Текст книги "Далер- сладкая отрава (СИ)"
Автор книги: Альбина Шагапова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Один из собутыльников сдал его. Мы тогда жили не так уж плохо. Отец работал на мебельной фабрики, мать– преподавала музыку в училище. Но после ареста отца, всё наше имущество конфисковали, а нас с матерью выслали сюда. Мамашу мою тут же уволили. И теперь она перебивается случайными, неофициальными заработками. Никому не хочется брать на работу жену врага человечества. Даже меня в школу брать не хотели, тётка, двоюродная сестра матери, подсуетилась. Вот так мы и живём.
– Как же ты в Эвилию смог поехать?
Щёки мои пылали от стыда, пульс бился набатом в ушах. Дрянь, бесчувственная, эгоистичная, высокомерная дрянь, вот кем я являюсь. Возомнила себя королевой класса, учила всех вокруг правильно говорить, правильно думать, правильно жить. Какой же смешной я, наверное, казалась тому же Лёшке.
– Парочка лишних унитазов, и дело в шляпе, – весело отмахнулся одноклассник. – Правда, некоторые дамы, чинили мне трудности. Вот договорюсь я, к примеру, после уроков зайти к некой Антонине Петровне , а Краевская объявляет о какой– то беседе. Что делать? Звоню бабульке, извиняюсь. Сижу в классе, слушаю доклад, что Краевская написала. А у бабки потоп. Она ждать не может и вызывает другого сантехника. Антонине Петровне то хорошо, вновь может и в ванной нежиться, и на унитазе газетку читать. А вот Лёхе Ожегову не очень хорошо, у него шабашка накрылась медным тазом. Но ведь Краевской насрать на это, она всю ночь свой доклад писала, трудилась!
– Почему же ты ничего мне не сказал, я бы поняла.
Парень, вскочив с кровати, теперь нервно мерил шагами узкое пространство комнаты, размахивал руками, кидая в мою сторону ненавидящие взгляды.
– Да не хрена бы ты не поняла! Ты слышала лишь себя, видела лишь себя, лишь собой гордилась и себя любила.
– А теперь, мне кажется, что люблю тебя.
Последний козырь выложен. Может быть, он сократит расстояние между нами? Как же не хочется вновь оставаться одной! А Лёшка, такой надёжный, такой добрый. Ведь, как это замечательно, чувствовать дружескую поддержку, знать, что кто-то подставит плечо, позволит выплакаться, подбодрит.
Ожегов резко остановился, две блестящие вишни его глаз испытующе уставились на меня.
Я, сжавшись в комок, сидела тихо, словно мышь, затаив дыхание, боясь вызвать ещё большее негодование. Отвращение к самой себе росло в геометрической прогрессии.
– Телефон эти уроды у тебя не спёрли? – наконец спросил Лёха.
Я отрицательно покачала головой.
– Вызывай такси и уезжай. И не вздумай вбить себе в голову, что ты меня любишь. Никакой любви нет и быть не может. Просто я единственный, кто не швырнул в тебя камнем. Взгляни правде в глаза, Вероника, ты просто хотела воспользоваться мной, как щитом, как подпоркой. Ведь одной, так страшно, так тоскливо. Не надо, Вер.
Слёзы брызнули из глаз. Я завыла в голос, протяжно, по-бабьи, безысходно. Ожегов вновь был прав. Я хотела воспользоваться им. А ведь в лучшие времена, мой взгляд скользил сквозь этого парня, не замечая.
Такси везло меня к родительскому дому. Туда, где рычит и изрыгает проклятья на мою голову отец, где ходит на цыпочках мать. Где все, на мгновение, замирают, когда в квартире раздаётся телефонный звонок, а потом, мать торжественно подносит отцу аппарат, в надежде, что звонят из приёмной СГБ.
Глава 14.
Было глупо надеяться на то, что после всех этих ударов по голове, лицу и рёбрам, я отделаюсь лишь испугом да парочкой ночных кошмаров. К вечеру у меня безумно разболелась голова, а унитаз стал моим лучшим собеседником. Забыться с ном мне тоже не удалось. Я плавала в сумбурном полу– бреду, ощущая себя то табуреткой, на которую то и дело садятся толстые зады, обтянутые полосатыми трусами, то куском ваты в руках Ожегова. Пальцы сжимаются, сжимаются, сжимаются… Наконец, мама вызвала врача, который констатировал у меня сотрясение мозга. Велел лежать, забыть о книгах и учёбе, пить побольше воды и принимать лекарства.
