Текст книги "1945 (СИ)"

Автор книги: Александер Уваротопулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

  31 марта 1945 года.

  Нижняя Силезия.

  Первый Украинский фронт. Пятьдесят вторая армия.

  Штаб 373-ой стрелковой дивизии.

  А еще какая-то птаха целое утро верещала, прочищала горлышко, пробовала петь в ближайшем лесочке, смелая немецкая птаха, словно и не было ничего этого вокруг, жестокого и кровавого, со сметающими все живое бурями, с ливнями раскаленной секущей стали, со множеством снующих туда сюда людей. Верно, уже примеривалась к тому часу, когда тихая тишина позовет, попросит: а ну-ка, запой.

  В самом деле, скоро уже, скоро, думал капитан Бочкарев, двигаясь привычным путем по извилистым тропинкам, мимо указателей, часовых, сваленных в кучу пустых артиллерийских ящиков и автомобилей, укрытых пятнистыми и лохматыми маскировочным сетями.

  Но бесконечно отдалившийся Ленинград и неоконченный университет никак не воспринимались в качестве этой самой мирной жизни, вместо них лезла утренняя птаха, да свои разведчики, которые, небось, перемывают косточки командиру. И самый говорливый, наверное, даже не трепло Озеркевич, из Одессы, и не громадный Белушев, с хитрецой и туповатой недалекой выгодцей, а желчный Хомичев, едкий и острый...

  Бочкарев пропустил один тяжело груженый грузовик, второй, затем, чертыхнувшись, перебежал дорогу перед третьим.

  Расслабился, осадил он себя. И совершенно зря, потому что ничего еще не кончилось. Хоть и в логове зверя, но зверь этот забился в самую глубь, оскалился, ощерился и не дается. Поэтому, не предвидится никакой мирной жизни, никаких тайн звездного неба, ради которых он учился, а предвидится лишь разговор с начальником разведки дивизии. А какие разговоры бывают с начальником разведки – известны...

  Майор Сварливцев, расслабленно откинувшись на спинку стула, курил за широким дубовым трофейным столом. Стол занимали офицерский планшет, пару листов бумаги с машинописным текстом и да тусклая латунная пепельница, переделанная из гильзы – от этой малости огромная столешница казалась еще больше.

  – Товарищ майор... – начал было Бочкарев, но начальник разведки махнул рукой, останавливая, и жестом показал на кривой самодельный табурет у стола.

  Сварливцев начинать разговор не спешил, пустил углом рта одну струю дыма, вторую и только затем спросил:

  – Чем занимается рота?

  – Согласно плану боевой подготовки рота на политзанятии. Тема – «Железная дисциплина и высокая бдительность – залог скорой победы над фашистской Германией».

  Сварливцев задумчиво пустил очередной клуб и произнес:

  – Врешь ведь.

  – Вру, – согласился Бочкарев после короткой паузы. – Вы же знаете, товарищ полковник, у меня в роте бойцов агитировать не надо. Люди понимающие и сознательные.

  – Брось капитан. Чтобы я не слышал таких разговоров. Знаю я эту агитацию.

  Разговор выходил душевным, мирным и беспредметным.

  Сварливцев посмотрел на часы.

  – Погоди, я еще доберусь до твоих барахольщиков и твоей сознательности. Лично буду проверять.

  – Так ведь, как у всех – мелочи, не больше. Подбирают только то, что уместится в вещевом мешке: часы, бинокли, ножи...

  – Если бы только это. Знаю я твои мелочи! Ишь ты, и слово какое приплёл: подбирают. Ясли-сад! В песочке валялось, а он подобрал. Ты смотри мне, еще аморалку не подбери!

  – Товарищ майор, ну это-то тут причем?

  – При том. Про капитана Селезнева слышал? То-то же. И было бы с кем – так с немкой! Не со связисткой Дуней, Варей, Маней, а с немкой!

  Сварливцев снова посмотрел на часы, а потом неожиданно проговорил.

  – Хотя, я его понимаю: неожиданные они какие-то, не наши. Смотрит, смотрит, черт ее знает, чего смотрит, а потом как полыхнет – и готово: и любовь тебе, и, товарищ майор, партбилетом клянусь, что на веки вечные... ладно, об этом потом поговорим. Последние разведсводки читал?

