Текст книги "Как спасать принцесс # 1. Волшебник Лагрикома. Том 2"

Автор книги: Алекс Траум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Глава 18
Сон, только сон, и больше ничего

Со всех сторон я окружена беспросветной темнотой. Вокруг нет ничего, совершенно пусто. Я вытягиваю руки и упираюсь ладонями в холодную влажную стену. На ощупь делаю шаг – и натыкаюсь на другую стену. Вытягиваю руки в сторону – еще одна стена. Отпрянув назад, я вжимаюсь спиной в последнюю стену.

Паника сдавливает мне горло болезненной хваткой. Словно кукла в ящике, я заперта в крохотном пространстве. Что это за место? Как я здесь оказалась?

Темноту прорезают лучи света, падают откуда-то сверху, словно скатываются по ледяной горке, и рисуют радужный узор на стене перед моим лицом. Я оборачиваюсь, и вместе со мной оборачивается надежда. Мы видим словно зависшее посреди мрака витражное окно, сквозь которое и льется свет в мою яму. У края стоит человек, но я не могу рассмотреть его. Слышу: он тяжело дышит и что-то делает там наверху. Я хочу закричать, позвать на помощь, но и этого не могу отчего-то. Лишь стою и смотрю на угольный силуэт на фоне мрака, а он с каменным скрежетом продолжает свой труд. И тогда я понимаю, что над краем моей ямы сдвигается плита.

– Так будет лучше, дочка, – слышу я знакомый голос, и сердце мое разрывается. – Ты будешь там в безопасности.

Так говорит мне папенька, задвигая плиту у меня над головой. Снова кромешная темнота.

Голос возвращается ко мне, невиданная энергия вливается в мое тело, кровь стучит в висках. Я кричу и что есть сил колочу кулаками в стены, пытаюсь допрыгнуть до потолка и стукнуть по нему. Так бессмысленно и тщетно! Я понимаю это, но все равно шумлю что есть мочи. У меня болит горло, болят руки, по щекам текут слезы, но я не оставляю попытки выбраться из гробницы, в которой запер меня отец.

Наконец я затихаю и с тихим всхлипом съезжаю по стене на корточки. Отчаяние давит на меня сильнее каменной плиты. Сначала задохнусь, потом замучаюсь от жажды, потом в животе проснутся голодные кошки, расправят когти и начнут терзать мою плоть изнутри…

Что это? Как будто шаркающие шаги и бормотание. Я вижу подсвечник, он выплывает из-за угла темного коридора впереди, но он почему-то перевернут. За ним показывается держащая его рука, и еще прежде, чем из-за угла выходит человек, я узнаю королевского мага-звездочета по широкому рукаву мантии. Это Фарибоз. Я вижу его перевернутым, словно он идет по потолку. А быть может, это я стою на потолке, а он шаркает по полу в своих туфлях с острыми загнутыми носами, похожими на лодочки, какие я запускала в детстве с сестрой.

Он идет в мою сторону, бормочет что-то себе в бороду и совсем не замечает меня. Я отчего-то не решаюсь окликнуть его, просто смотрю с потолка на его перевернутую долговязую фигуру, на кружащиеся по его шляпе созвездия.

Он подходит к двери в конце коридора, вынимает из рукава тяжелый ключ на цепочке и отпирает дверь: щёлк, щёлк, щёлк! Он уплывает за дверь, и я следую за ним по потолку.

Фарибоз произносит короткое заклинание и поднимает руки – из пламени его свечи выпрыгивают огоньки-близнецы, словно брызги из фонтана, разлетаются в стороны и замирают в воздухе. Теперь в комнате достаточно света, чтобы я могла разглядеть, что это большая многоугольная библиотека, вместо стен у которой – полки с книгами. Меня окружают разноцветные корешки, с названиями и без названий, с именами и без имен, всё непонятные символы и неизвестные слова.

Фарибоз достает из-под мантии знакомую мне книгу – это «Черная курочка». Раскрывает ее на середине, снимает шляпу и опускает на пожелтевшие страницы. Бумага поглощает волшебную материю, и шляпа полностью исчезает, растворяется в книге.

– Если кто-то найдет эту книгу, он обретет волшебный дар, – бормочет он. – Если он обретет волшебный дар, он сможет изменить свою судьбу. Если он сможет изменить свою судьбу, он найдет себя.