И вот уже две недели, как я выполняла назначения доктора. Мною овладела странная апатия. Я то спала, видя неясные тягучие сны, то пялилась в экран телевизора. Радостную весть о восстановлении отца в должности, я восприняла вяло. У родителей всё будет как прежде, а вот у меня? Какой мне войти в класс, гордой и независимой или притихшей и осознавшей свои ошибки? Что отвечать на заискивающие улыбочки, на извинения? Думать обо всём этом не хотелось, сразу же начинало сдавливать виски. По тому, я просто валялась в своей комнате, безучастно выслушивая мамины планы по поводу обеда или ужина, её радостные вздохи по причине возвращения отца в СГБ и сетования по поводу моего безделья. Мол, могла бы и матери помочь, хотя бы пыль с мебели смахнуть, или картошку почистить.
– Это твой долг жены, – лениво отмахивалась я. – Выполняй его и не жалуйся на судьбу.
Так всегда говорил папочка, когда матери вдруг приходила в голову самоубийственная мысль пожаловаться на усталость.
– А твой долг дочери – хорошо учиться! – не оставалась в долгу мама. – А ты вместо этого валяешься уже пол месяца!
– Я больна. У меня сотрясение мозга.
Вот так мы и переругивались без особого интереса. Просто, нужно было о чём– то говорить, с чего-то начинать общение. Но после случившегося, сделать первый шаг к примирению было тяжело нам всем. Отец заглядывал в мою комнату почти каждый вечер. Дежурно спрашивал о моём самочувствии, а я, так же дежурно ему отвечала. Предлагала войти, боясь, что он всё же войдёт. Но вопреки моим опасениям, папа ссылался на неотложные дела и уходил.
Это утро не предвещало ничего особенного. Всё тот же неприятный синий полумрак в комнате, всё то же тиканье настенных часов, звон посуды, доносящийся снизу, тяжёлые шаги отца, хлопанье дверью, шум отъезжающей машины.
Я нащупала в темноте пульт от телевизора, нажала на кнопку. Смотреть телик ранним утром, когда ночь тщетно пытается спрятаться в углах комнаты, от утреннего света, вошло у меня в привычку. Телевидение передавало региональные новости. С начала сообщили о строительстве храма, потом о пожаре на мебельной фабрике, затем показали старушку, сочиняющую хвалебные оды в честь триумвирата. И я уж было хотела переключить канал, как вдруг услышала :
– На территории нашего города был пойман вампир. Органам правопорядка удалось его задержать. Сейчас враг находиться в городской тюрьме, в специально оборудованной камере.
Журналист, худой очкастый паренёк, в лиловом пиджаке, с таинственным, слегка напуганным выражением лица потянул за ручку массивной двери.
– В ближайшее время, вампир будет доставлен в столицу, а пока, жители города могут за определённую плату, в сопровождении экскурсовода, взглянуть в лицо кошмару всего человечества. Для экстрималов, существует особая услуга. Самые бесстрашные могут остаться с врагом наедине.
Журналист, по всей видимости, к числу бесстрашных себя не причислял, так как в камеру к вампиру входить не стал.
Я переключилась на другой канал, и тут же наткнулась на рекламный ролик.
– Хотите взглянуть в глаза кошмару человечества? – вкрадчиво спрашивал мужской голос на фоне мрачного завывания труб, напоминающего похоронный марш. А на экране медленно открывалась та же тяжёлая дверь, что недавно показывали в новостях. – Окунуться в тёмные дни нашей истории? Прочувствовать то, что чувствовали наши предки?
Мрачная музыка стала громче, вероятно для усиления эффекта.
– Приглашаем всех на увлекательную экскурсию, где вы пройдётесь по коридорам СГБ, прослушаете лекцию « О вреде вольнодумства» и встретитесь с вампиром.
