Текст книги "Мария в заповеднике"
Автор книги: Алекандр Пиллаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Тот, кого она назвала Цаца, вдруг шагнул к ней, охрана напряглась, но Мария нетерпеливо махнула рукой, и все опять замерли.
– Ты не рад судьбе? – снова произнесла Мария, смягчившись. – Что же, подумай еще: там тебя ждет стенка и пулемет, здесь – Ольгины ложесна, там – неизвестная могилка, а здесь ты станешь священной жертвой на глазах у Империи. Ну что, хорошо подумал?
Вдруг существо проговорило человеческим голосом:
– Госпожа! Мария! Матушка наша!
– За что приговорен? – оборвала его племянница Прокурора Калиграфка.
Существо оживилось и отвечало с готовностью и удовлетворением:
– Два убийства, первоклассные ограбления, тоже с трупами… Жаль умирать, матушка, еще не насытился.
– Когда казнь? – опять прервала его Мария.
– Нам не говорят, – пожаловался Цаца.
– Здесь тебя заранее предупредят о дне Обряда, – сказала Мария, как одарила сокровищем.
Магнус стал дрожать всем своим голым телом. И без всего услышанного, только лишь глядя на Цацу, можно было догадаться, что его вытащили из камеры смертников: у него торчали уши – и в прямом, и в переносном смысле слова – настоящего вора и убийцы. Но зрелище продолжало разворачиваться, и из леса, со стороны Усадьбы, материализовался Прокурор Калиграфк. Цаца сразу осмелел и напустил на себя независимый вид.
Прокурор вклинился к ним с видом опоздавшего человека.
– Кажется, дядюшка, отца-производителя привезли, как ты и заказывал, – сказала Мария.
– Идиоты! Вы куда его привели! – вместо приветствия набросился Калиграфк на приезжих. – Немедленно в Усадьбу! Прочь отсюда! Там ему клетка приготовлена специально!
– Какая клетка, дядюшка? – со льдом в голосе удивилась Мария. – Это же человек!
Она отвернулась презрительно и быстро растворилась в дверях Резиденции.
– Черт подери, несите же его в Усадьбу, наконец! – опять приказал Калиграфк.
– Я тебе не чемодан, чтобы меня носить, – вдруг произнес Цаца и гордо двинулся в сторону, куда показывал рукой охранникам Прокурор.
Несколько метров все за ним следовали, но вдруг охрана подхватила его под руки и поволокла. И сразу лес огласился третьим уже за утро, но на этот раз сдавленным, слабым и коротким вскриком – это был Магнус: он увидел прямо перед собой кривоногого Коменданта, в которого уткнулся ягодицами, начав пятиться обратно к своему окну по окончании зрелища.
– Вы так быстро выскочили на улицу, что снайпер несколько опешил, и поэтому вы все еще живы, – без предисловия сказал Комендант. – Ваше пребывание, как это было оговорено, закончилось вместе с лекцией. Сегодня до двадцати четырех ноль-ноль вы должны покинуть Заповедник.
Магнус послушно ответил:
– Да.
Он хотел обогнуть кривоногого, но тот опять загородил дорогу:
– Куда?!
– Собирать вещи, – ответил Магнус и кивнул на открытое окно.
– Вход в Резиденцию – там!
Кривоногий показал рукой на парадное с видом, не терпящим возражений.
– Да, конечно, – согласился Магнус и двинулся за угол к парадному крыльцу.
Он взбежал по лестнице, потянул на себя дверь и хотел быстро проскочить холл, чтобы ни с кем не встретиться.
– Магнус! Господин Художник!
Племянница Калиграфка, Мария, выросла перед ним как ниоткуда.
– Я вас извиняю за ваш костюм, – сказала она, приблизившись и разглядывая его трусы.
– Надо же, целый парашют!
Магнус с очевидным сожалением подумал о своей слабости спать в хлопчатобумажных, бесформенных трусах в цветочек.
– Магнус, это же я вас сюда пригласила?
Она подождала, пока он кивнул в знак согласия.
– А что вам сказал Комендант?
– Выехать до полуночи сегодня.
