Текст книги "Далер- сладкая отрава (СИ)"
Автор книги: Альбина Шагапова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Я вновь начала повторять свою мантру, слова которой не сколько успокаивали, столько отвлекали:
– Всё наладиться. Мне нужно лишь дожить до выпускного. Сдать экзамены, и я уеду поступать в другой город. Начнётся совсем новая жизнь. Я всё перепишу набело, стараясь не допускать старых ошибок.
Меня окутало теплом, лёгким, ненавязчивым. И я, невольно, улыбнулась, так как поняла, кто стоит за моей спиной.
– Давно ждёшь?
Харвальд улыбался так открыто, так светло, что сердце сжалось от жалости и нежности к этому мужчине. Какая же я все-таки дрянь, циничная, беспринципная дрянь!
Тёплые пальцы вампира коснулись моей щеки, приподняли подбородок.
Мы встретились взглядами. В его голубых осколках неба было столько любви, столько радости от встречи, что я просто не смогла сдержать слёз.
– Что случилось, моя хорошая?– спросил он, прижимая меня к себе.– Я чувствую твою тревогу. Не хочешь со мной поделиться?
Харвальда не обмануть. Это не мальчишка– одноклассник, которому можно навешать на уши любую лапшу. Вампиры ощущают запах эмоций, и врать о том, как я рада его видеть, ну прямо до слёз, бессмысленно.
– Я предатель родины, – голос мой звучал совсем тихо, но маг услышал. – Я здесь никому не нужна, даже маме и папе.
Как же приятно, когда тебя жалеют, когда прижимают к своей груди, гладят по голове, уверяют в том, что решат все твои проблемы. А мне так не хватало его голоса, запаха, прикосновений.
Харвальд вжимал меня в себя, закрывая, пряча от всех невзгод, от всех неприятностей мира. А я удовлетворённо жмурилась, нежась в его тепле, как кошка, в лучах весеннего солнца. И пусть мы скоро расстанемся навсегда, пусть потом, голубоглазый нарушитель законов меня возненавидит, но этот волшебный миг мой, и останется моим до конца жизни.
– Странно, – прошептал мне в самое ухо Харвальд.– Мы ещё не прошли обряд соединения, а я так нуждаюсь в тебе. И как хорошо, что ты, всё же, решила вернуться. Обещаю, родная моя, ты никогда не пожалеешь об этом решении. Моё сокровище, моя жизнь, я так люблю тебя. Гораздо сильнее, чем любишь меня ты. Но это и не важно! Моего чувства хватит на двоих. Знаю ведь, что нужно сейчас куда –то идти, что– то делать, но боюсь отпустить, вдруг вновь исчезнешь.
Слёзы текли, не останавливаясь. А если всё рассказать ему? Покаяться в своей слабости, уйти с ним в Далер? Но как я могу бросить отца и мать, оставить их на растерзание СГБ? Нет, мне придётся пронести свой крест до конца.
– Не плачь, девочка моя, всё уже позади. Нам предстоит долгая-долгая жизнь, и, клянусь богами воздуха, я сделаю всё, чтобы она была счастливой.
Харвальд всё же отпустил меня, и мы зашагали с ним по аллее вдоль заиндевевших тополей.
– Хочу попрощаться с городом, – сказала я, проклиная свой лживый язык.– Ведь у меня больше не будет возможности увидеть его.
– Конечно, – согласился вампир. – Нам торопиться некуда.
Мы съели по пирожку в одной из лавчонок, прокатились на карусели. Наша кабинка вращалась быстрее всех, не на шутку пугая мамаш и восхищая детишек.
Потом мы спустились в шумное разноцветье подземного перехода, где пели уличные музыканты, старушки, убеждали приобрести изделье из пряжи или лозы, художники предлагали написать портрет. И я, руководствуясь каким-то странным порывом, обратилась к худощавому парню, чтобы тот нарисовал Харвальда.
– Зачем вам блокнотный лист? – удивился моей просьбе художник, ероша и без того торчащие во все стороны рыжие волосы.– Его на стену не повесишь…
А я и не хочу никуда вешать, – твёрдо ответила я.
Парень проворчал что то похожее на : «Любой каприз за ваши деньги» и принялся за работу.
