Текст книги "Вот пришел Кандимен"

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Зато утром, когда, подгоняемые попутным ветерком, мы подошли вплотную к фрегату и подняли "Веселый Роджер" – чтоб ни у кого не оставалось никаких сомнений в наших намерениях… о! – утром там было на что посмотреть! На залитой кровью палубе валялись отрубленные головы и человеческие конечности. Склизкие внутренности были разбросаны повсюду. А посреди всего этого великолепия стояла я, Анна Бонни, с окровавленной саблей в руке и с обнаженными, перемазанными кровью грудями – как будто сама ненасытная Смерть всю ночь сосала из них горячую кровь врагов!

Не скажу, что это было особенно приятно – торчать с голыми сиськами в запекшейся черепашьей крови на свежем утреннем бризе… но овчинка стоила выделки! Почти вся команда фрегата валялась в трюме, полумертвая от похмелья, но те, кому посчастливилось быть на палубе, стояли с разинутыми ртами, забыв обо всем на свете и молились только о том, чтобы этот кошмар поскорее кончился.

Наконец Пьер Анютины Глазки решил прояснить ситуацию. Он стоял на мостике, красивый, как бог, в безупречном камзоле и напудренном парике.

"Эй вы, на фрегате! – крикнул он, не особенно напрягая голос, но вокруг воцарилась такая тишина, что было слышно аж до самого Кингстона. – Перед вами Багамская Ведьма, Хозяйка морей Анна Бонни собственной персоной. Этот фрегат, на котором вы имеете наглость находиться, принадлежит ей. Обычно мы съедаем наших врагов заживо, хорошенько помучив их перед этим. Но вам повезло. Сейчас мы сыты. Прошлым вечером мы пустили на дно славный голландский бриг с весьма упитанной командой…"

Тут Пьер сыто икнул, наклонился и поднял с палубы отрубленную окровавленную голову. Над этой деталью реквизита он трудился накануне особенно долго, и теперь она выглядела великолепно, с вытекшими глазами и вываленным сизым языком… даже на расстоянии в пять шагов было не понять, что это обычный разукрашенный кусок гипса и несколько тряпок.

"Так вот…" – сказал Пьер Анютины Глазки и, примерившись, откусил у головы вываленный язык. Несколько французов упали в обморок. Остальные блевали, свесившись за борт. Пьер немного пожевал, сморщился и сплюнул.

"Тьфу! Так вот! Я даю вам ровно десять минут на то, чтобы сесть в шлюпки. И поторопитесь, пока наша абордажная команда не проголодалась."

Они управились быстрее. Так мы получили отличный фрегат, кучу добра и вечную славу.

Муж. И ты хочешь, чтобы кто-то поверил этой белиберде? Это чересчур даже для голливудского кино.

Жена. (равнодушно) Не хочешь – не верь. Факт, что вся Вест-Индия поверила.

Муж. Плевал я на твою Индию. Вместе с Пакистаном. (после паузы) Ну и что дальше? Кому вы загнали вашу добычу?

Жена. Что?

Муж. Добычу! Ты говорила что там было много добра… ткани, деньги…

Жена. (равнодушно) Ткани… деньги… ага… было…

Муж. Ну?

Жена. Не помню.

Муж. Не помнишь? Ты хочешь сказать, что не помнишь, что вы сделали со всем этим добром, которое само приплыло в ваши дурацкие руки? Продали, а? Нашли барыгу, спихнули за полцены, а потом гуляли два года напролет? А может, купили табачную плантацию в Северной Каролине? Или публичный дом в Новом Орлеане? Не помнишь? Такая удача выпадает раз в жизни, одному из миллиона. Как такое может случиться, что ты не помнишь?

Жена. Ты прав, крыса. Наверное, надо было бы запомнить. Наверное, я даже помнила об этом в первые несколько дней, когда мы с Пьером праздновали нашу победу в кабаках Барбадоса. Но видишь ли… никогда не знаешь, куда тебя поведет… (после паузы) Потому что как-то вечером в кабаке под названием «Два Якоря» я повстречала его, Джона «Калико-Джек» Рекхэма, мою судьбу и погибель, черную метку моей души, могилу моей радости.

Пауза.

Его звали «Калико-Джек» по имени пестрых тканей, в которые он любил оборачивать свое тощее тело. Он был всего-навсего пиратом, не лучше и не хуже других… почему тогда именно он? Любовник из него был, прямо скажем, так себе. Сказать, что он был красив?.. Нет, скорее – безвкусен. Тогда – что? А черт его знает! (в бешенстве) Черт! Его! Знает!