– Вот именно, – сказала Мария, – до полуночи и… ни часом раньше. – Вы меня поняли, Магнус? Ни часом раньше! Вы, может быть, еще раз пригодитесь бедняжке Ольге… По одному очень важному делу, – добавила она с особым холодом.
Магнус, Истома, проводил ее благодарным взглядом и через минуту был уже в раздумьях у себя в номере.
Днем он бесцельно бродил вокруг Резиденции и даже имел случай снова лицезреть Цацу. Жениха, так сказать, выпустили пройтись с Отцом Невесты. В лес эта парочка, конечно, не углублялась, а ходила на виду у всех, чуть не под ручку, и Цаца несколько раз даже похлопал по плечу Шенка совсем по-родственному. Последнее обстоятельство, разумеется, не замедлило вывести из терпения прилипчивого коменданта, и скоро он выкатился к ним на своих кривых ногах.
– Господин Министр! – Комендант остановился в позе оскорбленного достоинства. – Снайперов опасно нервируют эти обнимки и похлопывания!
Министр был смущен.
– Что говорит этот кривоногий? – спросил вдруг Цаца развязно, с неделикатными уголовными модуляциями в голосе.
Эпитет, которым Цаца украсил свой вопрос, заставил Коменданта еще выше приподнять свой испитый подбородок.
– Папаня, ты ж скажи ему, кто я, а то я сам скажу, – стал теребить Министра Жених.
Шенк поморщился от такой фамильярности, хотя, наверное, знал, что у уголовных принято называть тестя «папой». И даже «мамой» – тещу.
Комендант с трудом взял себя в руки.
– Наши снайперы отличаются хладнокровием и выдержкой, иначе они уложили бы тебя уже ровно столько раз, сколько ты прикоснулся к господину Министру, а тебе, между прочим, господин Жених, надо еще дожить до известного отправления твоих жениховских надобностей!
Комендант развернулся на каблуках и поколесил прочь. Цаца сделался бледным.
– Обнять нельзя своего папаню! Хуже, чем в тюрьме… – выдавил из себя Цаца.
– Ну, я вам, допустим, не папаня, – ответил Министр неосторожно, и Цаца сразу же затаил на него злобу. Душевное состояние Жениха явно оставляло желать лучшего.
– Дожидался бы спокойно у себя в камере казни, – с обидой в голосе проговорил Цаца. – Черт дернул меня согласиться на эту позорную смерть!
– Ну, вовсе не позорная, а самая почетная смерть в Империи, – возразил Министр.
– Это на бабе-то?!!
– У вас там, конечно, свой словарь, но у нас здесь не «баба», а Матерь Наследника Власти. Побудьте хоть последние дни своей жизни… культурным.
Министр зачем-то стал разглядывать на небо.
– Одно успокаивает, – примирительно сказал Цаца, – что жертвую я не за ради Империи, а за своих же товарищей. Теперь поживут они в свое удовольствие! Со всего мира сюда пацаны съедутся. Они тут свой Большой Конгресс сделают. Вот уж, правда так правда, пришло наше времечко! Хватит, попили вы у нас кровь. Уже все правили понемногу: и цари, и аристократы, и военные, и бабы, и помещики, и Министры, и даже пролетарии с матросами, люмпены, проститутки и те правили, да что говорить, и наши пацаны тоже не раз уже стояли у власти, настоящие воры и даже убийцы, но вот, чтобы открыто, не таясь, со всеми своими партаками и со всем почетом – такого еще не было никогда! Царство краймеров! Двухпартийная система – партия воров и партия убийц! Правые и левые… Я бы – с ультраправыми… – уточнил Цаца, где-то слышав такое слово. Его понесло:
– Комендант у нас будет шестеркой, Прокурор останется, как есть, паханом, ветеранов назовем благозвучнее – рецидивистами, своя полиция, ну, там, банкир, министр…
Цаца не удержался и опять похлопал по плечу Шенка, но руку на этот раз отнял поспешно.
– Министра можно не менять, и так все ясно.
Шенк пропустил это мимо ушей.
– А то и царицу посадим.
– Что?!
Последнее замечание заинтересовало Шенка.
