, если ты рассчитывал подзаработать, Анапофектос много не даст. Сам понимаешь, кризис, и все такое.

  – Про жадность, жадность не забудь.

  – Но ты в любое время можешь отказаться.

  – Ты считаешь, что я остался из-за заработка?

  – А ты в отрубях? – и в ответ на непонимающий взгляд Егора пояснила греческой пословицей, – Кто в отрубях, того и куры клюют.

  – Ага, понял о чем ты. Нет, денег бы не помешало. И очень бы не помешало...

  – Понимаю, тогда бы были пятизвездочные отели и рестораны, персональные гиды, яхты между островами...

  – Э-э, дай договорить! Тогда бы было все то же самое: ожидание попутного автобуса, билеты с открытой датой, незнакомые деревеньки, таверны у дороги, где сидят только местные. Деньги ушли бы на свободу выбора. На возможность подчиняться случаю и спонтанности: захотелось свернуть вот на ту дорогу, которой нет на плане, и на которую потянуло внезапное желание или предчувствие, и, вместо того, чтобы идти запланированным маршрутом, ты сворачиваешь, не боясь, что на твоей карточке не хватит средств. Хотя, конечно, бизнес классом не отказался бы летать...

  – На какую дорогу захотелось свернуть? – ехидно улыбнулась Партида.

  – А вот на ту, – в пику ей ответил Егор, – Так что я остался вовсе не из-за денег. Возможно из-за мраморных плит террасы, лестница на которую похожа на стоптанные ступени Пропилей, возможно, из-за сосен, нависших над плоскими крышами, из-за воздуха, который, похоже, насыщают амброзией. И из-за трех граций, одна другой краше.

  Партида засмеялась.

  – Одна другой?

  – Другой, другой, – засмеялся и Егор, чтобы не задавалась.

  – Ну, я как-бы и ничего...

  И Партида, игриво улыбаясь, коротким движением рук демонстративно приподняла свои груди.

  Они жарились под знойным августовским солнцем до самого вечера. И только, когда жар начал стекать с вершин вслед за закатывающимся солнцем, когда порозовели верхушки облаков, они вернулись домой, в прохладу окондиционированных комнат и к кувшину с лимонной водой.

  Партида сидела на краю кровати, когда он вернулся из душа. Водила пальцем по покрывалу, по голым коленям. Судя по мокрым кончикам волос, она тоже смывала с себя дневной зной.

  Он хотел заговорить, но она встала навстречу ему, расстегнула рубашку, сбросила ее, так что он увидел целиком то, от чего отводил взгляд половину утра, потом стянула шорты, все остальное, и прижалась к нему одновременно с долгим и яростным поцелуем.

  Он не ожидал этого и смущенно замер. А через секунду желание взорвало его изнутри, удивляя силой и нетерпением, словно он долго сдерживал себя, не давал воли, и ее поцелуй оказался той последней соломинкой, пробившей плотину внутренних нельзя.

  Желание с тем самым сладким, пьяным и дразнящим вкусом запретного плода. С тонким ароматом всех порушенных запретов. С сочащимся соком страстной и запрещенной свободы. Возможно, такой же была близость Адама и Евы, когда они, пугливо разрывая ткань обещания и стеная от нетерпения, погружались в собственную, сметающую все робкие протесты страсть.

  Девушка жадно открывалась ему, бесстыдно и откровенно, демонстрируя то, что еще днем было запретным и чужим. Но когда он давал волю своим дрожащим от желания рукам, она ускользала, отстранялась, отводила его руки, чтобы через минуту вновь, когда он сдерживал себя, жадно и ненасытно прильнуть к нему вновь, подставить свое тело под его ладони.

  Поцелуями, полураскрытыми губами, ищущим языком она гнала все его мысли о том, что, возможно, не правильно стискивать своих объятиях бьющуюся от страсти девушку, которой он старше едва ли не в два раза, впиваться губами в дрожащие бугорки и поддаваться ее ритму и ее возбуждению. Что не должен он истекать желанием снова и снова, наслаждаясь ее обнаженностью, доступностью и ненасытной готовностью продолжать, не давая передышки ни себе, ни ему.

  Он даже не помнил, когда они затихли, потому что провалился после очередного взрыва своего естества в глубокое бессонное забытье, дар мудрого и снисходительного Гипноса и стыдливой Нюкты, богини ночи.

  Клоси

  Утром Егор, проснувшись, долго лежал не вставая, смотрел в белый потолок комнаты и прислушивался к звукам во дворе. Потом долго и жадно пил воду, затем стоял под прохладным душем, закрыв глаза и подставляя лицо под сбивающие дыхание крупные быстрые капли.

  К завтраку он вышел бодрым, но немного смущенным.

  За столом сидела одна Клоси, задумчивая и неторопливая. Легко касалась вилкой тарелки, отщипывала куски хлеба и пила короткими глотками кофе.

  – Я одна, – ответила она на вопрос Егора. – Никого нет. И Партиды тоже. Кстати, она просила передать, что довольна твоей работой. И что она сделала тебе подарок.

  – А где она? – стараясь, чтобы его слова выглядели как можно нейтральнее, поинтересовался Егор.

  – Так она еще вчера уехала. В Винипуро. Потанцевать, погулять с парнями. Развлечься, в общем. Ты не знал?

  Егор неопределенно качнул головой, садясь за стол напротив Клоси.

  Уехала? Развлечься?? Погулять с парнями??? Впрочем, почему бы и не поехать погулять. Развеяться. После вчерашнего...

  – Партида у нас девушка хоть куда. Мое новое решето, куда ж тебя повесить... не удивляйся, это пословица такая. Она вчера тебя не утомила?

  Егор чуть не поперхнулся.

  – Вот смотрю, какой у тебя аппетит сегодня. Вчера ты ел намного меньше. Значит, работал хорошо.

  Егор кивал, слушая ее мелодичный негромкий голос. Мысли понемногу остывали, растворялись в черном, густом, с привкусом греческих трав кофе, смешивались с кисловатым белоснежным йогуртом и ломтями бело-красной копченой ветчины.