Фарибоз захлопывает книгу и внезапно оглядывается. Он смотрит прямо на меня, он видит меня!

– Найди мою книгу, Анелин.

С этими словами он ставит книгу на одну из полок, и, словно заметив это, соседние книги на ней двигаются, одна половина книжной братии влево, другая – вправо, освобождая небольшое место – точно под новую соседку. Найти книгу Фарибоза? Легко! Я делаю шаг к полкам – но вдруг книги перепрыгивают, мешаются у меня перед глазами, толкаются в воздухе, словно стайка пингусов, и усаживаются на полку кто где смог – уже в совершенно другом порядке! Я ищу ту самую книгу, но, конечно же, не могу найти ее среди пестренья корешков. Я в отчаянии! Что мне делать теперь, как отыскать волшебную книгу и изменить свою судьбу? Я так хочу этого, так хочу обрести волшебный дар и найти себя!

В надежде получить подсказку я поворачиваюсь к Фарибозу – и не нахожу его. В комнате больше никого нет, я осталась одна. Я снова бросаюсь к полке, пальцы бегают по корешкам, словно могут отыскать книгу вернее, чем глаза… и вдруг стена наклоняется и падает на меня, погребая меня под книжной лавиной.

Снова темнота. Я пытаюсь выбраться из-под кучи твердых переплетов, но они такие тяжелые, так больно впиваются в кожу, что я не могу даже пошевелиться. Чувствую, как все лицо обсыпала густая, мягкая пыль, забилась мне в ноздри, в уши, упала на ресницы. Нет сил терпеть – чихаю и ударяюсь головой об углы и корешки, будто об камни. Невыносимо. Я истово барахтаюсь, отталкиваюсь от облепивших меня подушек и пытаюсь пробираться наверх. За каждым вдохом следует выдох, а с каждым выдохом груда книг наваливается на меня все сильнее, все плотнее сжимает меня, выдавливает из меня последние драгоценные глотки воздуха…

Спустя целую вечность я слышу мужской голос, но слов разобрать не могу. Кто-то разбирает эту книжную гору сверху. Наконец с моих плеч снимают страшный груз, чьи-то сильные руки вытаскивают меня из-под остатков книг.

О счастье, радость и восторг: я снова могу дышать полной грудью! Первый вдох переходит в кашель и чихание, но приступ быстро проходит. На удивление, за спиной у меня не гора книг, а круглый колодец, серым кольцом обрамляющий черную бездну внизу.

Я благодарю своего спасителя. Но вот странность: когда я пытаюсь рассмотреть его, вижу лишь размытый силуэт, ускользающий к самой границе моего зрения. Он словно дух-хранитель, который всегда рядом, всегда следует за тобой, и ты знаешь о его присутствии, чувствуешь его, но увидеть его не можешь.

По-видимому, мое волнение отражается у меня на лице, потому что мужчина заверяет меня, что все позади и у меня больше нет причин для тревоги: он позаботится об этом. У него спокойный, уверенный голос, такой глубокий и будто скользящий, как туман. Таким голосом мог бы говорить какой-нибудь рыцарь в одном из моих любимых романов.

– Кто вы, добрый господин? – спрашиваю я.

– Меня зовут &;%(“@.

Не понимаю, что происходит, но я не могу расслышать его имя.

– Простите, как, вы сказали, вас зовут?

– *)”:$#.

Мне жутко неловко, но и теперь я не слышу его имя. Как странно. Мне стыдно, я не хочу его обижать и потому лишь коротко киваю, будто все в порядке, и представляюсь сама.

– Я знаю, кто вы, ваше высочество, – заявляет мой спаситель. – И я знаю, чего вы хотите больше всего на свете. Но это не так важно. А знаете, что важно?

– Что?

– Что я помогу вам получить то, чего вы хотите больше всего на свете.

Я поднимаю брови.

– В самом деле? Но у меня есть все, о чем можно только мечтать, сэр.

Я чувствую, что он тихо улыбается. Как я это чувствую – объяснить не могу. Он молчит и смотрит на меня – а я его по-прежнему не вижу.

– Пойдемте, принцесса. Вы все поймете сами.

Он берет меня под руку, и я повинуюсь безропотно: рядом с ним я чувствую себя маленькой и незначительной, как лепесток на ветру. Мы покидаем мрачное здание и выходим из-под арки в ослепляющую белизну.