– И кого же вы видите своей царицей?
– Да уж ясно кого, – не раздумывая, ответил Жених. – Ни святого, ни уголовного в стране такого нет, кто бы не хотел видеть на царстве нашу Марию…
– Какую Марию?! – изумился Шенк Стрекоблок. – Марию? Племянницу Прокурора Калиграфка?!
Цаца хитро прищурился. Кожа на его лице дергалась и неуловимо «плавала».
– Кого же еще! – загнул он с ехидством.
Шенк был удивлен: в придворной борьбе за власть Мария совершенно никакого вида не подавала.
– Но почему… она?! – опять спросил Шенк.
– Откуда я знаю? Душа к ней лежит, вот… – подумав, ответил Цаца.
Это замечание почему-то особенно расстроило Шенка.
– Я хочу в клетку, – вдруг заявил Цаца, щурясь. – Тут солнце, а я отвык, мне к смерти готовиться надо, а не под ручку расхаживать.
От таких слов у любого могли брызнуть из глаз слезы умиления, но Шенк, внезапно захваченный какой-то тайной мыслью, вежливо сказал:
– Мы с вами не просто ходим тут, а общаемся, – это входит в предстоящий Обряд, считайте, что ваши обязанности Отца Будущего Наследника уже начались. Отец Матери Будущего Наследника и Отец, простите, Производитель, должны близко узнать друг друга с тем, чтобы остающийся жить, то есть я, Шенк Стрекоблок, мог сделать запись в специальном журнале, или Книге, обо всем, что узнал и почувствовал в отношении Отца-Производителя…
– Два убийства, кровавые ограбления, неудовлетворенность содеянным… – начал заученно Цаца…
Но Шенк прервал.
– Я это знаю, но в Книгу заносятся только личные впечатления, таковы правила, а ваших жертв я ведь лично не видел?
Шенк поморщился.
– А что это за Книга? – спросил Цаца с любопытством.
– Древняя, – ответил Шенк. – Такая древняя, что мы не знаем даже её языка, чтобы расшифровать в ней начало, самые первые записи.
– Мы тоже ваш фраерский язык отменим в грядущем царстве краймеров и введем свой, – уверенно заявил Цаца и добавил:
– Но я надеюсь, ты не будешь вспоминать плохо об умершем в этой своей Книге?
…Потом Магнус, Истома, Художник, увидел, как эта невозможная парочка, состоявшая из упитанного – с одной стороны, и исчадия тюрем – с другой, наконец, была разъединена охранниками, которые подошли, чтобы унести Цацу в клетку. Наверное, в художественном мозгу Магнуса эта парочка рождала какие-нибудь символы и образы будущей живописной картины. И Мария шла к нему со стороны Резиденции, и он вдруг впервые заподозрил в ней, хищнице, возможность мамы, способной родить детей, а может быть, даже воспитать.
– Ну вот, Магнус, – сказала Мария, оказавшись с ним рядом. – Теперь я хочу вам кое-что показать, прежде чем попросить вас еще об одной услуге для нашей Ольги. Пойдемте…
Мария направилась в ту же сторону, куда только что увели Цацу. Магнусу ничего не оставалось, как последовать за ней молча.
ГЛАВА IX
– Я вам покажу сейчас главную святыню Империи.
Они углубились в лес по ухоженной, как на кладбище, дорожке.
– Это старинная Усадьба, – говорила Мария, – о которой вы, может быть, слышали, а на самом деле она – Храм для нашего важнейшего священнодействия. Вы же не откажетесь взглянуть на Храм населения, которому прочите великое будущее?
Магнус стал было что-то отвечать, но споткнулся о торчащий из-под земли корень сосны, и пока собирал разлетевшиеся мысли, Мария продолжала:
– Про Обряд я расскажу вам позже, а пока, как художнику, вам будет интересно просто взглянуть на наше национальное сокровище…
Как из-под земли вдруг вырос перед ними солдат, вооруженный штыком в ножнах на поясе. Солдат загородил им дорогу.
Мария молча уставилась на него, и Магнус почувствовал и узнал в ней тот нараставший экстерьер взбешенной фурии, в котором она утром уже представала его глазам на крыльце Резиденции.