  -Читал. Политико-моральное состояние немецко-фашистских войск ослаблено, много случаев дезертирства и паники. В то же время, в плен сдаваться бояться...

  – Да не то, – отмахнулся Сварливцев, забираясь в свой планшет. – Донесение химиков... где-то здесь... вот: информационно-разведывательное донесение военно-химического управления Первого Украинского фронта.

  Сварливцев пробежал глазами текст.

  – Показание пленного танковой дивизии «Охрана фюрера» Герхарда Ритнера: «В середине марта на построении солдатам было приказано постоянно иметь противогазы и держать их в образцовом порядке ввиду того, что Германия скоро применит новое оружие, в ответ на которое Россия, якобы, применит отравляющие вещества». Ну и дальше, в том же роде.

  – Помню немного, – кивнул Бочкарев. – Агония фашистского зверя. Да и никакое новое оружие им не поможет.

  – Ты у себя в роте противогазы когда проверял?

  Бочкарев запнулся.

  Сварливцев посмотрел на часы и решительно встал.

  – Ладно, политико-воспитательную работу я с тобой провел, пошли.

  – Куда? – удивился Бочкарев, быстро вставая вслед за своим начальником.

  – К командиру дивизии. Прибыли важные птицы, похоже, из Москвы. Для тебя есть задание. И ватник свой здесь оставь.

  У командира дивизии кроме него самого находились начальник штаба армии, начальник особого отдела, и неизвестный майор, крепкий, как пружина, строгий, а еще образцово подтянутый в совершенно немятой форме.

  Бочкарев, рассмотрев майора, постарался незаметно огладить свою гимнастерку и запихнуть складки за спину.

  – Вот, капитан Бочкарев, – доложил полковник Сазонов, командир дивизии, едва Бочкарев и Сварливцев представились.– Командир роты разведки. Боевой офицер, в должности меньше месяца, но на хорошем счету, до этого командовал взводом разведки, больше пятнадцати языков, имеет награды....

  – Восемнадцать языков, – громко подшепнул Сварливцев.

  Начальник штаба армии, генерал-майор Коломинов, посмотрел на Бочкарева испытующим властным взглядом.

  – Когда последний раз ходили в поиск?

  – Неделю назад, товарищ генерал-майор.

  – Далеко?

  – Километров десять, по тылам.

  – Как обстановка? Что скажете?

  – На нашем участке – семьдесят вторая пехотная дивизия из состава пятьдесят седьмого танкового корпуса. Никаких действий не предпринимают. – Бочкареву вспомнилась беззаботно поющая в лесочке птица. – Сдаваться не собираются.

  – Ну, мы тоже не лыком шиты, – заметил Коломинов. – Воевать умеем. Как считаете?

  – Так точно! – бодро вставился командир дивизии. – Научились.

  – Подойдите к карте, – начальственно бросил Коломинов Бочкареву, пропуская мимо этот возглас.

  На столе распласталась пестрая, зелено-желтая карта района боевых действий с красными и синими линиями и овалами, обозначавшими расположение наших войск, немецких и линию соприкосновения.

  Незнакомый майор оказался тут же, рядом с Бочкаревым, едва ли не между ним и генералом.

  Неприятная личность, подумал капитан. Наверняка, служака, все строго по уставу. И сапоги, небось, скрипят. Не хотелось бы иметь такого начальника.

  Генерал быстро осмотрел карту, посмотрел зачем-то на майора, стоящего рядом с Бочкаревым, и опустил указательный палец на карту, к краю заштрихованного синими линиями овала, далеко к югу от красной линии фронта.

  – Вот здесь?

  – Так точно, товарищ генерал-майор, – подтвердил майор.

  – Товарищ капитан, – Коломинов поднял взгляд на Бочкарева. – Вам ставится задача провести группу майора Ванника вот сюда.

  Километров восемнадцать, прикинул Бочкарев. Местность пересеченная, с островками уже зазеленевшего леса, проберемся.

  – Сколько человек в группе? – спросил он.

  – Пятеро, – сообщил майор. – Вместе со мной.

  Ну и наших столько же, подумал Бочкарев. Значит, сегодня ночью нужно будет разведать пути прохода, снять, если попадутся, мины и проволоку, а завтра выступить всем.