Нас пасли, и я это знала точно. Везде, где мы с вампиром сегодня окажемся, будет человек от СГБ. Кто он? Может быть старик, пиликающий на скрипке? А может полная женщина, торгующая газовыми шарфами? В глазах прохожих не было ни удивления, ни возмущения, ни страха. Нас с Харвальдом воспринимали, как обычную парочку, прогуливающую учёбу. Значит, изобретение королевского мага работает. И может быть, через какое-то время, по нашему государству будут расхаживать толпы кровожадных монстров, выбирающих свою жертву.
– У вас очень интересное лицо, – говорил художник Харвальду. – В нём есть что-то неуловимое. Хочется это поймать, запечатлеть, но никак не получается, словно гоняешься за ветром.
Да уж, знал бы этот мальчик, насколько прав сейчас.
– Сколько тебе лет? – спросила я вампира, когда мы обедали в кафе.
– Мне 280,– ответил Харвальд.
– А это мало или много для вампира? Ты вообще, старый или молодой?
– Не подросток и не юноша, но и не старик. Вампир перешагнувший рубеж двухсотлетия, считается совершеннолетним, может сам принимать решения, поступать на службу, совершить обряд соединения аур.
– Получается, ты жил до войны?
Мне хотелось знать о нём, как можно больше, урвать за этот день всё, что я не успела за неделю пребывания в Далере. Запомнить его таким. Весёлым, улыбающимся, с блестящими глазами, растрёпанной чёлкой. Стол накрытый розовой скатертью, тарелки с салатом и рагу, стаканчики с красным соком, в которых играет морозное солнце, бьющее в окно.
– Да, жил. Когда началась война, мне исполнилось 180 лет. У меня, по причине юного возраста, не было личного источника. Костя принадлежал родителям. Знаешь, он был мне, как брат. Я доверял ему все свои тайны, мы ходили по человеческим и вампирским вечеринкам, знакомились с девчонками. Я даже решил научить Костяна магии, чтобы тот смог произвести впечатление на какую– то там Наташку. Но у человека слишком слабая связь со стихиями, и, разумеется, у нас ничего не получилось.
– Но ты пил его кровь?
– Пил и я, и родители. Костя очень боялся этого. Боялся однажды не проснуться после очередной кровопотери. Мне было жаль друга, я ненавидел себя в те дни, когда наступала очередная дата забора. Иногда он просил меня отложить процедуру на другой день. В его глазах было столько неподдельного страха, столько мольбы. Но что мог сделать я, мальчишка. Родители никогда бы не послушали меня. Для них Костя был просто источником, тем, кому платят деньги за кровь. Тогда и они, и я, да что там говорить, все вампиры считали себя непобедимыми, сильными, могущественными хозяевами планеты. Как же мы тогда все ошибались! Но о своей ошибке узнали только тогда, когда ночью в наши дома ворвались человеческие солдаты с багроговыми пушками, серебряными иглами и топорами, а источники предали нас, испортив свою кровь введением сыворотки на основе амгры. Я помню густой запах багрога, клубы его розовых паров, нашу боль и беспомощность. Когда ты лежишь на полу, задыхаясь, корчась от боли, а твой источник наносит тебе удар за ударом с помощью серебряного топора. Ты слышишь хруст собственных костей, чувствуешь, как серебряная игла входит в твою плоть и видишь глаза, горящие ненавистью. Костя убивал мою мать методично, с наслаждением, упиваясь её криками. А я смотрел, намертво прилипнув к полу, вопя от собственной боли, и ничего не мог сделать.
– Ты хочешь отомстить людям?
От истории, рассказанной Харвальдом, замутило, рагу и салат потеряли свою привлекательность. Неужели это правда? Неужели люди могут быть столь вероломны, столь жестоки, чтобы врываться в дома, убивая женщин и детей, получая от своих злодеяний удовольствие? Хотя, могу ли я осуждать их, ведь у меня не брали кровь, не держали в своём доме на правах зверюшки. И кто знает, может быть сейчас, загоняя Харвальда в ловушку, я предотвращаю начало новой войны.
– Нет, не хочу, – горячая ладонь накрыла мою руку, слегка сжимая пальцы. Внизу живота сладко запульсировало, по телу прокатилась волна желания. Прижаться к горячему телу, раствориться в нём, стать им. И даже если он выпьет мою кровь, мне уже будет неважно. Я побегу этой кровью по его венам, прямо к сердцу.