Солдат стал мелко вздрагивать, но не сдвинулся с места. Можно было подумать, что его сковал ужас, но он собрался с духом и произнес:
– Дальше нельзя. Это приказ Министра… Нам передали только что…
– Разве ты меня не узнал?
Врагу бы не пожелал Магнус в эту минуту видеть лицо Марии.
– Я… узнал… госпожа… Мария, – с трудом выговорил солдат. – Но… не велено пускать… именно… вас, госпожа Мария.
– А как тебя зовут? – вдруг спросила Мария ласково.
На ласку солдат как-то быстро сдался и просиял отзывчиво, как младенец. Он назвал ей свое имя с готовностью.
Но еще не стихли колебания воздуха от звука его голоса, а Мария уже обратилась опять в ледяную статую.
– Итак, – произнесла Мария со своим патологическим бесчувствием в голосе, – ты обязан исполнять приказ Министра и ты его, конечно, волен исполнить, но там, – Мария даже не шелохнулась, чтобы показать рукой или кивком головы, где это «там», – в Империи, вне Заповедника, любой, не задумываясь, исполнит мой приказ.
Мария выждала несколько ужасных секунд и произнесла вовсе уже несообразное, как показалось Магнусу:
– И я уверена, что там у тебя остались родные и близкие, а может быть, еще и девушка…
Как бы ни был потрясен Магнус услышанным, но еще больше поразился он реакции самого солдата. Вместо того чтобы немедленно арестовать и сдать Марию полиции, тот вдруг проговорил несколько раз:
– Нет… нет… нет… – бросился в кусты и пропал, словно его и не было.
Мария проводила его сразу потеплевшим взглядом.
– Что это с вами, Магнус?! – вежливо испугалась она, обратившись к потрясенному своему экскурсанту. – Успокойтесь, ничего с его родными и близкими не случится. Я только использовала родовой инстинкт… У нас ведь тут все еще родовой строй и общинные отношения, – добавила она.
– Вы этим не отличаетесь, – сказал Магнус, немного нервничая. – Такие ценности, как семья, – исконно человеческие и настолько земные, что прижились даже в техногенной Цивилизации…
– Разница только в том, что не всюду может прийти кому в голову шантажировать ими человека, – прервала его Мария нетерпеливо. – Наверное, за что-либо подобное в Большом Конгрессе можно здорово влипнуть. Но здесь, при родовых отношениях, это отличные когти, чтобы в них держать подданных, но… вернемся к нашему делу, – сказала Мария. – Мы уже на подходе. Готовьтесь же, Магнус, увидеть самою святыню Большой Империи! Вы должны ее оценить по достоинству, во-первых, как художник, а во-вторых… Впрочем, это вы скоро узнаете, многое будет зависеть от вашей впечатлительности…
И в эту минуту чудесные развалины предстали глазам Магнуса!
В глубине идеальной поляны, зеленой и ровной, словно ворсистый коврик, по которому просто невозможно было бы отказать себе в удовольствии пробежаться босиком (если конечно, в мире остались еще особи дикие достаточно, чтобы касаться голой, незащищенной ступней мать сырой земли без брезгливости), вырастало из земли строение, наверное, этажа в два, настолько ветхое, что, казалось, сложено оно было не из бревен или кирпича, а из многолетнего мха, который сплошь покрывал нежной зеленью всего этого монстра сверху донизу. Заповедный лес, в котором не ступала нога человека – да и не могла ступить без того, чтобы не сломать ее тотчас в его невообразимом валежнике – начинался сразу позади этого архитектурного динозавра, и оба они словно вросли друг в друга на веки вечные, один – своими стенами, а другой – стволами, в прошлом могучими, а теперь такими же мшистыми и зелеными, как и сам этот древний, наверное, первенец строительного искусства местного народа.
Выждав, пока Магнус напитается достаточно зрелищем, Мария шагнула на поляну и поманила его, но Магнус словно прирос.
– Что случилось, Магнус? – удивилась она. – Вас там что, парализовало?
