Текст книги "Заговор против террора"

Автор книги: Алекс Маркман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– И ты не можешь ни на что повлиять, как следователь? – возмутился Кирилл.

– Пацан, – раздраженно повторил Панин, уставившись на Кирилла своими злющими глазками колдуна. – Людей арестовывают на основании доносов таких, как ты, оперативников. И неважно, что написано в твоих отчетах. А раз человека арестовали, значит есть за что, и потому просто так он на свободу не выйдет. Либо расстрел, либо лагеря.

– Я тебе не верю тебе. Не может так быть, чтобы столько людей были вовлечены в нашу систему, и никто не знал, что происходит.

– Как раз наоборот, – возразил Панин. – Знают все. Нет ни одного, который витает в облаках, как ты. Но и ты скоро все поймешь, пацан.

– Ты кончай называть меня пацаном. Тоже, старик нашелся. Ты что, думаешь, весь народ дураки, что ли?

– Ты в школе хорошо учился? – спросил Панин.

– Да. А что?

– Стихи Некрасова вы по школьной программе проходили?

– Конечно.

Тут Панин выпрямился и повысил голос, как будто обращался не только к Кириллу, но и к трем интеллигентам, сидевшим за соседним столом.

– Тогда я прочту тебе один из его бессмертных стихов. Может, ты его вспомнишь.

Панин обвел взглядом пивную. Как будто повинуясь магической силе его глаз разговоры стихли, и головы повернулись в его сторону.

Он вытянул руку и громко, с выражением, продекламировал:

Люди холопского звания

Сущие псы иногда

Чем тяжелей наказание

Тем им милей господа

Последние всплески пьяного бормотания стихли, и в пивной наступила тишина.

– Заметил, как народ любит Некрасова? – спросил Панин. Трое интеллигентов за соседним столом стали поспешно расплачиваться, и хотя пивная снова заполнилась гулом голосов, но в зале стало заметно тише. Кирилл поймал несколько подозрительных, испуганных взглядов.

– Кончай ты, – недовольно пробурчал Кирилл.

– Кончу, кончу, – примирительно ответил Панин, понизив голос. – Видишь, какая у нас свобода слова для сотрудников госбезопасности? То-то же. Стало быть, прекратить называть тебя пацан? Договорились. А ты прекрати белиберду детскую молоть. Давай лучше выпьем за свободу слова, но только свободу между мной и тобой, потому что никто другой к нам не присоединится. Как видишь, дураков нет.

//__ * * * __//

В редакции, где Кирилл числился на работе, в комнате ему выделили стол напротив молчаливого журналиста, расположившегося по другую сторону от маленького окна. Этот журналист редко появлялся на рабочем месте, а когда бывал, то всегда что-то торопливо писал и в коротких разговорах никогда не выходил за пределы формальных приветствий или замечаний о погоде. Кирилл не сомневался, что его коллега – такой же сотрудник МТБ, как и он сам. На его столе помещался их общий телефон, номер которого знали только Софа и Щеголев.

После разговора с Паниным Кирилл дни напролет проводил в этом кабинете. Он написал несколько статей, которые были напечатаны. Кирилл писал хорошо, его хвалили, и он, окрыленный успехом, даже попытался поместить в газету политический обзор, но безуспешно. Редактор сказал ему, что у него слабое построение материала, и чувствуется политическая и идеологическая незрелость.

Щеголев позвонил раз, но Кирилл предложил перенести разговор недели на две, дескать, все в отпуске, встреч никаких не было и сообщать нечего.

В свободное время – а сейчас его было много, – Кирилл перебирал в памяти слова Панина, и они как открыли ящик Пандоры, и мысли, вылетевшие из него жалили как разъяренные осы. Не может начальство МТБ не знать, как производится следствие и судебное разбирательство обвиняемых. Если Панин прав, то в преступном сговоре участвует все начальство МГБ. Как же может об этом не знать Политбюро, которое контролирует органы? Может, и они в сговоре? Невероятная схема, просто не укладывается в голове. Бессмыслица. Кому это надо? А если это так, наверняка Сталин не знает об этом. А когда Сталин узнает, несдобровать таким мерзавцам как Олег Захарович. С другой стороны, допустить, что в преступном сговоре участвует начальство МГБ, да еще кто-то из Политбюро, это значит тоже поверить в бессмыслицу. Такое нужно только врагам народа, но никак не людям партийным, доказавшим свою преданность родине долгими годами службы в органах.