– Среди моего народа есть те, кто живёт местью. Они убивают во имя памяти своих любимых. Делают заказы службе поставок , чтобы те притащили им потомка того, кто убил их возлюбленную, ребёнка или мать. Но таких безумцев не так много. В основном, мы стараемся жить без людей, выращивая собственных источников, оплакиваем близких, навсегда ушедших к своей стихии.
На город опустился лиловый вечер. Люди спешили домой. Кто -то тянул за собой санки, с сидящим в них карапузом, кто -то, нёс сумки с продуктами. Призывно горящие витрины по одну сторону, поток светящихся фар– по другую. И всё утопает в прозрачной желтизне уличных фонарей. Жёлтый снег, жёлтые лица, жёлтые ветви голых деревьев. Харвальд обнимает меня за плечи, окутывает коконом магического тепла. Но я не могу согреться. Я стыну изнутри, от осознания неминуемой беды, от того, что сейчас, совсем скоро не будет ни магии, ни больших горячих рук, ни блестящих голубых глаз.
Дальнейшее напоминало дурной сон, который я смотрела со стороны, не в силах вмешаться и что– то изменить.
Фойе в городской гостинице, круглая, словно зрелая тыква, женщина за стойкой, ключи в моих пальцах. Я держу их брезгливо, будто этими ключами, совершалось какое– то преступление. Лифт узкий и тёмный поднимает нас на десятый этаж. Цифры меняются на табло, приближая Харвальда к гибели. Страстный долгий поцелуй в губы. Задыхаюсь, но не стремлюсь освободиться. Лишь крепче обнимаю своего вампира, глажу по нечеловечески – гладким щекам, расстёгиваю пуговицы на его пальто, чтобы провести ладонью по рельефу мышц.
Створки дверей разъезжаются, и мы вываливаемся в тихий, безлюдный коридор. Он тёмен, лишь аварийное освещение рассеивает мрак. Идём вперёд, к самой последней двери. Я медлю, боясь повернуть ручку, желая продлить последние минуты с ним, со своим любимым. Харвальд, ничего не замечая вокруг, целует мой затылок, потом его губы спускаются по шее. В животе скручивается узел. И я уже готова предупредить вампира об опасности, мы бы успели, любой вампир гораздо быстрее человека. Нам ничего бы не стоило вылететь в окно. Но пальцы нажимают на железо ручки, дверь поддаётся, и мы оказываемся в комнате, наполненной густым дымом багрога. Темнота, я ничего не вижу. Чьи -то руки обхватывают меня за талию, и оттаскивают от тела, бьющегося, словно огромная рыбина, в серебряной сети. Сотрудники СГБ действуют беззвучно, профессионально быстро. Пытаюсь что– то выкрикнуть, но жёсткая ладонь в кожаной перчатке закрывает мне рот. Безжизненный белёсый свет фонарика выхватывает перекошенное от боли лицо вампира. В глазах Харвальда застыло непонимание, детская обида, отчаяние. Меня выталкивают в коридор, волокут к лифту, а потом уже на улице передают из рук в руки отцу.
Мы молча едем в машине, и я тупо смотрю перед собой. Всё кончено. Харвальда, мага воздуха, молодого вампира и просто весёлого солнечного парня больше нет.
Глава 12.
В классе душно. Гудят под потолком лампы, за моей спиной шепчутся Светка и Аришка, не обо мне, а просто о каких– то своих делах. Шуршат страницы учебников, математик– Георгий Степанович объясняет новый материал. Он стучит по доске куском мела, и от этого в моей голове вспыхивают фонтанчики боли. Я ничего не могу понять, белые цифры на зелёной доске пляшут перед глазами. Тетрадь открыта, её страницы девственно пусты.
Смешки девчонок за спиной колют, подобно иглам. И я завидую их беззаботности, их простому, незамысловатому юному счастью. Когда– то всё это было и у меня, а, может быть, ещё и будет. Нужно лишь прожить пол года. Хотя, кого я сейчас обманываю? Ведь я то знаю, что дело не в бойкоте, что объявил мне класс, не в косых, укоризненных взглядах учителей, ни в насмешках и тычках, со стороны других учеников школы. Дело во мне самой. Как теперь жить с таким грузом? Как простить себе моё предательство, эти голубые чистые глаза, полные укора и разочарования?