Он, и правда, напоминал столб. Мария проследила за его взглядом и только теперь заметила фигуры в маскировочных нарядах, словно выросшие из-под земли и нацелившие на Магнуса отвратительные стволы крупнокалиберных пулеметов.
– Магнус! – рассердилась племянница Прокурора. – Я вас пригласила сюда, чтобы показать Усадьбу, а не охрану на ее территории. Что вы на них уставились? Пускай целятся – пока вы со мной, они вам ничего не сделают. Я забыла предупредить вас, Магнус, что здесь живет мой дядюшка, Калиграфк. Его домик во-о-он в том углу, – показала рукой Мария, – а эти – из его псарни, – кивнула она в сторону опасных фигур с оружием.
Магнус бросил настороженный взгляд в дальний угол поляны и, действительно, нашел там квадратный сарай из толстых бревен, чем-то напоминающий архитектуру пенитенциария. И хотя далеко не все, слава богу, лично имели несчастье эту архитектуру наблюдать, почему-то каждый по едва уловимым для глаза признакам станет мучиться догадками: а не то ли это самое? – хотя решеток на окнах, колючей проволоки и высоких заборов вокруг он не обнаружит в данном конкретном случае.
У Магнуса не было никаких оснований не доверять племяннице Прокурора, и, положась на попечение судьбы, он шагнул в зону обстрела…
Чем ближе подходили они к Усадьбе, тем больше она приобретала очертания чудного мохнатого страха, нависавшего над ними сверху своими рыхлыми очертаниями, в которых можно было только угадывать то ли дверь, то ли стену, то ли окно или, наконец, то, что можно было бы назвать крышей. Наверное, крыши строителям Большой Империи не давались уже в те далекие времена, когда весь этот тлен был еще каким-нибудь новеньким «домашним очагом» из свежеотесанных бревен – так, по крайней мере, можно было думать, вспоминая о «кастрюльной крышке» над Резиденцией Министра.
Магнус даже не заметил, каким именно образом они прошли внутрь: Мария лишь приблизилась вплотную к мохнатым складкам и поверхностям, преградившим ей путь, сделала еще один шаг и – скрылась из глаз, будто растворилась в гигантской флоре. Магнус так же приблизился нос к носу к флоре, и перед ним лениво расползлась мохнатая расщелина, обнажив продолговатое древесное дупло.
Он неуверенно шагнул внутрь и опять увидел Марию, раздвигавшую руками с превеликой осторожностью толстый занавес ниспадавшей с потолков паутины. Когда новое узкое пространство было вскрыто, Мария, все с той же осторожностью, скользнула вглубь дальше, и Магнусу ничего не оставалось, как опять следовать за ней по пятам.
Он машинально искал ногой пол, но пол, наверное, сгнил уже сотню лет назад, и внизу теперь стлался толстый ковер глубоко мха, местами вздыбленный большими валунами из-под земли, либо истлевшими остовами каких-то замысловатых, в прошлом деревянных устройств, назначение которых теперь невозможно было угадать. Мария всё с той же осторожностью раздвигала руками паутину, которая то и дело липла у них на пути, как будто бы ей после самой пришлось все обратно занавешивать и она ленилась много напортить здесь.
В замкнутом зеленом пространстве, где теперь оказался Магнус, стоял изумрудный полумрак. Лучи, проникавшие сюда сквозь какие-то щели наверху, казалось, били через увеличительные линзы.
Мария хранила таинственное молчание, и Магнус, также молча, все шел и шел вслед за ней, то пригибаясь под нависшими сверху балками, то переступая широко через углубления и трещины под ногами. В одном из таких вот черных проемов Магнус отчетливо услышал течение воды. Он замешкался, преодолевая препятствие, и, пока осторожно перешагивал журчащую канаву, меньше всего желая оказаться в ее загадочной черноте, вдруг с неприятным чувством обнаружил, что потерял Марию из виду.
Магнус повертел головой, подумал и тихо позвал:
– Мари-и-я?..