Сердце пропустило удар. С экрана на меня смотрел Харвальд, мой Харвальд! В его шею и запястья упирались огромные скобы, скорее всего из чистого серебра. Губы разбиты, из расквашенного носа стекает тонкая ниточка крови. В глазах, некогда таких живых, беспечных, смеющихся, застыла бессильная ярость. Грязный, окровавленный в кровоподтёках и резаных ранах он висел над полом в тусклом желтоватом свете тюремной лампы.
– Что же сделали с тобой эти скоты? Что сделала с тобой я?
Мои пальцы коснулись обнажённого торса мужчины, но почувствовали лишь гладкую поверхность плазменной панели.
А диктор радостно объявлял адрес, по которому собиралась очередная экскурсионная группа.
Я, вырвав лист, из какой– то тетради, быстро нацарапала название улицы и номер дома. Руки тряслись, карандаш норовил выскользнуть из, внезапно вспотевших, пальцев.
Решение, которое в последствии, стало судьбоносным, пришло сразу. В голове шумело, словно кто– то, внутри моего черепа, стучал в барабаны, язык во рту онемел.
– Прости меня, Харвальд, – повторяла я, словно заклинание, застёгивая пуговицы блузы, путаясь в брючинах, расчёсывая волосы и собирая их в хвост.
– Вероника, ты куда собралась? – мама стояла на пороге моей комнаты обеспокоенная, напуганная моим решительным видом.
Руки её были испачканы фаршем. Красные мясные кусочки на белой коже. Ну и пакость! С каких пор, я стала такой слабонервной? Без паники, Краевская, мама просто затеяла котлетки. Она никого не пытала! Немедленно прекрати так дрожать!
– Сегодня ревакцинация, – буркнула я, делая вид, что занята разглядыванием содержимого своего школьного рюкзака.
– Ты об этом вспомнила? – мама удивилась. – А я уж хотела предложить тебе не ходить в школу, потом вызвали бы сестру на дом. Никуда эта вакцина не денется.
Любая задержка или заминка раздражала и выводила меня из себя, даже тогда, когда я была в хорошем расположении духа. Ожидание – не моё. И сейчас, когда на счету каждая минута, когда СГБ в любой момент может отдать приказ, перевезти Харвальда в столицу, мне и вовсе было не до разговоров.
– Мам, – едва сдерживая нервную дрожь, проговорила я. – Тебе классная наша звонила?
– Да, звонила, – мама гордо, как это может лишь жена высокопоставленного чиновника, вздёрнула подбородок. – И я ответила ей, что наша семья, лучше чем любая другая, знает о сроках ревакцинации и не нуждается в напоминаниях. А она, пусть вяжет шерстяные носки и сушит сухари. Ведь скоро, ей придётся ответить и за покушение на тебя, и за твою болезнь. Ведь поддержание здоровой обстановки в классе– прямая обязанность учителя. Я заверила эту педагогиню в том, что когда Валентин Краевский разберётся с накопившимися делами, он обязательно займётся ею и этой Светкой! По этому– нечего туда ходить. И папа тоже так считает.
Мама подбоченилась, намереваясь не пустить меня в школу. И долго она собирается стоять с, вымазанными фаршем, руками? Вот только её, внезапно– проснувшейся заботы мне не хватало!
Я, нацепив на плечи рюкзак, двинулась к выходу из комнаты.
– Вероника, я же сказала тебе.
Глаза мамы расширились в удивлении. Обычно, я всегда была послушной дочерью. А слово «Папа» и вовсе действовало на меня магическим образом. Хватит, пора жить своей головой! Я должна помочь Харвальду, пока он ещё здесь, пока моя кровь чиста от амгры и может быть полезной ему.
– Я всем должна доказать, что чту законы, и готова на всё, ради безопасности нашего государства. И мне плевать на их грязные сплетни и домыслы. Я – дочь третьего секретаря, и в моей жизни ничего не изменилось. Пусть знают, пусть видят и готовятся принять наказание!
– Вся в отца, – улыбнулась мама, целуя меня в щеку.
Странное чувство, тонкой но острой спицей, кольнуло меня изнутри. От чего-то наш дом показался мне чужим, почти незнакомым. Скоро опустится занавес, и, после короткого перерыва, на сцене возникнут новые декорации, а актёры облачатся в другие костюмы.
