Текст книги "CHILDFREE"

Автор книги: Алекс Берр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Для Лин отсчет начался годом раньше, когда ей исполнилось двадцать один. Пару недель она ходила призраком и сильно похудела. Без того хрупкая и невысокая, она напоминала больного ребенка. Потом немного пришла в себя. Но ее ненависть ко всему, связанному с политикой CHILDFREE, возросла многократно. Особенно после визита сотрудника службы контроля. Тех, кто вступил в гражданский возраст, раз в год проверяют блюстители закона. Они приходят в гости, рекламируют прелести CHILDFREE и следят, как бы кто не утаил беременность. Последний раз нас навещали в прошлом месяце, через пару дней после моего дня рождения.

– Пообещай еще раз. – Ее огромные глаза заглядывают в душу, просят взять ответственность, требуют спасти. – Обещай, что мы не отдадим ребенка. Чего бы это ни стоило…

– Обещаю.

Засыпая с ней в обнимку, в очередной раз прокручиваю все события этого жутко длинного дня. За двадцать пять прожитых лет я получил меньше эмоций, чем за сегодня. Есть предчувствие, что это только начало, и мурашки бегут по всему телу. Страшно. Легко давать обещания бороться, когда не видишь противника и не чувствуешь угрозы. Лин тихонько посапывает, значит, заснула.

Ее роль, роль всех женщин в нашей стране слишком тяжелая. Если отбросить мораль, мужчина может легко стать частью конвейера под названием «Успешность». Женщине приходится переступать через свои инстинкты, заложенные природой, ломать себя. Да, всегда были и будут мужчины как женщины и женщины как мужчины. Бэтти Симмонс и юристка Кэмерон готовы сдавать своих отпрысков хоть каждый год. А мой коллега Томас мучается ничуть не меньше своей жены. Может быть, через несколько поколений все проблемные шероховатости политики CHILDFREE окончательно сгладятся и люди перестанут страдать, отдавая своих детей в спецгорода. «Родительский инстинкт не должен мешать развитию личности» – все ради этого.

Мысли проецируются на потолок фильмом в кинотеатре. Зал переполнен, на экране премьера – триллер/мелодрама. В главной роли Лин Робертс и Генри Колдвэл. За основу взяты реальные события из реального времени. Эти двое будут противостоять жестокой системе. Есть ли у них шансы? Шансы сбежать и стать счастливыми?

Откуда взяться шансам, если нет ни малейшего понимания, что делать?! Нет учебников, нет примеров, нет историй успеха или неудачи – любая информация о попытках борьбы с системой уничтожается. В этом нет сомнений. Я сам пару раз редактировал учебники истории для спецгородов детей. Прошлое – самый пластичный материал. Современники слишком молоды.

– Тони, – его имя вырывается из моей груди.

Аккуратно, стараясь не прервать чуткий сон моей любимой Лин, вытаскиваю свою руку из-под ее головы и начинаю одеваться. Есть только один человек, способный мне помочь хоть какой-то информацией, – старик Тони Финч. Он сильнее и смелее меня. Он пытался бороться.

***

Светящиеся стрелки на циферблате часов показывают начало второго ночи. Никаких поездов – порядочным людям в такое время некуда ездить. Для всех остальных существует такси. Не знаю, сколько есть времени до того, как за Тони приедут и отвезут в ближайший спецгород стариков. Нужно спешить! Два часа ночи. Такси, петляя по моему дешёвому спальному району, выезжает на восьмиполосную скоростную магистраль и увозит в туманную дымку. Спустя сорок минут стою у многоэтажного дома, где живет Тони. Если его еще не увезли.

Когда я только устроился в наше издательство, Энтони Финч часто приглашал к себе. За чашкой вкуснейшего ароматного кофе он рассказывал о любимых книгах, о тонкостях нашей работы и никогда о своем прошлом. Позже, после окончания моей стажировки и когда работы заметно прибавилось, такие вечера повторялись все реже. Сейчас передо мной знакомая дверь на четырнадцатом этаже. Сердце стучит быстро и громко. Или это я стучу в дверь? Одновременно. Легким катастрофически не хватает воздуха. Пожалуйста, будь дома. Проснись, Тони!