Я зажмуриваюсь, отворачиваюсь, прикрывая для верности глаза рукой. Свет такой сильный, нестерпимый, что прокалывает веки, словно прямо к моим ногам упала звезда. Пока я не могу смотреть и видеть, мои остальные чувства наперебой спешат поделиться восторгом: приятный ветерок гладит мое лицо, стайка чарующих ароматов кружит голову, щебет птиц и звонкий смех неподалеку радуют слух. Должно быть, место, в которое привел меня мой спаситель, просто чудесно! Я дышу глубоко, полной грудью, хочу вобрать в себя каждую частицу этого нового мира, наполнить себя, как сосуд, после черных подземелий и пыльных книг.

Наконец я позволяю глазам открыться, осторожно, медленно – и мгновенно узнаю это место. Солнечный парк, главный парк столицы и лучший парк королевства. Белые статуи, золотые скамейки, беседки, клумбы с картинами из цветов, живые изгороди и сочная зелень, куда ни посмотришь, – роскошное место под стать королю.

Но я наслаждаюсь всем этим лишь долю мгновения – а затем осознаю, кого вижу на скамейке, да так близко, не будет и ста шагов. Две смеющихся фигуры, два самых красивых профиля на свете, две самые изысканные прически при дворе, две самые важные женщины в моей жизни: маменька и сестра. Слезы радости, слезы боли набухают на моих веках, созревают и лопаются, изливая свой сок по щекам. Невероятные, невозможные, навеки утраченные – они сидят на скамейке передо мной. Откуда? Как? Но что мне до того? Они здесь, остальное неважно. Они здесь, мои любимые, родные, дорогие, самые теплые улыбки, самые понимающие глаза, самые ласковые руки, маменька и сестра. Я все смотрю и любуюсь этим чудом, все смотрю и любуюсь, а потом ноги сами уносят меня к ним вдоль стен, мимо столов, стоек и кресел-каталок.

Я бегу к скамейке, бегу к скамейке, бегу к скамейке. Все бегу, но она не приближается, будто я стою на месте. Ноги подводят меня, я спотыкаюсь и падаю на колени.

– Что происходит? – шепчу я, задыхаясь от бесполезных усилий.

– Иногда путь к желанному долог. – Мой спаситель протягивает мне руку. – Иногда не хватит и жизни. Иногда пройти его легко. Иногда не справиться и армии.

– Но как же… – Я боюсь оторвать взгляд от до боли любимых лиц, боюсь, что, стоит мне отвести глаза, как они тотчас же растворятся в полуденном мареве, и останется лишь эта скамейка, этот полный людей парк, этот пустой мир, лишенный всякого смысла. – Как же мне встретиться с ними?

– Я могу помочь, ваше высочество. Но почему бы нам не обсудить все в более удобной обстановке? Чаю?

Я протягиваю руку к картине на стене слева: вид на Солнечный парк и скамейку, на которой сидят две женщины спиной к зрителю. Но я их, конечно, узнаю.

– Это же…

– Просто картина, – отвечает мой спаситель. – Почти как живая, да?

Он придвигает мне сзади стул, и я сажусь за столик. Мы в моей комнате, только выглядит она не как моя комната. Мой спаситель усаживается напротив меня. У него за спиной окно с закатом, каких я не видела: красный, как клубничный пожар, с кипящими багровыми облаками.

– Чаю? – повторяет он.

– Да, пожалуйста.

– Вам понравится. Она готовит лучший чай.

– Вы говорите о мисс Кешью?

– О ком?

Я с удивлением слышу каблуки – высокие, тонкие. Мисс Кешью назвала бы такие слишком сумасбродными, чтобы их можно было представить на ногах любой уважающей себя женщины. Каблуки цокают к нам – и я вижу не свою экономку, а молодую женщину в неприлично коротком черном платье до колен, белом фартуке и чепчике. Разглядеть ее лицо мне не удается из-за какой-то темной дымки поверх него. Она ставит поднос на столик, разливает чай по чашкам, удаляется.

– Это не мисс Кешью, – говорю я.

Он разводит руками:

– Конечно нет. Пейте чай, ваше высочество, он отменный.

Вдруг я слышу тревожный звон, но не могу понять, откуда идет звук.

– Что-то не так? – интересуется мужчина, отхлебывая из своей чашки.

– Этот странный звук… вы не слышите?

– Нет. Пейте чай.