Толпа зевак, оплативших экскурсию, внимала речи экскурсовода, периодически перешёптываясь и роясь в сумках. Никогда не понимала людей, пришедших кого – то слушать, но в то же время, продолжающих болтать и заниматься своими делами.
Мы послушно, словно стадо овец, сгрудились у заветной двери ведущей в камеру. Мертвенный свет длинной лампы под потолком растекался по тюремным стенам, выкрашенным масленой краской.
– Кто из вас, мои бесстрашные друзья, скажет мне, чего бояться вампиры? – спрашивал экскурсовод– длинный, нескладный мужичок с криво– обстриженной бородкой. Свет казённой лампы отражался в его выпуклых очках.
– Серебра! – выкрикнула из толпы пожилая женщина в пуховике, делавшем её похожей на гусеницу.
– Багрога! – теперь кричал шестилетний мальчишка в голубой шапочке.
– Амгры, – гордо, словно сделав великое открытие, произнесла дородная дама в рыжей шубе.
– О да, вы совершенно правы! – воскликнул гид. – Серебро подавляет регенерацию вампира, багрог– парализует нервную систему, а амгра– блокирует связь врага со стихией. Ведь все мы знаем, что вампиры– стихийные маги…
– Знаю, знаю, – перебил звонкий голосок всё того же мальчишки. –
Есть маги огня, маги воздуха, земли и воды. А этот вампир, какой стихией может управлять?
– Как удалось выяснить в СГБ, пойманный вампир является магом огня.
От чего-то ошибка гида порадовала. Как любил говорить отец: « Чтобы уничтожить врага, нужно знать его подноготную». А эти идиоты из СГБ не смогли выяснить даже такой малости. Ха, ха и ещё раз, ха!
– А это безопасно? – пропищала хорошенькая девушка в коротенькой белой шубке, тряся годовалым ребёнком.
Малыш, непонимающе таращил блестящие тёмные глазёнки, причмокивал и выражал полное безразличие ко всему происходящему.
-Вот дура! – в сердцах подумала я. – Нашла куда с ребёнком притащиться!
Присутствие детей меня особенно раздражало. Зачем им смотреть на мучения живого существа, слышать стоны боли, видеть кровь и грязь? И это происходит в нашем государстве, самом справедливом? самом честном, самом гуманном? Хотя, все эти эпитеты написаны в учебниках и на плакатах в школьном коридоре. Можно ли им верить, после того, что я узнала о чипах, вживляемых под кожу, о людях, живущих в нищете?
– Совершенно безопасно! – заливался соловьём экскурсовод. – Чудовище приковано к стенам серебряными скобами, отгорожено прутьями решётки, с багроговым напылением, да и все вы, смею надеяться, проходите вакцинацию?
– Проходим, проходим, – раздался гул толпы.
– По этому, мы безбоязненно сможем войти в клетку с опасным хищником. Только представьте, друзья мои, когда-то мы, люди, служили этим тварям. Мы отдавали им свою кровь, медленно умирая. Вампир мог войти в любой дом и потребовать вашего сына, брата, друга. И человек был не в силах протестовать. Мы теряли своих близких, оплакивали их, а вампиры смаковали кровь наших родных, словно дорогое вино. Но война между кровавыми монстрами и людьми всё расставила на свои места. Мы победили, мы стали свободными. И сделаем всё возможное, чтобы оставаться таковыми. Будьте верны СГБ и Великому триумвирату, боритесь с вольнодумцами, миритесь с трудностями, отбросьте эгоистичные идеи собственного обогащения во имя свободы! Слава СГБ! Слава триумвирату!
– Слава Великому триумвирату! – подхватила толпа.
По рукам пошла пластмассовая чашка с какими-то сизыми шариками. Мамашки брали по два шара сразу, один себе, другой– ребёнку.
– Мне, мне дайте мне, – кто-то нетерпеливо протягивал свою пятерню, стараясь ухватить содержимое чаши.
Наконец, дошла очередь и до меня.
Я выудила один из шариков, постучала по нему ногтем, поднесла к глазам. Странная штука напоминала яйцо, только не в белой скорлупе, а в сизой.
– Это амгра, – поймав мой недоумевающий взгляд, прошептала женщина, которую я, мысленно, окрестила гусеницей.
– А зачем? – вылетел сам собой вопрос.