Больше он уже ничего не успел сказать. И даже пожалеть о том, что осмелился произнести слово в этой древесной усыпальнице, он смог только много минут спустя, когда пространство вокруг него опять улеглось. Магнус решил, что на него обрушился не только весь этот невозможный мохнатый дом со всеми его столетиями в придачу, но и само небо сверзилось напоследок ему на голову – ночные птицы, перепуганные, как дуры, в невероятном количестве поднялись внезапно со своих невидимых гнезд и в полном молчании, но зато с оглушительным хлопаньем мерзостных жирных крыльев, долго носились, кажется, с намерением окончательно разнести свое изумрудовое гнездовье.
– Ну, где же вы, Магнус, идите сюда! – услышал Магнус из глубин паутины спокойный голос Марии, когда птицы, наконец, невидимо расселись и угомонились.
Он решил быть осторожней теперь, но внезапная мысль вдруг остановила его совершенно.
– Магнус! Я вас жду, – все так же спокойно произнесла где-то рядом Мария.
– Но… – Магнус в удивлении подбирал слова.
– Что опять стряслось там с вами? – позвала Мария.
– Но ведь они… эти… с крыльями… не оборвали ни одной паутины!
– Идите, идите сюда, не обращайте внимания, тут есть много чего… – позвала его нежно Мария.
Магнус пожал плечами и теперь, собственно, не церемонясь, двинулся напролом. Паутина залепила ему лоб, глаза, но зато он сразу наткнулся на свою провожатую.
– Осторожно, здесь вода, – предупредила Мария, огибая что-то в углублении.
Магнус услышал отчетливый плеск ниспадавшего где-то рядом с небольшой высоты ручья. Он сделал еще несколько шагов, стараясь ступать след в след за Марией, и они остановились перед небольшой каменной чашей, вода в которой набиралась, вытекая из мшистых камней, кружила тихо вдоль каменных бережков и стекала вниз, с мягким шумом перекатываясь через небольшую запруду.
– Мы почти у цели, – сказала Мария и повернула вдоль озерца вверх – туда, где виднелось какое-то нагромождение из камней.
Они взошли невысоко вверх по камням, и Магнус, вслед за Марией, оказался перед входом в глубокий грот. Здесь Мария остановилась, обернула свое лицо к Магнусу и долго посмотрела ему в глаза.
Магнус этот взгляд с честью выдержал, и даже без тени сладострастия: Москва! Цивилизация держала его в узде!
Мария стояла, выгнув спину, откинув назад голову, и почти касалась Магнуса своей высокой грудью под рубашкой с решительным воротничком. Она, правда, была в брюках, и это не слишком помогало огню вожделения несколько старомодного, модернистского художника Магнуса, любившего, видеть на женщине длинные платья, но было бы странным даже для Москвы – даже Цивилизации! – если бы он вообще не подумал о себе сейчас хоть на минуту – хоть секунду! – как о многодумном пленнике Цирцеи, и не стал бы готовиться тайно к чему-то очень определенному.
– Вот мы и пришли, – прошептала Мария самым глубоким, грудным, не оставляющим никаких сомнений женским голосом.
ГЛАВА X
– Итак, Магнус опять будет говорить этим аборигенкам – с их первобытнообщинными «ушами спаниеля» под платьем вместо аппетитных, новеньких, полиорганосилоксановых грудей – про их превосходство над женщинами Цивилизации, как он это делал в Союзе в Южном Полушарии, будет клясться им, что в Большом Конгрессе такой жертвенности в женщинах уже не встретишь, что они там теперь только мастурбируют в свое удовольствие, лесбиянствуют, мужчин без денег и контрацептива к себе не подпускают – ну и все прочие выдумки, которые только родит воспаленный мозг всех высокодушевных парней вообще, и московского Магнус – в частности…
Йоцхак и Дермот были в креслах у себя в Домике, а Пер опять философствовал, испытывая терпение Персонала.
– Было бы опрометчиво, – сказал он, – игнорировать идеи конкурирующей фирмы, мы просто обязаны со всех сторон рассмотреть эту странную, на первый взгляд, версию…
– Наконец-то у нас мужской разговор, – заметил Йоцхак Смоленскин. – Даже офицер Уэлш на этот раз не заснет.
– Что такое, Йоцхак?