– Так странно… – Я наклоняюсь над столиком. – Он как будто здесь, совсем рядом…

Он накрывает мою руку своей, прохладной и твердой.

– Пейте чай, принцесса. А потом мы поговорим о том, как вам встретиться с семьей.

– Хорошо. – Я вежливо улыбаюсь и вытягиваю свою руку из-под его. – Но я предпочитаю с сахаром.

Он вспыхивает в улыбке, о которой я догадываюсь по необычайно яркому блеску его зубов, как отсветы пламени в камине.

– О, разумеется, ваше высочество, разумеется! Все, что пожелаете. Ведь это все и создано для вас.

Он поднимает крышку сахарницы – и застывает как есть, с вытянутой рукой.

– Ну наконец-то! Я уже боялась, у меня уши слипнутся от сахара. Почему так долго-то? Неужели не слышно? – Она потрясает колокольчиком еще раз.

Не могу поверить глазам: это же Внутренняя Ане! Я никогда не видела ее воочию, конечно же, ведь она была плодом моей фантазии, но представляла ее себе именно так: вылитая маленькая я, только до жути упрямая и несносная. Но прехорошенькая.

– Поразительно… – шепчу я. – Что ты здесь делаешь?

– А разве не понятно? Тебя спасаю, глупая. Когда принцессе не на кого надеяться, приходится засучить кружева – и вперед.

– Но отчего ты собралась меня спасать? Мы же просто пьем чай…

– «Мы же просто пьем чай»! Очнись, дурочка! Ты думаешь, это твой сон? Раньше было так, но теперь уже нет. Ты можешь бегать и прыгать, но все равно окажешься в его лапах. Если не будешь слушать меня.

Я качаю головой:

– Я ничего не понимаю! Я просто хочу встретиться с маменькой и сестрицей, а он обещал меня отвести, он такой хороший…

Она поднимает колокольчик над головой и трясет изо всех сил, так что во все стороны брызжет сахар из кружев ее платья.

– Сколько раз мне повторять? Нет, я вижу, ты не хочешь слушать. Хочешь встретиться с маменькой и сестрицей – встреться сама, без него! В конце концов, что тебе мешает.

– Что мне мешает? – удивляюсь я.

– Да, что тебе мешает? Это же твой сон.

– Но ты же сказала, что не мой…

– А когда ты меня слушала? Вот видишь картину? Бери ее и прыгай в нее.

– В нее?

– В нее, в нее. Прямо туда. Без оглядки. Думаешь, тебе кто-то нужен для этого? Думаешь, тебя кто-то должен держать за руку, пока ты карабкаешься к желанному? Дудки! Все ты можешь сама, и никто тебе не нужен. Давай.

Я бросаю нерешительный взгляд на своего застывшего спасителя, но потом чувствую небывалый прилив огня в груди. Огня, который разожгли слова моей маленькой подруги. Да, я могу все сделать сама, и мне никто не нужен!

Я встаю, снимаю картину со стены и смотрю на нее. Верчу и так, и этак. Красивая. Там мои родные. Но – это же картина. Я поворачиваюсь к Внутренней Ане и робко спрашиваю:

– Как же мне прыгнуть в нее, ведь она плоская, и маленькая, и из холста? А я такая… объемная, и не очень-то большая, конечно, но ведь и не совсем крошка, и…

Внутренняя Ане вздыхает.

– Знаешь свою главную проблему? Ты слишком много думаешь. И потом еще и болтаешь об этом. Сделаешь так, как считаешь нужным. Просто сделай. Получится одинаково хорошо, сделаешь ли ты этак или так. Но если не сделаешь никак – так и останешься стоять на этом месте и пялиться туда, куда ты мечтала попасть, но так и не смогла сделать этот прыжок. Делай.

Я киваю. Смотрю по сторонам. Кладу картину на пол. Задираю юбки платья, чтобы видеть ее лучше. Осторожно, словно по стеклу, ступаю туфлей на холст. Ничего не происходит. Подтягиваю вторую ногу. Смотрю на Внутреннюю Ане. Пожимаю плечами.

– Это никуда не годится. Чтобы провалиться в мечту, нужно сотрясти мир – а твои шажки не сотрясут и ковер.