– Как зачем?– удивился мальчик в голубой шапочке. – В вампира кидаться. Знаешь, какие ожоги у вампиров от амгры? Петька Семёнов с моего двора рассказывал, когда вчера сюда ходил. Он как кинет! А у вампирюги такой волдырь на лбу как вскочит!
Изо рта мальчишки вылетала слюна. Несколько капель угодило мне в нос. Я брезгливо вытерла их носовым платком и отвернулась.
– Ну, а сейчас, мы встретимся с ночным кошмаром человечества, – прошептал экскурсовод, подавая знак коренастому охраннику, звенящему связкой ключей.
Мы очутились в полутёмном узком помещении, освещаемом лишь тусклой лампочкой, болтающейся на проводе под потолком.
В нос тут же ударил запах страданий и страха, отчаяния и смерти. От вони, защипало глаза. Кровь, гной, испражнения амгра. К горлу подкатила тошнота, но я, усилием воли, заставляла себя стоять и смотреть на дело своих рук. Харвальд висел, прикованный к стене скобами, закрыв глаза, безучастный, отрешённый. Разбитое, обожжённое лицо походило на кусок сырого, кровоточащего мяса, на груди зияла глубокая обширная рана, обрамлённая, гниющими обрывками кожи и мышц. По рукам тянулись длинные полосы шрамов, словно кто-то наносил по ним удары плетью.
– Пли! – задорно крикнул экскурсовод, и амгровые снаряды полетели в висящего на стене мужчину.
Каждому хотелось попасть в лицо.
– Получай, кровосос клятый! – орала гусеница. – За наших предков, за наши страдания!
– Жри, сука! – гоготали парни.
– Ненавижу! – визжали женщины, а громче всех та, что держала на руках карапуза.
– Получи, чудовище! – весело вопил мальчик в голубой шапочке.
Я, закусив губу до крови, стояла в толпе, сжимая в пальцах проклятое амгровое яйцо, и грызла себя, обзывая всеми ругательными словами, что только могла припомнить.
Люди, превратились в кровожадных зверей. Из их глоток вырывались нечленораздельные звуки, глаза горели от жажды насилия, щёки пылали от возбуждения и осознания своего могущества, превосходства над раненным, беспомощным существом. Скорлупа с омерзительным треском лопалась, а по стенам камеры, по решётки, отделяющей нас от вампира, по коже пленника растекалась маслянистая зловонная жижа. Я кинула свой снаряд в стену. С таким же удовольствием, я бы расколола головы этих людишек, тупых, озлобленных, безжалостных.
А ведь он, тот, кто сейчас висит на потеху толпе, ничего этим людям не сделал. Он не хотел их крови, не приближался к их детям. Он просто пришёл на встречу с любимой, полный надежд, счастливый и беспечный, безоружный. Нёс своё сердце мне в дар на раскрытой ладони. Ему даже в голову не пришла мысль о возможной ловушке, о моём предательстве.
– Внимание! – экскурсоводу пришлось заорать, так как толпа, лишившаяся зловонных шаров, продолжала изрыгать проклятия. – Кто из вас окажется настолько смелым, что рискнёт остаться наедине с вампиром. Кто хочет получить денежный приз за свою отвагу?
Люди притихли. Ну конечно, могучей– вонючей кучкой мы все смелые, а как предложили остаться один на один, в штаны наложили.
– Я готов остаться с вампиром на одну минуту! – выкрикнул мальчуган в голубой шапочке.
Бабка– гусеница тут же шикнула на него.
– Я готов остаться на три минуты, – вызвался рослый парень в спортивной куртке.
– Я останусь на пять минут, – еле шевеля языком, проговорил мужик с красным носом и подбитым глазом.
По толпе пронёсся ропот. Народ опасливо хмыкал, крутил пальцем у виска, делал страшные глаза и, даже, собирался отговорить смельчака от этой авантюры.
– Пять минут раз, пять минут два, – начал отсчёт экскурсовод.
Ну всё, теперь мой выход.
– Я останусь здесь на десять минут!
Люди дружно ахнули. Экскурсовод покачал головой.
– Ты уверена? – спросил он, сверкнув очками.
– Да, уверена, – ответила я с дерзкой улыбкой. – Неужели я, гражданка Человеческого государства испугаюсь какого –то доходяги?