Достав из потайного кармана своего рюкзака блокнотный лист с портретом моего вампира, я впилась взглядом в любимые черты. О чём он думал тогда, мой весёлый, бесшабашный маг воздуха? Харвальд мне верил. Верил, позируя рыжему юноше, верил, делая заказ в кафе, верил, заходя со мной в гостиничный номер.
– Краевская, чему будет ровняться игрек?– ворвался в мои мысли голос математика.
Я подняла глаза от портрета. Класс злорадно хихикал. Где же их принципиальность? Раз уж решили считать меня пустым местом, так будьте последовательны до конца. Над кем же вы смеётесь, если меня для вас не существует?
Математик – низенький седовласый старичок в поношенном костюме укоризненно жевал губами и качал белоснежной седовласой головой с розовой лысиной посередине.
– Встаньте, голубушка, – продребезжал старик. – Уважьте старость.
Я поднялась со своего места.
Взгляды, злые, насмешливые, ненавидящие, удовлетворённые. Ни в одном я не прочла хотя бы толику сочувствия.
– Вы, дорогуша, ни чем не лучше остальных. Так назовите мне хоть одну причину, почему я должен ставить вам хорошие оценки за просиживание штанов в классе. Мне на уроках лодыри не нужны, так и знайте. Два, Краевская!
А ведь было время, когда старикан рисовал мне пятёрки даже тогда, когда меня в классе и не было, или за хиленький ответ.
– Знаю, милая девочка, – говорил он, демонстрируя вставную челюсть. – Математика – не ваш конёк. Вы достигнете высот на другом поприще, и, может быть, вспомните добрым словом старого учителя.
Пока отцу не вернули пост и все его привилегии, мне так и будут ставить двойки заслуженно, как сейчас и незаслуженно, как это произошло на уроке географии.
Я перечислила все полезные ископаемые, добываемые в Человеческом государстве, не забыв о добыче амгры в Амгроведске и богроге в багроговых пещерах, находящихся в Богрогоградской области. Но Полина Егоровна влепила мне кол в журнал, заявив, что, я не сказала самого главного. Залежи амгры находятся в амгровых болотах, и это – просто недопустимая ошибка.
– Не пойму, Краевская, как ты собираешься сдавать экзамены при таком низком уровне знаний? – красивое лицо молодой женщины скривилось в кислой гримасе. Губы, обведённые ярко– розовой помадой, сложились бантиком.
Класс ликовал. Наигранно удивлялся: « Как можно было забыть о болотах? Об этом даже двоечник Лопухов знает!»
– Раньше мой уровень знаний вам не казался столь низким, – отпарировала я, стараясь унять дрожь. Меня трясло от возмущения, от несправедливости, от желания оттаскать белобрысую дрянь за космы.
– Мы тебя жалели, – невозмутимо ответила училка. – Боялись спровоцировать очередной приступ. Знаешь ли, никому не хотелось подтирать за тобой слюни, мыть пол после того, как ты обмочишься. Но, деточка, это выпускной класс, игры закончились, и пора начать трудиться, не давя на жалость преподавателей.
Было обидно до слёз. От лжи, что выплёвывал этот гнилозубый рот, от несправедливости. Если математика и физика у меня шли со скрипом, то география, был моим любимым предметом. Я всегда готовила доклады, участвовала в олимпиадах и даже получала первые места. Тремор в пальцах усилился. Я, что есть мочи, вцепилась в край столешницы, так, что побелели костяшки пальцев.
– Никогда не давила на жалость, – рявкнула я, стараясь сжечь взглядом эту кикимору, стоящую у доски в сморщенных на коленях колготках, в старом линялом свитере.