От возмущения я даже не найдусь что ответить этой нахалке! Я топаю, подпрыгиваю высоко-высоко, до самого потолка, – и проваливаюсь в картину. Ветки хлещут меня со всех сторон, трещат, свистят, лучи света мелькают в просветах, я стремительно падаю сквозь толщу леса, пытаюсь ухватиться хоть за что-нибудь, но все так быстро, так скользко, что я могу только падать и надеяться не свернуть себе шею. Наконец ветки кончаются, бух! – и я оказываюсь на скамейке.

На той самой скамейке в Солнечном парке, где… Я смотрю налево: сестрица, милая моя, славная сестрица. Спина прямая, взгляд – вперед, руки сложены на коленях. Я смотрю направо: маменька, мой свет и душа, так близко, что наши юбки сложились друг с дружкой складками, а локти легонько касаются. Я радуюсь, восклицаю, но она сидит так же прямо, отстраненно, как и сестрица.

Я вспрыгиваю со скамейки и отхожу на пару шагов, чтобы лучше разглядеть их. Но оказывается, что они не настоящие – это статуи. Просто картинка, почти как живые. Как же я сразу не заметила? Я сажусь на траву и начинаю плакать. Дергаю травинку за травинкой, словно нитки из растрепавшегося гобелена, словно струны из поломанной арфы, словно…

Струны! Ну конечно! Я вспрыгиваю, сажусь на банкетку, кладу изгиб золотого инструмента на плечо – и начинаю играть. Пальцы летают по струнам бабочками, скользят водолетками, прыгают кузнечиками. Музыка льется радужной рекой, омывает белые статуи, и в них оживают краски: румянец щек, синева глаз, тенева волос. Статуи больше не статуи, а настоящие люди, по которым я так тосковала.

Я встаю и хлопаю в ладоши, смеюсь и смахиваю слезинки. Живые! Живые! Они бегут ко мне, а я бегу к ним, и где-то на полпути нашей разлуки мы сталкиваемся в объятиях, вцепляемся друг в друга так, что ни за что и никогда больше не отпустим. Мы стоим так, прижавшись друг к другу, а я закрываю глаза и плачу, плачу и никак не могу остановиться.

– Без меня? – Голос моего спасителя из-за спины. – Ваше высочество, как вы могли? Сбежали, не позвали. А ведь именно я вам это показал. Где ваши манеры? Некрасиво.

Я оглядываюсь: он стоит у моей арфы с огромными ржавыми ножницами в руках. Меня пронзает ледяная молния предчувствия.

– Не надо! – молю я.

Он поднимает ножницы и со словами…

– Не надо…

…перерезает струны…

–…играть со мной.

…кромсает струны.

Вдруг земля содрогается, я падаю, выставляю руки – и натыкаюсь на черную стену. Стены вырастают вокруг меня на невозможную высоту, так что солнце меркнет и я не вижу больше облаков. Небо превращается в серый многоугольник далеко-далеко у меня над головой. Колодец. А я на самом его дне. Одна. Брожу вдоль стен, ощупываю их в надежде обнаружить хоть выступ, хоть выемку, хоть намек на дверь или окошко, но нет: они гладкие, как стекло, и холодные, как лед. Свет у меня над головой потрескивает и несколько раз мигает. Снова поднимаю глаза наверх, от безысходности считаю углы: их восемь. Пробегаюсь по ним глазами в обратном порядке: их девять. Спотыкаюсь и пересчитываю: их то восемь, то девять. Как такое может быть? Один угол то появляется, то исчезает, словно подмигивает мне. Быть может, в этом кроется мое спасение? Но нет: из-за края колодца высовывается голова, и, несмотря на расстояние, я узнаю ее, конечно же. И голос, который прыгает по стенам и прямо мне в лицо:

– Вы ждете – чего? Волшебства? Магии? Чудес? Пошевелить пальцами и оживить покойников? Этого вы ждете, да? Иллюзии, забудьте! Так не бывает. Легко не бывает. Я предлагал вам легко – вы не захотели. Вы сбежали и стали колдовать, а теперь сидите в тюрьме своей заносчивости. Жизнь требует жертв. Жизнь требует смерти. Хотите узнать? Хотите научиться? Вот вам ваш инструмент!

На секунду он пропадает из поля зрения, а потом появляется с чем-то в руках и переворачивает это через борт колодца. Я узнаю очертания арфы. Он отпускает ее – она скрежещет об стены, летит мне в лицо – я кричу, падаю на колени, закрываю голову, зажмуриваюсь и жду страшной боли и гибели…

– Чаю, ваше высочество? – И, не дожидаясь ответа, он наполняет мою чашку.

Я благодарю его и обнимаю чашку пальцами. Почему-то мне холодно, не по себе. Будто что-то плохое только что случилось или вот-вот случится.

Мы в моей комнате, только выглядит она не как моя комната. Мой спаситель сидит напротив меня. У него за спиной окно с провалом ночи.

– Так вы согласны?

– На что?

– Но мы же уже все обсудили, ваше высочество. Неужели вы успели забыть?

– Простите, но я в совершенном замешательстве… О чем мы говорили? Я была бы вам очень благодарна, если бы вы напомнили… Вы слышите?

– Что?

– Звон. Откуда этот звон?

– Какой звон? Пейте чай, принцесса.

– Такой странный, словно совсем рядом…

– Пейте чай, ваше высочество, пейте.

– Вы не слышите? Он где-то здесь…

– Пейте чай. Пейте, пока не остыл.

Я поднимаю крышку сахарницы – и все вокруг замирает. Время останавливается. Продолжаем двигаться только я и Внутренняя Ане, которая выбирается из сахарницы на стол.

– Фу, опять сахар! Ну и сколько раз мне тебя спасать? Своей головы на плечах у тебя, видимо, нет. – Она поднимает колокольчик над головой и яростно трясет им. – Ты что, книжек не читала, где злодеи, маньяки и всякие подозрительности приглашают девушек на чай?

– О чем ты?

Моя миниатюрная копия закатывает глаза и трясет колокольчиком.

– Ау, очнись! Ты растаяла от сладких речей этого… фу, гляди: сплошной сахар у меня в волосах! – Она отряхивается и смотрит на левое запястье, а я лишь догадываюсь, что там крошечные часики. – Вот-вот уже все продолжится, время не любит стоять на месте. Думаешь, так легко его заставить?

Я качаю головой.

– То-то же. Надеюсь, ты понимаешь, на какой риск ради тебя я иду. На этот раз запомни три вещи. Не верь его словам. Этот сон – все равно твой. Ну все, я исчезаю.

Она подбегает к моей чашке, ловко забирается на край и ныряет в чай. Я пугаюсь, что она утонет, и пытаюсь выловить ее ложкой, но, как я ни стараюсь, мне не удается подхватить малышку, а она все тает и тает, как кусочек сахара, и я болтаю ложкой, поднимая золотисто-коричневые волны, они шипят, бушуют, выходят из берегов и захлестывают меня с головой, кружат, вертят, крутят, и нет больше низа или верха, мешаются лево или право, мокрая темнота в глазах, в ушах, во рту, в носу, везде, и я думаю, что умираю… Но вот наконец, в спутанных кружевах платья и водорослей, меня выносит на сушу, в мягкую стену подушек, которая сжимается вокруг меня кольцом, а потом отпускает на волю.

Они здесь, мои любимые, родные, дорогие, самые теплые улыбки, самые понимающие глаза, самые ласковые руки, маменька и сестра. Я прижимаю их к себе крепко-крепко и никогда больше не хочу отпускать, никогда не отпущу. Это чудо, настоящее чудо. Я так счастлива, я наконец-то дышу, смеюсь и живу – по-настоящему, всей душой. Мы держимся за руки и кружимся, и смеемся, и болтаем о пустяках, а мгновения звенят вокруг нас хором счастья…

Но вдруг нас оглушает гром, зловещий, раскатистый. Девять ударов небес обрушиваются на наши головы, и с девятым ударом земля начинает трястись и пузыриться под ногами. Мы падаем, между нами сверкает молния, вспарывает землю и образует разлом. С гулом и грохотом, в котором не слышны наши крики, он растет и растет: сначала шириной с ручей, спустя миг – с речку, и не проходит и минуты, как между нами разливается черное море пропасти. В слезах мы кричим друг другу с чужих берегов, но поднявшийся ветер уносит слова, а занавес дождя, сброшенный назло богами, не дает нам даже увидеть друг друга.

– Вы так сильно хотите к ним, да? – Рядом возникает мой спаситель.

– Да!

– Или хотите, чтобы они пришли сюда, к вам, не так ли?

– Конечно!

– Вот и славно. У вас есть все для этого. Я покажу.