Но факт остается фактом: я не могла свободно дышать, с тех пор, как увидела эту самовлюбленную задницу.

Пауза.

Пьер называл меня ведьмой. Хороша ведьма!.. Почему он?.. Как?.. Я?.. И – он?.. Почему? Знать бы, где он сидит, этот мерзкий сукин сын, который вяжет свои крутые морские узлы, намертво стягивающие столь неподходящих людей… Видит Бог – я не хотела его! Видит Бог, я не любила его! Видит Бог – я жить без него не могла! Джек! Калико-Джек, ядрить тебя Рекхэм!..

Подходит к зеркалу, встает против него, кричит, упираясь в стену и глядя в зеркало.

Джек! Джек! Выходи немедленно, чертов сучий потрох! Или, клянусь, я вывернусь наизнанку прямо в твою безразличную морду!

Одновременно с речью Жены, обращенной к зеркалу, с Мужем происходят изменения: он распрямляется, осматривает себя, свою одежду и пр. Следующие слова он произносит уже в другой ипостаси, другим голосом, на ходу изменяя свой внешний облик.

Муж. Эй!.. Ну!.. Ты это, того… Хм… Ну, дьявол тебя побери, ты это…

Все так же недоуменно разглядывая себя, Муж с досадой отбрасывает швабру, подпирающую дверь между гостиной и кухней, и без всякой опаски выходит в гостиную. По дороге он ощупывает себя, с удивлением обнаруживая отсутствие бороды. Недоуменно он топчется посередине комнаты.

Муж. Вот, черт! Где борода-то, ядрен-ть?

Жена, видя его выход, ведет себя несколько противоречиво. Сначала она хватает саблю и замахивается с недвусмысленным намерением зарубить Мужа (который тем временем не обращает ни малейшего внимания на все ее телодвижения). Затем, не зарубив, она бросает саблю на стол и закрывает лицо руками. Муж, поискав и не найдя бороду, оглядывается и замечает Жену.

Муж. О! Анна! Ну слава Богу! Ты чего мне бороду-то сбрила? Убью, зараза!

Хватает со стола саблю и начинает гоняться за Женой, кроша все на своем пути. Жена уворачивается; наконец, после нескольких кругов погони она срывает со стены вторую саблю и происходит фехтовальный поединок между Мужем и Женой, внешне яростный, но по сути совершенно безвредный. Поединок заканчивается тем, что оружие одновременно выпадает из рук сражающихся, и они, постояв секунду-другую друг напротив друга, обнимаются.

Жена. Джек! Джек!

Муж. Анна!

Жена. Ну почему ты такой дурак?

Муж. Ну почему ты такая дура?.. Кой хрен ты мне бороду сбрила?

Жена. Да что ж ты такой глупый? Ничего я тебе не сбривала. Жизнь тебе сбрила. Как жизнь, Калико-Джек? Давненько…

Муж. Да уж, давненько… Я люблю твой зад, Анна.

Жена. А я люблю когда ты его любишь, Калико.

Муж. Я люблю твои сиськи, Анна.

Жена. А я люблю когда ты их любишь, Калико.

Муж заваливает Жену на стол, срывая одежду с нее и с себя.

Жена. (задыхаясь) Подожди, подожди… пойдем в спальню…

Обнявшись, целуясь и шаря руками по телу друг друга, они перемещаются в спальню.

Конец первого действия.

Действие второе.

На сцене – та же декорация, что и в первом действии. В гостиную из спальни выходит Жена в своем «пиратском» облачении. Она подходит к зеркалу и повязывает на голову платок, улыбаясь собственному отражению.

Муж. (кричит из спальни) Анна, дьявол тебя забери! Куда ты опять подевала мою трубку?

Жена. (негромко, продолжая вертеться перед зеркалом) Заткнись, Калико.

Муж. (кричит) Куда-куда?

Жена. (громче) Заткнись, Калико! Откуда здесь взяться твоей трубке?

Муж. (появляясь в дверях спальни) Ну будь хорошей девочкой. Ты же знаешь, что я всегда выкуриваю трубку после наших кувырканий.

Жена. Подумаешь! С тех пор, как тебя повесили, у тебя была уйма времени отвыкнуть от дурных привычек.

Муж. (потирая шею) Гм… А меня повесили?

Жена. Конечно. Девятнадцатого ноября 1720 года, на Рифе Мертвеца. Как ты мог такое забыть?