– Итак, – не обращая на меня внимание, Полина Егоровна принялась водить указкой по карте, зазывно покачивая крутыми бёдрами. –Амгроведская область, самая отдалённая от центра область нашего государства. Средняя температура воздуха зимой равна -25 градусов по Цельсию, а летом, от 0 до -5 градусов. Климат суров не только низкими температурами, но и пронизывающими холодными ветрами со скоростью 30 метров в секунду и выпадением осадков виде ледяного снега, имеющего сизую окраску. Небо всегда закрыто плотным пологом облаков, и местные жители лишены солнечного света. Именно благодаря этому феномену и образуются амгровые болота. Прямые солнечные лучи разрушают хрупкую структуру амгры…
Последним уроком должна была быть физкультура, и я решила сбежать домой. Во– первых– переодеваться в туалете с кучей ненавидящих меня девиц – удовольствие довольно сомнительное, а во– вторых– получать очередную двойку совершенно не хотелось. Спорт– не моя стезя. Мяч всегда норовил ускользнуть из рук, от бега кололо в боку и жгло в груди, а при одном взгляде на шведскую стенку, начинало ломить суставы. И если раньше, когда я была дочерью третьего секретаря приёмной СГБ, физрук жалел меня, и я отделывалась рефератом, то теперь, когда вся наша семья имеет неопределённый статус, поблажек от усатого дядьки в спортивном костюме, лучше не ждать.
Теперь и учителя, и одноклассники будут отыгрываться на мне за свою трусость, подобострастие, унижения. Они припомнят мне всё и незаслуженные оценки, и дни, когда им, после уроков приходилось оставаться в школе, на мероприятия, подготовленное мной, за свою беспомощность перед моим отцом. Вот только что они все будут делать, когда папочку восстановят в должности? Ведь СГБ обещал ему это, в случаи успешно проведённой операции. Хотя, кто этих чиновников знает? В конце– концов, обещать– не жениться. Я, стараясь не растянуться на, отполированном сотнями ног, тротуаре, направлялась к трамвайной остановке. Как же это, оказывается, унизительно ездить в общественном транспорте. Шубы, куртки, пуховики окружают тебя, грозясь раздавить. Толстая кондукторша протискивается, раздвигая толпу своим пузом, требуя оплатить проезд. А ты, сжатая со всех сторон, беспомощно вертишь головой, вглядываясь в запотевшую муть окна, боишься пропустить свою остановку. Пахнет потом и прогорклыми щами, нечищеными зубами и едким ароматом дешёвых духов. Кто– то наступает тебе на ногу, и вместо извинений, изрыгает матерное слово, не в твой адрес, а просто так, выражая своё отношение к творящемуся безобразию. Как тут не вспомнить о плавно скользящем, сквозь утреннюю мглу, автомобиле, сосредоточенном на дороге, отце, музыке, льющейся из радиоприёмника?
Грязная, неопределённого цвета машина, с визгом тормозит вплотную к тротуару. Я, бросив в её сторону равнодушный взгляд, направляюсь дальше. Слышу, как распахивается дверь и две внушительные фигуры в чёрных куртках и, надвинутых на лицо капюшонах, бросаются в мою сторону. Я не успеваю ничего, ни убежать, ни закричать. Меня обхватывают сзади, прижимают к носу тряпицу, пропитанную , омерзительно пахнущей, жидкостью и волокут к машине. Мир теряет очертание и меркнет.
Глава 13.
Очнулась от боли в левом боку. Удар, ещё один и ещё. Открыв глаза, я никак не могла сообразить, где нахожусь, и что происходит.
Взгляд упёрся в серую кашу снега. А совсем неподалёку от моего лица, топталось две пары потёртых, пыльных сапог. Одни сапоги нетерпеливо притоптывали, другие перекатывались с пятки на носок. В воздухе стойко разлился запах дешёвых сигарет, а к нему примешивался ещё один, очень знакомый, приятный, но навевающий тягостные воспоминания. Я сосредоточилась на нём. От чего– то, мне казалось важным вспомнить, где же мне встречался аромат карамели и клубники.
– Оклемалась, сучка! – прошепелявили сапоги, перестав притоптывать.
В рёбра ударилось что-то тяжёлое. Я застонала.
– Уже начала попискивать?– глумливо осведомился второй обладатель сапог. – Ты у нас ещё не так пищать будешь.
Подтверждая свою угрозу, он смачно харкнул мне на затылок.
Руки, стянутые за спиной, начали неметь. Я попробовала пошевелить ими, чтобы ослабить узлы, но получила ещё один болезненный тычок.