Люди уважительно загудели.
Дверь за группой закрывалась медленно, очень медленно. Наконец, лязгнул засов, и мы с Харвальдом остались одни.
– Прости меня, – зашептала я, прильнув к решётке.
– Как же это удобно, не находишь?
Произнёс заветное слово «прости», и очистил свою совесть, – ответил вампир, прожигая меня ультрамарином своих глаз. Но в них больше не было безмятежности южного неба. Да и голос не окутывал, как прежде, летним теплом. Теперь он, этот чарующий голос, походил на скрип старого дерева под порывами пронизывающего ноябрьского ветра.
Меня затрясло в ознобе, хотя в камере было душно.
– Эгоистичный, избалованный ребёнок, – шелестел Харвальд осенним ветром, устало гоняющем мёртвую побуревшую листву.– Ты считаешь, что все твои беды – наказание за подлый поступок. Ты одинока, свергнута с пьедестала и хочешь, чтобы тебя пожалели, поддержали, избавили от чувства вины. Прости, Вероника, но я сейчас, не в том состоянии, чтобы послужить тебе жилеткой. Уходи!
В глазах защипало от слёз, по телу растеклась слабость, а лицо опалила жаром. Да, Харвальд был прав. Я, направляясь сюда, действительно думала о себе и только о себе. Надеялась на прощение, на прощальное признание в любви. Хотела почувствовать себя нужной, любимой, чтобы потом вспоминать, мусолить трагический момент, и тешить своё самолюбие.
Наивная, изнеженная принцесса! Мне даже в голову не приходило, какого сейчас магу, лишённому связи со своей стихии, вампиру, умирающему от жажды, живому существу, терпящему боль и унижения день изо дня, день изо дня. Да, ему не нужны мои извинения, моё раскаяние ему не к чему. Но у меня есть то, что действительно сможет помочь –моя кровь. Я, только сейчас поняла, с особой ясностью, что готова отдать её, даже вместе со своей жизнью.
– Ты не прав, – прошептала я, больше не скрывая своих слёз. – Моя кровь очистилась, сегодня подошёл срок очередной ревакцинации.
– Ты по доброй воле предлагаешь мне свою кровь?– изуродованное лицо недоверчиво осклабилось.
– Да, – ответила я, просовывая свою руку между прутьев.
Ультрамарин в глазах Харвальда сверкнул хищным огнём. Разбитые губы растянулись в сардонической улыбке.
– Только учти, принцесса, – холодно и жёстко произнёс он. – Я не стану тебя щадить и возьму столько, сколько мне понадобиться.
Я кивнула. В тот же миг, в моё запястье вонзились клыки вампира, и меня пронзило резкой болью.
Глава 15.
Я плавала в бурых вязких водах тяжёлого болезненного забытья, где не было ни звуков, ни запахов, ни верха, ни низа, ни боли, ни страха, ни радости, ни печали. И было покойно вот так плыть, не думая ни о чём, доверившись бурой мгле. Но моему сознанию, от чего-то приспичило вспомнить, кто я, а за этим потянулась и цепочка воспоминаний.
Реклама по телевизору, очкастый гид, затхлая камера, Харвальд, висящий на стене…
Спасительное болото забвения, так уютно облепившее , больше не желало утягивать меня вниз. Напротив, настойчиво выталкивало на поверхность к серому свету и мужским голосам.
Букет, состоящий из ароматов хлорки, спирта, хозяйственного мыла, пищевых отходов и немытых человеческих тел, ударил в нос жёстко, вызвав приступ головной боли.
– Но ведь ты хотел её, – скулил отец.– Мы готовили её для тебя.
Жалобные нотки в голосе своего отца я услышала впервые, и даже, на мгновение усомнилась: «А он ли это?» Папа мог быть весёлым, строгим, негодующим, спокойным, но вот жалким – никогда. А сейчас он, почти плакал, умолял.
– Плохо готовили, – прогнусавил собеседник, в котором я узнала Кудакова Геннадия Петровича. Этот грузный седовласый мужчина являлся первым секретарём приёмной СГБ и непосредственным начальником моего отца. Он часто захаживал к нам, садился за стол, и мама принималась бегать из кухни в гостиную, словно заведённая, потчуя дорогого гостя всяческими разносолами. Меня, от зачем– то, заставляли сидеть вместе с ним за одним столом и слушать взрослые, совершенно неинтересные разговоры. И я, не желая огорчать родителей, сидела и смотрела, как движется в такт массивная челюсть папиного начальника, как поблёскивают глубоко– посаженные выцветшие от старости, глаза, как дёргается огромный кадык под жёлтой морщинистой кожей. От Геннадия Петровича пахло старостью, он покряхтывал, сглатывал слюну, и вызывал у меня лишь брезгливость. Любви к этому мужчине не прибавляли и грязные слухи о его наклонностях. Шептались, что первый секретарь– любитель жёсткого секса с молоденькими девушками. Все его четыре жены, сбежавшие от него, были лет на пятнадцать, а то и на тридцать моложе. И те, кто имел возможность встретиться с ними, утверждали, что видели на коже бедняжек синяки, шрамы и грубые рубцы.
– Как же, Геннадий Петрович, – взвыл отец. – Мы делали всё, что могли. И чип вживили, и внушали, через него, что девушка должна быть чистой до свадьбы. Я воспитывал свою дочь в строгости!
– Плохо воспитывал, – отвечал начальник, и слова его были тяжелы, неоспоримы, словно комья земли, падающие на крышку гроба.– Неужели, Краевский, ты думал, что я опущусь настолько, чтобы подбирать всякую пакость из под вампира? Ты так плохо думаешь обо мне, Валентин?
– Нет, Геннадий Петрович! Конечно же нет, – теперь отец плакал навзрыд.
Как же это жутко видеть плачущего мужчину! Как же страшно осознавать, что ревущее раненным зверем существо, и есть твой отец!
Я поймала себя на том, что перестала дышать, что тело онемело от ужаса и гадкого открытия. Меня хотели отдать ему, этому старику со вставной челюстью, жёлтой кожей в мелких возрастных прыщиках, с седыми длинными волосами, торчащими из ушей. А сейчас, этот дед уговаривает отца совершить не менее омерзительный поступок, и папа совершит.
– Человек выбирает не между чёрным и белым, а между чёрным и чёрным, друг мой, – примирительно прогудел Кудаков. – Валентин, я понимаю, насколько тяжело тебе сейчас, но, как старший товарищ, как лучший друг вашей семьи, советую сделать это. Подумай, что грозит вам с Катей. Вас, в лучшем случае, сошлют в Амгроведск, а в худшем– казнят. Последовав моему совету, ты спасёшь своё доброе имя, сохранишь место в СГБ и моё покровительство. Объявим, что твоя дочь сошла с ума, и ей необходима лоботомия. Люди с радостью начнут собирать пожертвования, на операцию бедному ребёнку. Тебе станут сочувствовать, а девчонка останется жить, но в вегетативном состоянии. Твоя жена сможет заботиться о ней, тем самым удовлетворяя свой материнский инстинкт.
– Бежать! Бежать! – вопил во всю глотку мой инстинкт самосохранения.
От неимоверного количества адреналина, выделившегося в кровь, стало трудно дышать, перед глазами запрыгали серебристые колёса, жар охватил всё тело, а сердце, колотилось о грудную клетку, готовое разорваться.
– Не смей соглашаться на это, грёбаный трус! – завопила я, вскакивая с кровати, выдирая иглу капельницы. Длинный штатив системы с банкой, наполненной физ.раствором, с грохотом полетел на пол.
В стрессовой ситуации в человеке открываются невероятные возможности. Я никогда не была ни ловкой, ни сильной, ни быстрой. Но в тот момент, в меня вселились все вампиры Далера. Мой кулак врезался в дряблое лицо первого секретаря. Послышался влажный хруст, и рука испачкалась в чём-то тёплом и липком. Отца я сбила с ног, пнув в живот. А потом был бег по запутанным узким коридорам. Я неслась, сметая всё на своём пути, перепрыгивая пороги и ступени, разбивая, с оглушительным звоном, стеклянные двери. Босая, растрёпанная, окровавленная я неслась к выходу, навстречу свободе, спасая свою жизнь. Какие-то люди в белых и зелёных халатах пытались заступить мне дорогу, цеплялись за мою одежду своими пальцами, но с криком отлетали в сторону, или валились на пол.
Широкоплечий санитар схватил меня за талию, пытаясь повалить на обшарпанный линолеум. Резко запрокинув голову, я ударила его в нос. Хватка ослабла, и я наугад, но довольно метко, угодила парню в солнечное сплетение и вновь продолжила свой марафон.
Но что-то тяжёлое сбивает меня с ног. Я валюсь на пол, теряя драгоценные секунды, пытаюсь вскочить. Но этих ничтожных секунд вполне хватает моим преследователям. Меня накрывает плотной, дурно-пахнущей тканью, и мир становится грязно-синим. Я бьюсь, стараясь выбраться, но запутываюсь ещё больше. Колючий ворс прилипает к коже лица, лезет в глаза, забивается в нос и рот. Меня подхватывают чьи– то руки и волокут в неизвестном направлении.
Тащили меня недолго. Вскоре, моё тело швырнули на что-то мягкое, и я услышала скрежет ключа. Выпутавшись из шерстяного кокона, я поднялась на ноги и сразу же поняла, что положение моё намного хуже, чем можно себе представить. Санитары приволокли меня в комнату для буйных, стены, пол и потолок которой были обиты мягкими подушками. А это, означало одно из двух, либо – станут пытать, либо– похоронят заживо в этом душном мягком склепе цвета топлёного масла. Разом накатило отчаяние, отупляющее, лишающее сил. Я легла на пол, закрыла глаза, попробовала сосредоточиться на мысли о Харвальде. От чего-то мне казалось, что он прейдет за мной, спасёт и от СГБ, и от персонала психушки. Но минуты текли, вязкие, долгие, а моего вампира всё не было.
– Он любит меня, ведь сам же говорил мне об этом, – убеждала я себя. – Харвальд не может оставить , предать.
– Но ведь тебе ничего не помешало сделать это, – вкрадчиво шепнул внутренний голос.
Распростёртая на полу, разбитая и обессиленная, я повторяла и повторяла, словно мантру, одну и ту же фразу:
– Харвальд, помоги мне! Харвальд, спаси меня!
Наверное, я задремала, так как не поняла, с чего всё началось. Из дремотного забытья меня выдернул ужас, дикий, первобытный. И, ещё толком не успев понять, что же все-таки произошло, я рванула к двери и замолотила в неё, не жалея сил. Кулаки проваливались в рыхлый войлок, он же глушил мои истошные вопли. А газ наполнял комнату. От его едкого запаха слезились глаза, гудело в голове, а руки и ноги наливались свинцом. Я драла проклятые подушки ногтями, и, наконец, осознав тщетность своих попыток, рухнула на живот, стараясь дышать в пол. Я надеялась, что газ поднимется в верх, а, значит, до прибытия помощи, можно будет продержаться ещё несколько минут. Ведь не могут же они оставить меня здесь? Или могут? Но об этом лучше не думать.
Эмоции, мысли и ощущения ёжились, скручивались, словно кусок кожи в объятиях пламени.
– Харвальд, ты не успел, – было последним, о чём я успела подумать перед тем, как умереть.
– Назовите ваше имя, – прокряхтел сухонький старичок в белом халате, демонстрируя золотую фиксу в чёрной расщелине безгубого рта.
– Странно, – с вялой отстранённостью подумала я. – И как он целовался, не имея губ? Или в молодости они у него всё же были?
И тут же себя обругала:
– Ну не дура ли? Нашла о чём думать! Тебе, Краевская нужно произвести впечатление на этого профессора, чтобы он поверил в твою вменяемость, и утёр нос папаше и его начальничку, которые возомнили себя богами.
– Краевская Вероника Валентиновна, – отчеканила я.
– Так – так, – крякнул старик, почёсывая переносицу. – А почему вы в таком виде, милая Вероника, позвольте спросить? Вы пренебрегаете личной гигиеной?
В лицо бросилась краска. Стоять растрёпанной, с нечищеными зубами, обломанными ногтями, в пропитавшейся потом, одежде было неловко, тем более, старик производил впечатление аккуратиста и чистюли. От него, как не странно, пахло не старостью и даже не табаком, а дорогой парфюмерной водой и кондиционером для белья. Халат выглажен, седые волосы тщательно расчёсаны.