– Генри? – Сонный скрипучий голос Тони Финча звучит в этот момент самой сладкой музыкой.

Он смотрит на меня прищуренными глазами, спасаясь от света.

– Ты даже не представляешь, как я рад, что застал тебя! – Не могу сдержаться и обнимаю его. – У меня к тебе очень важный разговор!

– Заходи. – Он закрывает дверь и, зевая, отправляется на кухню. – Контролеры приедут за мной в девять утра. До этого времени я в твоем распоряжении.

Он включает чайник и садится в свое любимое плетеное кресло.

– Ты уже успокоился? – На его высохшее лицо вернулась фирменная улыбка. – Если да, то можешь начинать.

– Извини, что разбудил тебя, но это… – Хочу сказать «вопрос жизни и смерти», но в последний момент суеверно осекаюсь. – …Очень важно. И только ты можешь мне в этом помочь.

– Ну, тогда я тебя слушаю.

Рассказываю ему обо всем произошедшем со мной в этот вечер после нашего разговора на его прощальной вечеринке. О непонятном предложении Стивена Лескота, о пьяном Томасе. О беременности Лин. Его реакция началась с приготовления кофе в полнейшей тишине.

– Попробуй, – протягивает трясущейся рукой большую кружку ароматного американо. – Добавить еще сахара?

– Тони, я…

– У нас достаточно времени. Мой рассказ не будет долгим. Тем более большую часть истории ты уже знаешь. – Он делает аккуратный глоток, после чего ставит кружку перед собой и откидывается в кресле. – Ну как с сахаром?

– Все в порядке! – Эмоциональный износ добивает меня, терпение на нуле.

– Ну и хорошо. – Тони снова возвращается в мир воспоминаний, теряя жизнерадостность на глазах.

Передо мной снова высохший угрюмый старец, больше похожий на мумию.

– Тогда ходили слухи, что можно сбежать на юг. – Он смотрит куда-то глубоко в себя. – Говорили, там, на границе, в стене есть трещина, через которую может пролезть взрослый человек. Пройти к ней можно только через густой лес. Деревья спрячут беглецов от пограничников на сторожевых вышках, поэтому со стены угрозы не будет.

Внимательно впитываю каждое его слово, как несколько лет назад, когда приходил сюда за редакторскими уроками.

– Таких мест для побега вдоль всей границы, скорее всего, много. Во всяком случае, было тогда. Проблема в том, что точного расположения этих лазеек никто не знает. Даже если кто-то сбегал, то его история моментально превращалась в легенду. В кругах сопротивления у каждого был знакомый знакомого друга, прорвавшийся через границу. Поэтому верить этой информации можно только на свой страх и риск. – Тони смачивает пересохшее горло глотком кофе. – Только идиот бежал бы к жутко холодной северной границе. На западе – океан, на востоке – политически дружественные страны, при первой возможности они вернут беглецов на родину.

– Остается только юг, где теплая зима, а за стеной враги…

– Да, но враги не для простых смертных вроде нас с тобой. Там враги для страны, где постоянно нарушаются права человека. Вы должны были проходить это в школе.

Не совсем понимаю, о чем он говорит. Скорее всего, из наших учебников эту информацию уже удалили. Про нарушение каких-то прав я слышу впервые.

– Историю Дженнифер Уигг ты должен знать. Ее вдалбливали в головы школьникам даже в моей молодости. «Дженни любила танцевать», помнишь? – Он с досадой хмыкнул и отпил кофе.

Эту легенду я знаю наизусть, но что было дальше, видимо, нам уже не рассказывали.

– Эта Дженни Уигг придумала CHILDFREE. Сучка! Говорила, животные инстинкты мешают человеку развиваться. Мешают становиться личностью. Материнский инстинкт мешает жить, представляешь?! Тогда молодняк пошел за ней и за ее идеей. На выборах президента она победила с отрывом. А потом начались проблемы. Подростковая наркомания и алкоголизм, болезни, криминал. Смертность подскочила. Безработица. А Дженни только и делала, что гневно кричала с трибуны. За несколько лет ее правления страна пришла в упадок.

