Текст книги "В интересах государства. Орден Надежды (СИ)"

Автор книги: Алекс Хай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Благодарю, Станислав Янович, – искренне обрадовался я. – Я это ценю.

– А мы ценим вас, Михаил Николаевич, – ответил Любомирский и вышел за дверь.

Через несколько секунд я услышал стук в дверь камеры Ани.

“Во что ты влез, Соколов?” – на этот раз в голосе Грасс сквозил испуг. – “Что они заставили тебя сделать?”

“С чего ты решила, что они меня заставляли?”

“Не делай из меня дуру! Этот мужик только что весь прямо обнамекался, что ты важен Аудиториуму. А если сложить одно и с другим, получается, что нас отмазывают потому, что у Аудиториума к тебе какой-то особый интерес. Так во что ты влез, Соколов?”

“Я просто защищаю всех вас”, – коротко ответил я. – “Тебя, Ронцова, Малыша и Сперанского. И Штофф. Все, что я делаю – это защищаю”.

Грасс явно хотела сказать мне что-то еще, но я оборвал канал и установил блок. Мне следовало сосредоточиться и быстро переодеться. Да и она пусть помаринуется – может, в ней взыграет благодарность, и девица станет более сговорчивой.

Одевшись и накинув на плечи китель, я толкнул дверь и вышел в коридор. Аня каким-то образом собралась раньше и уже дожидалась меня вместе с Любомирским и Гром-бабой. Браслета на ее руке не было.

Увидев меня, надзирательница шагнула вперед.

– Ваше сиятельство, приносим извинения…

Я взмахнул рукой, велев ей остановиться.

– Вы выполняли приказ. К вам вопросов нет. В отличие от того, кто его отдал, – с этими словами я бросил долгий взгляд на Любомирского. Тот едва заметно кивнул. Надеюсь, понял мой намек. Пусть разбираются сами.

Войтош жестом велел нам с Грасс следовать за ним, и вскоре мы покинули стены Управления по воспитательной работе. Грасс то и дело бросала на меня тревожные взгляды, но я не реагировал. Сейчас было неподходящее время для выяснения отношений.

И едва мы оказались в стенах административного корпуса, я ощутил облегчение. Словно тяжелая ноша свалилась с плеч – оказывается, “глушилка” давила на меня сильнее, чем казалось в камере. Сейчас мир словно заиграл более яркими красками.

Любомирский довел нас до выхода и вручил бумаги.

– Здесь приказ для господина Соколова прибыть на общественные работы в главный корпус.

– А что с Грасс? – спросил я.

– Приказ поступит куратору сегодня до обеда. Госпожа Грасс, зайдите к Мустафину в указанное время.

Байкерша кивнула, кажется, все еще не веря своей удаче.

– Всего доброго, господа, – едва заметно кивнул Любомирский и направился вверх по парадной лестнице.

Мы с Аней переглянулись.

– Теперь я точно твоя должница, – тихо сказала девушка. – И я непременно замолвлю за тебя словечко, когда придет время.

– Ты о чем?

Но вместо ответа она направилась к выходу. А меня настиг голос Денисова.

“Соколов, чтоб тебя псы загрызли! Куда ты пропал? Я тебя везде обыскался!”

Я аж подпрыгнул, услышав голос бывшего вражины.

“Ночевал в карцере. Долгая история. В чем дело? И какого черта тебе не спится?”

“Я нашел то, о чем мы с тобой говорили. Проверил тайник Меншикова. Записка у меня”.

Глава 7

Грасс остановилась у дверей и нетерпеливо барабанила пальцами по латунной ручке. Сонный охранник, коротавший ночь в будке, вопросительно взглянул на девушку, но ничего не сказал.

“Поговорим позже”, – сказал я Денисову. – “Буду в Домашнем корпусе через десять минут. Нас выпустили”.

“Нас?” – удивился однокурсник. – “Кто еще с тобой?”

“Грасс”.

“То-то я думал, куда она запропастилась… Штофф ее обыскалась. Ладно, увидимся”.

И Денисов мгновенно оборвал ментальный канал. Байкерша окликнула меня и кивнула на выход.

– Идем, – раздраженно бросила она. – Я еще хочу успеть принять душ и почистить форму. Иначе влетит от куратора, а он, судя по всему, теперь и так точит на нас зуб.

– Ага.

Мне, как и ей, не терпелось отсюда убраться. Сейчас в главном холле административного корпуса не было никого, кроме нас и охранника, попивавшего остывший чай из большой кружки. Цветные витражи купола не блистали красотой – зимой в наших широтах поздно, и вся эта цветастая роскошь дожидалась рассвета.

Грасс придержала для меня дверь, и лишь сейчас, взглянув на ее правую руку, я увидел, что все было хуже, чем она говорила.

– Погоди, – задержал ее я на крыльце. – Дай взглянуть.

– Ты что, лекарем заделался?

– Нет. Но кое-что умею.

Грасс хмыкнула, но все же дала мне раненую руку. Видимо, и правда болело сильнее, чем она показывала. Я осмотрел повреждения и цокнул языком. “Мертвую воду” она использовала, но, видимо, второпях немного исказила заклинание. Края раны воспалились.

– Ты не до конца очистила повреждения.

– Ерунда.

– Нет, – покачал головой я. – Возможно, занесла инфекцию. Если сейчас не сделать все правильно, заживать будет долго. А тебе еще пригодятся руки для учебы. Сегодня две пары Прикладной Благодати. Ты же помнишь, что нужно сдать пять лабораторных по заклинаниям для аттестации? И, если я ничего не напутал, тебе осталось еще две…

Грасс насупилась, но руки не отняла.

– Помню. Ладно, если ты у нас самый умный, то давай, действуй. Только если нас поймают на применении Благодати, сам будешь объясняться с администрацией.

Я усмехнулся. Не поймают. Буду работать на самых низких рангах – так, чтобы смешаться с общим фоном здания. Ибо силой здесь был пропитан каждый кирпич. Восьмой ранг – более чем достаточно.

– Есть, мадемуазель, – козырнул я и приступил к работе.

На самом деле повреждения были плевыми – сделай Аня все правильно, сейчас бы даже не чувствовала ранения. Но поторопилась и получила обраточку за ошибку. Другое дело, что рана и правда мне не нравилась. Я не был настолько сведущ в лекарстве, как тот же Сперанский, но мог отличить беспроблемную царапину от потенциально неприятной.

– Вскрою и залечу заново, – обозначил я план действий.

Грасс раздраженно кивнула.

– Только быстро, – потребовала она. – И давай без всяких нежностей вроде анестезий и прочего.

– Да понял я, понял, что ты у нас склонна к мазохизму.

– Ни к какому мазохизму я не склонна! – возмутилась девушка и покраснела. – Просто хочу сэкономить время.

– Ну да. Ну да.

Первым делом я повесил маленький непроницаемый купол вокруг руки Ани, а затем вскрыл рану заклинанием. Прошелся маленькой “Косой” как бритвой, снимая корочку с раны. Самое сложное во всем этом было сотворить “Косу” внутри купола и не дать одному заклинанию прорезать другое. Так я добился стерильности в полевых условиях.

Грасс зашипела.

– Сама сказала не обезболивать, – сказал я. – Теперь изволь терпеть.

Мне сотворить небольшой анестетик ничего не стоило – нас этому с первых занятий учили на спецкурсе по Лечебной Благодати. Заклинание простое – всего-то связываешь силу так, чтобы ткани онемели, а нервные окончания не реагировали на боль.

– Кто тебя этому учил? – скривившись, спросила она.

– Никто. Сам придумал.

– Смекалистый. Это хорошо.

– Не одна ты у нас умеешь включать голову, – сухо отозвался я и сосредоточился на ране.

Так, теперь рана была обнажена. Я внимательнее осмотрел ее. По-хорошему следовало лучше обеззаразить ее, чтобы вычистить возможную инфекцию. Но перекиси водорода под рукой не было, поэтому я применил “Мертвую воду”. Лишь в Аудиториуме я узнал, что у базовых заклинаний бывают разные конфигурации. Это было похоже на химическую формулу: поставишь одну черточку в другом месте – и появляется другое вещество.

Вот и сейчас я немного переконфигурировал заклинание, сделав так, чтобы “Мертвая вода” работала сперва на очистку, а затем на закрытие раны.

Аня, следовало отдать ей должное, стойко терпела, хотя я знал, что ощущения были не из приятных. Она вообще не любила показывать слабость – водилась за ней такая особенность. В сочетании с вечным желанием обойти всех, выиграть, соперничать все это превращалось в гремучую смесь и здорово мешало нормально общаться с этой девушкой. Не девка, а кактус!

Но теперь она была посвящена в тайну, что я хранил, и мне следовало привязать ее к себе. А лучшего способа, чем вызвать к себе доверие и благодарность, я пока придумать не мог. Почему-то мне казалось, что Грасс этого не хватало.

– Так, хорошо идет, – сказал я и погасил “Мертвую воду”. Остатки заклинания затянули рану девушки темной пленочкой, что должна была рассосаться. У нас на курсе это называли “живым бинтом”, хотя это не было отдельным заклинанием. Просто один из эффектов. – Теперь последний штрих.

Я сотворил “Живую воду” – небольшой голубой шарик со странной субстанцией внутри. Сила внутри этой оболочки была конфигурирована на усиление регенерации, и мне особенно нравилось лопать эти пузыри. Слишком уж забавно они взрывались. Но усердствовать с этим не стоило – Род не терпел напрасной растраты.

Я поместил шарик “Живой воды” на рану Грасс и лопнул его так, чтобы содержимое пролилось аккурат на рану. Аня вздрогнула.

– Ой, холодная…

– Ага, – отозвался я. – У меня почему-то всегда получаются холодные.

Жидкость быстро впиталась, и я снял защитный купол.

– Готово. Инспектируй лапку.

Грасс внимательно оглядела рану и, удовлетворенно хмыкнув, кивнула.

– Значит, ты у нас универсал, Соколов? И мозги поджарить можешь, и с артефактами справляешься, и лечишь, и калечишь…

Я пожал плечами.

– Кажется, родовая сила дает большое пространство для маневрирования.

– Хотела бы я такой разброс, – вздохнула она и принялась медленно спускаться по ступеням здания. Крыльцо еще не почистили, и тонкий слой снега хрустел под подошвами ее ботинок.

– Я наслышан, что твой род весьма могущественен в создании интересных артефактов, – сказал я. – Да и твой личный потенциал не раз отмечали на занятиях. Неужели ты недовольна таким раскладом?

Грасс обернулась ко мне с печальной улыбкой.

– Нет, Соколов. Я ненавижу то, чем вынуждена заниматься. Искренне ненавижу. Но специализацию не выбирают. За редкими исключениями. Мне, увы, не повезло так, как тебе.

Это меня удивило. Грасс всегда с такой гордостью отзывалась о своей семье, а с остальными артефакторами общалась даже с некоторой снисходительностью, а то и вовсе смотрела свысока. Мне всегда думалось, что она так себя вела именно потому, что знала истинную цену своим талантам и положению.

А сейчас выходило, что она ненавидела этот дар.

– Как же так, Ань? – нагнав девушку, я поравнялся с ней, и мы вместе пошли по аллее к Домашнему корпусу. – Та же Хруцкая много бы отдала за то, чтобы унаследовать дар твоего рода и узнать его секреты.

Байкерша тихо рассмеялась, а затем внезапно всхлипнула и торопливо вытерла слезу.

– Ты понятия не имеешь, что у меня за семья, – не глядя на меня, ответила она. В ее голосе сквозила злость. – И не дай Господь кому-то узнать.

– Не понимаю.

– Ты знаешь, что я не хотела поступать в Аудиториум? – она подняла на меня глаза. – Родные заставили. Пообещали мне кое-что, но… Когда я провалилась в прошлом году, не сдержали слова.

Я чувствовал невыносимую боль и тоску, которую испытывала Грасс. Она что-то потеряла. Или кого-то. Утратила нечто настолько важное, что это не просто разбило ей сердце и ожесточило, а словно вовсе превратило ее в другого человека. Этот поток эмоций был настолько сильным, что я едва смог вздохнуть.

Черт возьми, эта эмпатия, что шла в комплекте вместе с родовой силой, иногда включалась ужасно не вовремя.

– Что случилось? – тихо спросил я. – Что сделала твоя семья?

Грасс оглянулась по сторонам, достала сигарету и прикурила от простой зажигалки. Решила не рисковать с “Жар-птицей”.

– У отца есть другие наследники, я ведь даже никогда не претендовала на лавры или какой-то особый статус… Просто хотела спокойной и мирной жизни. Я была готова отказаться и от наследства, и от приданого, и от титулов. И от Благодати…

У меня отвисла челюсть.

– Не понимаю. Ты что, хотела отсечь себя от рода?

Она молча кивнула и затянулась.

– Да. Я кое-кого встретила. Несколько лет назад. Мы много времени проводили вместе – он часто мне помогал и очень хорошо относился. С теплом, понимаешь? Как к нормальному человеку, а не к сосуду с Благодатью. И тогда я была… Не такой, как сейчас.

Так, даже начало этого рассказа мне уже не нравилось.

– Что случилось? – повторил вопрос я.

– Да все как в романах, что читают глупые курицы в оборках, – горько усмехнулась Грасс. – Я влюбилась в простолюдина. Хороший парень. Толковый, умный – поверь, гораздо умнее многих, что родились с золотой ложкой в заднице. Сын одного из слуг. Вырос в нашем доме, окончил колледж с медалью и Золотым дипломом. Потом служил одним из секретарей у моего отца. Но среди всех его достоинств не было главного.

– Благодати, – выдохнул я.

– Именно.

– И вам не позволили быть вместе.

– Я знала, что не позволят. У моих родителей были на меня такие матримониальные планы… Едва мне исполнилось четырнадцать, уже пошли разговоры за кого меня выдать, чтобы получить потомство с интересной силой. Хотели сосватать за кого-нибудь из мощных артефакторов, чтобы укрепить кровь и заполучить связи…

Она говорила это с таким презрением, что я не смел вставить и слова. И в каждой фразе, что произносила Аня, не было ничего, кроме боли, злости и горя.

– В общем, у нас с тем парнем завязался роман, – вздохнула она. – Тайные свидания, мечты о совместном будущем… До самого постыдного так и не дошло, хотя, честно тебе скажу, я была готова и на это. Любовь – она такая… Но о наших отношениях прознали.

Я мрачно улыбнулся.

– Дай угадаю. Дальше был большой скандал, тебя заперли, а твоего возлюбленного отослали подальше?

– Если бы, – усмехнулась Грасс и потушила окурок о сугроб. – Узнали. Скандал был. Меня действительно заперли, но я нашла возможность сбежать.

Ну прямо Наташа Ростова. Только у Толстого вроде та история тоже как-то не особо хорошо закончилась.

– И сколько тебе было?

– Семнадцать. Только исполнилось. Если бы все получилось, то мне оставалось провести в бегах всего год… А затем меня бы принудительно отрезали от рода. Но у моей семьи длинные руки. Нас нашли, когда мы были на Псковщине. Хотели перебраться в Таллин, а оттуда в Ригу. А там было несколько вариантов, куда отправиться дальше, благо немного денег мы накопили. Но, как выяснилось, прятались мы недостаточно хорошо.

Я не знал, как правильно реагировать на внезапное откровение Грасс. С одной стороны, девчонка повела себя как влюбленная дура. С другой – а кто в семнадцать не был дураком, если случалось влюбиться? И я понимал, что родители хотели защитить дочь от поступка, о котором она могла пожалеть в будущем.

Но в семнадцать все это видится совсем иначе. В семнадцать тебе кажется, что перед тобой раскинулся весь мир. Что твоя любовь будет жить вечно и что в шалаше тоже возможен рай.

У меня в мои семнадцать такого не было – отделался влюбленностью в девчонку, с которой мне ничего не светило, и довольно быстро включил голову. Но Грасс, наверняка воспитанная на романтических книжках, повела себя иначе.

И я не мог ее осуждать. Но и родители ее наверняка были правы.

– Что было дальше?

Аня достала новую сигарету, поежилась от холода и быстро прикурила.

– Меня вернули домой и заперли. Сказали, что отправят учиться в Аудиториум. Надо сказать, что до этого момента семейство не особенно верило в мои способности. А тут, видимо, решили во что бы то ни стало надежно упрятать меня на Каменном острове, откуда не получится сбежать.

– А парень?

– Я долго не знала, что с ним стало. Нам не давали видеться. Я подозревала, что его отослали в какую-нибудь дыру, благо у нас полно имений в заднице мира. Я уперлась и говорила, что не пойду в Аудиториум, что даже не стану позориться с поступлением – ведь все были уверены, что я не пройду. Но затем родители предложили мне сделку. Я поступлю в Аудиториум и отучусь на артефактора. И если после этого чувства сохранятся, я проработаю на семью некоторое время, а затем мне позволят уйти.

– Наверняка они предполагали, что за время обучения помидоры завянут.

– Ага. Только в тот год я не поступила. Семья сочла это позором и расторгла сделку.

– И где он сейчас? Тот парень?

– На Смоленском кладбище, – выпустив дым, ответила Грасс. – Мне сказали, что он повесился. Но я знаю, что это с ним сделали мои родные.

– Откуда?

Грасс достала из кармана кителя маленький шарик.

– Он не был наделен Благодатью, но артефакт записал его последние воспоминания, – тихо отозвалась Грасс. – Это сделали люди моего отца по приказу моей семьи.

Аня стиснула шарик в кулаке.

– Мне очень жаль, – тихо сказал я. – Правда. Прости, что вывел тебя на этот разговор.

– Нет. Я даже рада хоть с кем-то этим поделиться, – губы девушки расползлись в кривой улыбке, а из глаз потекли слезы. – Ты тоже изгой, как и я.

– И ты не заявила?

– Куда? Кому? – горько рассмеялась Грасс. – Кому есть дело до какого-то секретаря? Нет, Соколов. Я не подала вида, что выяснила правду. Но это не значит, что я их простила.

– Так почему ты тогда пошла в Аудиториум? – удивился я. – Сбежала бы и спряталась понадежнее. Можно было попросить протекции… Не знаю, у императрицы… Она вроде милосердная женщина.

Но Грасс лишь покачала головой.

– Нет, Михаил. Одна я бы не справилась. Поэтому я придумала другой план. Играла по правилам, усыпила их бдительность. Даже поступила в Аудиториум – все для того, чтобы они перестали за мной следить и расслабились.

Лицо Грасс изменилось. Она резким движением потушила второй окурок и улыбнулась своим мыслям. Только улыбка эта не сулила ничего хорошего.

– И что дальше? – спросил я.

– Они меня не получат, Соколов. Не выйдет. Одного они не учли, когда отправляли меня сюда. После окончания Аудиториума я смогу самостоятельно решать свою судьбу. И сделаю все для того, чтобы ни один план семьи на мою жизнь не осуществился.

– И что ты придумала?

Грасс сверкнула заплаканными глазами.

– Я ударю их тем оружием, что они сами вложили в мои руки. Я стану не просто артефактором, Соколов. Я тайно подала заявку на кафедру психометрии, прошла отбор, и мою кандидатуру уже одобрили. Со следующего семестра я начну посещать спецкурс по психометрии, хотя уже и сейчас изучаю литературу и простейшие манипуляции. Психометристы – единственные специалисты, на судьбу которых не могут влиять их семьи. Это отдельная каста со своими законами и правилами.

– Каста людей, что живут очень недолго и зависимы от винамия, – напомнил я.

Грасс фыркнула.

– И что?

– Я к тому, что на одном погибшем возлюбленном жизнь не закончена. Ты очень молода, все впереди. И ты еще сможешь найти другой смысл жизни.

Байкерша привстала на цыпочки и внимательно заглянула мне в глаза.

– О, я его уже нашла, Соколов. Уже нашла…

Глава 8

Я так и не понял, что имела в виду Грасс.

Какой такой смысл она нашла в том, чтобы умереть в сорок лет от обширного инсульта, вызванного передозировкой винамия и износом нервной системы? Да, я понимал, что по ней очень больно ударил поступок семьи. Сам не знаю, как бы поступил, окажись я на месте Грасс. Но я видел одно – боль этой девушки была разрушительна. И кто знает, сколько бед она могла принести окружающим ее людям.

– Ладно, пойдем по комнатам, – сказал я и осторожно взял Аню под локоть. – Здесь вообще-то холодно. Хотя я уже привык…

– Да, здесь быстро закаляешься. Батареи в корпусе ни хрена не топят, да и вода в душе по утрам нередко бывает едва теплая…

Я был рад, что Грасс сама поспешила свернуть печальную тему разговора, и до Домашнего корпуса мы добрались молча. Войдя в общий холл, мы объяснились с вахтером, и я тут же направился к своей лестнице.

– Погоди, – остановила меня Грасс и указала на стенд. – Новые объявления. Дай-ка поглядим…

Я последовал за ней и принялся читать листки.

– Слава богу, – выдохнул я и ухмыльнулся. – Бал отменили.

– Аллилуйя, – с сарказмом произнесла Грасс. – Ненавижу эти сборища.

– А я просто не умею нормально танцевать.

“Но вообще странно”, – продолжила Грасс уже у меня в голове. – “Отменять Рождественский бал только из-за траура по этим погибшим придуркам?”

Я пожал плечами.

“Почему нет? Там все-таки были княжичи. Наверняка Долгоруков хочет таким образом немного умаслить безутешных родственников”.

“Разве что так… Рождественский бал – большое событие. Его бы не стали отменять просто так. Либо чего-то опасаются, либо и правда решили не злить князей”.

– Ладно, я пойду, – сказал я и направился наверх. – Увидимся.

Грасс что-то проворчала мне вслед, и вскоре я услышал ее чеканный топот по ступеням.

Так, нужно рекогносцироваться и понять, что делать дальше. Хорошая новость – ректор за меня вписался. Значит, таки выполняет свои обещания меня оберегать. Плохо было то, что ректор был далеко, а вот его оппонент Мустафин торчал здесь же, в Домашнем корпусе. И куратор мог придумать кучу способов испортить мне жизнь.

Только понять бы еще, на кой ляд ему это сдалось. У меня с ним конфронтаций не было. Да и с чего он так вызверился, когда узнал, что я стал связан с Аудиториумом? На месте любого куратора я бы обрадовался – минус одна головная боль.

Словом, нужно при удобном случае выяснить, чего там себе надумал Мустафин. И незаметно пересечься с Денисовым. Я пока не был готов объявлять друзьям о нашем с ним перемирии – слишком уж все было шатко. Да и хрен знает как Ронцов мог отреагировать на то, что я спелся с идейным врагом. Ронцов-то теперь бессмертный, может учудить какую-нибудь дурость, если Денисов его заденет…

Иными словами, в карцере было как-то поспокойнее.

Печально улыбнувшись этим мыслям, я осторожно потянул вниз дверную ручку и, стараясь не скрипеть петлями, шагнул в нашу комнату.

– Стой, сучара! – тут же рявкнули на меня.

Я оторопел от неожиданности.

– Стою. Свои, расслабьтесь.

– Миш, ты?

– Ага.

Вспухнула люстра, и я увидел картину, достойную пера карикатуриста.

Ронцов – в трусах, надетой задом наперед майке и одном носке – грозил мне шваброй.

– Витиевато развлекаетесь, товарищи, – усмехнулся я и едва удержался от того, чтобы не заржать. Слишком уж по-дурацки выглядел наш Кощей-Лазарь. – Серег, положь палочку. И на будущее ошкурь ее получше.

– Это еще зачем?

– Занозы доставляют много неприятных ощущений. Особенно если кто-то решит засунуть тебе эту швабру в место, о котором в приличном обществе упоминать не принято. Нельзя угрожать людям просто так. Даже шваброй.

Ронцов вздохнул с облегчением и поставил швабру в угол.

– Ты извини, Миш, что такой прием устроили. Ты ведь пропал. Никто ничего не знал, на стендах ничего не вывесили. Просто был человек – и исчез. Ну мы и перепугались, что и тебя тоже… Того…

– А к Мустафину зайти была не судьба? – хмыкнул я и принялся рыться в вещах, пытаясь найти сменное белье.

– Ага. Его поди застань, – ответил вышедший из ванной Сперанский. – Весь вечер вчера отсутствовал. Неприемные же часы. Ты где был-то?

– В карцере ночевал.

Лекарь удивленно вскинул брови и даже немного присвистнул.

– Эк тебя… И за что?

– Да все за то же. Меня и Грасс заперли.

– А ее-то зачем?

– Сам не понял. Дескать, могла нас сдать, когда Леньку прятали, но не сдала. Значит, сообщница.

Сперанский озадаченно чесал мокрую репу.

– В таком случае должны были и нас с Серегой запереть. И Малыша…

– Да просто достала она Мустафина. Решил припугнуть, – предположил Ронцов. – Эта девка ж вообще без царя в голове!

Отчаянная – да. Дура – нисколько. И в отличие от многих студентов, у нее действительно была мотивация доучиться в Аудиториуме. Но это знал только я – для остальных Анна Грасс оставалась способной, но ленивой и проблемной лентяйкой.

Я наконец-то откопал в ворохе белья чистый комплект. Последний. Все верно – стирку же пропустил, поскольку все выходные меня не было в корпусе. Придется теперь стираться ночью.

– Надеюсь, я немного пропустил, – сказал я, стаскивая пыльный китель.

Сперанский мотнул головой.

– Не-а. Давай, мойся, чисти перышки – и жрать пойдем.

“Нужно поговорить”, – обратился ко мне ментально Ронцов. Я оглянулся на него и сразу понял, о чем шла речь.

“Обязательно. Надеюсь, ты никому не рассказывал?”

“Я совсем дурень по-твоему?” – оскорбился Кощей. – “Нет, даже Коля не в курсе”.

“Вот и славно. Пусть пока что так и будет”.

Отмывшись и приведя в порядок форму, я наконец-то почувствовал себя человеком. Сперанский передал крем для ботинок, и, начистив обувь до уставного блеска, я повернулся к соседям.

– Готов.

– Слава небесам, – проворчал Ронцов и взглянул на часы. – Есть хочу ужасно. Через пять минут откроется.

В коридоре царило же привычное утреннее столпотворение. Эпическая битва за утюги и гладильные доски, отчаянные вопли в поисках ниток и запасных пуговиц… и над всем этим возвышалась, точно неприступная скала, излучавшая непоколебимое спокойствие фигура Рахманинова.

– Утречка, – пробасил Малыш и пошел первым, рассекая суетящуюся толпу, точно ледокол.

А еще на нас пялились. Точнее, больше всего внимания досталось мне – я даже удостоился уважительного кивка Денисова. Интересно, что в лесу сдохло? Остальные перваки аккомпанировали нашему появлению благоговейным шепотом.

Ну все, слава окончательно разошлась. Вот и живи теперь с этим, звезда курса.

Интересно, что сейчас творилось на женской половине? И как девчонки встретили хулиганку Грасс?

К моему удивлению, двери трапезного зала оказались закрытыми. Даже свет внутри не горел. Да и толпа страждущих и самых голодных внезапно рассосалась. Лишь Грасс, погруженная в мрачные мысли, одиноко спустилась по ступеням и подошла к нам.

– Чего ждем, мальчики? – натянув привычную стервозную маску, хищно улыбнулась она.

– Неужели закрыто? – скуксился наш лекарь и сверился с вывешенным расписанием. – Вроде все в порядке. Странно…

– Сейчас проверим, – отозвался я. – Если выгонят и дадут по лбу половником – значит, закрыто.

Я потянул массивную ручку на себя, и дверь поддалась. В зале не горели люстры, а длинные столы и лавки утопали в полумраке. Освещалось лишь пространство возле раздачи, где деловито суетились кухарки и разносчики. На нас они словно не обратили никакого внимания.

– Чертовщина какая-то, – прошептал Ронцов, и Малыш согласно кивнул.

– Дражайшие! – окликнул я кухарок. – Кормить сегодня изволите?

Одна из поварих обернулась.

И тут я услышал крик.

– Пора!

Все люстры зажглись одновременно. Свет ярких ламп ожег глаза, что-то загрохотало, застучало, зашумело… Даже хлопнуло несколько раз. Ошалев от этой светомузыки, я инстинктивно активировал “Берегиню” и приготовился защищаться.

– Встречайте героев первого курса! – проревел всочивший на один из столов студент. Кажется, Воронин, староста. – Виват Соколову! Виват Ронцову! Виват Сперанскому! Виват Рахманинову! Виват Грасс!

– Виват! Виват! Виват! – хором прогремели однокурсники и бросились на нас.

Твою мать, так же и дурачком на всю жизнь остаться можно. Увидев наши вытянувшиеся рожи, повара на раздаче расхохотались. Я едва успел погасить “Берегиню”, как толпа однокурсников настигла нас и подхватила на руки. Ронцова и Грасс подкинули так высоко, что те едва не зацепились за люстры. Малыша поднимать не рискнули – слишком тяжелый.

А вот нас со Сперанским эта участь не миновала.

Я несколько раз подлетел к потолку. Глаза застилали какие-то блески и конфетти, пахло дымом от хлопушек.

– Слава и вечная честь героям, обманувшим Аудиториум! – Продолжал подначивать староста. – Да останутся их имена в истории студенчества!

Грасс визжала и бранилась, налету пытаясь подтянуть юбку пониже, чтобы лишить перваков пикантного зрелища. Однокурсники отрывались как могли – наверняка решили таким образом компенсировать отмененный бал.

– Пощады! – взвыл Сперанский. – Ребят, меня сейчас стошнит. Клянусь!

Наконец нас бережно опустили на пол, и я, покачнувшись, улыбнулся.

– Вот это сюрприз. Спасибо, ребят!

– Вам спасибо, – осклабился щеголь Воронин и козырнул. – Благодаря вам наш курс никогда не забудут.

– Хорош буянить, господа! – прикрикнула на нас повариха. – Пошумели – и хватит. А ну, марш за едой!

Из толпы ко мне протиснулась Ирка.

– Ну как, герой?

– Твоя работа?

Ирэн лукаво улыбнулась и подмигнула.

– Подумала, раз вы все равно преуспели, то нужно это отпраздновать. Все равно дальше до самых каникул одна учеба…

– Спасибо, – я приобнял ее и чмокнул в макушку. Большего на людях позволять было нельзя. – Неожиданно приятно.

– Знала, что вам понравится.

– Ага, спасибо тебе огромное, Штофф, – проворчала Анька, безуспешно пытаясь пригладить растрепанные волосы. – Теперь весь курс знает, какого цвета кружева у меня на трусах.

– Красные! – хихикнул Малыш.

Грасс обернулась к нему, показала кулак, и Рахманинов, сделав вид, что испугался до тахикардии, приложил здоровенные ладони к груди.

– А я думал, черные будут…

– Малыш, я тебя прибью, – шикнула на него байкерша, но глаза у нее были веселые. В кои-то веки я видел, что она радовалась.

Голод взял верх, и ор наконец-то угомонился. Студенты выстроились в очередь к раздаче, и я с удивлением обнаружил на своей тарелке двойную порцию.

– Восстанавливай силы, герой, – усмехнулась повариха и протянула мне тарелку с яичницей и аж четырьмя колбасками.

– Вот от души! Спасибо!

Все же были в этом хулиганстве свои очевидные плюсы…

Наша поредевшая группа расселась за стол.

– Интересно, нас теперь перекомплектуют? – спросила Ирэн, пока я за обе щеки уплетал горячий завтрак.

Денисов ел молча, то и дело поглядывая на нас с Ронцовым. Остальные оживленно обсуждали возможное будущее группы – даже Грасс в кои то веки вступила в дискуссию. Демонстративно молчала лишь Марианна Перовская – красотка, лишившаяся княжеской свиты с моей легкой руки.

– Вряд ли станут что-то менять в группе, – рассуждал Сперанский. – А вот в общаге могут и переселить… У нас одно свободное место, у Денисова вообще три освободилось…

– Да можете вы наконец заткнуться?!

Перовская грохнула кулаком по столу так, что зазвенела вся посуда.

– Девяти дней не прошло, а вы уже прыгаете, скачете, хлопушки взрываете! – задыхаясь от возмущения, кричала она.

Денисов попытался успокоить взбесившуюся девушку, но было поздно – у Перовской началась натуральная истерика.

“Ир, уведи ее”, – попросил я подругу. – “Меня она все равно не послушает. Здесь нужна женская душа”.

“Она и меня не послушает. Это ж Перовская”, – пробормотала в ответ Ирэн. – “Но попробую”.

Ирка отложила приборы, поднялась, обошла стол и обняла бившуюся в слезах Перовскую. Что-то зашептала ей на ухо, поглаживая по волосам. Не знаю, что именно сказала Ирка, но Перовская замерла, долго глядела остекленевшими глазами в одну точку, а затем позволила Ирэн себя увести.

“Мы в туалет”, – сообщила подруга. – “Умою ее и приведу в порядок. Сделай так, чтоб вас здесь не было, когда мы вернемся”.

“Хорошо”.

Не ожидал, что Марианна сорвется. Меня обуяли противоречивые эмоции. С одной стороны, собаке – собачья смерть. Княжичи сами нарвались. С другой… Перовская вряд ли что-то знала о том, что приключилось той роковой ночью. И она имела право на скорбь.