Муж. Действительно, странно… Хотя знаешь, самые неприятные вещи всегда стараешься забыть в первую очередь.

Задумчиво разводит руками и вдруг разражается громким хохотом.

Жена. Что это ты вдруг так развеселился?

Муж. Да так… Я подумал, что тебе должно быть сейчас не меньше трехсот лет. В жизни не трахал такую старуху с таким удовольствием.

Жена. (обнимая Мужа) А что, Калико? Было ведь и в самом деле неплохо, правда?

Муж. А когда нам было плохо? Мы с тобою всегда жили душу в душу. Разве не так?

Жена. (с заминкой) Считай, что так… С небольшими исключениями.

Муж. Без всяких исключений. С той самой минуты, как я впервые увидел тебя в таверне «Два Якоря» в Нью-Провиденс. Я тогда еще был рулевым у капитана Вейна, и мы зашли на Багамы немного отсидеться. Помнишь?

Жена. (пренебрежительно фыркает) Вот еще! Буду я всех помнить! Мало ли вас тогда пряталось на Багамах по случаю амнистии!

Муж. Ты сидела в компании этого твоего гомика и его расфуфыренных ухажеров, красивая, как русалка. Все уже были пьяны в драбадан, все, кроме тебя, хотя ты и пила наравне с самыми лужеными глотками. И любому было ясно, кто тут королева. Да что там королева – ты была и королевой, и королем, и королевским судьей, и лордом Адмиралтейства! Даже самые бесстыжие зенки самых прожженных пройдох испуганно опускались, стоило тебе взглянуть на них попристальней!

А почему? Потому что во всей округе… нет, во всей Карибии… да какое! – во всем мире не было тогда мужика, достойного такой женщины! Кроме, конечно, меня.

Жена. Да уж конечно. Кроме, конечно, тебя.

Муж. Я громко спросил у капитана Вейна: «Что это за шлюха, там, в углу?» Слово «шлюха» далось мне с трудом, но я не хотел показывать своего смущения. «Это Анна Бонни, – сказал мне капитан на ухо. – Но я бы посоветовал тебе говорить потише, если ты хочешь сохранить свой язык до утра. А лучше вообще молчи. Чтоб мне не пришлось искать нового рулевого.»

Жена. Капитан Вейн! У этого труса хватало наглости называть себя капитаном! В итоге он даже кончил жизнь не на виселице. Представь себе! Тоже мне – пират! Настоящий пират умирает в бою или на виселице!

Муж. Амен! А это что такое? Никак – ром?.. Точно, ром! Вот чудеса-то! Хе-хе… дела определенно пошли на поправку… сначала Анна, потом – ром… Теперь, может, и трубка найдется… (наливает себе стакан)

Конечно, я и до этого слышал об Анне Бонни. А кто не слышал? Слава о тебе гремела тогда по всей Вест-Индии. Говорили, что ты ведьма, что убиваешь людей одним только взглядом и что в груди у тебя – кровь, а не молоко. Один француз уверял, что умер бы от потери крови, если бы ты, сжалившись, не дала бы ему пососать свою титьку.

Жена. Чего только люди не наплетут!

Муж. Ага. У меня с кровью был полный порядок. Она прямо таки кипела в жилах, когда я глядел на тебя, и я отдал бы ее всю, до самой последней капли – лишь бы оказаться на месте того француза! Но ты даже не смотрела в мою сторону…

Жена. Да кто ты такой был, чтобы я на тебя смотрела?

Муж. И тогда я вскочил на стол (вскакивает на стол), и, подняв стакан, (поднимает стакан) заорал во всю мочь: «За здоровье Морской Ведьмы!» Тут уже ты не могла не обернуться.

Жена. Еще бы! Ты ревел, как раненный бизон… я чуть не оглохла.

Муж. Так я впервые посмотрел в твои глаза, про которые говорили, что они убивают на месте. Но мне было наплевать! Веришь ли, Анна, я умер бы тогда, не задумываясь…

Жена. Ты бы и умер, если бы не твои штаны. Я уж совсем было собралась пристрелить тебя, чтоб не мешал своим идиотским ревом, даже взялась за пистолет… но тут увидала твои трехцветные коленкоровые панталоны. Ни дать ни взять – пугало на кукурузном поле!

Муж. Твои глаза… они менялись, как море весной. Сначала они были темными, сердитыми, как ночная гроза, потом удивленными – как легкая предрассветная зыбь. Потом… потом… улыбка вспыхнула в них, как первые лучи солнца, и смех – как ослепительные полуденные блики на свежих волнах… и задумчивость – как вечерний штиль в глубокой лагуне. Ты и в самом деле была ведьмой – вот что я понял тогда.