Тони окончательно проснулся, и теперь каждая его фраза пропитывается язвительным энергичным возмущением.

– Она бы так и ушла в никуда, но ее заметили какие-то миллиардеры. Их имен никто не знает. Они увидели в правлении Дженни свои выгоды и проспонсировали ей предвыборную кампанию. Так она осталась президентом еще на один срок. Президентом-марионеткой. И вот тогда начались реформы.

Он сделал паузу, переводя дыхание.

– Из-за CHILDFREE и раздолбайского образа жизни молодежи на улицах и в роддомах оказались тысячи сирот. Чтобы разместить брошенных детей, строили детдома. Потом, через несколько лет, их объединят в первый спецгород детей. Такой проект решил проблему воспитания и образования. Проблему стариков решили похожим образом. Просто всех согнали в один огромный дом престарелых. Сначала, разумеется, добровольно.

– А когда стало как сейчас?

– После налога на бездетность. Кажется, это был уже третий срок Дженнифер Уигг. Тогда нависла проблема рождаемости. Была демографическая дыра из-за слишком «развитой» молодежи. Поэтому всех обязали сдать хотя бы одного ребенка в спецгород детей. Тех, кто отказывался, отправляли рабочей силой в другой спецгород, к старикам. Там всегда нужны люди для грязной работы. Кстати, стариков тоже стали принудительно отправлять в спецгорода. Ведь там им не нужно платить пенсий. И медицинскую помощь они всегда получают своевременно. Не создавая очередей в идеальном обществе, придуманном теневыми спонсорами Дженни Уигг.

– Ты говорил, что нарушаются чьи-то права…

Тони смотрит на меня как на идиота, потом качает головой и допивает свой остывший кофе.

– Никто не может обязать тебя отдать своего ребенка государству, Генри. Во всяком случае, так принято в цивилизованных странах, отгородившихся от нас высоченной стеной. Они защитили свое общество от заразы прогрессивных идей наших политиков. У нас когда-то тоже было здоровое общество. Потом появилась политика CHILDFREE, обязательная процедура, возрастные рамки, наказания в виде спецгородов. Помнишь, я тебе рассказывал про сопротивление, про вооружённые восстания?

Киваю. Про них я совсем недавно вырезал параграф из новейшего школьного учебника истории для спецгорода детей. Правительственный заказ на редакцию.

– Таких восстаний было несколько. Несколько волн по всей стране. Первый раз люди возмутились из-за налога на бездетность, он вырос за год в десять раз. Тогда хватило около сотни жертв и публичного суда нарушителей. Вторая волна была уже после смерти Дженни Уигг. В тот раз восстание продержалось около месяца. Боролись за своих стариков. Не хотели отдавать их в спецгорода. В третьей волне довелось поучаствовать мне.

Тони Финч снова перевел дыхание. В этот раз я заметил влажные глаза и дрожь в голосе.

– Тогда восстание длилось в общей сложности больше полугода. Власти приняли окончательную форму CHILDFREE. Примерно что есть сейчас. Сначала нас разгоняли газом и водой. Потом резиновыми пулями. Ввели комендантский час. В решающих столкновениях подключали армию. Говорили, что многие солдаты отказывались стрелять по протестующим. Но были и те, кто не опускал автоматов. Много моих друзей погибло, пока я сидел рядом с моей Сэнди-Кэнди в больнице. А потом…

У старика Тони трясутся губы, он прикрывает лицо руками. Хочу его успокоить, но не знаю как.

– Потом правительство пошло навстречу людям. Заменили кнут налогов на пряник. Детей стали покупать. А потом пришло новое поколение, воспитанное в спецгородах детей. Новая молодежь больше не желала стрелять по своим правителям. Они хотели развиваться, иметь хорошую работу, карьерный рост, большую квартиру. Хотели путешествовать.