Дурман, липкий, тормозящий разум, приглушающий эмоции постепенно таял, уступая место панике. Она, обжигающе холодными потоками разлилась по венам, скользкой змеёй скрутилась в области солнечного сплетения, растеклась горечью во рту.
В ворохе разноцветных обрывков мыслей я судорожно пыталась найти спасение. Что-то придумать, сказать. Ведь наверняка, произошла какая-то ошибка, путаница. И сейчас, на этом снегу должен лежать кто-то другой.
– Что вам нужно от меня?
Хотелось задать этот вопрос гордо, независимо. Но голос мой прозвучал жалко. Страх полностью овладел моим организмом. Онемели не только руки, но и язык.
Происходящее напоминало сюжет дурацкого фильма. Но в фильмах всегда на помощь приходит супер –герой, который одним махом уничтожает негодяев и спасает, попавшую в беду красавицу. Где же он, мой рыцарь?
– А ничего не надо, – хохотнули сапоги, сплёвывая на землю рядом со мной. – Нам просто нехер делать.
Отчаяние накрыло плотным чёрным пологом, душным, не пропускающим ни одной искорки надежды. Переговоров не будет. Мне никто не озвучит свои требования, не поставит ни каких условий. А я так рассчитывала на благополучный исход всей этой истории.
– Пожалуйста, – зашептала я, запоздало, вспомнив, что, как раз это самое « пожалуйста» говорить подобным личностям не следует. Оно действует на них, как красная тряпка на быка. Но роковое слово было уже произнесено, и на меня обрушился тяжёлый град ударов. По ногам и рёбрам, в живот и в голову. Меня крутило и болтало, и я видела то серую поверхность притоптанного снега, обагрённую брызгами моей крови, то безмятежную, равнодушную ровную гладь белёсых небес.
Носок сапога летит мне в лицо. Тошнотворный хруст, и в рот мне стекает что– то горячее и солёное. Боль во всём теле. То резкая, словно яркая вспышка, то тупая и давящая, словно бетонная плита. Последний удар в голову, погружает меня во тьму, и я благодарно принимаю её, соскальзывая в спасительные объятия беспамятства.
Почему я решила, что всё кончено? Почему ожидала найти себя на больничной койке? Жизнь жестока, и мне следовало это знать.
С трудом разлепив глаза, я в отчаянии поняла, что нахожусь всё на той же дороге, только лёжа не на животе, а на боку. Руки всё так же связаны. На лице застыла корка свернувшейся крови.
Порыв ветра донёс до меня всё тот же запах карамели и клубники. Теперь, смешанный с духом моей крови, он казался тошнотворным.
– Разрисуем или так оставим? – спрашивал шепелявый голос.
– Разрисуем, – икнул, затягиваясь очередной сигаретой, хриплый тенорок.
Розовое платье, белокурая девушка у моих ног, свет лампы играет в россыпи страз на её заколке. Умоляющий взгляд и запах ягод и карамели. Вот оно, спасение! Да, бывшая подружка решила отомстить за унижение, поставить меня на место. Сейчас я признаю, что была не права, попрошу прощения, и буду свободна. Я готова, даже на колени перед ней встать, только бы она простила, смилостивилась. Плевать на гордость, кому она нужна, когда на кону твоя жизнь?
– Светка, – хриплю я.
– Вот чёрт! – рассерженной змеёй шипит одноклассница. – Пацаны, чё делать то?
– Не дрейфь, – каркает тенорок. – Доказательств у неё, один хер, нет.
Яркий огонёк надежды гаснет, и я вновь оказываюсь в удушливом коконе отчаяния.
Что – то со звоном разбивается, пронзая зимнюю тишину. Слышу шаги. Они приближаются ко мне. Наконец, грубые руки переворачивают меня на спину. Я открываю глаза и не могу сдержать крика ужаса. Лицо, скрытое капюшоном наклоняется надо мной, поднося к моим глазам половину разбитой бутылки. Жёлтые, от никотина, пальцы сомкнуты на горлышке, пики осколков, словно в замедленной съёмке, опускаются, готовясь проткнуть гладкую кожу щёк, хрупкую оболочку глаз. Ещё немного, и моё лицо превратиться в кровавое месиво. Обрывки кожи и мяса будут обрамлять чёрные провалы пустых глазниц.