Жена. Ну и видок у тебя был в этих штанах… я чуть не померла со смеху. «Посмотри на это чучело, – сказала я Пьеру. – Ты когда-нибудь видел такого урода?» Но Пьер Анютины Глазки не смеялся. Пьер Анютины Глазки был серьезен, как воскресная виселица.

"Анна, – сказал он. – Неужели ты не видишь? Это твоя судьба, Анна."

(вздыхает) Да я и сама уже поняла. (сердито хлопает ладонью по столу) Ну почему, почему? Кто бы мне объяснил, как это случается?.. откуда приходит?.. и куда уходит? Отчего именно этот пропойца в нелепых пестрых штанах из ткани калико, по которой он и получил свое прозвище – Калико Джек? Отчего именно он, а не другие – покрасивее, поумнее, побогаче? А?.. (Мужу) Можешь ты это объяснить? Ты ведь был замечателен тогда только своими штанами…

Муж. (обиженно) Ну знаешь… Сучка ты, Анна Бонни. Сучкой была, сучкой и осталась.

Мрачно наливает себе рому, садится у стола, глядя в пол. Жена подходит к нему сзади, обнимает. Он сначала обиженно отмахивается, но потом размякает и сдается.

Жена. Эй, Калико… Ну что ты надулся? Ну?.. Ну не обижайся… Ну давай я тебя поцелую… вот так… Экий ты у меня нежный. Тоже мне – пиратище… Ну вот. Я же сказала «тогда». Тогда. Потом-то я, конечно, поняла, какой ты у меня замечательный… какой милый… умный… красивый… сильный…

Муж. (все еще слегка дуясь) Ага… красивый… сильный… Сначала гадости всякие говоришь, а потом подлизываешься.

Жена. Ну ты сам вспомни: ты ж тогда даже капитаном не был. Могла ли я, Анна Бонни, жить с каким-то рулевым, да еще и рулевым всем известного труса капитана Вейна?

Муж. Да я разве спорю? Конечно, не могла. Но я ведь сразу стал капитаном, на следующий же день. Помнишь, как мы увели наш первый шлюп? План был твой, но команду-то набрал я. Разве не так?

Жена. (ласково) Так, так.

Муж. Ну вот. И командовал я. Большей частью… (после паузы) Ну, если не большей, то, во всяком случае… (с размаху бьет кулаком по столу, смеется) Ну что я мог поделать, если люди слушались тебя лучше, чем меня?

Жена. Тебя они тоже слушались, Калико. А то, что я вытурила тебя из капитанской каюты… ну кто ж виноват, что на нашем шлюпе была всего одна каюта? Не спать же мне в трюме вместе с твоими головорезами и ихними вшами.

Муж. Конечно, Анна. (после паузы, легко) Ты зря думаешь, что должна меня утешать. Все знали, что капитан на судне – ты, а не я. Ну и что? Просто у тебя это получалось лучше. А я был рулевым, вот и все. А если бы ты мне сказала быть коком – был бы коком. Или простым матросом, или юнгой, или корабельной собачонкой… кем угодно. Мне и в самом деле было все равно. Лишь бы с тобой. Во всем этом паршивом мире для меня был один только свет – ты. А все остальное – не в счет.

Пауза. Оба сидят, задумавшись.

Жена. (встряхиваясь) А помнишь, как мы ходили на абордаж? (вскакивает, хватает саблю) Йй-е-ех!

Муж. Еще бы! Жаль только, что это случалось не так часто.

Жена. Что ж поделаешь, если трусы сдавались, едва завидев нас на горизонте.

Муж. (посмеиваясь) Я бы сказал – сдавались, едва завидев твою измазанную кровью грудь. Это был славный трюк! Морская Ведьма!

Жена. Йй-е-ех! Но были и такие, что честно сражались.

Муж. Испанцы. Эти ведьм не боялись… Даже таких, как ты. А ты была самая лучшая ведьма в мире! Жаль, что ты не могла видеть сама себя, когда, визжа как сотня свиней, ты неслась с саблей наголо впереди абордажной команды! Эх!..

Муж хватает саблю, и они проводят шумный шуточный поединок.

Жена. Да, славные были денечки! А помнишь бой у Кошачьего острова?

Муж. Там, где ты рубилась с помощником капитана?

Жена. Ага. Проклятый испанец почти одолел. Я уже начала вспоминать молитву. Хорошо, что он вовремя споткнулся.