А ведь сейчас эта молодежь – я и Лин, мой коллега редактор Томас, Элис и многие, многие другие. Так чего хочу я?

– Ладно, это не самая важная информация. Важно, что есть страны, готовые дать тебе убежище. Страны, настроенные против CHILDFREE. Вдоль южной границы всего три или четыре леса, где можно спрятаться от дозорных на пограничной стене. Не зная точного расположения лазеек, придется проверять каждый лесной участок. Если не повезет, на это уйдет много времени и сил. И всегда есть опасность быть пойманным.

Когда Тони рассказывал все это, я представлял, как мы с Лин пробираемся вдоль стены, ночуем в палатке. Воображал себя охотником, а она готовила на костре дичь. Это выглядело как приключение из художественных книг. Сейчас я понимаю, что все это было несколько десятков лет назад. Тони как будто прочитал эти мысли на моем лице.

– Да, Генри, с тех пор прошло немало лет. Стена местами стала еще выше и толще. Появились новые технологии, вооружение, доступные для армии. Сейчас бегство почти невозможно. – Старик тяжело вздыхает. – Да и тогда оно было больше похоже на утопию.

– Почему? – Пытаюсь изо всех сил удержать надежду, ускользающую от меня с каждым словом наставника.

– Потому что прежде чем пускаться в бега, нужно все хорошо обдумать и подготовить себя ко многому. Например, к необходимости принимать роды самостоятельно в лесу. Бегство может продлиться не один год. Придется выживать с новорожденным младенцем на руках. Если ты владеешь достаточными навыками в области акушерства, я очень за тебя рад, но не…

– Что это такое?

– …Но не думаю, что ты даже знаешь, что это такое. – Качает головой. – Это раздел медицины о беременности и родах.

Совсем упустил этот момент! Лин теперь беременна! Все мои надежды тонут во внезапно навалившейся темноте.

– Но не все так плохо…

Только хриплый знакомый голос где-то вдалеке звучит спасательным кругом.

– Генри…

Нет, я не смогу сдержать свое обещание. Беспомощный Генри Колдвэл. Ты еще ребенок. И ведешь себя как ребенок.

– Генри! Не смей отключаться!

После этих слов следует толчок. Это Тони берет меня за плечи и как может встряхивает.

– Шанс есть! Даже слабый и немощный старик в этом уверен. Все необходимое совсем рядом – только протяни руку.

Помутнение отступает, но понимать некоторые вещи мне все еще тяжело.

– О чем ты?

– Ты работаешь в издательстве, и почти вся нужная тебе информация должна быть в архивах. Там миллионы образцов когда-то изданных книг. У тебя есть несколько месяцев, чтобы узнать обо всем и сбежать.

Не знаю, что сказать. Не знаю вообще ничего. Все мои представления оказались детской фантазией. Интересно, что скажет Лин, когда узнает все это? Будет ли в ней столько же желания бороться, как раньше?

– Знаю, соблазн велик, мой друг, – Тони говорит менторским тоном. – Сейчас очень многое зависит только от твоего решения. Женщины духом сильнее нас. Им не нужно знать, какие трудности ждут впереди. Они слепо верят в победу и заражают этой верой нас. Просто не дай ей усомниться в твоей стойкости. Покажи, что будешь с ней до конца, и она никогда не даст тебе упасть.

Растерянно киваю. Перед глазами милая мордашка моей маленькой Лин. Ее огромные глаза.

– Самое сложное, Генри, – это принять решение. После того как ты окончательно сделаешь выбор, сразу появятся пути решения многих проблем. А до этого момента внутренние метания будут тебя разрывать. Будут проявляться множеством препятствий в твоей жизни. Сделай выбор и держись намеченного курса. Я в тебя верю, мой друг.

На прощание мы обнялись. Наворачиваются слезы от осознания того, что мы больше не встретимся. Лифт снова увозит меня вниз. Часы показывают начало седьмого утра. Лин еще спит. Через тридцать минут прозвенит будильник, и она начнет свой новый день. Время порядочных людей снова пришло. Значит, я могу добраться до дома на электропоезде. Через пару часов надо быть на работе, где я больше не встречу своего друга – Энтони Финча. Ему теперь некуда спешить по утрам.

В эти ранние часы из центра города в сторону спальных районов поезд возвращает почти пустые вагоны. Впереди около сорока минут в жестких неудобных креслах по три в ряд. Транспорт для не способных позволить себе удобства электрокара. «Хочешь жить лучше? Нет ничего проще! CHILDFREE!» Все вокруг толкает к этой процедуре.

Из кармашка на спинке сидения торчит брошюра. Правительство и служба контроля следят за максимальной доступностью пропаганды. Везде, где есть хоть малейший шанс отвлечься или задуматься, обязательно попадется на глаза информационный буклет или листовка с красочным описанием преимуществ CHILDFREE. Если мысли, то только о CHILDFREE.

Сильнее всего нас зомбировали в детстве, когда каждый учебный год начинался с просмотра фильма о Дженнифер Уигг. «Величайшая женщина в истории страны!» История нам дана, чтобы ее переписывать. Именно я редактировал эту брошюру. И я знаю, о чем говорю. Старая брошюра морально устарела, и к нам в издательство поступил государственный заказ. Нужно было сделать еще больший акцент на успешности и богатстве. Если не можешь изменить или приврать, то смолчи, незначительное покажи великим.

На обложке красуется счастливое лицо успешной женщины. Около тридцати лет, точнее сказать сложно. Каштановые волосы, одна прядь чуть прикрывает глаз, с другой стороны волосы убраны за ухо. Заботливый искренний взгляд женственных серо-зеленых глаз. Аккуратный прямой нос. Брови чуть приподняты и сведены. Улыбка добрая, располагающая. Ей хочется доверять, как никому другому. Дженнифер Уигг – мать CHILDFREE. Многие потом будут называть ее «последней матерью». Каждый помнит эту сказку со школы.

***

– Колдвэл! Генри! Не трогай Алана! – Мисс Борни уже в третий раз делала замечание мальчишкам. – Я точно вас рассажу! Вы давно не виделись, что ли?!

Девятый класс сложно поддавался воспитательным мерам. Особенно после летних каникул. Особенно когда дело доходило до ежегодной истории о Дженни Уигг.

На большом экране в учебном кабинете появились вступительные титры. Класс продолжал шуметь. Элизабет Борни изо всех сил старалась навести порядок. Она была из тех женщин, слишком любящих детей. Детей, которых у нее никогда не было. Не уложилась в срок, и служба контроля отправила ее в спецгород детей, где она за десять лет прошла путь от воспитательницы в яслях до учителя истории.

– Я сказала тихо! – Ей наконец удалось перекричать всех. – Фильм начинается!

– Мисс Борни, мы его каждый год смотрим! – затянул Алан Ричардсон. – Наизусть уже выучили! Может быть, что-нибудь другое посмотрим?

– Это обновленная версия, Алан. Смотри внимательно! Потом буду спрашивать. Тихо всем!

«Юная Дженни любила танцевать», – приятный женский голос расплывался по кабинету, обволакивая головы пятнадцатилетних ребятишек.

На экране появилась девчушка лет четырех в светло-зеленом воздушном платье. Подол она деловито сжимала двумя пальчиками. Смеялась и кружилась под приятную спокойную мелодию.

«Она любила танцевать, и, разумеется, родители сразу разглядели ее талант, отдав в школу танцев. Чтобы не отставать по остальным предметам, ей приходилось жить в строжайшей дисциплине».

Красивая молодая девушка тянула шпагат возле балетного станка. Камера выхватила сначала ее старательное лицо, а потом серо-зеленые глаза. Добрые, счастливые и сосредоточенные.

«После окончания школы она уехала из родного провинциального городка и поступила в Институт искусств. Не прошло и семестра, как ее заметили руководители институтской театральной труппы. Теперь у нее появилась еще и работа. Любимая работа, о которой она всегда мечтала».

Зал ей аплодировал стоя, шумел и свистел. Она кланялась зрителям. Танцовщица как будто стояла в дымке, кроме нее, никого нельзя было разглядеть. И снова крупно ее глаза – влажные от счастья. Слезы скользили по щекам.

«Дженни была уверенна, что это ее путь – путь к счастью. На втором курсе она познакомилась с художником со старших курсов – молодым и талантливым парнем по имени Грэм».

– Творческие люди умеют любить, как никто другой. – Мисс Борни каждый раз в этом месте вставляла одну и ту же реплику.

Все ее фразы были прописаны в инструкции к фильму. Элизабет была обязана их произносить в строго отведенные паузы. Эти слова она любила больше всего. От них становилось теплее внутри. Слова пробуждали воспоминания о ее молодости.

«Они стали совместно снимать квартирку недалеко от института. Потом юная Дженни забеременела. О том, чтобы сделать аборт, не могло быть и речи. Родители бы перестали с ней общаться. Да и она себя не простила бы – так Дженнифер была воспитана. Грэм не понимал, что его ждет, но во всем поддержал любимую. Живот со временем становился все заметнее, репетиции пришлось отменить и сделать перерыв в учебе. Виктория – так они назвали новорожденную девочку. С этого момента жизнь Дженнифер окончательно сбилась с курса».

На экране появилась тучная женщина с красным отекшим лицом и заметно поредевшими волосами. На руках она держала ребенка, который громко противно кричал. Камера снова выхватила глаза героини – красные, полуприкрытые опухшими веками. В них только разочарование и усталость.

– Любовь не дает чувства сытости, каким бы ты творческим человеком ни был. – Еще одна обязательная фраза от мисс Борни.

Ностальгическое настроение сменялось искренним сочувствием героине. Сочувствием и где-то глубоко внутри завистью.

«Родители не помогали ей, хотя она просила. Пришлось вернуться в общежитие. Привыкшая к дисциплине, Джен не могла себе представить, что все развернется именно так. Ей не хватало ни времени, ни сил, ни денег на то, чтобы хоть как-то нащупать потерянную “дорогу к счастью”. Она никак не могла вернуть прежнюю форму, предложения по работе к ней больше не поступали. От учебы пришлось отказаться ради дочери. Грэм постоянно раздражался из-за криков Виктории, мешавших ему творить, срывался на Джен. Полноценная ячейка разваливалась на глазах. И в итоге распалась. Грэм исчез, как только получил свой диплом. В плохо утепленном общежитии у крошки Виктории воспалились легкие. На лечение осложнений после болезни требовались огромные деньги. Через несколько недель маленькая девочка умерла».

После постоянных разнообразных ссор на экране появилось бледное лицо главной героини. В полупрозрачном силуэте головы мелькали кадры шумного расставания, захлопывающейся двери, больничной палаты, похорон дочери, бесконечный поток таблеток и бутылок.

«На этом первая жизнь Дженнифер Уигг закончилась. Началось стремительное падение в темную пропасть: алкоголь, антидепрессанты, задернутые шторы холодной сырой комнатки с атмосферой безысходности. Это падение затянулось почти на полтора года».

– Наедине с настоящей собой ей открылась истина. – Реплики Элизабет Борни становились все более наигранными, все меньше она верила в то, что говорит.

«С этого начинается вторая часть истории нашей героини. Дженнифер Уигг, находясь почти на самом дне своей жизни, внезапно осознала, что во всех ее бедах виновато общественное мнение, под которое ей пришлось прогнуться. Ей и сотням тысяч других девушек. Слишком сильна тогда была пропаганда “женской сути”, заключавшейся в рождении ребенка. “Женщина – мать!” – такая идея буквально вдалбливалась маленьким девочкам с рождения. Окружение смотрело косо на девушек, которые не смогли обзавестись детьми до двадцати пяти лет. Аборты были нормальным явлением, но как минимум негласным. Сторонники и противники этой процедуры забрызгивали друг друга слюной, стараясь привести наиболее убедительные доводы. Дженнифер воспитывалась и была окружена противниками “детоубийства”. Забеременев, она задавала себе вопрос “когда, если не сейчас?” и верила в поддержку любимого мужчины. А ведь мечта была уже так близка. Она могла дотянуться до нее рукой и почувствовать тепло счастья, к которому она так стремилась. И теперь, оказавшись совсем в другой стороне и окончательно потеряв дорогу к своей “танцевальной” мечте, Дженнифер Уигг решила бороться против общественного мнения, против стереотипов, за свободу личности».

Мисс Борни заметила, что версию фильма для старших классов заметно расширили. Сделали более откровенной. И отвратительной. Она поморщилась.

«“За свободное развитие личности!” – с этим лозунгом Дженни искала сторонниц в реабилитационных группах из категории “здравствуйте, меня зовут Карла, и я – псих”. В социальных сетях она открыла сообщество под названием “CHILDFREE”. В нем писала, через что ей пришлось пройти. Рассказывала, как после рождения дочери она мечтала о свободном времени для саморазвития, для тренировок, для путешествия к мечте. В своих статьях она обвиняла общество с его “мнением толпы” в том, что ей пришлось принести себя и свою мечту в жертву. В том, что от нее ушел любимый мужчина. И даже в смерти Виктории».

Крупным планом: женские пальчики скользили по кнопкам клавиатуры. На лице добавилось морщин, холмики скул стали заметнее. В глаза героини вернулся прежний блеск стремлений и стараний.

«За несколько месяцев несостоявшаяся мать и танцовщица сделала из “CHILDFREE” мощнейший бренд, объединивший под собой более миллиона участников. Все свое мировоззрение она закрутила вокруг идеи о развитии личности».

– Личность не может развиваться, находясь в лапах животных инстинктов. – После этой фразы мисс Борни непроизвольно прятала глаза, голос дрожал.

«К животным инстинктам Дженни относила в первую очередь материнский инстинкт, ведь в нем нет ничего естественного и необходимого для свободной личности. Эту мысль с легкостью подхватила молодежь, с гордостью заявлявшая: “Мы теперь CHILDFREE!”, – правда, подразумевали они тогда под этим в основном распутный и безответственный образ жизни».

На экране молодежь с плакатами шла по улицам городов.

«Сарафанное радио, повсеместная реклама в интернете, благотворительный фонд, созданный новыми подругами-инвесторами, – и о ней уже знали несколько миллионов сограждан. Дженнифер Уигг приглашают на ТВ-шоу, где все ее идеи жестоко высмеиваются. Но для нее это не имело никакого значения. Она знала, что так будет. Теперь о ней говорили и знали все женщины в стране. “CHILDFREE” с легкой подачи инвесторов-покровителей становится общественным движением».

Элизабет заметила, с каким вниманием дети следят за происходящим. Как загипнотизированные они смотрели на экран.

«“Женщина не обязана рожать – это ее право как любой свободной личности!” Свою политическую программу Дженнифер сформулировала вокруг этого громкого девиза. Ее слова перестали быть просто шумом, теперь Дженни Уигг по-настоящему изменяла привычный уклад. Покушение – обезумивший мужчина с пистолетом. Сначала три выстрела в нее, потом один в себя. Во всех новостях сказали, что это был Грэм – отец их погибшей дочери. И снова она оказывается на гребне волны, сносящей все на своем пути. Сначала своя партия “CHILDFREE”, а чуть позже и политика страны, как только Дженнифер Уигг изберут президентом».

– Жизнь этой замечательной женщины показывает нам, что любой человек способен развернуть ход истории, – холодным тоном закончила мисс Борни и выключила видео.

Она точно знала, что эта легенда показывает кое-что еще. Один человек способен лишить счастливого будущего миллионы людей. Элизабет проверила это на себе. В двадцать седьмой день рождения за ней приехали сотрудники органов контроля, стерилизовали и отправили в этот спецгород. Где она учила чужих детей. Детей, которых у нее никогда не будет.

Класс снова ожил и моментально заполнился гулом детских голосов.

«Ничего. Когда-нибудь вы поймете. Вы все обязательно поймете» – учительница спасалась этой надеждой, заглядывая в беззаботные лица своих учеников. Никто из этих детей не виноват в случившемся с ней и с десятками тысяч других девушек. Ей было обидно и больно. Каждый раз после показа этого фильма Элизабет долго не могла уснуть. И сейчас она уже начинала готовиться к бессонной ночи в обнимку с мокрой, соленой от слез подушкой.

– Колдвэл! – Элизабет Борни повысила голос. – Генри! Ты же слушал внимательнее всех. Перескажи-ка своим одноклассникам историю Дженнифер Уигг.

***

Часы ускоряются, когда я прошу подождать, хотя бы немного сбавить свой бег по циферблату моих дней. И замедляются, когда я срываюсь на крик, подгоняя их. Время превращает жизнь в детский конструктор. Огромный ребенок с неразвитой мелкой моторикой ковыряется в ведерке с детальками. Достает одно событие моей жизни и пытается прилепить к нему другое. Пока он разглядывает получившееся, пальцы тянутся за следующей деталью-событием.

Вот я ищу в архиве нашего издательства информацию о пограничных лесных зонах на юге страны. Оказывается, таких участков три, каждый протяженностью две-три сотни километров. Раньше был и четвертый, но на его месте двенадцать лет назад построили спецгород детей. На то, чтобы узнать это, у меня ушел месяц. Архив литературы, напечатанной за все время существования издательства, невероятно огромный. Даже просто обойти его весь не хватит и дня. Можно воспользоваться электронным каталогом, но для этого нужен официальный запрос администратору – молчаливому старику Артуру Лонгу. Проблема в том, что такой запрос обязательно должен быть подписан начальником отдела, а его в данный момент у меня нет. Поэтому подписывать должен Стиви Лескот. Его удушающий взгляд я помню до сих пор. Есть и еще одна сложность: архив работает всего на два часа дольше, чем я. Есть ровно сто двадцать минут в день на поиск нужной книги, журнала или брошюры.

Вот рука ребенка снова опускается в ведерко с детальками, по-хозяйски перемешивает так, что стоит грохот, и достает еще одно событие. Внимательно разглядывает, выбирая, какой же стороной приладить к уже имеющимся. Пробует, прижимает, давит сильнее. Еще сильнее. Вроде держится.

Вот Элис подмигивает мне в корпоративном ресторане, где обедает весь персонал издательства. Она хочет сесть ко мне за столик, но ее кто-то отвлекает по очень важному вопросу. Вот через несколько дней она кладет мне руку на плечо утром в лифте. Перед тем как я выхожу, она шепотом желает хорошего дня. Вот Элис добавляется в рабочем мессенджере и зовет меня выпить кофе. Отвечаю, что у меня срочные дела. И даже не вру, ведь меня ждет архив.

Вот это огромное дитя устает от перебирания деталей поштучно и переворачивает ведерко. Цветные разномастные части конструктора разлетаются по полу, доставляя ребенку радость. Поиски нужной детальки продолжаются веселее.

Вот мы с Лин пытаемся отвлечься от ожидания приближающейся бури. Увы, безуспешно. Культурная программа только для тех, у кого есть деньги. То есть для прошедших процедуру CHILDFREE хотя бы раз. Парки, музеи, кинотеатры, бары, рестораны, кафе – цензура, высокие цены, маленький выбор. Из доступных нам развлечений – работа, из отдыха – уборка, приготовление еды и сон, из прогулок – походы в магазин за продуктами и дорога от дома до работы. Все наше окружение толкает к исполнению гражданского долга. Если бы я не любил мою маленькую Лин, то не боролся бы. Смог бы настоять на процедуре. Или просто сдал бы ее органам контроля. Вот я снова гоню мысли о соблазне. Снова, и снова, и снова. Счастье мое, я люблю тебя!