– Я хочу сказать, наконец-то мы поговорим о женщинах…
– Размечтался! – оборвал его Уэлш. – О женщинах! Вот увидишь, Пер будет говорить… о самках.
– Я могу не употреблять этого слова, dear Уэлш, если оно тебе не по душе, – сказал Пер, – хотя с ним мне удобно оперировать понятиями: как только мы станем думать, что речь идет не о первобытном стаде аборигенов, то делать нам здесь будет уже нечего…
– А как же Мария? – спросил машинально Уэлш.
– В конце концов, ты волен думать, что хочешь, о моем отношении к племяннице Калиграфка, – отмахнулся Пер.
– По моим сведениям, – продолжил он, перейдя к делу, – до периода длительной войны с соседями – еще более дикими – в этих районах женщину боялись и почитали ее «волшебницей». Местные популяции удержали за собой территорию, но соседний этнос, с которым они имели дело в течение двухсот лет, отличался, по-видимому, качеством не в лучшую сторону…
– Я и раньше говорил, что ты расист, нацист и коммунист, и вообще – не любишь животных, – влез опять Йоцхак Смоленскин.
– Да, Йоцхак, я не люблю двуногих животных, которые воображают себя человеком и поэтому деградируют вместо того, чтобы эволюционировать хотя бы как животные. Это бы их только украсило… Что касается больших империонов, то, вне всякого сомнения, шестиногие (двуногий плюс лошадь), которые их воевали и потерпели поражение, все же разжижили им кровь таким образом, что их отношение к самке… прости, Дермот – к женщине, стало натурально никаким. А мы знаем, что один из главных показателей качества рода – это отношение к женщине. То есть я бы не стал с легкостью утверждать, что предки аборигенов, составивших теперь Большую Империю, именно победили тех, шестиногих. Внешне, повторяю, они, конечно, остались сидеть на своих землях, но внутренне их качество, вне всякого сомнения, ухудшено и завоевано через генетику, а также посредством морального, то есть – аморального влияния со стороны худшего по качеству стада. Таким образом, мы имеем дело с фактом того воздействия, какое оказывает на аборигенов Цивилизация, но только со знаком минус.
– Разумеется, это обстоятельство сразу отстранило на вторые роли женщину в стаде, – приступил Пер именно к части выступления, единственно вожделенной слушателями. – «Кому воду носить? – Женщине – Кому битой быть? – Женщине. – А за что? – За то, что женщина», – стали говорить аборигены. Некоторые наши ученые, сочувствующие дикарям, указывают, что дикость нравов в отношении женщины вытекает из объективных условий, например – плохой погоды у природы или ежедневного тяжелого труда за кусок хлеба – вместо эротических игр или усилий по украшению своих женщин. Имеется в виду, что плохая погода навязывает свои правила игры, когда уже делается не до искусств, то есть и не до женщины тоже. Но я полагаю, что все зависит, наоборот, от внутренних потребностей и запросов души особи, и если она упорно не уходит из неблагоприятного климатически и географически для эротических игр с женщиной района, значит, таковы именно потребности души и тела, а если быть точным, то именно отсутствие оных…
– Итак, около пятисот лет назад женщина в данном стаде из положения свободного животного попадает уже в положение рабочей скотины, которую держат для тяжелых домашних и полевых работ, а также для размножения. И сегодня еще в стаде особо ценятся покорность и душевные качества тех женщин, особая прелесть которых в том, чтобы на них можно было подолгу ездить, а Магнус так даже ставит эту характерную особенность вьючной скотины в пример человеческим женщинам Большого Конгресса. Но мы-то с вами должны понимать, что речь идет на самом деле именно о племенном скотоводстве, только протекавшем неосознанно и в диких условиях; однако, если бы я сказал Магнусу, что он, по всей видимости, имеет в виду корову или кобылу, то, боюсь, он бы меня не понял.