Муж. (смеется) Ну да, споткнулся… с ножом в спине – как не споткнуться.

Жена. С каким ножом? Ты метнул ему нож в спину? Как ты мог?

Муж. А что ж, по-твоему, я должен был спокойно смотреть, как он тебя заколет? Ну уж нет.

Жена. (упрямо) Все равно. Ты поступил бесчестно. Кроме того, ты отнял у меня мою победу. Как ты посмел?

Имитируя ужасную ярость, бросается на Мужа, и они продолжают шуточный поединок, который заканчивается тем, что, бросив сабли, они обнимаются и тихо стоят посреди комнаты.

Муж. Тогда-то мы и поняли, что ты на сносях.

Жена. (тихо) Да… это ты понял тогда. Я знала раньше.

Муж. Если не хочешь, давай не будем…

Жена. (отстраняясь) Нет-нет, чего уж… вспоминать – так вспоминать.

Муж. (с досадой) Надо было сразу же отвезти тебя на Кубу. Тогда, может быть…

Жена. (кричит, перебивая) Чушь! Чушь! Сколько раз ты будешь повторять эту идиотскую глупость?! Я тебе серьезно говорю, Джон Рекхэм: если хотя бы еще один раз я услышу от тебя эту пакостную, гадкую чушь, то я… то я… то я даже не знаю…

Муж. (беспомощно поднимает руки, будто сдаваясь) Все, все… чушь – так чушь. Как скажешь.

Жена. (запальчиво) Нет, ты мне одолжений не делай! Подумаешь! Провидец нашелся! Может, ты еще и по картам гадаешь? Тьфу! (передразнивает) «Тогда»!.. «Может быть»!.. «Все было бы по иному»!.. Какая же ты сволочь, Джон Рекхэм! (срывается в истерику) Сволочь! Как ты можешь меня обвинять в этом?!

Муж. Да кто же тебя об…

Жена. (в истерике) Заткнись!

Пауза. Жена рыдает, Муж неуклюже пытается ее успокоить. Следующие слова она произносит сквозь слезы.

Жена. Да, наверно, ты прав. Я – никудышная мать… (кричит, отвечая на неслышные возражения Мужа) Нет, плохая!.. плохая!.. Но я же не знала, что это так кончится! Мне никто не сказал! Мне даже спросить было не у кого… одна, среди дурных, вечно пьяных мужиков.

И потом – я не хотела оставаться на берегу. Я так привыкла к тебе, Калико, я не хотела… я боялась, что ты забудешь меня, оставишь где-нибудь и забудешь… (лихорадочно) Но я клянусь тебе, слышишь, клянусь всем чем можно – если бы я знала, что наш маленький Вильям умрет из-за моей глупости, из-за того, что я не хотела сойти на берег, из-за того, что я продолжала прыгать по палубе, натягивать паруса и ходить в атаку… если бы я знала – к чему это приведет, то клянусь, я бы сидела на берегу с первого дня, слышишь – где угодно – хоть на Кубе, хоть в Мексике, хоть где…

Но я ж не знала, Господи, я ж не знала, не знала…

Жена, скорчившись, прячет лицо в руках. Муж гладит ее, пытаясь успокоить.

Муж. Ну не надо, не надо… все прошло… Анна, это было так давно… все уже давно кончилось…

Жена. (тихо) Ничего не кончилось, Калико. Все эти годы, все эти долгие триста лет не было ни единого дня, чтобы я не вспоминала его, нашего маленького Вильяма. А ведь он прожил всего двое суток! Всего двое суток, но я уже успела к нему привыкнуть… Повитуха сразу сказала, что он не выживет, но я надеялась, особенно на следующее утро, когда он так хорошо поел. (усмехается) Вы мне настолько задурили голову всеми этими россказнями о Морской Ведьме, что я сама уже наполовину боялась, что в груди у меня окажется кровь, и я не смогу кормить моего ребенка.

Но там было самое настоящее молоко, молоко, слышишь? И его было столько, что хватило бы на целую тройню, на целую тройню… А он был один, наш Вильям, маленький недоношенный мальчик. И он не смог… по моей глупости… Боже, какая дура!.. какая дура!..