Он достает из-за пазухи что-то красное, яркое, как уголек, и бросает к моим ногам. Тотчас же у края обрыва возникает кусочек красного моста, блестящего под струями ливня, и начинает перебрасываться над пропастью, словно его достраивают невидимые руки.

Мост! Путь через пропасть! К моей маменьке и сестре.

Я уже бегу по мосту, задрав юбки повыше, чтобы ничто не замедляло моих движений. Спаситель что-то кричит мне вслед, но кто его слушает? В голове стучит сердце: тук-тук, тук-тук, – а из-под ног вылетают влажные, плотные, скользкие, липкие хлип-хлип, хлип-хлип. Ничего не видно, кроме дождя и красности моста в его серебрящихся складках, ничего не слышно, кроме шума ненастья, стука сердца в самых ушах и этих влажных, плотных, скользких, липких шагов.

Я бегу, бегу, бегу, и сначала кажется, что мост никогда не кончится, но потом он вдруг резко обрывается, и я едва успеваю остановиться и не упасть во тьму внизу. Край моста висит над пропастью, и до той земли, где стоят мои маменька и сестра, предстоит преодолеть еще такое же расстояние, какое я уже пробежала. Только дальше пути нет. Обрыв и пустота. Неизбывное горе истекает из меня слезами, которые тут же смывает дождь. Весь мир, само небо против меня и моей семьи, оно не позволяет даже плакать.

Я оборачиваюсь: я знаю, он там. Он там.

– Вы же сказали, что я встречусь с ними! Вы же сказали, что все это возможно!

– Но я не говорил, что мост готов.

– Почему? Вы же явно можете мне помочь! Что вам стоит?

– Мне – ничего. Но вам, принцесса, это будет стоить сердца.

Тук-тук, тук-тук – стук в ушах усиливается.

– Что? О чем вы говорите?

– Я говорю о том, из чего строят мосты через такие пропасти. Взгляните сами.

Он указывает рукой вниз.

Я опускаю глаза – и вижу, что стою на поверхности из сердец, сотен, тысяч сердец, влажных, плотных, скользких, липких красных сердец, бьющихся в пене дождя: ТУК-ТУК, ТУК-ТУК. Это не мое сердце стучало у меня в голове – это чужие сердца стучали и хлюпали у меня под ногами.

У меня вырывается сдавленный крик, я отпрыгиваю назад, силясь оттолкнуть от себя эту мерзость ногами – и вдруг осознаю, что под ними больше ничего нет. Красный мост улетает вверх – я падаю в черную пропасть.

Я кричу, хлещу воздух руками, словно пытаюсь плыть, а может, лететь, ветер крутит меня, вертит, перебрасывает лицом вниз, я заглядываю во тьму, у меня нет выбора, я кричу, я воплю, я ору так, что горло чуть не рвется, я не замечаю струй дождя, затекающих мне в рот, глаза, нос, уши, я не замечаю ничего, кроме этой черной, абсолютно черной тьмы, я падаю в нее и погружаюсь с головой, я пугаюсь, что она утонет, и пытаюсь выловить ее ложкой, но, как я ни стараюсь, мне не удается подхватить малышку, а она все тает и тает, как кусочек сахара, и я болтаю ложкой, поднимая золотисто-коричневые волны…

Маменька… сестрица… ведь было так близко…

Там, где не осталось ничего: ни запаха, ни шелеста, ни цвета, – осталась только я. Хотя кто знает, я ли?

Я в объятьях темноты и безмолвия, окружена какими-то мягкими формами, они со всех сторон давят на меня своей шелковой поверхностью, проминаются под моими движениями, но не выпускают из объятий безмолвия и темноты. Но все равно я истово барахтаюсь, отталкиваюсь от облепивших меня – подушек? – и пытаюсь пробираться наверх – естественный инстинкт человека, упавшего куда-то. Чихаю и ударяюсь головой об углы и корешки, будто об камни. Стоит мне пошевелиться, как все вокруг рассыпается, словно гигантские воздушные песчинки, и собирается снова. Тщетны ли мои попытки? Поднимаюсь ли я или тону? А если и поднимаюсь – куда? Есть ли у этой темноты верх или низ? Смогу ли я выбраться или мне суждено остаться здесь навеки?