– Ты относишься с большим предубеждением к Магнусу, – попросил слова Йоцхак, – а между тем, ты и сам знаешь, что здесь по целым столетиям у власти была именно женщина…
– Некоторые события последних дней вынуждают меня думать, что и теперь все идет к так называемому матриархату. Поэтому тем более у меня нет никаких оснований считать Магнуса слабоумным. Но мы с ним расходимся в методологии. Магнус полагает, что территория Большой Империи находится под покровительством Мокоши или, другими словами, закодирована под женский знак, отсюда проистекает его утверждение о женской специфике поведения в стаде. Например, страсть самцов наряжаться – они даже убивают друг друга исключительно, чтобы завладеть одеждой, изготовленной в странах Большого Конгресса. Или возьмем, к примеру, их чисто женский стиль конкуренции: устранение противника с праздника жизни физически по причине неверных сведений о смерти… То есть в принципе я не спорю, что самцы данной популяции, с которой, надеюсь, скоро у нас все получится – и получилось бы наверняка, если бы не этот Магнус – что они и правда сажали во главе империи женщину. Но, во-первых, ни разу еще царство женщины наверху не меняло положения ее внизу, а во-вторых, никакая это, конечно, не Мокошь, не знак и не планида, а обыкновенное желание самцов пожить хоть какое-то время спокойно, как ребенок под юбкой у надежной мамочки, потому что царствование самцов здесь иногда грозит даже полным самоистреблением стада и всей популяции в целом. Или нет, не ребенку, а просто как мужчине, которого женщина потчует в своем доме всегда гораздо гостеприимней, чем тот же мужчина – в своем, с пивом из холодильника.
– Мне кажется, что Пер прав, – подал голос Уэлш, – когда Мария навещает наш холостяцкий домик, сразу тянет расслабиться, забыть о Конгрессе и глотнуть виски.
– А главное, сразу есть, о чем поговорить, – опять влез Йоцхак вдруг… натурально голосом Марии, бросив свой ироничный взгляд в сторону главного техника.
Пер и Дермот оба вздрогнули от неожиданности, но Дермот еще и побледнел, уставясь на Йоцхака, как будто выбирал, с какой части тела его лучше всего начать медленно убивать. Он медленно подошел к Йоцхаку и стал трясти перед ним своим громадным указательным пальцем.
– Я сто раз предупреждал тебя, чтобы ты при мне говорил своим голосом! Ты здесь не у себя на Станции, и ты знаешь, как я этого не люблю!
– Я забылся… – сказал Йоцхак… голосом Дермота Уэлша.
Офицер безопасности медленно, на негнущихся ногах попятился к бару.
– У меня есть одно интересное сообщение, Йоцхак, – произнес Пер, – и если бы Дермот сейчас убил тебя, ты бы никогда уже этого не услышал…
– …по своей собственной вине, – проворчал Уэлш, проглотив дозу какой-то светлой жидкости, прикрыл бар и вернулся в свое кресло.
– Так будем мы сегодня говорить о женщинах или нет? – потребовал, как ни в чем не бывало, Йоцхак.
– Всего несколько слов еще об их детях, – попросил Пер. – Перед миссией в этот район я внимательно просматривал сведения о способах отбора лидеров в Большой Империи. Я обратил внимание на особенную чехарду, которая всегда бывала здесь с наследованием власти. То есть я имею в виду не обычные, как в Цивилизации, военные перевороты, интриги, заточения в крепость и прочие способы устранения законных и незаконных наследников и наследниц. В этом вкусы и методы Большой Империи и стран Большого Конгресса всегда были примерно одинаковы. Но я обратил внимание на одну особенность, которая характерна исключительно для неочеловеченных популяций, с которыми нам приходится иметь дело. Вспомним, что происходило в человеческом обществе? Между кем шла борьба за власть? Кого резали и заточали или, наоборот, кем бывали отравляемы, побиваемы и сожигаемы сами участники данного процесса? Вот именно – себе подобными, живыми людьми, «родными и близкими», друзьями и женами, любовниками и любовницами, с которыми, может быть, минуту назад они еще были в самых дружеских отношениях, а может быть, эти отношения еще и потеплеют снова! Но в Большой Империи повторялась часто одна и та же, фантастическая или даже просто невообразимая история.
Вы можете посмеяться надо мной или мне не поверить, но… я должен вам рассказать, чтобы вам стали понятны некоторые мои предположения.