Муж. Ну все, все…

Жена. Почему ты не дал мне сдохнуть тогда же…

Муж. (угрюмо) Месяц. Целый месяц я держал тебя за руки. Караулил. Иногда связывал, чтобы приготовить еды или немножко поспать самому. Потому что как только какая-нибудь из твоих рук оказывалась свободной, ты тут же хваталась за любую вещь, которая могла бы помочь тебе убежать на тот свет. Первые дни ты еще и кусалась, как дикая кошка. А потом стала хитрить. Помнишь, как я не уследил, ты вырвалась и разбила голову об угол стола?.. Вот он, шрам… Плохо так говорить, Анна, но этот удар об стол обернулся к лучшему. Убить не убил, но мозги перетряхнул. С тех пор ты стала потише.

Жена. Ага. Ты победил. Ты победил меня, непобедимую Анну Бонни! Это было мое второе поражение в жизни, после маленького Вильяма. С тех пор они пошли косяком, поражения – только успевай подниматься…

Муж. Это было на Кубе, правда? Или нет? Ну да, конечно, на Кубе. Потом я еще увез тебя назад, в Нью-Провиденс. Думал – там, среди твоих старых друзей ты быстрее придешь в себя.

Жена. Бедный Калико! Из-за меня ты сошел на берег, пожертвовал шлюпом, надежной командой и званием капитана! (насмешливо) Не жалко было этого всего ради полубезумной старой дуры? Мне ведь тогда было уже под двадцать.

Муж. Конечно, жалко! Жалко, что я мог пожертвовать только этим. Да будь у меня все испанское королевство, с британским впридачу, я бы и его отдал, не задумываясь, за одну только твою улыбку. Но у меня не было королевств – ни того, ни этого… был только шлюп… правда, очень хороший шлюп, но его, видимо, оказалось недостаточно для того, чтобы ее выкупить…

Жена. Кого – выкупить? Что ты несешь?

Муж. Ее, твою улыбку. Трудно поверить, но ты тогда не улыбалась. Совсем.

Жена. Да ну?

Муж. Клянусь тебе собственной петлей! Даже твои любимые кабаки в Нью-Провиденс не помогали. Даже Пьер Анютины Глазки. Он-то меня и надоумил. «Послушай, Джон…» Он называл меня «Джон» – потому что никак не мог вымолвить моего прозвища без того, чтобы не сорваться в хохот – уж больно его смешили мои трехцветные штаны в полоску.

Жена. Что поделаешь? У Пьера был безупречный вкус. Твои штаны казались ему чем-то совершенно чудовищным.

Муж. (фыркает) Подумаешь, вкус! У него был вкус гомика. Я никогда его не любил. Если б не ты…

"Послушай, Джон, – сказал он мне тогда, глядя на твою безумную физиономию. – Клин клином вышибают. Сделай ей нового ребенка, и она успокоится. Только постарайся на этот раз, чтобы все было гладко – насколько это, конечно, возможно с такой дикой кошкой. Забудь про море на пару годков, поселись тут, на Багамах… а там – Господь велик!"

Ха! Легко ему было говорить – "сделай ей ребенка"! Как будто ты тогда давала мне до себя дотронуться!

Жена. Еще трех месяцев не прошло. Мне и подумать об этом было противно.

Муж. Ну я и прикинул – а может, он прав? Годик-другой… время все лечит. Деньжата у меня кое-какие водились… можно было попробовать. (после паузы) Если бы не этот легавый сукин сын, твой муженек!

Жена. Джеймс Бонни… подлый шакал. Жаль, что я не прибила его до смерти еще тогда, в самом начале. Только легавым он не был, Калико. Подлец – это да, но не легавый. Он держал черепашью ферму в Нью-Провиденс, тем и жил.

Муж. Как бы не так! Ферма-фермой, но заодно он подрабатывал осведомителем у губернатора Роджерса. Знала бы ты, скольким хорошим парням сплел твой Джимми пеньковые воротники!.. Я думаю, что и нас с тобою арестовали в обмен на чью-нибудь голову. Мол, посадите под замок мою жену-прелюбодейку, а я вам за то расскажу, в какой бухте скрывается бриг Черной Бороды. Что-нибудь в этом духе. Вот нас и прихватили.

Жена. Ага… (задумчиво) ну тогда все становится понятней… Ах, Джимми, Джимми… Смотри, как он все рассчитал! И я уже не та – так, зареванная несчастная баба вместо прежней лихой дуэлянтки. И Чидли Баярд в отъезде. И Калико Джек – без шлюпа и без команды… бояться некого. Одного он не знал – что губернатор Роджерс мне должен.

Муж. Должен? Чего это вдруг? Губернатор? Тебе?

Жена. (неохотно) Да была там одна история… неважно.

Муж. Отчего ж неважно? Расскажи.

Жена. Как-нибудь потом.

Муж. Когда потом? Еще лет через триста? Расскажи сейчас.

Жена молчит. Муж грохает кулаком по столу.

Муж. Эй, Анна Бонни! Ты, конечно, мною вертишь, как хочешь. Но и я тебя знаю, как облупленную. И я не люблю, когда ты молчишь так, как сейчас. Я тут же начинаю воображать себе всякие разности. Так что лучше расскажи, а то хуже будет.

Жена. Ладно, ладно. Черт с тобой. Тебя же берегу, дурак… (замолкает)

Муж. Говори!

Жена. (вздыхает) Помнишь, где-то за неделю до ареста мы сидели в таверне «Два Якоря»?.. Ну когда началась драка?..

Муж. Да как можно это упомнить? Мы каждый вечер сидели в «Двух Якорях», и каждый раз там была драка!

Жена. Да нет… Тогда как раз пришел галеон «Виктори» из Портсмута, и в таверне было полно свеженьких английских офицеров.

Муж. Ну?

Жена. Один из них был совсем безусый дурачок, ребенок лет восемнадцати.

Муж. А… погоди-ка… теперь вспоминаю. Но не этот ли «ребенок» убил в тот же вечер на дуэли… этого… ээ-э… как его… (прищелкивает пальцами, пытаясь вспомнить) ну…

Жена. (мрачно) Старину Гарнье.

Муж. О! Старину Гарнье! Ничего себе ребенок! Гарнье умел фехтовать как бог. Почти как ты в прежние твои годы…

Жена. А ты видел?

Муж. Что?

Жена. Как он убил Гарнье?

Муж. (недоуменно) Конечно, нет. Да и как я мог видеть? Они вышли вдвоем на задний двор, все чин по чину, а наутро там нашли труп. Как всегда. Необычным было только то, что на этот раз трупом оказался Старина. Ума не приложу – как он дал себя заколоть. Вроде и не пьян был.

Жена. Не более обычного. Мне пришлось изрядно повозиться.

Пауза. Муж изумленно смотрит на Жену.

Жена. (кричит) Ну что ты так на меня уставился? Да! Да! Это я заколола Гарнье, а вовсе не тот глупый молокосос! Я, вот этой вот рукой! Ну что ты так смотришь? Он был совсем мальчуган, и я подумала о его матери – каково ей будет расставаться с ним так скоро. Я сказала тебе, что мне надо навестить Пьера – он тогда болел. Вышла, обогнула таверну и поспела как раз вовремя.

Старина Гарнье никогда не убивал сразу. Сначала он всегда издевался – срезал пуговицы, оставлял царапины на щеках, колол в причинное место и вообще унижал как мог. И только потом, когда надоедало, вспарывал живот. Так он любил – не в сердце, не в горло, а в живот – чтобы смерть было помучительней.

Когда я подошла, мальчишка был уже без пуговиц и с царапиной на левой щеке. Он уже понял, что его ждет, но продолжал биться. Я приказала им сделать перерыв, и они подчинились. Гарнье – потому что знал обо мне не понаслышке, мальчишка – потому что был рад лишней минутке перед смертью.

Я сказала Гарнье, что он оскорбил меня, пролив мне вино на платье, причем сделал это раньше, чем завелся с мальчишкой, а значит, моя сатисфакция первее. Он заржал, как конь и сказал, что свою сатисфакцию я могу получить в канаве от Калико Джека и чтобы я убиралась и не мешала.

Тогда я вынула шпагу и сказала ему защищаться, потому что иначе я просто отрежу ему яйца. Он снова заржал. Он не верил, что я это всерьез. Я убила его первым же выпадом.

Пауза.

Муж. Зачем? Ты могла бы просто вынудить его уйти, оставив мальца в покое.

Жена. Нет. Тогда мальчишка остался бы униженным. Это был единственный выход – убить Гарнье. (после паузы, легко) А потом оказалось, что офицерика зовут Майк Ратклиф, и что он – родной племянник губернатора Роджерса.

Муж. (подозрительно) Когда это – потом?

Жена. (с досадой) Ах, Калико, да что ты такой душный? Потом – это потом! Важно, что к моменту суда губернатор уже точно знал, кому он обязан жизнью своего нежного племянничка. Почему ты думаешь, он нас отпустил?

Муж. (фыркает) Отпустил! Теперь это так называется? Если ты помнишь, он отпустил нас с условием, что ты в двухдневный срок возвращаешься к своему законному супругу Джеймсу Бонни.

Жена. Да, но согласись, что он с самого начала был на нашей стороне. Мой благоверный требовал казнить нас обоих – разве не так?

Муж. Так. А губернатор предложил решить дело выкупом. Я плачу мешок золотых твоему мужу и ты – моя. (смеется) Джеймс Бонни уже струхнул, что так оно и выйдет, но я-то ни секунды не сомневался, что ты не согласишься.

Жена. (возмущенно) Конечно! Я – не вещь, не скотина и не рабыня, чтобы мною торговать. Анна Бонни не покупается – потому что не продается!

Муж. (посмеиваясь) Вот-вот… А ведь согласись ты тогда – и мы могли бы спокойно остаться в Нью-Провиденс, а не бежать оттуда, сломя голову, в тот же вечер!

Жена. Ну да! Конечно! Опять я во всем виновата! (после паузы) Это была судьба, Калико, разве не так? Ну?.. Ты помнишь – мы пошли с тобою в порт, просто так, прогуляться и решить – что нам делать дальше, и там… ну?..

Муж. И там стоял он, наш будущий шлюп. Мы поняли это, едва увидев его имя. Его звали «Вильям», как нашего мальчика. Можно ли было его не украсть?

Жена. Что мы и сделали той же ночью!

Муж. (смеясь) Забежав на минутку попрощаться с Джимми.

Жена. Самого хозяина, понятно, не застали…

Муж. Но ферму пришлось спалить…

Жена. Чтобы не оставлять черепах без присмотра!

Оба смеются.

Жена. (весело) А потом мы набрали новую команду и зажили прежней жизнью!

Муж. Не совсем. (вздыхает) Все уже было немножечко иначе, Анна. Шлюп был поменьше, команда похуже, да и ты так и не вернула свою прежнюю улыбку. Ты сидела взаперти в капитанской каюте, выходя только во время боя. И потом… ты так и не пустила меня в свою постель. До самого конца.

Жена. Почти.

Муж. Почти. Не то что эту сучку, Мэри Рид. С ней вы забавлялись так, что хоть за борт прыгай от ваших стонов.

Жена. (смущенно) Бедный Калико… сколько же тебе пришлось вынести… Ах, Мэри! Мэри Рид! Ни с кем мне не было так хорошо в постели, как с этой ловкой толстушкой Мэри Рид! Где мы ее подобрали?

Муж. У берегов Гаити, будь она проклята. Мы тогда взяли голландский грузовик. Они почти не сопротивлялись – все попадали на палубу, визжа от страха и закрывая голову руками. Все, кроме одного. Этот сражался и зарубил двоих, прежде чем ты выбила у него саблю. Нам не хватало людей, и я спросил его – не хочет ли он из присоединиться к нам взамен убитых им же неумех. Он согласился сразу, не думая. Парень назвался Марком Ридом, и никто не понял, что это баба в мужском платье.

Жена. Я поняла. Почти сразу. По тому, как она на меня смотрела. Похотливо, но не так, как мужчины. Мужчины разглядывают баб по частям – груди, ляжки, ягодицы… а потом не знают – за что прежде ухватиться. Мэри хотела все сразу, одним куском и так же потом ласкала – все сразу… во всяком случае, такое у меня возникало ощущение. Немудрено, что я визжала, как резаная. (подходит к Мужу, гладит его ладонью по щеке) Ты уж извини меня, Калико, милый. Но надо же мне было как-то… а к мужчине я была еще совсем не готова. Ты же все понимал, да?

Муж. А что мне оставалась, кроме как понимать? В первую же ночь, когда вахтенный матрос, ухмыляясь, разбудил меня и радостно сообщил, что новенький Марк Рид дрючит мою жену в капитанской каюте… я думал, что с ума сойду от ярости. Твои стоны были слышны по всему кораблю. Я шел к каюте и не знал, что сделаю с тобой, но насчет шустрого новенького Марка Рида я не испытывал никаких сомнений. Его я намеревался нарезать заживо узкими полосками, засушить и съесть.

Жена. Бедный Калико… (вдруг начинает хохотать)

Муж. (сердито) Что ты смеешься?

Жена. (сквозь смех) Я вспомнила, какое у тебя было лицо, когда ты высадил дверь и увидел нас обеих в кровати в чем мать родила… ой, не могу!.. ты еще прорычал страшным голосом: «А сейчас, мистер, я тебе кое-что отрежу, для начала!»… и начал искать это «что-то»… но резать-то было нечего, да и «мистеров» там не было ни одного… ой, не могу!.. кроме тебя, конечно!..