  – Задача ясна? – спросил Коломинов.

  – Так точно. Завтра ночью группу выведем за линию фронта.

  – Отставить! – напрягся начальник штаба армии. – Сегодня ночью!

  – Товарищ генерал... – начал Бочкарев, потом увидел застывшее лицо своего непосредственного начальника, командира дивизии, и обреченно добавил, – Есть сегодня ночью.

  – Учтите, задание особой важности. Отвечаете головой. Если с группой что-либо случится, пойдете под трибунал! В двадцать четыре часа. Доложите, как поняли!

  – Есть сопроводить группу сегодня ночью, – уныло ответил Бочкарев.

  – Свободны!

  В расположении роты властвовал начальник политотдела дивизии, подполковник Петрушкин, сухощавый, с постоянно прищуренным взглядом. Смотрел – как пристреливался. С соответствующими оргвыводами.

  Сейчас он, собрав разведчиков вокруг себя, втолковывал про текущий политический момент.

  – ... распространяют большое количество ложных фотографий и листовок, в которых геббельсовская пропаганда показывает – в кавычках, разумеется, зверства Красной Армии. Поэтому население и немецкая армия в основной своей массе запуганы, потому как правды не знает. И вот тут возникает вопрос, как должен себя вести наш боец...

  – Исключительно по уставу, – вставил кто-то. – Строевому.

  Бочкарев не видел говорящего, но по голосу узнал Озеркевича.

  – Это само собой. А вот как он должен вести себя на освобожденной территории? Я знаю, солдат думает, немец мою деревню сжег, так и я его сожгу. И все его добро теперь мое будет по праву победителя. А это политически неправильно, даже вредно, потому что солдат Красной Армии воюет не для того, чтобы отобрать, а для того, чтобы...

  – Дать. Дать как следует. – опять вставил кто-то.

  – Кто это у меня такой умный? – спросил недовольно Петрушкин. – Отставить разговоры! Воюет с целью освободить народы Европы. А теперь спросим, почему побеждает боец Красной Армии жестокого и сильного врага? А побеждает он своим крепким моральным духом и политической грамотностью...

  Бочкарев поспешил незаметно скрыться, чтобы своим скептическим и независимым видом не разрушить почти идиллию: распространяющего волны идеологической благодати Петрушкина в окружении солдат и сержантов. Ну что поделать, не всем же питаться манной, исходящей от политруков.

  Но скрыться капитану не дали. Петрушкин нагнал его в дальнем уголке и спросил:

  – Знаю, сегодня на ту сторону идете.

  Армия, подумал Бочкарев, что поделать. Слухи и сведения, особенно секретные, распространяются исключительно быстро.

  – Кого с собой берешь?

  Бочкарев перечислил.

  – Озеркевича не надо, – Петрушкин еще сильнее прищурился. – Политически не сдержан, болтает много. И Белушева не желательно. Нет в нем настоящей сознательности. А вот возьми Кучеренко. Активный, грамотный боец, комсомолец, хорошо выступает на собраниях. И вообще, Бочкарев, смотрю я, что ты все сторонкой, все сторонкой, словно как избегаешь. И политически ты какой-то неоформившийся, без правильной основы: тут пошутил, там отбрехался. А внутри что? За что воюешь, капитан?

  – Ну как за что. За то же, что и все.

  – А вот не верится, Бочкарев, не верится. Ну хорошо, вернешься, поговорим.

  Ему сегодня определенно старались помешать. Сразу после рекогносцировки с командирами взводов, его поймал начальник разведки. Аккурат перед расположением роты, чтобы капитан не смог улизнуть.

  – Чего кривишься, зуб донимает? – спросил Сварливцев.

  – Времени нет, товарищ майор!

  – Погоди, долго не задержу. На переднем крае был? Что думаешь?

  – Пойдем двумя группами. Первый взвод – через тот проход, который мы в прошлый раз проделали, отвлечь внимание. Главная, пять человек – со мной, плюс саперы. И третий взвод прикрывает.

  – С своими бывшими пойдешь? Правильно. Согласен, план утверждаю. Придешь потом с бумагами, подпишу. И вот что, Бочкарев, тут дело серьезное. Из Москвы звонили, спрашивали, как подготовка. Когда пойдешь, на правом фланге дивизии разведку боем проведет полковая разведка, отвлечет от тебя.

  – Товарищ майор, а может сразу через громкоговоритель сообщить: так и так, к вам сегодня идет капитан Бочкарев с группой. Немцы же не дураки, такая активность их сразу насторожит!

  – Много рассуждаешь, Бочкарев. Нет, чтобы спасибо сказать командованию. Спеси в тебе много. Ладно, иди, потом с тобой поговорим.

  К девяти вечера в расположение роты на двух виллисах приехал начальник особого отдела дивизии и майор Ванник со своими. Четверо, одетых в пятнистую зелено-серую камуфляжную форму вермахта. В открытых вырезах виднелась немецкая форма.

  Двое выглядели подтянутыми и крепкими, а вот двое других... Один, с брюшком, в очках, с круглыми невоенными щечками, точь-в-точь профессор с кафедры какой-нибудь аэро-гидродинамики, которому вручили непонятную для него винтовку и бросили закрывать вражеский прорыв. И выражение лица у него было соответствующим – испуганно-настороженным.

  Другой – долговязый и чуть нескладный, с липким взглядом. Форма заметно тяготила его. Этот вполне мог сойти за какого-нибудь немецкого учителя, но здесь, среди быстрых, уверенных в себе – только чуть более суетливых чем обычно, разведчиков казался совершенно чужим, почти обузой.

  Наверное, из-за этих двух и затеяли весь сыр-бор, подумал Бочкарев.

  Особист в сторонке завел тихий разговор с Ванником, а разведчики обступили прибывших, присматриваясь и знакомясь.

  Из темноты вынырнул подполковник Петрушкин, приклеился сбоку, разве что не дышал в ухо, внимательно всматривался и вслушивался. И едва Бочкарев отвлекся, тут же завладел вниманием:

  – Митинг в роте провели?

  Бочкарев чертыхнулся про себя.. Да, не провел, но до митинга ли, когда нужно предусмотреть все тонкости, оговорить возможные варианты, добиться, чтобы подчиненные уяснили свою цель. Да и отдохнуть разведчикам следует – идут ведь в ночь.

  – Провели, – неопределенно ответил Бочкарев, стараясь, чтобы его голос звучал как можно тише, а слова – невнятнее.

  – Коммунисты выступали?

  Бочкарев оглянулся, ища спасение, увидел начальника разведки и, извинившись, поспешил переместиться к майору Сварливцеву.

  – Готов? – спросил коротко тот. – Медали и документы когда сдашь?

  – Вот прямо сейчас, – вздохнул Бочкарев. Он уже жаждал той минуты, когда окажется на передовой, когда отступят все эти приготовления и останется только его группа, тихая тревожная ночь и далекая цель впереди.

  Но это случилось только через сорок минут.

  В последней траншее он еще раз осмотрел своих ребят, молчаливых, настороженных, с рюкзаками и немецкими автоматами за плечами, мельком глянул на майора Ванника и стоявших за ним, и тихонько произнес:

  – Порядок следования: саперы, старший лейтенант Петрак, сержант Белушев, я, связные, майор Ванник и его группа. Замыкающие – рядовой Закаилов и сержант Озеркевич. Вперед!

  – Ни пуха, – шепнул стоящий рядом Сварливцев.

  Они выбрались из траншеи и пригибаясь, быстрым шагом устремились вперед, к невидимой в темноте недалекой рощице.

  Метров через сто пришлось остановиться – саперы нашли тонкую проволоку, очень коварную и вредную, в которой путаешься и выдаешь себя звуками, а потом осторожно щупали землю впереди себя, определяя возможные мины.

  У рощицы Бочкарев остановил всех и прислушался. Окрест не доносилось ни единого звука, ни с нашей стороны, хотя по времени третий взвод уже начал выдвижение, ни с немецкой.

  Вражеские секреты и патрули располагались чуть дальше, но отчего-то Бочкареву стало тревожно. Даже не тревожно, а как-то неприятно, как после тяжелого разговора. Возможно, так бурлил, напоминал о себе сегодняшний суматошный день, в котором и отдохнуть как следует не пришлось. Или же так проявлялось предчувствие, то самое, нечеткое и непредсказуемое, и, как правило верное, если повиноваться его слабому голосу.

  Бочкарев приподнял голову повыше. Справа темным пятном проступала роща, непроглядная, безопасная. Слева полого поднимался открытый склон холма. Еще левее начинался другой лесок, совершенно невидимый сейчас.

  – Идем прямо, в обход рощи, – решил Бочкарев.

  – Ты что! – громко зашептал ему Петрак.– Через открытое место?!

  Но Бочкарев уже принял решение. Отослав одного связного к третьему взводу, неслышно крадущемуся вслед за ними, он скомандовал вперед.

  Почти сразу же вслед за этим рядом оказался майор Ванник.

  – Почему поменяли маршрут, товарищ капитан? Что-то случилось?

  – Нет, ничего. Это мое решение, через рощу не пойдем.

  Майор, кажется, что-то сказал про себя, недовольное.

  Едва они проползли еще метров сто, далеко справа началась стрельба, и в той стороне вспыхнуло сразу два огненных шарика, после чего на посветлевшем куске неба стали видны белые полосы от осветительных ракет. Похоже, начала разведку боем полковая разведка на левом фланге дивизии.

  А затем одна осветительная ракета неожиданное рванула прямо над леском, который они обминули.

  Еще через минуту слева от них грозно застрекотал пулемет, возглавив редкую дробь автоматных очередей.

  – Первый взвод, – подал голос ползущий рядом сержант-связной. – Кажись, они.

  Справа вспыхнула еще одна ракета, затем еще, гораздо ближе.

  – Ползи назад, – обернулся к связному Бочкарев. – Передай командиру взвода, чтобы пошумел на краю леса.

  Возможно, третий взвод отвлечет на себя внимание фрицев и его группа сможет просочиться в тыл. В неудачный исход верить пока не хотелось.

  Сержант торопливо уполз, а Бочкарев снова дал команду двигаться вперед.

  Шум и стрельба усиливались с каждой минутой. Небо светлело, и проступала как днем, лежащая впереди местность.

  Подполз, тяжело дыша, Петрак.

  – Спереди немцы, до отделения.

  – Стой! – скомандовал Бочкарев.

  В рваной смене ночи и светлых сумерек показались бегущие по склону в сторону леса фигуры.

  Замерев и прильнув к холодной земле с короткой молоденькой, недавно появившейся травкой, разведчики ждали, когда позади них вступится, обозначит себя огнем и движением третий взвод.

  Подлез майор Ванник.

  – Сергей Николаевич, полагаю, стоит вернуться, в этом месте мы не пройдем, только загубим людей.

  – Отставить разговоры, товарищ майор! – раздраженно бросил ему Бочкарев. Еще не хватало тут советчиков под боком!

  Он дождались выстрелов у себя за спиной, после чего дал очередную команду перебежать– переползти метров на пятьдесят вперед.

  Снова показались бегущие фигуры автоматчиков, теперь уже совсем близко. Немцы бежали из густой темноты в сторону леса, который остался у них за спиной и в котором шел сейчас сильный бой со взрывами гранат.

  – Возьмем левее, – предложил Петрак.

  Но Бочкарев думал о другом. Конечно, это было безрассудно, глупо, но кто сообразит в темноте, что русские разведчики решатся на подобное.

  – Слушай, Василий ,– зашептал он Петраку. – Принимай саперов и оставайся здесь. Через три минуты, если ничего не случится, отойдешь назад, к нашим. Иначе прикроешь огнем.

  – А ты? – спросил Петрак.

  – А я – вперед, – Бочкарев подозвал Ванника, лежащего метрах в двух от них.

  – Дерзко, – только и сказал тот, после чего Бочкарев скомандовал всем «Встать, построиться!»

  И плотной группой – в колонну по двое, они последовали вперед, прямо в немецкий тыл.

  Если смотреть издалека – организованно и по-деловому по своей территории двигается немецкая пехота. Не прячась по кустам, не скрываясь, как противник. Значит – свои, значит, причин для тревоги нет.

  Они прошли метров двести, а потом, дойдя до перелеска, Бочкарев скомандовал рассыпаться.

  Рядом почти мгновенно оказался Ванник, быстрый и решительный.

  – Молодец, капитан. Можно считать, прорвались.

  – Рано радуешься, майор. Еще нет.

  Они осторожно пересекли короткую полоску деревьев, вышли к широкому полю и остановились.

  Стрельба и шум окончательно остались сзади, перестали расширяться вширь. Лежащее впереди пространство выглядело безопасным и тихим, звало пересечь его одним решительным броском. Но Бочкарев не торопился.

  Через пять минут к нему вновь подошел Ванник.

  – Чего ждете? Почему не двигаемся? – приглушая голос, спросил он.

  – Пусть все успокоится. Время пока есть.

  – А может пройти, не скрываясь? На нас немецкая форма, с вами поделимся масхалатами. Кто нас заподозрит?

  Бочкарев отрицательно качнул головой.

  – Нет, будем ждать. Кстати, товарищ майор, вот эти двое, которые с вами – у них подготовка как? Бежать, в случае чего, смогут?

  – Смогут, но не долго. Скажите, – майор запнулся, – разумеется, вопрос не вовремя... Вы кадровый военный?

  – Нет, не кадровый.

  – Тогда как попали в разведку?

  – Служил в артиллерии, потом, как узнали, что знаю немецкий – взяли в штаб. Побыл там. А однажды слышу, набирают в разведвзвод, и я попросился. Тем более, все данные есть, когда-то боксом занимался.

  – Немецкий, значит, знаете?

  Где-то неподалеку послышался гул. Похоже на грузовик или транспортер.

  Они на пару секунд притихли.

  – Вот так и попал. Зам взвода, потом командир взвода. А недавно повысили до командира роты.

  Бочкарев подумал, что большая часть его начальной неприязни к этому человеку сама собой ушла. Опасность, как это бывает, сроднила их, убрав вне ненужное, демонстративное, что мешает понять человека в гражданской жизни.

  – Как вас по имени-отчеству? – неожиданно спросил майор.

  Бочкарев ответил.

  – Значит, Сергей Николаевич. А а – Михаил Александрович.

  – Ну, а вас ни о чем не спрашиваю, – произнес капитан. – Знаю, что не ответите.

  – Не отвечу, – Бочкарев не разглядел улыбки, но по тону того понял, что майор улыбается. – Могу сказать, что мы сейчас выполняем задачу государственной важности. И вы, Сергей Николаевич, и я. Возможно, это самое важное, что в данный момент происходит на всех фронтах.

  – Даже так? Не поверю, – усмехнулся Бочкарев. – Уж больно жиденькие силы: рота разведки дивизии, все в спешке, без подготовки. Да и не факт, что прошли. Не нравится мне это поле. Знаю, что нужно идти через него, но не нравится мне, и все. И тишина эта не нравится. Знаете, где обычно бывает тихо? Перед секретом или засадой.

  – Нет, все так, – сказал майор. – Правильно, что быстро, правильно, что такими силами. Чем меньше людей знает, тем лучше. Задание такое.

  – Задание, как задание. Ладно, идемте. Возьмем левее, мимо поля. Там у них ротный опорный пункт, но мы попробуем в темноте его обойти.

  Обойти не получилось.

  Они наткнулись на патруль или просто дозор из двух автоматичков. В темноте послышалось гортанное «Хальт!» – затем: «Вафн финлэген!» – «Стой, бросай оружие!»

  Разведчики, идущие спереди, среагировав, дружно кинулись вправо и влево, уходя от тут же последовавшей длинной автоматной очереди. Почти без задержки в место, где находился враг, ответно ударили три или четыре автомата. И все затихло, вновь вернулась ночная непрочная тишина. Только теперь в этой тишине раздавались негромкие стоны.

  Бочкарев метнулся на звук, едва не столкнувшись при этом с Ванником.

  Был ранен в бедро Белушев и убит один из группы майора.

  Бочкарев осмотрел рану, позвал Закаилова перевязать.

  Затем осмотрел застреленных немцев.

  Выходило отвратительно, совсем отвратительно. Группа себя демаскировала. Идти дальше –невозможно: крупных лесов нет, до отрогов Судетских гор далековато – до утра никак не поспеть. Раненого оставить нельзя, негласное правило разведчиков – ни при каких условиях не оставлять своих.

  Но и вернуться не получится. Сейчас на переднем крае полно немцев. И все настороже, все прислушиваются и всматриваются в холодную весеннюю ночь, держа пальцы на спусковых крючках.