Моё изуродованное тело оставят умирать на этой пустоши. Я буду беспомощно ползать по окровавленному снегу, слепая, сошедшая с ума от боли, и, наконец замёрзну, под аккомпанемент вороньего карканья.
А страшный цветок всё ближе и ближе. Один из обломков, самый острый и длинный уже царапнул кожу лба…
– Пацаны! – раздался знакомый голос. – Вы не охренели случайно мою бабу калечить?
Цветок– убийца тут же полетел в сугроб. Сердце забилось облегчённо, надежда вновь показала свой слабенький, но всё же, луч.
– Отвали, Ожег! – взвизгнула Светка. – Эта дрянь ответит мне за всё, и за пижаму, и за Дениску. Она столько крови нам всем попортила, вот и я хочу попортить ей личико.
– Ну да, – ухмыльнулся одноклассник. Его разношенные, просящие кашу, ботинки остановились возле меня. – Мстишь, Светулька! Похвально. Вот только с чего вдруг ты так осмелела, милая? Раньше, пока Веркин папочка занимал свою должность, ты ей задницу лизала довольно активно.
– Так же, как и ты, – не оставалась в долгу девчонка. – На себя посмотри.
– Дура ты, Светик! – с этими словами, Ожегов помог мне подняться, и теперь медленно уводил куда-то в сторону.
Мы действительно, находились на каком– то поле, неподалёку высились пёстрые кучи мусора, по которым шарили две облезлые собаки. Ни одна живая душа не смогла бы меня найти, и Светка это знала.
– Ну да, – сплюнув, процедил сквозь зубы, держащие сигарету, один из капюшонов. – Не по– пацански как-то получилось.
– Мы же не думали, братишка, что это твоя баба, – подхватил второй.
– Ладно, – одноклассник продолжал тянуть меня за собой. – Бывайте.
О таких страшных местах в черте нашего города я даже не подозревала. Да и о том, что вот так запросто, можно подъехать на машине и схватить любого прохожего, чтобы убить или покалечить, я тоже не знала. Взирала на мир сквозь тонированные стёкла отцовского автомобиля, любовалась фасадами домов, стоящих в центре города, верила в порядок и справедливость.
Деревянные, покосившиеся двухэтажные бараки сиротливо жались друг к дружке, словно пытаясь согреться. Чумазые детишки в куртёнках, явно с чужого плеча, возились в куче снега. То и дело, кто – то открывал скрипучую дверь прямоугольной будки общественного туалета. И из неё резко и густо вырывался дух испражнений.
– Нет, Лёх, ты только подумай, – выбежала нам на встречу дородная женщина в цветастом халате с пластиковым тазом в руках. Таз был наполнен скрученным, после отжима бельём. – Опять на нашем этаже унитаз забили. Ну повесила же объявление, чтобы бумагу не кидали. Нет же! Кто– то прокладку туда кинул. Теперь все срать на улицу ходить будем!
Женщина выругалась и, в сердцах, хлопнула тазом оземь.
– Да ладно вам, тёть Тань, – одноклассник ласково похлопал женщину по плечу. – Сейчас посмотрим, что там с нашим фаянсовым другом. Вы бы накинули чего, тёть Тань, а то всё же не май месяц!
– Не до одежды мне было, – тётка вздохнула, поднимая таз и прижимая его к огромной груди. – Мой Колька напился, как свинья, теперь буянит. Вот я и выбежала, в чём была. Ну, ты, Лёшенька, погляди, что там с унитазом. А то жопу морозить не хочется.
Мы вошли в один из бараков. В нос, тут же, ударил запах нечистот, немытых тел, табака и алкоголя. Пол под ногами скрипел и покачивался, в коридорах царила темнота, лишь одна лампочка, измазанная зелёнкой, чтобы не стащили и её, выхватывала кусочки стен, с облупившейся краской и хлипкие, грязные, истыканные ножами двери.
– Моя берлога, – с усмешкой проговорил Ожегов, впуская меня в комнату. – Матери пока нет, на работе, так что располагайся.
Две железные кровати, колченогий стол, три табуретки и старый шкаф– вот всё убранство комнаты. Окно закрыто кокетливой шторкой в цветочек, на подушках самодельная вышивка, на полу коврик, тоже вязанный своими руками. Женская рука, несмотря на нищету и разруху, пыталась внести хотя бы толику уюта.