Другой вариант, – это допустить, что многие из арестованных действительно враги народа, и случаи необоснованных арестов, недопустимых методов следствия или даже несправедливых приговоров суда, – это отдельные ошибки, которые трудно избежать, когда органы перегружены массой дел. Такое предположение более правдоподобно, и в этом случае все становится на свои места. Может быть, Панин просто злопыхатель и не очень хороший следователь?

От подобных размышлений отвлекали его письма Софы и приемной мамы. Мама писала, что очень скучает без него, что она одинока и ждет не дождется, когда он приедет ее повидать. У нее, писала она, были три сына. Двое погибли на фронте, и только он, третий, остался живой. Бедная мама. Ведь он ей неродной сын, но она не делала различия. Все трое были ее дети.

Радовалась мать, что он избрал профессию журналиста, только предупреждала, что ненадежное это занятие, и все может случиться в наше время. Что она имела в виду?

Софа почти каждый день писала любовные письма, и он отвечал ей тем же, только в его письмах он более подробно, чем она, описывал, какой будет их первая ночь после ее возвращения из Ленинграда. Она обещала надрать ему уши за такие слова, но неизменно заканчивала письмо словами: люблю, скучаю, мечтаю о скорой встрече, желанный мой.

Вот парадокс: две его самые любимые женщины – мать и Софа – были еврейками. Не нужно было быть великим мыслителем, чтобы понять, что ведется методическая, продуманная кампания против евреев на государственном уровне. Вот в этом разобраться было тяжелее всего. После Гитлера заниматься тем же самым? И где! В самой интернациональной стране мира. Неужели Сталин не знает, что происходит? Может он серьезно болен, и его окружают негодяи? Но ведь не может быть, что все его окружение состоит из одних мерзавцев. Такая дурацкая схема может сложиться только в мозгу параноика. Однако предположить, что все, или большинство евреев – враги народа, – не менее дурацкая схема. Ни одного врага народа среди них он до сих пор не обнаружил.

После нескольких недель перерыва, во время встречи в конце августа, Щеголев сообщил, что благодаря Щеголева и Кирилла хорошей работе арестовано несколько человек, имевших связи с членами ЕАК. Кириллу не удалось скрыть своего огорчения.

– Знаю, знаю, что тебе не нравится оперативная работа, – примирительно сказал Щеголев. – Я направил по инстанции твою просьбу перевести тебя в следственный отдел.

Грамотных следователей сейчас остро не хватает, а ты парень грамотный, и со временем может и получишь нужное образование.

Вечером Кирилл один выдул пол-литра водки у себя в комнате, и впервые после убийства Михоэлса жизнь не показалась ему прекрасной. Кто будет допрашивать тех, которых с его помощью арестовали? Почему их арестовали? Ведь в его донесениях ясно говорилось, что никакой вражеской активности ни у кого из его новых знакомых он не обнаружил. Несколько неосторожных слов не может быть основанием для ареста, тем более для того, чтобы сломать жизнь человека и всех его родных. Может прав Панин, называя его пацаном? Может, он попал туда, где его мозгов не хватает, чтобы разобраться в обстановке?

Тут вспомнились ему слова Шигалевича, что смерть Михоэлса – это организованное убийство. Эту сторону событий Кирилл знал слишком хорошо. Шигалевич не раз доказал, что он – человек огромного ума и знаний. Может, прав Шигалевич, утверждая что наше правительство – это правительство ненависти ко всем? Нет, это чушь, в которую нормальный человек не может поверить. Однако, рассуждал далее Кирилл, разница между нормальным человеком и умным человеком огромна. Как говорила его умная мама, ум – это то, что отличает человека от животного, и умного от толпы.

– Я разберусь, – сказал себе Кирилл. – Разберусь, что бы это мне ни стоило.

С этой мыслю он погрузился в неспокойный сон, а наутро, с тяжелым похмельем, но с прежней энергией и оптимизмом, он направился в редакцию. Его сосед по комнате не пришел, чему Кирилл был очень рад. Он него за версту несло перегаром. Часам к двум, когда раздался звонок, он пришел в свое нормальное рабочее состояние, и был занят написанием очередной статьи. К телефону он не подошел, поскольку звонка ни от кого не ждал. Со Щеголевым он встречался только вчера, Софа была далеко, а никто другой не мог звонить.

Через десять минут настойчивый звонок повторился, еще через пять минут снова, и потом третий раз. Кирилл не выдержал и взял трубку.

– Кирилл, родной мой, – услышал он такой родной голос любимой женщины. – Не могла до тебя дозвониться.

– Софа! – закричал он, и трахнул кулаком по столу от возбуждения. – Где ты?

– Я дома. Приезжай, я жду тебя.

– Что случилось? Почему не написала, что приезжаешь? Я бы тебя встретил.

– К тетке приехал племянник с женой из Новгорода. Нагрянули неожиданно, я в тот же день помчалась на вокзал и приехала. Приезжай, потом поговорим.

Через час Кирилл был у Софы и неистово тискал ее в своих объятиях, а она улыбалась и тихонько повизгивала, как девица, первый раз попавшая в мужские объятия. В постели она даже застонала, и Кирилл закрыл ей рот поцелуем, чтобы не услышали соседи. Их ненасытной страсти, казалось, не будет конца. Однако вечером стали приходить с работы соседи, и из крайней комнаты послышались крики. Софа вздохнула.

– Не дают мне покоя соседи, – уныло сказала она. – И деваться мне некуда.

– Что им нужно от тебя? – спросил Кирилл.

– Травить им нужно меня. Разве не понимаешь? Безродный космополит я. – Она встала с кровати и обнаженная пошла наливать чайник, чтобы вскипятить воду.

– Чаю хочешь? – спросила она.

– Да. – Кирилл стал одевать брюки и рубашку, не спуская глаз с Софы. Обнаженная, она казалась ему богиней. – Дать бы им по мозгам, чтобы не повадно было.

– Не нужно, милый, – сказала Софа, одевая нижнюю рубашку. – Ничего не изменишь. Обстоятельства сильнее нас. Странно мне только, почему мы безродные космополиты? Образовался Израиль, и он вполне может быть нашей родиной. Если уж мы так не нужны здесь, почему бы не отпустить нас в Израиль? Как ты считаешь?

Мысль эта показалась Кириллу дикой. Ведь это же измена родине!

– Ты чересчур. – мягко заговорил он. – У нас на Руси всегда идут перегибы. Скоро эта кампания кончится, и все нормализуется. С Израилем устанавливаются дипломатические отношения, и потому отношение к евреям должно измениться. Понимаешь? Иначе никаких дипломатических отношений не будет.

Из крайней комнаты отчетливо доносилось кликушества мадам Сучковой.

– Позанимали теплые местечки, а нам, работягам, вкалывать надо. И ты там, сучка-белоручка, тоже пристроилась, небось ни разу в жизни лопату в руки не брала.

– Я пойду, промою ей мозги, – засуетился Кирилл, застегивая рубашку. Софа обняла его.

– Не нужно. Попадешь в неприятность, и я вместе с тобой. Самое интересное, что мадам Сучкова почти права. Я в Ленинграде получила письмо от Шигалевича. Он договорился, что меня примут в госпиталь недалеко от Москвы.

– Здорово! – обрадовался Кирилл, и усадил Софу к себе на колени. – Вот это новость. За это нужно выпить.

– У меня есть бутылка вина, – сказала Софа и, встав с его колен, достала из шкафчика бутылку. – Мы не успели ее открыть, – сказала она, оглянувшись на Кирилла, и улыбнулась. – Не было времени.

– Интересно, что говорит Шигалевич обо всем этом? – спросил Кирилл. – Он очень умный.

– Шигалевич говорит, что дипломатические отношения с Израилем ничего не изменят. Он говорит, что в политике мерзавцы, как сорняки в поле: они сильнее всего окружающего их живого, и с ними в борьбе за власть приличным людям не тягаться. Он ожидает страшные времена. Его рано или поздно посадят за его язык. Он безумец: ничего не боится.

– Он что, считает, что наверху одни мерзавцы?

– Именно это он считает.

Чайник вскипел, и Софа стала расставлять чашки и блюдца на столе.

– Но ведь есть же Сталин, – возразил Кирилл.

– Есть и Сталин, – сказала Софа, не глядя на него. Крики из крайней комнаты усилились.

– Ейную нацию немцы не вывели, и зря. Они везде тут места назанимали.

– Я не могу больше этого слышать, – сказал Кирилл и стал надевать пиджак. – Не держи меня. Я сейчас вернусь. Все будет хорошо.

– А эту жидовку давно пора сослать подальше, – не унималась Сучкова. – Я вас насквозь вижу. Вот. Ты не гляди, сучка, что я колидоры мою. Я людей насквозь вижу.

– Я сейчас заткну ей глотку. – Кирилл открыл дверь в коридор. – Сейчас.

– Не связывайся, милый. Ничего не добьешься. На них управы нет. Еще побьют тебя, тебя же и в милицию отведут.

Кирилл ничего не ответил. Он вышел в темноту, почти наощупь добрался до противоположного конца коридора и, без стука открыв дверь к Сучковым, решительно шагнул за порог. Уже изрядно опьяневшие супруги сидели за столом, захламленным остатками какой-то еды; одна бутылка водки была пуста, а в другой оставалась половина. Над гранеными стаканами розовели от алкоголя пьяные, изможденные лица супругов. На кровати лежали их двое детей, мальчик лет десяти и девочка лет семи, с испуганным любопытством наблюдая за происходящим. На другой кровати, хозяйской, темнела куча грязных рабочих телогреек.

– Ты че? – с угрозой в голосе спросил Сучков непрошенного гостя, сурово сдвинув брови. По всему было видно, что он готов ринуться в драку. Любой повод сгодится.

Кирилл молча достал из внутреннего кармана красные корочки – удостоверение сотрудника МТБ и, не раскрывая его, помахал перед носом женщины. Настроение в комнате изменилось в тот же миг. Сучков обмяк и съежился. Его жена застыла, широко раскрыв глаза от охватившего ее животного ужаса. В следующий момент Сучков с разворота треснул жену кулаком в челюсть. Слетев с табуретки, она с криком растянулась на полу, потом с трудом поднялась на четвереньки и, сплевывая на пол слюну с кровью, прохрипела: – Он убил меня! Спасите, люди добрые!

Кирилл, так и не проронив ни слова, вернулся к Софе.

– Больше она не будет здесь кликушествовать, – сказал он устало, лег на кровать и закрыл глаза. Шум в комнате с краю стал затихать.

– Что ты им сказал? – спросила Софа.

– Пригрозил. Не стоит повторять.

– Милый, не расстраивайся, – прошептала Софа, погладив его по щеке теплой, нежной ладонью. – Что поделаешь, коммуналка.

– Пойдем, пройдемся немного, – предложил Кирилл. – Вернемся, когда скандал уляжется. Я от тебя не уйду до утра. Ладно?

– До утра?

– Да. Нам нечего скрывать. Мы ведь скоро поженимся, правда?

– Пойдем, пройдемся. Оставайся до утра.

Глава 9

30 августа 1948 года Берия сидел в своем кабинете в Кремле, пытаясь разобраться в лабиринте проблем ядерного проекта, однако при всей важности стоявших перед ним организационных и технических задач сосредоточиться на них он никак не мог. Уже начало смеркаться, а он все еще ждал новостей, которые сейчас были поважнее атомной бомбы. Его люди донесли, что со Ждановым, вторым человеком по влиянию после Сталина, что-то по-серьезному неладно. Может быть, даже инфаркт. Сейчас его группировка явно была сильнее в окружении вождя. Кузнецов, человек Жданова, заведовал политическими кадрами, и уже только это могло решить судьбу группировки Маленкова-Берии, не говоря уже о тех, кто стоял за Хрущевым. Сталин пока не трогал установившийся хрупкий баланс, надо думать, из-за того, что заменить Берию на ядерном проекте было некем. Наверх пробивались в основном те, кто умел интриговать кто был изощрен в политических карьерных играх, а когда доходило до важных дел, Сталин выдвигал в руководство таких, как Берия или Вознесенский. Вспомнив о Вознесенском, Берия нахмурился. Хоть тот и не был склонен к тому, чтоб просто убирать соперников с дороги, но, когда дойдет дело до решающей схватки, он наверняка пойдет на ликвидацию.

За окном уже темнело, когда резко зазвонил телефон. Берия вздрогнул, как в ту ночь на Кавказе, когда в его палатку стреляли подосланные убийцы.

– Жданов умер, – услышал он в трубке короткое сообщение. И не стал расспрашивать детали: главное случилось, а подробности станут известны завтра в любом случае.

Его первым побуждением было позвонить Маленкову. Наверняка его друг и соратник тоже до сих пор в Кремле и ждет новостей. Но Берия отдернул потянувшуюся к трубке руку, пытаясь осмыслить огромную важность происшедшего. Сталин явно об этом знает, но не звонит. Что назревает?

Его спутанные мысли прервало второе сообщение, – прибыл конверт от министра госбезопасности Абакумова. Когда Берия, вытащив из конверта, прочел записку, его брови поползли вверх, а пенсне слетело с носа. Он успел поймать его на лету и, водрузив снова на нос, перечитал внимательнее присланные бумаги. Одна из них была копия записки Абакумова Сталину, к ней приложено письмо с жалобой врача-кардиолога Кремлевской больницы Лидии Тимашук.

В записке, под грифом «Совершенно секретно», Абакумов писал: «При этом представляю Вам заявление заведующей кабинетом кардиографии Кремлевской больницы врача Тимашук М.Ф. в отношении состояния здоровья Жданова А.А.».

В голове промелькнула озорная мысль, что никакого состояния здоровья у товарища Жданова А.А. больше нет. В записке Тимашук упоминались врачи-светилы, диагноз которых Тимашук считала неправильным и, как следствие, неправильным прописанное лечение. Подтверждала она свое мнение рисунком кардиограммы, который могли понять только специалисты. Еще интереснее было многозначительное пояснение Абакумова. Касалось оно адресата, которому Тимашук отправляла письмо.

Берия не успел полностью осмыслить эту записку, как размышления его прервал Маленков. Он явился без предупредительного звонка, а вернее ворвался в кабинет даже без стука. Обычно безукоризненно аккуратный, сейчас он был без галстука, ворот рубахи расстегнут. Его всегда идеально отглаженный костюм казался измятым, пиджак скособочился, будто пуговицы были застегнуты не в том порядке.

– Жданов умер, – взволнованно проговорил Маленков, без приглашения плюхаясь в кресло напротив. – Уже знаешь?

Берия молча кивнул и протянул Маленкову абакумовские бумаги. Пухлые щеки Маленкова зарумянились и затряслись. Прочитав, он вернул бумаги на стол и посмотрел Берии в глаза.

– Думаешь, что-нибудь с врачами сейчас затеет? – спросил Маленков.

Берия отрицательно покачал головой.

– Вряд ли. Там почти все врачи русские. Но тут есть кое-что еще, поважнее.

Маленков согласно кивнул головой. Для него это известие, конечно, праздник.

– Давай пройдемся, – предложил Берия.

Маленков с готовностью и с неожиданной для его грузного тела легкостью вскочил со стула.

– Хорошая погода, – радостно откликнулся он. – Да и по домам пора.

Не успел Берия запихнуть бумаги в портфель, как раздался звонок. Он схватил трубку, приставил ее к уху, буркнул «а-ха» и положил на подставку.

– Кто звонил? – озабоченно спросил Маленков.

– Поскребышев.

– Что ему нужно? Сталин к себе вызывает?

– Нет. Никого Сталин видеть не хочет. Завтра утром, тридцать первого августа, он вылетает к себе на дачу под Сочи отдыхать. Странно, не захотел видеть нас.

Они молча вышли из здания и, пока не отошли подальше, не проронили ни слова.

– Ну и дела. – тихо начал Маленков. – Что это значит?

– Сталин очень плох. У меня есть донесения от лечащих врачей. Да ты и сам можешь судить по его виду, не нужно быть врачом. Сталин пока не знает, что делать дальше. Или не решил. Сейчас многое зависит от нас с тобой. Все поворачивается в нашу пользу. Если его не станет в ближайшее время, мы справимся со всеми. Если нет, то будущее неизвестно. В конечном итоге, все может обернуться против нас. Наверняка обернется.

– Не понимаю ход твоих мыслей, – признался Маленков. – Кстати, ты упомянул, что есть в документах Абакумова кое-что поважнее. Что именно? Может, я что пропустил?

– Ты пропустил только то, что не было упомянуто. Тимашук адресовала свое заявление Власику, посчитав, что он, как глава охраны Сталина и Кремля, доставит эту записку Хозяину. А он ее не доставил вовремя. Пока я не знаю – почему. Первым ее записку передал Абакумов. Понимаешь?

– Ну и что? День-два ничего не решают в таком деле.

– Сейчас не решают. Но многое решат в будущем.

– Что именно?

– Георгий, настало время говорить откровенно. Ты прекрасно знаешь, что я тебе верный друг. Это я тебя вытащил из ссылки. Это благодаря мне ты стал снова соперником Жданова, а сейчас, после его смерти – фактически заместителем Сталина.

– Я это прекрасно понимаю и ценю, Лаврентий, – кивнув головой, согласился Маленков.

– Ты можешь на меня рассчитывать в любой ситуации.

– И еще, я хочу, чтобы у нас была полная ясность в отношении будущего. По отдельности, друг без друга, никто из нас не будет представлять из себя решающей силы. Только вместе мы сможем решать все проблемы вокруг Хозяина, а после его смерти – в Политбюро.

– Тебе не нужно это объяснять, Лаврентий. Ты знаешь, на меня можно рассчитывать в любой ситуации.

– В любой? – с многозначительной неуверенностью спросил Берия.

– В любой, – уже с легким раздражением повторил Маленков.

– Ладно. Так вот, если Хозяин продержится еще несколько лет, то тогда всем нам конец. Сначала тем, у кого жены еврейки. Это – Молотов, Ворошилов. Туда же отнеси Кагановича, но на этого падлу мне наплевать. Потом пойду за ними я, если атомный проект закончится успешно. Без меня Хрущев захватит власть, или кто-нибудь новый, и тогда под откос пойдешь ты.

– Я это и без твоей лекции знаю, – пробурчал Маленков.

– Так вот. Чтобы этого не произошло. Пока существуют Власик и Поскребышев, к Сталину не подберешься. Настанет время, и очень скоро, когда этих двоих нужно будет убрать.

– Как это сделать?!! – воскликнул Маленков. – Сталин им доверяет больше, чем кому-либо.

– Сталин – шизо, рехнулся на власти, сам знаешь. И потому все возможно. Власику мы припомним в подходящий момент, что такую важную докладную он Сталину не показал. А Поскребышев. Ты забыл, что у него была жена еврейка?

– Ее расстреляли в 1940 году, – продемонстрировал свою блестящую память Маленков.

– Сталин знает, что вернее Поскребышева у него человека нет.

– Нет вернее? Вспомни один фактик. Бронислава Соломоновна – невестка Троцкого. Была, – поправил себя Берия и хмыкнул. – Я тогда получил прямой приказ от Сталина ее расстрелять. Бедолага тряслась от страха перед смертью, однако не сказала ни слова. Невестка Троцкого! Вспомни еще Блюмберга. Хозяин расстрелял его еще в конце двадцатых за то, что он встречался в Турции с Троцким из чистого любопытства. Расстрелять такого ценного человека, как Блюмберг! Чем Поскребышев лучше Блюмберга? Как можно доверять человеку, нити от которого тянутся к Троцкому?

– Но ведь Троцкий мертв, – почти прошептал Маленков.

Берия был польщен, почувствовав, что Маленков по достоинству оценил его смелость и прозорливость.

– И потом, – продолжал Маленков, – неужели ты думаешь, что он до такой степени рехнулся?

– До какой степени? Он и раньше был не намного лучше. А сейчас впадает в старческий маразм. Не удивительно после двух инсультов, да еще в его-то годы. Я хорошо его знаю.

– Ты можешь на меня во всем рассчитывать, Лаврентий, – твердо сказал Маленков. – Сейчас остается Вознесенский.

Берия хохотнул. Вознесенский, с его образованностью и блестящими деловыми качествами, был как кость в горле у Маленкова. Будь Сталин не так помешан на власти, не быть бы Маленкову вторым человеком в его эшелоне. А если Сталин внезапно умрет, и механизм власти подберут деловые люди, что станет с ним, с Маленковым?

– С Вознесенским мы скоро покончим, – Берия говорил спокойно, как о деле решенном. – Без Жданова он ничего не может. Подожди немного, все скоро устроится. Доверься мне, я долго служил в разведке, и до сих пор у меня есть определенный контроль над МТБ.

Они уже сделали полный круг и подошли к тому зданию, откуда вышли. Берия жестом подозвал охранника.

– Машину, – коротко скомандовал он.

Маленков с чувством пожал ему руку.