Проходит время. А потом еще и еще. Когда время, похоже, ушло уже совсем, оставив меня совершенно одну, забыв в этой кромешной темноте, мне удается высунуть наружу мизинец. Как я это понимаю? Очень просто: после нескончаемого шелка подушек даже мимолетная пауза в ощущениях действует как ведро холодной воды. Наружу! Выбраться можно! У меня ломит руки, сводит лопатки, крутит ноги, тело не хочет шевелить и волоском – но я прыгаю, гребу, извиваюсь и выныриваю наружу. Наружу!

Под руками белый песок, я впиваюсь в него пальцами и выползаю, вытягиваю себя на берег. Пустынный, тихий, как выброшенная кость. Здесь тоже нет ничего: песок уходит вдаль, насколько хватает глаз, пока не обрезается полотном черного неба. Нет ни звездочки, ни луны, но я все равно все вижу. Ветра тоже нет. И звуков нет. Ничем не пахнет. Я встаю – совершенно беззвучно – и оборачиваюсь. Что же это было, откуда мне удалось выбраться? Я ожидаю увидеть море подушек – но вижу настоящее море, черное, спокойное, мерно набегающее на песок и отступающее восвояси.

Я отчего-то знаю, что мне нельзя здесь оставаться и нужно уходить. Путь один – от берега. Я поворачиваюсь, чтобы начать свое путешествие, – и замираю.

Передо мной в воздухе висят прямоугольники зеркал, словно вырезанные в самом пространстве окна в другой мир. Целый лес зеркал. Они медленно поворачиваются и поблескивают, сами по себе. Я делаю шаг к ближайшему зеркалу – и колени у меня подкашиваются, я падаю на песок: в зеркале не просто мое отражение, а я с маменькой и сестрицей, они стоят у меня за спиной, их руки у меня на плечах, поправляют мне волосы, они улыбаются и что-то говорят, но я не слышу. Оглядываюсь: ничего и никого, все тот же обглоданный морем берег, все та же черная вода за ним.

Я снова поднимаюсь, но в этом зеркале уже не вижу ничего: оно погасло, как будто по ту сторону кто-то бессердечный задул свечу. Я иду к другому зеркалу и нахожу в нем милые образы, они по-прежнему со мной, хоть я и не вижу их за спиной и не ощущаю их прикосновений. Но стоит мне коснуться холодной поверхности, как и это зеркало гаснет и оставляет меня одну.

Зеркало за зеркалом, я бреду по лабиринту утраченных надежд, от стекляшки к стекляшке, и вечно теряю то, что ищу.

Вдруг все зеркала разом вспыхивают, ослепляют меня, а когда я открываю глаза, они висят черные, как то безмолвное море, и больше не двигаются. Из-за одного из них выступает мой спаситель.

– Может, пора покончить с этим? Это в ваших силах, принцесса.

– О чем вы?

– Сделать отражение явью. Помните, о чем мы говорили на мосту?

– На мосту? На каком мосту?

Зеркало передо мной вспыхивает, но показывает мне не отражение, а скамейку в парке и на ней…

– Я могу вернуть их вам. – Вкрадчивый голос из-за моего плеча напоминает, что мир не остановился, как мне показалось. – У вас снова будет семья. Неразрушенная, неразлученная. То, о чем вы так тосковали, мечтали, молились. Но боги мертвы, ваше высочество. А те, что еще дышат, оглохли от старости. Я же могу вернуть вам сестру и маму.

Я боюсь оторвать взгляд от до боли любимых лиц, боюсь, что, стоит мне лишь моргнуть, как они тотчас же растворятся в полуденном мареве, и останется лишь пустая скамейка и пустой парк, а потом зеркало снова погаснет, и останется этот пустой мир, лишенный всякого смысла.

– Вы можете вернуть их… но как? – Я боюсь поверить его словам, боюсь впустить в сердце надежду.

– Заботы о том, как это сделать, оставьте мне. Вас должен интересовать результат. Он вас не разочарует, уверяю. Это моя специализация, обманывать смерть и возвращать жизнь.

Его слова пугают меня, в животе возникает неприятное леденящее чувство, по всей коже с ног до головы бегут мурашки, будто меня вытолкнули на мороз. Я нахожу в себе смелость отвести взгляд от любимых, близких, родных и посмотреть на моего спасителя, который предлагает мне еще одну услугу. Посмотреть – и, как обычно, не увидеть. Ведь он по-прежнему лишь силуэт на самом краю видимого мира. И впервые я задаюсь вопросом: кто же он? Но озвучиваю другой: