Текст книги "Синтетик (СИ)"

Автор книги: Алекс Залвик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Мать бесов Харити-Гуйму принадлежит двум традициям. Одна из них восходит к древнекитайской мифологии, где Гуйму предстает бесовкой, утром рожавшей, а вечером поедавшей своих детей. Другая традиция связывает образ Матери бесов — Харити с индийской мифологией, интерпретированной в буддийском духе. Якшиня Харити была матерью многочисленных детей-якшасов, питалась же человеческими детьми. Дабы спасти младенцев, Будда обратил ненасытную якшиню: он спрятал младшего сына Харити под патру. Не отыскав любимого сына ни на небесах, ни на земле, Харити стала взывать к милосердию Будды, и тот обещал вернуть сына при условии, что она навсегда откажется от поедания человеческих детей. Так была обращена в веру Харити, ставшая отныне богиней-дарительницей и покровительницей детей.

Царь исцеления Бхайшаджьяраджа — Яован, также: Сарвасаттва-приядаргиана, или Взирая на которого, радуется все сущее — старшее из божеств, исцеляющих болезни. Его функции не ограничиваются только целительством. Кроме устранения уродств, он дал обет превращать женщин в мужчин в следующем рождении, наставлять на путь просветления, помогать верующим пищей, одеждой, препровождать на небеса и т. д. В традиции «Лотосовой сутры» Царь исцеления выступает ближайшим сподвижником Будды Шакьямуни, совершившим в предшествующих рождениях великий религиозный подвиг посредством акта самосожжения.

Царь мертвых Ямараджа — Яньлован в простонародном китайском буддизме раннего периода ограничивает свои функции лишь главенством на загробном суде, не распространяя их (либо распространяя лишь номинально) на подземное царство иного мира. Отсутствие четких номинаций персоны, главенствующей в загробном суде, исключая единственный эпизод из сборника Лю И-цина «Подлинные события», позволяет предположить, что в раннем китайском буддизме культ Ямараджи еще не оформился окончательно, не достиг своего расцвета. Прочную позицию в пантеоне и верховную единоличную власть в подземных сферах потустороннего мира Ямараджа обретает в китайском буддизме только с VII в., о чем свидетельствует сборник Тан Линя «Загробное воздаяние». В иконографии Царь мертвых изображается сановником в парадных одеждах, небольшого роста, тучным и с черным лицом.

Четыре небесных владыки Чатурмахараджа — Сы тянь ван восходят к индийской мифологии и являются в образе повелителя слонов — на юге, драгоценностей — на западе, лошадей — на севере и людей — на востоке. В китайском буддизме они приобретают титул китайских правителей — ванов, при этом один из них — Владыка Востока — трансформируется в правителя Китая.

Всевидящий Випашьин — Вэйвэй, другое имя Вибхаша, или Всечасный — первый из семи будд, предшествовавших Будде Шакьямуни.

Великодрагоценный — Прабхутаратна — один из будд древности; в «Лотосовой сутре» повествуется о нем и его покрытой балдахином ступе, испускающей сандаловый аромат.

Кашьяпа-Цзяшэ — один из десяти ближайших сподвижников Будды Шакьямуни, отмеченный мудростью и приверженностью монашеской аскезе; хранитель таинств Учения.

Пиндола—Виньтоулу — архат-Хранитель Закона, причисляемый к главным ученикам Будды. Патрон китайского буддизма и его адептов; активный персонаж ряда буддийских сяошо, во исполнение своей миссии способный чудесным образом перемещаться во времени и пространстве.

Змей озера Гунтинху — один из наиболее популярных персонажей китайских легенд II—VII вв. — фигурирует и в ряде сборников буддийских сяошо. Благодаря удачному местоположению его владений на торговых путях, божество местного значения (ныне оз. Поянху в совр. пров. Цзянси) приобретает поистине всекитайскую популярность. Народная фантазия наделяет змея чудовищным обликом, необозримыми размерами и несокрушимой силой; иногда переносит его местоположение ближе к столице — Цзянькану. Буддийская молва связывает происхождение озерного чудища с воздаянием за прегрешения в прошлом рождении и, судя по всему, ассоциирует с индийским драконом — нага. Чудище смиряет свою несокрушимую мощь пред буддийской проповедью, а в другом эпизоде передает в дар на изготовление сутры поднесенные ему пожертвования.

Итак, буддийские сяошо отражают этап становления пантеона китайского простонародного буддизма. Отметим, что большинство из почитаемых в этой традиции божеств имели свои индобуддийские прототипы, но последние подвергались определенной трансформации, будучи перенесенными на китайскую почву. Народное сознание стремилось сделать эти инокультурные персонажи более понятными, как бы подбирая в автохтонной семантике все те элементы, которые бы «подходили по смыслу», тем самым объясняя неизвестное через знакомые образы. Есть явные признаки и встречного движения. Исконные китайские божества и персонажи нативной мифологии приобретают отчетливые буддийские свойства, в итоге сменив конфессиональную принадлежность. Так складываются элементы того причудливого образования, которое обычно именуется китайским религиозным синкретизмом.

* * *

И все же, при всем многообразии персонажей буддийских сяошо ключевой фигурой выступает здесь, конечно же, мирянин. Буддийские удивительные истории исходят от мирянина; ему же они главным образом и предназначены. Попытаемся же прочесть буддийские сяошо в контексте религиозных добродетелей, исповедуемых китайским адептом в миру.

Реализация буддийской морали в повседневной жизни мирянина обусловлена противопоставлением категорий религиозных заслуг и прегрешений. Сюжетный ряд буддийских сяошо переполнен сценами загробных судов, в которых соотношением заслуг и грехов мирянина в предшествующей жизни предрешается его последующая судьба, будь то сообразная этому — благоприятная или напротив — форма рождения, адские муки или райское блаженство. Избранная высшим судом мера наказания и поощрения всегда справедлива и чрезвычайно высока, поскольку статусы существования земного и потустороннего далеко не равнозначны. По словам персонажа одного из сюжетов хожений в загробный мир: «Жизнь в миру очень скоротечна: она проносится, как пылинка на ветру. Небесный дворец и земной ад, мучительная кара и благое воздаяние... Эти слова я слышал и прежде. Ныне же я убедился, что все это истинно». Многими своими сюжетами буддийские сяошо убеждают в том, что настоящая жизнь — лишь краткий миг в преддверии потустороннего адского мучения или райского блаженства.

Каково же содержание заслуг и прегрешений, определяющих участь мирянина в потустороннем мире? Как раз об этом осведомился некий мирянин, совершивший краткий визит в загробный мир, и ответ тамошнего сановника заключал в себе следующую краткую максиму простонародного китайского буддизма:

— Станьте приверженцем закона Будды, совершенствуйтесь в вере и соблюдайте обеты! Тогда Вы обретете благое воздаяние и Вас не постигнет никакая кара! Карать будет не за что!

Раскрывая эту краткую формулу, следует прежде всего заметить, что сама по себе приверженность закону Будды не освобождает мирянина от действия закона воздаяния, от суда в загробном мире. Вместе с тем такая приверженность только и позволяет надеяться на благоприятное решение загробного суда, ставит буддийского мирянина в привилегированное положение по отношению к адептам иных традиций, наделяет его исключительным статусом в потустороннем мире. В праве на приобретение таких привилегий в пределах настоящего земного существования не отказано самому невежественному профану или злостному противнику буддизма: ему открыт доступ к этим привилегиям посредством обращения в истинную веру. Так, на вопрос визитера в загробный мир, будут ли списаны грехи тем, кто до обращения в буддизм долгое время пребывал в неведении, последовал утвердительный ответ местного большого чина, а персонажем большого ряда сюжетов буддийских сяошо выступает приверженец буддизма, прежде исповедовавший иную религию. Таким образом обеспечивался приток неофитов, пополнение буддийской общины мирян и мирянок, внедрение буддизма в широкую социальную среду.

Основу религиозной жизни мирянина составляет вера в чудо, непосредственное религиозное переживание, далекое от проблем буддийской догматики, теоретических постулатов буддизма. Простонародный китайский буддизм предстает религией чувств. Постижение буддийской доктрины во всей ее глубине, усвоение теоретических положений учения не вменяется мирянину в обязанность, более того, чуждо его религиозному сознанию. Взамен культа книжной премудрости, господствующего в элитарном буддизме монахов-книжников, в простонародном китайском буддизме царит вера во всемогущих и всепобеждающих буддийских божеств, призванных спасти и защитить мирянина от потрясений и несчастий в настоящей жизни, мучений в загробном существовании. Первостепенное значение в этом контексте приобретают акты непосредственного общения мирянина с божествами. Большой ряд сюжетов буддийских сяошо сводится к описанию критических ситуаций, в которых страждущий возносит молитву буддийскому божеству и обретает спасение. Непременным условием такого спасения становится вера и упование страждущего на чудодейственную силу божества. Мирянин же, выказавший истинное религиозное благочестие и достигший определенных степеней религиозного совершенствования, вправе рассчитывать на особое покровительство буддийских божеств, обеспечивающее ему определенные преимущества уже в настоящей жизни.

Формы религиозного совершенствования мирянина довольно многообразны и включают в себя чтение или слушание сутр, участие в широко практикуемых религиозных ритуалах, а также содействие монашеской общине, будь то подаяния монаху, устроение монашеских трапез и совместных собраний, сбор пожертвований на нужды монашеской общины и т. д. Следует заметить, что этический идеал буддиста-мирянина вполне уживается с традиционным хозяйственным, бытовым и семейным укладом, не предполагая социального эскапизма. Короткий рассказ запечатлевает не сектантский буддизм, приверженцами которого становятся маргиналы, противостоящие традиционным китайским институтам и установлениям, но в каком-то смысле обывательский буддизм мирян, глубоко интегрированных в социальные институты своего времени. Процесс распространения буддизма в широкой социальной среде шел, конечно же, не путем противоборства, преодоления или отрицания, но главным образом посредством взаимовлияния, приспособления и сочетания с элементами традиционной духовной культуры. В общем случае буддийским сяошо чужды мотивы гонений властей на буддизм и мученичества его адептов за веру, а также столкновений и противоборства паствы с внешней небуддийской средой.

Впрочем, и о полном отсутствии таких конфликтов говорить не приходится. Буддийская идея религиозного совершенствования вступает в некоторое противоречие с идеалом государственного служения, в особенности на военном поприще. Буддизм резко восстает и против ритуала кровавых жертвоприношений, отправляемого в шаманских культах. Ряд сюжетов буддийских сяошо не согласуется с привычными утверждениями о традиционной китайской (и тем более буддийской) толерантности. Выясняется, что «низовой» китайский буддизм вступал в серьезные противоречия с религиозным даосизмом в конкурентном социальном пространстве.

Обращение мирянина в буддизм предполагает принятие пяти обетов, содержащих запреты на убийство, кражу, прелюбодеяние, ложь, употребление вина. Соблюдение пяти обетов становится непременным условием религиозного совершенствования мирянина; напротив, нарушение обетов неизбежно влечет за собой жестокую кару в загробном мире. Сюжетный ряд буддийских сяошо изобилует описаниями разного рода мучений (здесь и злые псы, и птицы с железными клювами, и черти со щипцами, и меченосное древо, и гора мечей, и огромное колесо с крючьями, и кипящие котлы, и истязание огнем, и холодом, и голодом и т. д.), выпадающих на долю грешников в аду. Пять заповедей возводятся в нравственный закон не только буддийской паствы, но и всего китайского социума в целом. Суровый приговор загробного суда ожидает и тех, кто принял, но не исполнил обеты, и тех, кто обетов не принимал, а нарушал их по злому умыслу или незнанию.

Запрет на убийство — наиболее универсальная и непреложная заповедь простонародного китайского буддизма: ее нарушение неизбежно влечет за собой суровую кару в загробном мире. Убиение живых существ, не исключая домашних животных и мельчайших насекомых, приравнивается к убийству людей, поскольку те и другие пребывают в едином круге рождений и смертей. В этом контексте употребление яиц в пищу приравнивается к убиению живых существ, а охота и рыбная ловля считаются преступным занятием, подлежащим суровому возмездию.

Буддийская мораль предписывает мирянину полнейшее добронравие и сострадание к ближнему и слабому, осуждает проявление жестокости.

Значительное (хотя и вряд ли повсеместное) распространение в религиозной практике простонародного китайского буддизма IV—V вв. получили восемь обетов. Мирянин, принявший эти обеты, обязуется помимо пяти обычных заповедей исполнять три дополнительные: не носить украшений и не употреблять косметику, а также не увлекаться музыкой, танцами и зрелищами; не возлежать на слишком высоком и широком ложе; не есть в неурочное время. Восемь заповедей заимствуют некоторые элементы монашеских обетов; они строже регламентируют повседневную жизнь мирянина, предъявляют более жесткие требования к его благочестию и религиозному совершенствованию. Неукоснительное соблюдение этих обетов обеспечивает ему несомненные преимущества в потустороннем мире.

Между тем было бы большим преувеличением представлять простонародный китайский буддизм религией, предъявляющей своим адептам жесточайшие и чуть ли не непомерные требования. В отношении регулятивной роли буддизма в сфере китайского социума следует заметить, что при ближайшем рассмотрении буддийские заповеди (в том числе в предельном варианте восьми обетов) не оставляют впечатления излишне суровых или тяжких для мирянина: они вполне уживаются с традиционным хозяйственным, бытовым и семейным укладом.

Представляется существенным также и то, что мирянин, несущий на себе бремя грехов, способен избавиться от него еще при жизни, не дожидаясь приговора загробного суда: уже в раннем китайском буддизме вошла в широкое употребление практика покаяния и очищения от грехов, сколь бы тяжкими они ни были.

Мирянин, исполненный благочестия и строго соблюдающий обеты, достигает высоких степеней святости и удостаивается высшего небесного блаженства, которое в народном сознании подменяет ортодоксальное понятие нирваны. Райское блаженство становится высшим религиозным идеалом простонародного китайского буддизма.

Как мы заметили, основной способ взаимодействия буддизма заключался не в отрицании либо противоборстве, но в интеграции и сосуществовании с традиционными принципами и нормами духовной жизни китайцев. Таким образом, буддизм взаимодействует и с ключевым элементом традиционной китайской культуры — культом предков. Конечно же, буддизм существенно трансформировал предшествующие китайские представления об усопших предках. Отныне посмертная участь усопшего определяется законом воздаяния, учитывающим соотношение добрых и дурных деяний при жизни. В соответствии с этим усопший либо подвергается адским мучениям, возвращаясь затем в круг новых рождений, либо возносится в небесные пределы, где предается вечному райскому блаженству. Казалось бы, в таком значении буддизм — религия индивидуального спасения и личной ответственности за участь в потустороннем мире. Реальность же простонародного китайского буддизма, определенно тяготеющего к Махаяне, существенно расходится с этим идеальным принципом. Благополучие усопших в потустороннем мире помимо собственных заслуг и прегрешений зависит от доброй воли и благодеяний здравствующих родственников. Буддист-мирянин, озабоченный участью своих родных в загробном мире, пользуется широким набором средств, сложившимся в простонародном китайском буддизме уже раннего периода: накопление религиозных заслуг для последующей передачи покойным, пожертвования монашеской общине, которые также могут быть переданы на счет усопших, участие в буддийских обрядах, совершаемых во благо усопшим, главный из которых приходится на пятнадцатый день седьмого месяца, и т. д. Так добронравный мирянин выступает истовым радетелем за усопших предков. Внеся существенную трансформацию в представления китайцев о посмертной судьбе, буддизм вместе с тем уже в первые века нашей эры успешно приспособился к китайскому менталитету, который связывает благоденствие усопших с благоволением и содействием здравствующих родственников и потомков.

* * *

Указав основные ориентиры, предлагаем читателю совершить собственное путешествие в далекое прошлое буддийского Китая. Последующая судьба «Учения, завещанного Буддой» не всегда была счастливой в Китае, не избежала периодов гонений и упадков. Не всегда способствует его возвышению и политическая конъюнктура... Но времена меняются, и вот уже без малого две тысячи лет буддизм зримо присутствует в китайской культуре, во многом определяя китайское массовое сознание. Знакомство с буддийскими чудесными историями будет способствовать познанию великого соседа и созданной им цивилизации.

В западных окрестностях Пекина раскинулся обширный парковый комплекс Сяншань, или Благоуханная гора: дивное сочетание китайских красот природы и архитектуры. Близость столицы, удобный транспорт и сервис обеспечивают постоянный приток посетителей, который увеличивается в благодатные дни золотой пекинской осени. Особенно многолюдно в монастыре у подножия горы: местная достопримечательность открыта для всеобщего обозрения. Радостное оживление царит в зале Сидящего Майтреи: улыбка, запечатленная на лике будды, передалась окружающим. Майтрея — бронзовая статуя внушительных размеров — от головы до пят почернел от времени, и только большой палец левой ноги сияет ослепительным блеском в полутемном помещении. Согласно преданию, достаточно потереть его ладонью, и на тебя снизойдет высшее благоволение. Автор этих строк не преминул совершить сие нехитрое ритуальное действо и тотчас ощутил радостное чувство приобщения к живой вере китайского народа. Пожелаем же нашему читателю испытать то же чувство от прочтения буддийских чудесных историй!

М. Е. Ермаков

Ван Янь-сю

ПРЕДАНИЯ ОБ УСЛЫШАННЫХ МОЛЬБАХ

Воздаяние за поклонение статуе

Чжан И был приговорен к смерти. Прежде он изготовил золоченую статую Будды, которой поклонялся днями и ночами. Когда настало время казни, меч рассыпался, а шея осталась целой. Чиновники допросили И, и он ответил:

— Таково воздаяние за поклонение статуе.

На шее статуи были две отметины цвета крови. Так был спасен И.

Исцеляющий сон Цзяньаньского вана

Династии Ци Цзяньаньский ван^[10] страдал геморроем. Он нижайше молил Гуаньшииня-Авалокитешвару^[11] об исцелении. Ночью он увидел бодхисаттву^[12], передавшего ему лекарство. Наутро опухоль прошла.

Лю И-цин

ПОДЛИННЫЕ СОБЫТИЯ

Ракшас в обличии внука

Чжан Юн, по прозванию Мао-юй, был уроженцем округа Бохай. В годы правления династии Цзинь под девизом Всеобщее смирение (275—280) у его сына и невестки родился мальчик. Поначалу он ничем не выделялся, но к семи годам умом и сообразительностью превзошел других детей. Мао-юй любил пострелять из лука. Он приказывал слугам отыскивать и приносить ему стрелы, но те не поспевали. Тогда внук предложил:

— Я сам буду приносить Вам стрелы, дедушка.

Как только начались стрельбы, внук уже был тут как тут: находил все до единой стрелы и возвращал их деду. Присутствующие при этом были удивлены. А когда они вернулись домой, внук вдруг заболел и умер. Позвали шрамана (монаха) воскурить благовония. Появился праведник-варвар и сказал так:

— Поскорее захороните внука! Это — злой демон-ракшас. Он пожирает людей!

Помня о том, как внук хватал стрелы, дед немедля закрыл крышку гроба. И тотчас раздался звук, как будто кто-то внутри ворочается. Домашние были удивлены и крайне напуганы. Они спешно совершили погребение. Потом внук несколько раз являлся деду. Но тот стал исполнять восемь заповедей^[13], и видение исчезло.

Монах, убивавший вшей

Однажды в годы правления династии Цзинь под девизом Всеобщее великолепие (405—418) праведники столичного монастыря Хуэй-сян и Фа-сян находились вместе в монастырской зале. В четвертую ночную стражу (1—3 ч.) Хуэй-сян подозвал Фа-сяна к себе. Фа-сян подошел и увидел Хуэй-сяна, который лежал вверх лицом с руками, сложенными на груди, и вытянутыми ногами.

— Можешь развязать путы на моих руках и ногах? — попросил Хуэй-сян.

— На тебе нет никаких пут, — ответил Фа-сян.

Тогда Хуэй-сян смог двигаться и рассказал, что толпа людей связала его по рукам и ногам и избивала кнутом, приговаривая: «Почему ты убиваешь вшей!?» Они сказали Хуэй-сяну, что, если не прекратит, его расплющат между двумя камнями.

После этого Хуэй-сян соблюдал запрет на убиение вшей, но других успехов на религиозном поприще у него не было.

Счастливое избавление

Ань Сюнь происходил из семьи Лу и был уроженцем округа Уцзюнь. В десять лет мальчик тяжело заболел.

Не помогали самые лучшие лекарства: ему день ото дня становилось все хуже. Монах Фа-цзи из Монастыря на террасе Тайсюэ сказал Сюню так:

— Боюсь, что твоя болезнь происходит от дурных поступков-карма?^[14] И никакой лекарь ее не исцелит. Я, бедный странник, полагаюсь на сутру, которая гласит: «Если попадете в тяжелое положение, положитесь на Три драгоценности (Будда, его учение и община), кайтесь в своих прегрешениях, и вы обретете спасение. Отриньте все дурное и суетное, очиститесь от мирского тлена и сосредоточьтесь на одном! Тогда Вы непременно излечитесь».

Сюнь так и поступил. В собственном жилище он устроил пост Гуаньшииню-Авалокитешваре^[15]. С чистыми помыслами обратил он свои мольбы к бодхисаттве^[16], превозмогая болезнь, отбивал поклоны, сосредоточил мысли на причинах и следствиях. На седьмую ночь Сюнь вдруг увидел золотую статую высотой более чи. Он три раза погладил статую от головы до ног и почувствовал, как болезнь покидает его. Поскольку ему было явлено чудо, Сюнь тут же пожелал уйти в монахи. Он отыскал Монастырь на террасе Тайсюэ, трудился на религиозном поприще, не ведая устали. Сюнь зачитывал «Сутру цветка Закона»^[17], питался только овощами, соблюдал долгий пост^[18]. В продолжение тридцати семи лет он постоянно устремлял свои помыслы на перерождение в небе Тушита^[19]. В шестнадцатом году правления династии Сун под девизом Великая радость (440) он покинул столицу. О последних годах его жизни ничего неизвестно.

Пчелы-хранительницы монастыря

В первом году под девизом правления Великая радость (424) сотня горных разбойников напала на окружную управу в Цзянъани. Они грабили народ, брали в плен детей и женщин. Разбойники пришли в буддийский храм, чтобы похитить драгоценности. Все подношения хранились в одном помещении. Разбойники распахнули дверь. И тут из высокой бамбуковой корзины с одеждой вылетел рой в несколько десятков тысяч пчел. Пчелы в тот же миг облепили разбойников с головы до ног и стали кусать. Искусали так, что глаз не было видно. Разбойники оставили украденное и бросились бежать. А пчелы летели за ними и жалили по дороге. Разбойники перепугались и ушли насовсем. Дети и женщины, которые были ими пленены, все вернулись в свои семьи.

Чудо в Усине

В годы правления династии Сун под девизом Великая радость (424—453) в округе Усин случился пожар. Дотла сгорело несколько сотен домов. Была лишь соломенная хижина, где зачитывали сутры. Она-то и не сгорела. Люди посчитали это чудом.

Милосердие Будды

Чэ Му отправился в северный поход, был схвачен варварами и находился в плену в лагере разбойников. Его мать принялась поклоняться Будде, поставила пред его ликом семь светильников. Она днем и ночью взывала к Гуаньшииню-Авалокитешваре, молила спасти сына. Прошел год. И вдруг сын вернулся. Семь дней и семь ночей шел он один на юг. Когда небо закрылось тучами, куда было идти — неизвестно. Вдруг он увидел семь факелов и пошел на огни. Казалось, он вот-вот увидит их вблизи, да не тут-то было. Так прошли семь ночей, и он, неизвестно как, оказался дома. Он увидел: мать лежит ничком перед ликом Будды, а перед ней семь светильников. Тогда-то ему все и открылось. Они с матерью обсуждали случившееся и поняли, что им была явлена божественная сила Будды. Му отныне сам просил Будду о милосердии.

Три рубца на шее статуи

Уроженец округа Уцзюнь Шэнь Шэнь был схвачен и приговорен к казни. Доставленный на место казни, он весь день не смыкая уст повторял имя Гуаньшииня-Авалокитешвары. И тогда занесенный над ним меч рассыпался.

Еще рассказывают, что уроженец округа Уцзюнь Лу Хуэй был брошен в тюрьму и приговорен к смерти. Тогда он велел родственникам соорудить статую Гуаньшииня-Авалокитешвары и так спасти его от смерти. Когда пришло время казни, три раза занесенный над ним меч рассыпался. Чиновник допросил его, и Лу Хуэй отвечал, что то была милосердная сила Гуаньшииня-Авалокитешвары. Пошли посмотреть на статую, и на шее у нее увидели три рубца от меча. Был издан указ о помиловании Лу Хуэя.

Избавление от казни

Гао Сюню из Инъяна было уже пятьдесят, когда его арестовали за убийство. Его заточили в кандалы и намеревались предать смерти. Заключенные сказали Сюню:

— Будем все разом и с тщанием думать о Гуаньшиине-Авалокитешваре.

— Мое преступление очень тяжелое. Я приму казнь по заслугам. Мне неоткуда ждать спасения, — отвечал Сюнь. Однако заключенные уговорили его, и Сюнь поклялся от всего сердца:

— Я отказываюсь от зла и буду делать только доброе, думать о Гуаньшиине-Авалокитешваре не переставая. Если мне будет даровано избавление от смерти, я возведу ступу в пять ярусов, жертвуя собой, пойду в услужение сангхе (монашеской общине).

Десять дней кряду Сюнь приносил клятву, и тогда кандалы сами собой раскрылись. Смотритель тюрьмы удивился и так сказал Сюню:

— Уж если божество Будда охраняет тебя, то казнь не должна состояться!

Когда пришел день казни, занесенный над Сюнем меч рассыпался. Был издан указ о помиловании.

Будда вразумляет ученого мужа

Ши Се слыл ученым. Он чтил Дао и не жаловал Будду. Се говаривал:

— Будда — ничтожное божество, которому и служить-то не стоит!

Всякий раз, когда он видел статую Высокочтимого, то по обыкновению глумился над ней. А потом его разбил паралич — бери-бёри. Се кому только ни возносил молитвы, но от недуга не исцелился. Его друг Чжао Вэнь посоветовал:

— Блага, дарованные Буддой, — наипервейшие среди благ, даруемых нам! Не попробовать ли тебе изготовить статую Гуаньшииня?!

Болезнь Се ужесточилась, и он по совету друга изготовил статую. Ночью во сне ему явился сам Гуаньшиинь, и вскоре болезнь отступила.

Смертоносная стрела

У Тан из Люйлина с юных лет любил поохотиться, приманивая животных. Стрелял он без промаха, и семья стала богатеть. Однажды весенним днем он вышел с сыном на охоту. Они набрели на олениху с олененком. Олениха-мать почувствовала приближение людей и велела олененку уходить. Но тому был неведом страх, и он подошел прямо к приманке. Тан выстрелил и убил его. Олениха-мать в неутешном горе ходила кругами и не переставая жалобно стонала. Тан спрятался в зарослях травы, а олененка выставил на открытом месте. Олениха подошла прямо к тому месту и стала приближаться к олененку, то поднимая, то опуская голову, то припадая к земле, то поднимаясь вновь. Тан прицелился в олениху-мать. Он натянул тетиву, навел стрелу на цель и выпустил... И вдруг выпущенная из арбалета стрела повернула в обратную сторону и угодила в его сына. Тан отбросил арбалет, обнял сына, гладил его по спине и плакал. И вдруг неизвестно откуда раздался голос:

— У Тан! Разве любовь оленихи к олененку чем-то отличается от твоей любви к сыну?!

Тан затрепетал, услышав сей глас, да так и не понял, откуда он доносится.

Предсказание птенца

Чэн Дэ-ду был уроженцем Учана. Однажды ночью, находясь в Сюньяне, он увидел, что его жилище само собой осветилось. Там было ласточкино гнездо, в котором вдруг появился птенец этак с чи ростом. Был он белым-белым, вышел из гнезда, подошел к ложу Дэ-ду и произнес:

— Через три года ты обретешь долголетие.

Сразу же стало темно, и птенец исчез. Дэ-ду хранил это событие в строгой тайне.

Немые заговорили

У господина Чжоу из Пэйго было три сына, и все трое были немы. Однажды появился странник, просивший подаяния. И тут господин Чжоу услышал голоса своих сыновей. Человек их расспрашивал, а они ему как ни в чем не бывало отвечали. Гость спросил:

— У вас, господа, в прошлом были грехи. Быть может, вы вспомните о них?

Господин Чжоу подивился его словам и понял, что это необычный человек. Сыновья долго думали, а потом сказали:

— Никто из нас не помнит прошлых грехов.

— А вы вспомните свои детские годы, — продолжил гость, затем вошел в дом, принял пищу и сказал так:

— Когда вы были малыми детьми, в доме было ласточкино гнездо, а в нем три птенца. Мать кормила их, летала за пищей. Вы дотянулись руками до крыши дома и схватили гнездо. Потом вы разворошили его. Птенцы, как обычно, раскрывали клювы, требуя пищи. Вы сорвали колючки и дали их птенцам. Все они умерли. Мать вернулась и не нашла птенцов. Она жалобно защебетала и улетела. Вы обязаны помнить об этом прегрешении.

Гость преобразился в праведника и молвил: