Текст книги "И нитка, втрое скрученная..."
Автор книги: Алекс Ла Гума
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Джордж Мостерт наблюдал, как фигура в желтом дождевике перешла через дорогу и скрылась за насыпью, оставив за собой одни мокрые отпечатки ног на бетоне. Тогда он повернулся и двинулся к застекленной конторе под навесом своей станции.
Он сел за крохотный письменный стол, заваленный пыльными бумагами, потрепанными, с завернувшимися уголками, счетами, стопками сколотых квитанций, брошюрами с техническим описанием двигателей, каталогами. Недоеденный бутерброд, оставшийся от завтрака, лежал на блюдце, размокая в лужице жидкого чая. Он порылся в тумбе стола, вытащил начатую бутылку коньяку и налил себе в чайную чашку, даже не выплеснув остатки чая. Выпил торопливо, одним глотком, поперхнулся и почувствовал, как защипало глаза.
Мимо пронесся автомобиль, прошумев покрышками по бетону, огромный голубой «седан». Роскошная облицовка из нержавеющей стали тускло отсвечивала под серым-серым небом. Джордж Мостерт проводил его взглядом и усмехнулся с вновь обретенной удалью. Он вытащил из кармана носовой платок, отыскал сухое место и, продолжая улыбаться, энергично высморкался.
10
Чарли Паулс поставил лист железа, который он принес от Мостерта, у стены, а сам пошел на задний двор. Небо над головой совсем провисло от собственной неимоверной тяжести и вот-вот готово было обрушиться дождем. В дверях лачуги-контейнера на заднем дворе стояла Каролина, сестра Чарли. Она робко улыбнулась ему и, осторожно переступая с ноги на ногу, подалась назад.
Она сказала:
– Доброе утро, Чарли.
Он ответил ей улыбкой. Каролине исполнилось семнадцать лет. Она была замужем и носила сейчас первого ребенка. Нечесаные, мелко вьющиеся волосы кривой шапкой окружали ее полудетское, в коричневых пятнах беременности лицо с безответными, круглыми, как у телки, глазами. Хорошо развитая фигура да еще и беременность делали Каролину старше ее лет. Она была застенчива и молчалива, Чарли даже считал ее немного глуповатой. У нее для всех была готова улыбка, но какая-то неосмысленная. Говорила она тихо, вполголоса, и то, как правило, если к ней обращались. Когда ее просили что-нибудь сделать, требовалось давать ей подробнейшие инструкции, и тогда она исполняла порученное тупо и без всяких чувств, как машина, заведенная и налаженная на выполнение какой-либо автоматической операции.
Чарли симпатизировал сестре, хотя и чувствовал при виде ее постоянное замешательство и часто ловил себя на мысли, что сестра хранит в себе какую-то неразрешимую тайну.
Альфред, ее восемнадцатилетний супруг, не замечал за Каролиной никаких странностей и относился к ней со смешанным чувством благоговейного трепета и пылкой страсти, за исключением тех случаев, когда добродушно, но не без гордости, подтрунивал на людях над своей раздавшейся в ширину женой.
Чарли сказал, улыбнувшись ей в ответ:
– Ну и ну, Каролина, ты день ото дня все раздаешься. Эдак ты в один прекрасный день лопнешь.
Каролина глупо захихикала и, потупившись, снова переступила с ноги на ногу.
– Как у вас крыша? Не течет? – спросил Чарли.
– Нет, – ответила она своим спокойным голосом, – Алфи говорит, что все в порядке.
– Алфи, – проворчал Чарли. – У этого твоего Алфи одно на уме. – Он ухмыльнулся и подмигнул Каролине, а потом спросил:
– Насчет дома больше ничего не слышно там, в муниципалитете?
– Алфи говорит, они сказали, что он внес недостаточно, – оживилась Каролина. – Они сказали, мы получим дом, когда внесем остальные. – Она выпалила все это и сжала губы, будто устыдившись такой длинной речи.
– …– буркнул Чарли и снова улыбнулся ей. – Не обращай внимания, старушка. Ты пока здесь с нами, так? – Он вытащил портсигар и закурил сигарету. – Ну ладно, попробуем починить нашу крышу. Как тут наш оu kere1, наш старик, пока меня не было? – спросил он.
– Болит у него, – ответила Каролина. Она прикрыла свой большой живот, сложив на нем руки, прислонилась к двери и смотрела, как Чарли пошел через двор к их старому дому.
Из-за двери, прикрытой занавеской, доносились тихие стоны, низкие унылые «о-о-у», как далекие гудки сирены в тумане. Мать вышла на кухню. Она была в потертом жакете поверх платья, а глаза под низко повязанным черным платком казались совсем усталыми.
Чарли спросил:
– Ну как он, ма?
– Все слабеет, Чарльз. Ему вообще-то нужен врач.
– Ты идешь за доктором? Я бы мог сходить.
– Нет, – сказала мать. – Не за доктором. Доктору мы задолжали, и он последний раз сказал, что больше не пойдет, пока мы не заплатим. А у нас до пятницы, пока Ронни получит зарплату, нет денег. – Она застегнула жакет. – Пойду схожу к Мулеле, попрошу каких-нибудь трав. Может, хоть травы помогут. – Она пошла к двери. – А ты посиди дома, присмотри за отцом.
– Ладно, ма, – Чарли кивнул. – Но ты поторопись, а то дождь опять собирается.
– Я быстро.
– А я на крышу полезу. Достал у Мостерта кусок железа.
– Ну что ж. Только ты не шуми там, слышишь?
– Каролина может пока посидеть с отцом.
– Может-то может, да она не будет знать, что делать. Да хотя и ты тоже. Ну ладно, я мигом обернусь. Ты просто заходи, поглядывай.
В спальне натужно хрипел и что-то бормотал Паулс-старший, совсем как готовый вот-вот заглохнуть мотор. Тучи на небе цвета нестиранного кухонного полотенца набухали дождем. Чарли осторожно сдирал с ходуном ходившей кровли дырявую жесть. Хижина угрожающе скрипела и оседала под ним, и Чарли боялся сделать резкое движение, опасаясь, как бы она вообще не обрушилась. Несколько крупных капель ударились о жесткую клеенку его дождевика, и он поднял голову к грозно хмурившемуся небу. Потом спешно подтянул к себе лист железа, который приволок от Мостерта, и стал прилаживать его, подсовывая под края открывшейся в кровле дыры, бормоча про себя проклятия, когда острые, как акульи зубы, зазубрины обдирали ему кожу на суставах пальцев.
Он все еще мучился с листом, старательно прилаживая его на место, когда из-за угла дома вышел его дядюшка Бен.
– Здорово, Чарли, малыш. Крыша продырявилась?
Чарли заглянул через край крыши, посасывая ободранные в кровь пальцы. Он сказал:
– Ноit, дядя Бен, привет. Течет. Ну а у тебя как? – Он посмотрел на глубокую царапину на пальце. – Разве ты сегодня не работаешь?
– Погода. – Дядя Бен задрал голову вверх. – Малярам в дождь не работа, вот нас и отпустили. Еще день потеряли, вот оно как.
Дядюшка Бен был коротконогий толстый человечек, черный, словно обугленный, в дырявой фуфайке и лоснящихся, заношенных, залатанных брюках. Башмаки на нем были потрескавшиеся, все в грязи, до дыр протертые шишками на подагрических ногах. Несмотря на жизнерадостную округлость его тела, карие чуть выпиравшие глаза хранили выражение скорбной покорности перед каким-то необъяснимым горем. У него было жирное и одутловатое от злоупотребления спиртными напитками лицо и яркие, сочные губы, будто накрашенные. Под мышкой он держал свернутый в узел, весь заляпанный красками комбинезон, а седеющая курчавая голова была покрыта затвердевшей от краски старой фетровой шляпой. Чарли сказал ему:
– Там, под забором, были камни. Подал бы их мне сюда штуки две, а, дядя Бен? Надо бы прибить гвоздями, да стучать нельзя. Отец у нас лежит совсем больной.
– Ну, конечно, Чарли, малыш, сейчас подам, – сказал дядя Бен. Он бережно положил свой сверток на землю, выбрав место посуше, и перегнулся через заборчик, сопя и изо всех сил поджимая свое расплывшееся брюшко. – Ну а как он, твой папаша, Чарли? – Он поднял булыжник, подал его наверх, и Чарли, дотянувшись, принял и положил камень на крышу.
– Плохо, дядя Бен, плохо, – ответил Чарли. – Как есть плохо.
– А я иду и думаю, дай-ка загляну и навещу старикана. Я еще подумал, вот уж кому, наверно, нелегко приходится в такую погоду. – Он, достал из-за ограды второй булыжник. Они разговаривали, и дядя Бен подавал камни наверх.
– Твоя матушка, поди, с ног сбилась, бедная женщина.
– Jа, еще бы. Осторожно, oomie[2]2
Дядя (африканск.).
[Закрыть], – упадет. Мне сейчас в самый бы раз подыскать работенку.
– Держи, парень. Ах, черт, чуть не выронил. А я думал, ты ездишь на дорожные работы под этой, как там она зовется – Калвинией.
– Это была временная работа, – сказал Чарли. – Один несчастный месяц. Фунт двенадцать шиллингов и шесть пенсов в неделю. Кончили – и распустили по домам.
– Jа, – вздохнул дядя Бен. – Оно везде так. Я тоже перебиваюсь случайной работой. Здесь пару шиллингов перехватишь, там пару.
Чарли укладывал на крышу булыжники, прижимая отошедшие края жести. Он сказал:
– Ты бы зашел пока в дом, навестил старика. Я уже почти кончил.
Дядя Бен с беспокойством спросил:
– А мать дома? Чарли улыбнулся.
– Нет. Пошла достать для отца трав.
– Ну, что ж, я тогда, пожалуй, зайду. Чарли только хмыкнул про себя. Дядя Бен взял свой сверток и, аккуратно придерживая его, скрылся за углом лачуги. Дядюшка Бен старательно избегал встреч с матерью Чарли, она была решительной противницей его чрезмерных возлияний и не уставала отчитывать его при всяком удобном случае. Дядюшка Бен доводился ей родным братом, но жил отдельно, в крохотной хижине где-то на другом краю локации. Он был не женат и жил один, пропивая большую часть того, что удавалось заработать на случайных малярных подрядах. Чарли сразу догадался, что дядюшка Бен так бережно кутал в свой комбинезон.
Он укладывал на место последний камень, когда небо все-таки прорвало и пошел дождь. Дождь хлестнул по крыше и с остервенением набросился на Чарли, заплескал по двору, высоко вскидывая брызги, повис сплошной стеной и закрыл все вокруг. Чахлые камедные деревья, приземистые смоковницы и лачуги – все слилось в одну мутную свинцово-серую тень. Чарли сполз с крыши, нащупал ногой шаткие козлы, и, оттолкнувшись, спрыгнул на землю, но зацепился об острый край жести плащом, дернул, выругался, услышав, как затрещала желтая клеенка, бросился за угол и влетел в кухню.
11
«Боже правый! – Чарли с трудом перевел дух в кухне. – Надеюсь, этот ливень не застиг ее посреди дороги», – подумал он о матери. Он стянул с себя дождевик. Дождь за стенами ревел и стучал, а небо висело над крышами, темно-серое, свинцовое. Вода залила во дворе все канавки и стекалась под старую шелковицу, кружа в водоворотах вокруг кольев изгороди и угловых опор дома, размывая песок, на котором они покоились, и бетонные глыбы оседали, и дом скрипел и стонал, теряя под собой опору.
Чарли стряхнул дождевик прямо на пол. В дверь протиснулся Сторож, и в одно мгновение добавил к этому всю грязь, собранную им на улице. Собака шумно отряхнулась и юркнула за печку. Непогода продолжала реветь за дверью голодным чудовищем.
Приоткрыв занавеску, из спальни, где лежал отец, показался дядюшка Бен.
– Бедняга, – сказал он, входя. – Он здорово болен, правда, Чарли. Сильно болен.
Чарли рассматривал покоробившийся картон на потолке. Он ответил:
– Еще бы. Я вот думаю: неужели мать попала в самый ливень? Ты подожди, дядя Бен, пока дождь кончится. – Потолком он вроде бы остался доволен. – Ничего, здесь пока держит. Надо взглянуть, как в той комнате. Там у отца не потекло, не заметил? Я не хочу ходить туда взад-вперед.
– Вроде все в порядке, – сказал дядя Бен. Его свернутый в узел комбинезон лежал на кухонном столике, и он положил на сверток ладони, как бы в благословении.
– Слушай-ка, Чарли, малыш, – сказал он полушепотом. – Я тут прихватил с собой кое-чего. Пару бутылочек. Сладкая роса, божья слеза. Что, если мы с тобой одну быстренько раздавим, как ты считаешь?
– Можно, – усмехнулся Чарли. – Отчего же нет. Только пойдем лучше в нашу комнату. – Он подмигнул дяде Бену и засмеялся. И первым прошел в дверь. Плащ он повесил сушиться на гвоздь, но так, чтобы клеенка не касалась еще горячей печки. Дядюшка Бен последовал за ним, прихватив сверток и свою затрапезную шляпу.
С потолка в маленькой холодной комнатушке больше не текло, и только огромное сырое пятно все еще расплывалось по намокшему картону. Вот только бы теперь в другом месте не открылась течь, может, даже сразу в нескольких. На какую-то минуту он замер среди застоявшихся запахов еды, постелей и плесени, а из дыр в стенах дул ветер, и дождь изо всех сил барабанил по крыше.
– Садись на постель Ронни, – сказал он дяде Бену. Он принес с собой из кухни две стеклянные банки и поставил их на ящик между кроватями. Дядя Бен почтительно развернул свой комбинезон и, освобождая оттуда бутылки, сказал:
– А что еще, как не выпить в такой день, а? – Он откупорил одну и разлил желтую влагу по банкам. Неожиданно ему в голову пришла какая-то неприятная мысль, и он с нескрываемой тревогой посмотрел на Чарли:
– Слушай-ка, Чарльз, а ты не думаешь, что твоя матушка будет ругаться за выпивку?
Чарли взял одну банку, ту, что поближе, и посмотрел ее на свет. Он сказал:
– Ма вовсе не против, если человек иногда выпьет. Почему иногда не выпить? – И он серьезно добавил: – Но ты ведь всегда пьян в стельку, вечно еле на ногах держишься.
Дядюшка Бен грустно уставился в свою банку. Он сказал:
– Я и сам не понимаю, что со мной. 'Прав да, Чарли. Ведь вот у каждого своя мера, разве нет? А меня будто что-то толкает: пей, пей, пей. Будто сила злая заставляет человека пить до тех пор, пока он уже на ногах не держится. Говорю тебе – будто сила злая!
Шквал налетел на крышу, прогрохотал и пронесся дальше, оставив за собой на какое-то мгновенье непривычную тишину ровно моросившего дождя, но тут же обрушился новым потоком. В комнате, где лежал больной, стали громче и протяжнее жалобные стоны.
– Я слышал, непьющие люди говорят, будто выпивка – большой грех, – сказал Чарли.
– Ну, я так не думаю, – сказал дядюшка Бен, и они выпили. – Грех, Чарли, – это то, что заставляет человека упиваться до смерти, что заставляет бедного старого человека до могилы трястись от холода в лачуге с дырявой крышей, без ложки горячего супа и без лекарств.
– Ты думаешь, отец умрет? – в тревоге спросил Чарли.
– Я этого не говорю, – угрюмо ответил дядюшка Бен. Выпивка всегда нагоняла на него безысходную тоску. – Я не говорю этого. Но что заставляет человека страдать? Вот так трястись и дрожать до смерти?
Чарли отпил немного и сказал:
– Ну ты же принадлежишь к этой масонской ложе. Там, поди, вас учат, что к чему.
– А-а, давным-давно бросил эту ложу, – сказал дядюшка Бен. Он чувствовал, как на него наваливается тоска. Он прихлебывал из банки, в перерывах затягивался сигаретой из пачки Чарли, и его опухшее от пьянства лицо светилось в клубах дыма, как безжизненный лик солнца в зимнем небе. – Ничему она не учит человека, эта ложа, – вот все, чему я там научился. Библию я вот почитываю. Чарли сказал:
– Ма читает Библию каждый вечер. Непохоже, чтобы старику от этого полегчало.
– Мы должны верить в бога, Чарли, – сказал дядя Бен. – Твоя матушка читает Библию потому, что ей пришлось трудно. С семьей у нее беда, хлопот полон рот. Ты вот, и отец еще болен, и этот малец Ронни от рук отбивается, и Каролина собирается рожать, и нищета заела…
– И ты еще… – подхватил Чарли и, посмеиваясь, выпил глоток. – Ты тоже свое приложил.
Ветер успокоился, и дождь теперь опять ровно барабанил по кровле. Муха, захваченная зимой врасплох, сонно проползла по рассохшейся обшивке на стене и запнулась в самом низу, у пыльного плинтуса. Она обшаривала комнату мириадами своих глаз, и в полумраке чуть поблескивали ее радужные крылышки. Поколебавшись, она оторвалась от стены и, прожужжав в крутом вираже, села на ящик между кроватями. Почистила крылышки, перепрыгнула через горку стряхнутого с сигареты пепла и остановилась, умываясь передними ножками. Казалось, она дрожит от холода. Затем она снова снялась с места, описала петлю над кроватью, где сидел дядя Бен, и понеслась на тусклый свет из крохотного оконца. Она ударилась о стекло и стала падать вниз, но выровнялась и, прогудев над ухом Чарли, уселась ему на рукав. Он смахнул ее, и она, покружившись, снова опустилась на ящик. Она осторожно поползла по крышке ящика, наткнулась на каплю пролитого вина, отпрянула, потом погрузила в нее хоботок и принялась пить. Дядя Бен говорил:
– …так-то вот. Просто не знаю, что это, Чарли. – Он уже был во власти печали, вина в первой бутылке заметно поубавилось, оставалось меньше чем на четверть.
Чарли сказал, подняв бутылку и опоражнивая ее себе в банку, в то время как дядя Бен откупоривал вторую:
– К нам на трубопровод пришел один новенький из города. Знаешь, что он говорил? А уж он знает, он всегда читает газеты и все такое. Он говорил: бедные вовсе не должны быть бедными. – Чарли взял вторую бутылку и долил, чтобы в обеих банках было поровну. – Он говорит, если б бедные собрались все вместе и захватили все, что есть в этом чертовом мире, никакой бы бедности больше не было. Просто смех разбирает, послушаешь, а ведь похоже, так оно и есть… – сказал Чарли.
Он продолжал, воодушевляясь:
– А дальше этот новенький говорит, если б, мол, все имущество на свете распределить поровну между людьми, всем бы хватило жить припеваючи. Он считает, что люди должны объединиться и взять все себе.
Дядя Бен нахмурился и неодобрительно покачал головой.
– Это уж греховно звучит. В Библии сказано: «Не пожелай добра ближнего своего».
– …твою Библию! – сказал Чарли. – Этот парень знает, что говорит, так я полагаю.
– Я наслышался таких разговоров, – сказал дядя Бен. – Это штучки коммунистов. Разговоры против властей.
– Слушай, – сказал Чарли, когда они выпили еще по одной. У него развязался язык. —
Слушай, дядя Бен, однажды я зашел за Фридой в дом к тем людям, у которых она работает, чистит там и намывает. Черт, вот у них дом так дом, ей-богу, огромный, что твоя ратуша, не вру. Ну так вот, и там эта старая шлюха с рыжими волосами и толстым задом и ее муженек обжираются за столом длиной в милю, а на столе модные подсвечники и все такое прочее… А такой, как я, и коснуться не смей парадной двери. Тебе положено идти с черного хода! Жрут за шикарными полированными столами жаркого до отвала и всякие такие вещи, – Чарли насупился и глотнул из банки. – В Библии говорится также: «Возлюби ближнего своего». Слышал такое, когда еще сопляком ходил в воскресную школу.
Муха опрокинулась на спину и теперь тонула в лужице вина. Скрюченные ножки беспомощно колотили по воздуху, крылья прилипли. Шум дождя за стеной перешел в тонкий шипящий свист, как при утечке газа. Чарли протянул руку и смахнул муху на пол. Она и там не переставала барахтаться. В родительской спальне закашлялся отец. После этого он долго дышал с присвистом, как худые кузнечные мехи.
Дядя Бен тихо сказал:
– Просто не знаю, Чарли, малыш. Может, вы, молодежь, знаете лучше моего, конечно. —
Он говорил печально, будто сквозь слезы, и потряс вытертой, как старое шерстяное одеяло, головой, чтобы поймать ускользнувшую мысль. За спинами у них, оплакиваемый мелко сеявшей изморосью, угасал худосочный день. Чарли еще раз разлил по банкам, когда они услышали, как скрипнула и захлопнулась дверь на кухню.
– Ма, – сказал Чарли.
Это действительно была она. Мать заглянула в дверь.
– Ну как отец? – спросила она, увидела дядю Бена, и лицо у нее стало строгим. – О, вот кто у нас.
Дядя Бен робко улыбнулся, перевел взгляд на Чарли и потом сказал:
– Вот, Рахиль, зашел проведать, как дела у Фредерика.
– Гм. – Карие глаза матери, словно два острых ржавых гвоздя, впились в сторону бутылок на ящике: – Я не желаю терпеть здесь никакого пьянства, понятно?
Чарли сказал:
– Да мы просто по маленькой пропустили, ма. Ты не промокла, ма?
Старый жакет был весь покрыт изморосью.
– Немножко. Я переждала самый ливень. Ну, пойду к отцу. – Она скрылась за дверью, и они услышали ее шаги в соседней комнате.
Дядя Бен сказал:
– Мне, пожалуй, пора, так я понимаю.
– Сиди, да сиди ты, – удержал его Чарли, засмеявшись. – Не съест она тебя, не бойся. Тут еще кое-что осталось в посудине. – В кухне хлопнули печной дверцей. – Вот оно. Как раз еще на две.
Дядя Бен взял свою банку и поднял ее. Он чувствовал глубокую тоску, остановившись где-то на полпути, на грани опьянения, перебраться через которую у него не было больше сил. Он сказал:
– Будем здоровы, – деликатно отогнув грязный мизинец, с осторожностью поднес банку ко рту и выпил.
– Будем здоровы, – ответил Чарли и проглотил свое залпом.
Вино ударило в голову и навело на грубо чувственные мысли, он откинулся на кровать и стал думать о Фриде, пытаясь вызвать в воображении очертания ее фигуры, ее груди, ног, бедер, но ничего не получалось, не возникала она, как Чарли, уже в полудреме, ни силился ее себе представить.
Дядя Бен поднялся, аккуратно свернул комбинезон, подобрал свою шляпу и вышел в кухню, едва заметно пошатываясь, тщательно стараясь держать тело прямо, будто это была дорогая мебель, которую боже упаси за что-нибудь задеть и поцарапать.
В кухне стоял терпкий запах трав, матушка Паулс заваривала кипятком какое-то месиво. Она, не отрывая глаз от работы, сказала:
– Вот, принесла для Фреда трав. Вдруг поможет.
Дядя Бен покрутил носом и сказал:
– Jа, травы хорошие. Я вот помню, когда одно время меня мучили колики…
Матушка Паулс не дала ему кончить:
– Никогда тебя не мучили никакие колики. Не болтай чепухи.
– Тогда было такое чувство, будто это колики, – сказал дядя Бен, хмурясь и покачиваясь, как дерево на ветру. Ему было не по себе в присутствии матушки Паулс. Он сказал: – Ну, пожалуй, я пойду. – Он икнул и поспешно прикрыл свои мягкие полные губы ладонью.
– Погоди, куда уж ты пойдешь, – сказала она. – Поешь чего-нибудь. – Она пронзила его одним из своих уничтожающих взглядов, и он весь съежился.
– Ты, поди, дома-то не очень готовишь себе горячее.
– Да ничего, Рахиль, – сказал дядя Бен, прижимая к себе шляпу и свернутый комбинезон. – Я не хочу здесь болтаться, тебе мешать.
– Я всегда говорила, что тебе надо жениться. Возьми себе жену.
– Я не о том. Я не хочу вырывать у тебя кусок изо рта, женщина, – продолжал дядя Бен.
– Ладно, ладно, – сказала она ему, размешивая настой из трав. – У нас все равно мало, одним ртом больше, одним меньше, никакой разницы. Ступай, посиди у Чарли. Я тебя по зову.
Она принялась процеживать настой в битую-перебитую эмалированную кружку, не обращая больше на Бена никакого внимания. Перед тем как отнести настой отцу, она подложила в печку дров, подождала, пока они занялись, и поставила над огнем горшок. Печка ровно загудела.