  – Что будем делать, командир?– спросил Озеркевич. – Еще пара минут, и нас тут застукают.

  И он добавил фразой из фронтовой песенки:

  – Вся работа праздник станет, будем семечки щелкать.

  – Назад нам не вернуться, – рассудил Бочкарев. – Идти вперед тоже опасно, немцы уже знают, что мы здесь, в их тылу. Сделаем так. Товарищ майор!

  Подошел мрачный Ванник.

  – Мы возьмем нашего раненого, пусть ваши забирают своего и... – Бочкарев помедлил, – нужно взять этого немца. Понесем на себе.

  – Как? – не понял майор.

  Озеркевич сообразил первым.

  – Голова, командир! – с уважением отозвался он.

  – Объясню на ходу, быстрее!

  Поредевшая группа сделала крюк, вернувшись на сто метров назад, а затем вновь взяв прежнее направление, в обход начавшегося шума и криков.

  – Пусть думают, – объяснял Бочкарев Ваннику на ходу, – что мы пришли за языком. Взяли и отошли назад. Кому придет в голову переться с языком дальше в тыл?

  Майор ничего не сказал, только похлопал Бочкарева по плечу.

  Они шли как могли быстро, сменяя друг друга. Белушеву нашли более менее толстый обрубок, на ходу стесали, подготовив под костыль. Мощный сержант держался, но чувствовалось, что с превеликим трудом. Рана была паршивой, на верху бедра, такую трудно перевязать. Немца, чтобы не испачкал кровью, скрутили как могли его же курткой и завернули в плащ-палатку. Несли по очереди.

  Через час, благополучно преодолев первые полосы обороны, сменили направление. Передохнули пару минут и вновь пустились дальше, обходя фермы, высотки и позиции танкового корпуса.

  Их не преследовали, расчет Бочкарева оказался верным.

  К утру, перед рассветом, вконец обессиленные, сделали привал.

  Нужно было избавиться от убитого немца, осмотреть рану Белушева и определиться, сколько им осталось до нужного места.

  Едва непроглядная чернь стала расплываться, сереть, превращаясь в мокрую и холодную утреннюю мглу, едва проступили стволы деревьев – ближних и тех, что подальше, разведчики осмотрелись.

  Впереди расстилалось ровное пространство, пустое, темное и очень большое. Где-то в его середине росла короткая рощица, но дальше снова было чисто и просторно – до мутного еще, нечеткого горизонта, на котором угадывались высокие холмы, предгорья Судет.

  – Далеко вам еще? – спросил Бочкарев у Ванника, пытающегося рассмотреть подробности в бинокль.

  – Видите лесочек вон там справа? В нем развилка трех дорог. В семь утра нас будет ждать связной.

  – Можно сказать, мы свою задачу выполнили?

  – Да, – уклончиво согласился Ванник.

  Вернувшись к месту привала, Бочкарев с удовлетворением отметил, что подчиненные майора времени даром не теряли. Убитого товарища похоронили, а тело немца спрятали, предварительно срезав с формы знаки различия – на земле, у слабенького костерка лежали погоны и нашивки. Скорее всего, все организовал единственный оставшийся военный из группы Ванника. Который, увидев, что они вернулись, поднялся навстречу.

  – Товарищ генерал, – негромко и тоскливо произнес он. Потом, спохватившись, бросил быстрый взгляд на Бочкарева. – Речкальцева мы похоронили. Немца оттащили подальше и замаскировали. Документы и знаки различия уничтожу через пять минут. Раненый разведчик перевязан, ему дали одну таблетку нитрокордина.

  Говорящий замялся и отвел глаза.

  – Держись, капитан, держись. Знаю, какого боевого товарища потеряли. Погоди-ка, ты ранен?

  Правую щеку капитана пересекала багровая вспухшая полоса с тоненьким пунктиром засохшей крови.

  – Да нет, оцарапало и только. Замешкались, когда профессоров наших с линии огня сталкивали. Мне ничего, а Речкальцева вот...

  Ванник поднял руку и отвел голову капитана чуть вбок, осматривая царапину.

  – Днем еще распухнет. Ну и что с тобой делать?

  Тот осторожно потрогал след от пули.

  – По касательной прошла, я поначалу даже думал, ветка хлестнула...

  – Эх, Потапов, – с сожалением произнес Ванник. – Ну и куда тебя такого теперь? Что будешь говорить, бритвой порезался?

  Тот сокрушенно развел руками.

  – Ладно, подумаем, – мотнул головой Ванник. – А сейчас вот что сделай: проверь-ка место встречи. Сигналы – как оговаривали.

  – Слушаюсь.

  Ванник направился к своим, словно забыв о Бочкареве, а тот, помедлив секунду, побрел к ротным разведчикам, размышляя по дороге над странным «товарищ, генерал».

  Рана Белушева была накрепко перевязана, но тот потерял много крови – длинные засохшие следы пересекали всю штанину и уходили в сапог.

  – За нами чисто, – сказал Озеркевич, – заметив, куда смотрит капитан. – Я глядел, следов не осталось.

  – Много крови потерял, плохо, – добавил Закаилов.

  – Кстати, товарищ капитан, – приглушил голос Озеркевич. – Таблеточку дали нашему Ванюше, и очень эта таблеточка необычная. Белушев до того белым был, а после порозовел, в себя пришел. Похамил, как водится, и сразу заснул.

  – Да? – спросил Бочкарев, думая о своем.

  – Хорошо бы и нам такими таблеточками разжиться. Не поинтересуетесь у майора, вы вроде как с ним на короткой ноге?

  – Видно будет.

  Они расположились за деревьями, наблюдая за окружающей местностью.

  Впрочем, смысл этого ожидания Бочкареву, да и остальным разведчикам был неясен. Свою задачу они выполнили, не оставаться же в тылу врагу просто из удовольствия?

  Эта мысль зрела в голове у Бочкарева, подпитываясь многозначительными взглядами Озеркевича и подступающим желанием чего-нибудь зажевать, а потом, когда окончательно и бесповоротно рассеялась утренняя дымка и наступило начало восьмого, он подумал, что ждать дальше не имеет смысла.

  Ванник сидел рядом с профессором и долговязым и о чем-то негромко говорил с ними. Но едва подошел Бочкарев, разговор прекратился.

  – Товарищ майор, разрешите вас на минутку?

  – Да, Сергей Николаевич.

  – Я так полагаю, – произнес Бочкарев, едва они отошли, – что нашу задачу мы выполнили, вас до места сопроводили.

  – Да, – согласился Ванник.

  – И теперь можем уходить?

  Майор кивнул, но своим мыслям, а не из-за согласия со словами капитана.

  – Нет, Сергей Николаевич. С сегодняшнего утра вы переходите в мое подчинение.

  – То есть?

  Нет, разумеется, служба в армии приучила Бочкарева к самым необычным вещам и быстрым переменам своего положения, но чтобы вот так... в немецком тылу... ранним утром, к тому же, на голодный желудок...

  – Мы потеряли одного, Сергей Николаевич. Второй с такой раной, что с ним никуда. Встреча с проводником не состоялась... – Ванник внимательно посмотрел на Бочкарева. – И сейчас мне нужен решительный, смелый и сообразительный человек. Такой, как вы

  – Но для чего? – удивился Бочкарев. – Для диверсий в тылу врага? Для нелегальной работы я никак не гожусь.

  Ванник хмуро улыбнулся.

  – Забудьте обо всем этом. О фронте, своей дивизии. И о вчерашнем задании, кстати, тоже. У нас совершенно другие цели. Вы слышали о немецком сверхоружии?

  – Да, кто же о нем не слышал. Только... – Бочкарев замолк, подумав, при этом, что очень кстати замолк – Ванник был серьезен, очень серьезен.

  – Оно здесь неподалеку, в Судетских горах. И немцы готовятся его применить.

  Солнце накрыло своим сиянием поросшие лесом холмы, влажные, набухшие весенние поля, деревеньки с высокими шпилями соборов, затопило почти летним теплом, обещанием долгого и тихого мирного лета. Обещанием спокойного и светлого будущего, которое почти свершилось, почти сотворилось усилием миллионов людей, бессонными бдениями у карт, изнуряющим трудом, кровью и надеждой. Чистой надеждой, что оно, это грядущее придет. И в безгрешном свете этого будущего война, казалось, уже находилась на излете, съеживалась, прятала свою ужасающую личину.