– Откуда ты знаешь этих бандитов в капюшонах? – спросила я, чтобы прогнать чувство неловкости. От чего-то , мне во всём, что сейчас окружало, мнился немой укор. Моя шубка, пусть потрёпанная и окровавленная, казалась здесь неуместной. Да и я сама, ощущала себя инопланетянкой.
– Тоже мне, бандиты, – усмехнулся одноклассник. – Просто придурки, готовые за небольшую плату и на воровство, и на убийство, и на мытьё машин. Им плевать, чем заниматься, главное пожрать, покурить и выпить. Соседи мы.
– А почему они тебя боятся?
– Не боятся, а уважают, – с этими словами Ожегов поставил на стол плошку, налил в неё воды из пластиковой бутылки. – Я здесь у них и сантехник, и электрик, и плотник. Чего ты там топчешься, снимай шубу, сапоги и садись за стол, лечить тебя будем.
Я прошла в комнату, опустилась на кровать. Та, жалобно скрипнула.
Лёшка уже раскрывал упаковку ваты, доставал из аптечки йод.
– Тебе сейчас опасно шляться по улицам в одиночку, – сказал он, осторожно смывая с моего лица грязь и кровь. Я ойкнула.
– Терпи! – рявкнул одноклассник, пресекая всякие попытки увернуться. – Ты беззащитна, Верка, батю твоего уволили, ты– под подозрением в шпионаже. Короче, положение вашей семьи, довольно шатко. Неизвестно, что теперь вас ждёт, казнь, амгровые болота или конфискация имущества. Самое время, чтобы мстить. Светка первая, за ней последуют и другие стервятники.
В комнате повисла тишина. Руки Ожегова умело и ловко промывали ранки на моём лице, прикладывали лёд к синякам. Было больно, но я старалась не дёргаться и не пищать. И без того, в глазах парня должно быть выглядела беспомощной, хрупкой куколкой, бесполезной, совершенно не приспособленной к жизни.
– Что же нам делать?
Лёшка казался мне принцем из сказки. Спас от разбойников, привёл в свой дворец, лечит мои раны. На глаза наворачивались слёзы благодарности. Мы выстоим, мы сможем! Теперь нас двое, а значит – все беды по плечу.
Лёшка улыбнулся, обнажив ряд жёлтых кривых зубов, отложил ватную палочку, обмазанную йодом, в сторону.
– Вер, давай сразу разберёмся. Нет никаких «нас», есть ты, попавшая в беду девушка, которой я оказал помощь. Но на большее не рассчитывай, хорошо?
Солнечный свет, робкий, ещё мартовский, но такой желанный и живительный, угас. На его смену набежала стая туч, мутных, холодных, тяжёлых.
– Но ведь ты любил меня, Лёш, – проскулила я. А чувство собственного достоинства схватилось в отчаянии за голову, закатило глаза и скорчилось в гримасе отвращения.
– Любил, Вер, ещё как любил. Прекрасная гордая, недоступная. Мне хотелось растопить твоё ледяное сердце, сломать каменную стену высокомерия. Но, когда Светка явилась на вечеринку в пижаме, зарёванная, дрожащая, я понял, что ты – не заколдованная принцесса, а чудовище. Такой же монстр, как вся наша верхушка и СГБ, и Великий триумвират.
– Прости, Лёш, – прошептала я, желая остановить, задержать, переубедить единственного человека, который пока не отвернулся от меня. – Я столько ошибок совершила. Столько гадости тебе наговорила перед поездкой в Эвилию…
– Не извиняйся, – Ожегов растянулся на соседней кровати. – Ты говорила то, что видела, говорила правду. Я, действительно, стрёмно одеваюсь, у меня гнилые зубы и изо рта пахнет рвотой. Тебя, как дочь высокопоставленного отца, не волновало, что у меня нет денег на покупку хорошей одежды и лечение зубов, что рвотой воняет по причине хронического гастрита, необходимо правильно питаться, а я жру всякую хрень, так, как опять же, нет денег. Мой батя, как-то выпив лишнего, рассказал среди мужиков похабный анекдот про триумвират. На следующий день, за ним пришли «зелёные».
